Текст книги "Высший пилотаж"
Автор книги: Татьяна Дубровина
Соавторы: Елена Ласкарева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 22 страниц)
Белецкий, хихикнув напоследок, вышел.
У Маши хватило сил накачать насосом-«лягушкой» пляжный надувной матрас. Однако прежде чем плюхнуться на него и погрузиться в сон, она искоса глянула на неподвижного летчика и... на всякий случай натянула на голые плечи старую брезентовую ветровку.
Во сне она летала. Впервые в жизни. Не падала, а взмывала ввысь. Наверное, это по созвучию со словом «летальный», которое так часто сегодня повторялось...
Глава 6
ДИАЛОГ БЕЗ СЛОВ И СО СЛОВАМИ
...Нет, определенно я не в раю. Но там, где я нахожусь, тоже замечательно.
Это чья-то дача. Шикарная дача. Значит, владельцы богаты.
Так-так. Остается припомнить, кто же они, эти владельцы. Ведь я их видел и даже, кажется, говорил с ними в короткие просветы между глюками. Теперь я должен отделить галлюцинации от реальности. Мне чудились сады Эдема... и я видел худого мужчину в домашнем халате, примерно моего ровесника. Белобрысый скелетище, напрочь лишенный мышц. Такое чучело вряд ли может иметь отношение к райским кущам. Значит, это была реальность. Выходит, он здесь хозяин. По-моему, он даже представился. Да, точно: Антон.
А та сказочная девушка с обнаженными плечами и с застенчивыми ямочками на щеках не иначе как померещилась. Таких в жизни не бывает. Даже жаль, что я пришел в себя. Изумительный был бред...
Мне грезилось, что она сварила для меня ароматный эликсир жизни в большой эмалированной кружке. Благодаря этой волшебной жидкости я теперь жив и могу осмотреться.
Сколько тут книг! Протяну-ка руку и возьму одну из стопки. Надо же, научные труды по физике. О, да здесь формулы по аэродинамике. Мне они знакомы. Они для меня – как любимые стихи. Жаль, что в сумерках так плохо видно...
Огромный примус, а рядом... Что такое?! Та самая эмалированная кружка? Она вполне материальна, она существует? А следовательно, девушка существует тоже?
Какое счастье! Или, наоборот, разочарование? Ведь в таком случае, по логике, она – жена этого безобразного Антона?
Да, что-то подобное я припоминаю, об этом здесь говорилось. Ладно. Переживем.
Если она вновь появится, притворюсь совершенно равнодушным. Негоже вторгаться в чужую семейную жизнь, тем более что я в неоплатном долгу перед этой супружеской парой.
А что это чернеет в дальнем углу, возле печки? Куча тряпья? Старые одеяла? Не разглядеть.
Там какое-то движение. Это не тряпки, а живое существо. Причем существо человеческое.
Кто мог лежать прямо на полу? Уж наверняка не хозяева. Те-то небось забавляются наверху, в супружеской спальне: видимо, резная лесенка ведет именно туда.
Человек в углу поднялся на ноги. Он неуклюжий, маленького роста, коренастый и широкоплечий. Идет сюда. А шаги-то у него легкие, невесомые. Протягивает руку к выключателю.
Вспышка. Зажмуриваюсь. Глаза должны привыкнуть к свету.
Привыкли, и... быть того не может: неуклюжий карлик оказался той самой девушкой из сказки. Вернее – женой хозяина. Непонятно, почему она спала на полу, обряженная в уродливую брезентовую куртку, пригодную разве что для дорожных рабочих. Как ей неудобно двигаться в этом видавшем виды скафандре!
Она оборачивается ко мне. Становится так больно от взгляда ее карих глаз!
Больно оттого, что она принадлежит другому...
...Мой гость посмотрел на меня, едва я включила свет, и почему-то мне стало почти физически больно от взгляда его черных глаз. Стыдно за мой внешний вид, за эту заскорузлую ветровку. Захотелось сбросить ее, но не выходило из головы язвительное замечание Антона:
– Не соблазняй его пока своими голыми плечиками.
Неужели мужчины не могут думать ни о чем другом, кроме... Неужели мой пациент тоже озабочен только «этим»? И если я сниму куртку, решит, что моя цель – соблазнение? Не может быть, на вид он такой благородный!
А я? В чем-то обвиняю мужчин, а сама? Вместо того чтобы справиться о его самочувствии, рассуждаю о каких-то глупостях.
Да и какая разница, во что я одета. Все равно такой, как он, никогда в жизни не обратит внимания на серую мышку вроде меня. Я слишком заурядна для него. Слишком невзрачна. И... слишком стара.
Старая дева. Синий чулок.
Решено. Снимаю эту рухлядь. Тем более что твердые брезентовые рукава сковывают свободу движений и мешают обработать рану...
Не забыть выяснить, откуда ему известна моя фамилия. Может, был знаком с отцом и посещал этот дом раньше?..
– Ну, как вы?
– Спасибо. Голова немного кружится. Да бок побаливает. А так – вполне бодр. Я ваш должник.
– Бросьте!
– Что это за прихоть – спать на полу? Можно простудиться.
– А что это за прихоть – падать с неба? Можно разбиться.
– Скажите, мой «детройт-паркс», наверное, приказал долго жить?
– Кто это? Вы были не один?
– Мы падали вдвоем.
Маша испугалась:
– Выходит, я не заметила второго человека? Наверное, его при аварии отбросило в сторону? Господи, надо бежать искать!
Летчик улыбнулся:
– Вы спасатель по профессии или по призванию? Успокойтесь, речь идет о моем биплане. Его звали «детройт-паркс» П-2А модификации «спидстер». Мой старый надежный товарищ.
– Ничего себе надежный!
– Так он погиб?
– Боюсь, что так.
– Бедняга. Ну что ж... зато он познакомил нас с вами. Кстати, меня зовут Иоанн.
– Серьезно? Я думала, вы так бредите. Что-то вроде мании величия: Иоанн Креститель, Иоанн Грозный и тому подобное. Странное имя. Извините, не хотела вас обидеть.
– Обижаться – на вас?! Шутите. Уж обижаться – так на собственного папашку, который так окрестил сыночка. Если вам больше нравится – зовите меня Ионой, как мои друзья. Тоже, правда, имечко то еще. Скорее – кличка.
– А можно называть вас Иваном? Проще и привычнее.
– Угу. А еще лучше – Ванечкой!
– Мы не настолько близко знакомы.
– Правильно, леди. Наглецов надо ставить на место. Извините за фамильярность. Это так... сорвалось. Впредь не повторится.
– Надеюсь.
– Но... все же хотелось бы узнать и ваше имя. Это ведь не слишком большая наглость?
– Разве вы не знаете?
– Знаю? Откуда?
– Вы мою фамилию называли.
– Быть не может! Вам показалось.
– Ну, я-то, кажется, не бредила. Вы четко произнесли: Колосова.
– Колосова... Колос... – летчик на минуту задумался, а потом засмеялся. Смех отдавался болью в боку, однако он не мог остановиться. – Значит, у вас и фамилия такая же пшеничная!
– Что тут смешного – не понимаю.
– Да ничего смешного. Простите. Очень хорошая фамилия. Земная такая, спокойная, урожайная. Не то что моя – птичья: Соколов. Может, из-за нее мне и нравится порхать под облаками.
– Вы не ответили на мой вопрос.
– Откуда я ее знаю, вашу фамилию? – Летчик не стал распространяться насчет своих видений. Понял: это может быть истолковано как заигрывание. Женщина-то, видимо, строгих правил. Или просто боится мужа, который может в любую минуту войти. Надо было как-то выкрутиться. – Сам не пойму. Вспомнилось что-то в бреду, из прошлого. Например, в институте мы изучали труды Николая Колосова, был такой физик.
– В институте? – подозрительно переспросила Маша.
– А что, я не похож на человека с высшим образованием? Рожа глуповатая, да? Иоаннушка-дурачок?
Теперь уже Маше стало неловко.
– Да я не то хотела сказать.
– Чего уж там! Сам знаю: на интеллектуала не тяну. Не по нутру мне сидеть на одном месте и обдумывать разные серьезные проблемы.
– Ой, перестаньте! Просто Николай Константинович Колосов – мой отец.
– Правда?!
– Да. Физик.
– Так, полдела сделано. Теперь я знаю, что вы Николаевна. Но имя?
– Маша.
– Мария Николаевна. Очень приятно. Вы так и остались Колосовой или сменили фамилию?
– Почему я должна ее менять?!
Маша вдруг встревожилась: «Темнит. Он все про меня знает. Он в курсе, что отец оставил нас, считает, что мама могла вернуть мне свою девичью фамилию. Или что я сама в обиде на то, что росла безотцовщиной...»
И она, поджав губы, сухо сказала:
– Я и не думала отрекаться от отца!
Он был изумлен ее болезненной реакцией:
– Разве выйти замуж – значит отречься?
– То есть... как это – замуж?
– Опять я ляпнул что-то не то. Наверное, у вас – гражданский брак?
– С кем?!
– С Антоном.
– С Антоном? У меня? Брак? Боже упаси! – Она по-детски замахала руками, словно отгоняя кошмарное видение. – Что вы тут нафантазировали! Антон? Да он просто сосед!
– А, сосед.
– Ну да, а что?
– Ничего. Абсолютно ничего.
Летчик нахмурился и отвернулся к стене.
Кровь прилила к Машиному лицу.
– Я отлично поняла, что вы имели в виду! Он расхаживал тут в домашнем халате! Да? Вы из этого сделали соответствующие выводы, не правда ли?
– Ни из чего я никаких выводов не делал, – бесцветным голосом отрицал Иоанн Соколов, не оборачиваясь. – Это меня вообще не касается.
– А вот и нет, именно вас как раз и касается! Потому что человек бежал сломя голову под дождем, чтобы оказать вам медицинскую помощь, даже одеться не успел! Да вы должны ему в ножки поклониться, а вы... А вы занимаетесь тут низкими измышлениями! Стыдно!
«Неспроста она так его выгораживает, – думал Соколов, уныло уставясь в стенку. – Пусть она говорит правду и они вовсе не муж и жена, однако тут что-то есть, иначе бы она не стала так нервничать!»
Маша и сама удивилась своей вспышке: «С чего бы мне так рьяно вступаться за Белецкого? Стоит ли он того? Вовсе он не рвался помочь пострадавшему, наоборот, еле его уговорила. Или... я защищаю совсем не его, а себя? Защищаю – от чего? Неужели мне не все равно, что обо мне подумает этот незнакомый человек? Почему я должна оправдываться, если кто-то бродит по моим комнатам в халате? Нет, не должна! Но... мне хочется оправдаться. Как это глупо, глупо, глупо!»
«Как это глупо с моей стороны. – Иоанн словно подхватывал ее мысль, продолжая безмолвный диалог. – Глупо и нетактично. Почему она должна передо мной оправдываться? Какое мое собачье дело, какие и с кем у нее отношения? Девчонка мне жизнь спасла, а я... похоже, я закатываю ей сцену ревности? Я, Иона Соколов, который никогда никого не ревновал? Идиот. Неблагодарный кретин. Но все равно, к тому белесому тощему типу не могу я испытывать симпатии! Больно уж он противен!»
Вслух же произнес обратное:
– У вас очень симпатичный сосед. Вы совершенно правы: когда он придет, я обязательно поклонюсь ему в ножки.
– Ни в коем случае, – улыбнулась Маша. Она уже вполне взяла себя в руки.
– Почему? – Он наконец обернулся.
– Потому что вам пока нельзя вставать. Иначе, боюсь, разделите участь своего товарища-самолета.
– Вы сказали «боюсь»?
– Я сказала «боюсь».
– Так вы за меня боитесь?
Маша промолчала. Потому что не смогла сразу решить, отшутиться ей или сказать правду. Ведь правда-то состояла в том, что она действительно боялась за своего гостя. Но в этом не смела признаться даже самой себе.
«Краснеет, – подметил Иоанн. – Даже ямочки на щеках и те краснеют. Чудесная, милая. Как это несправедливо, что она досталась такому убоищу, как этот иссохший Антон. У них нет ничего общего. Хотя, говорят, противоположности притягиваются...»
«Кажется, краснею, – с ужасом подумала Маша. – Какой кошмар: красный синий чулок!»
Глава 7
ДУЭЛЬ С КОЩЕЕМ БЕССМЕРТНЫМ
Как это там писал Толстой? «Все смешалось в доме Облонских». Так же все смешалось и здесь, в маленьком домике на окраине дачного поселка «Солнечный».
Мария Колосова совершенно не понимала, что с нею происходит.
В такой же растерянности пребывал и Иоанн Соколов.
Случайно столкнулись два человека – спасенный и спасительница. До этого жизнь каждого из них была подчинена собственным закономерностям. У Маши – земным, строгим, упорядоченным и ненарушимым, как сила земного притяжения. У Иоанна это были скорее законы аэродинамики: воздушные, стремительные, презирающие гравитацию, опасные для жизни – и именно вследствие этого тоже жесткие и незыблемые.
Но вот грянула поздняя майская гроза и познакомила двух столь несхожих людей. Поэт, возможно, определил бы это так: оба оказались на линии горизонта – там, где земля и небо соприкасаются.
Все законы нарушились, поломались: до сих пор ни одному из смертных не дано было узнать, что происходит в месте соприкосновения. Ведь, сколько ни шагай по земле и сколько ни лети под облаками, горизонт всегда убегает от тебя. Он неизменно остается вдалеке...
Смятение. Его можно преодолеть, лишь занявшись делом.
Маша нацепила на нос свои круглые плюсовые очки с толстенными стеклами и склонилась над раной пациента, чтобы в очередной раз продезинфицировать ее.
«Как лягушка, – подумал Иоанн. – Смешная в этих тяжелых очках, глазастая. Но не простая болотная квакушка. Сказочная. Царевна-лягушка, которая находится во власти Кощея, костлявого и отвратительного. Разница в том, что она подчинилась этому чудищу по собственной воле. Наверное, любит его. И с этим я обязан смириться, если есть во мне хоть капля порядочности. А с каким удовольствием сжег бы я лягушачью шкурку и похитил эту девицу-красу. Краса... коса...»
– Ой, щиплет!
– Потерпите, так надо. Вы же не маленький.
– Я потерплю.
«Я потерплю, – думал он, морщась от боли. – Потерплю и... не стану заглядываться на нее. Заставлю себя не думать об этих застенчивых ямочках... и об этих розовых миниатюрных пальчиках... об этих губах, которые она так строго и неприступно сжимает в ниточку... «Она другому отдана и будет век ему верна»... Татьяна Ларина... Мария Колосова... Я потерплю».
Маша же в этот момент мысленно ругала себя: «Куда я смотрю? Вот, плеснула слишком сильно спиртом на рану. А все оттого, что уставилась совсем не туда... на этот мысик негустых светлых волос у него на груди... странно для брюнета. Какое счастье, что толстые стекла очков скрывают направление моего взгляда. Ведь он счел бы меня испорченной... А я, честно говоря, уж и не знаю, что хуже: считаться испорченной или закоренелой старой девой...»
Их лица почти соприкасались. Волны горячего дыхания смешивались. Казалось, загадочная линия горизонта вот-вот раскроет им свою сокровенную тайну.
Но оба оттягивали желанный миг. Обоим было боязно переступить черту. Каждый придумывал для этого собственные причины.
И пока они медлили, входная дверь распахнулась без стука.
– Очень, очень трогательно, – язвительно проскрипел Антон. – Прямо в жанре мелодрамы! Я вижу, страждущий вполне оправился?
Маша так стремительно вскочила на ноги, что очки слетели и она едва успела их подхватить.
Горизонт мигом отодвинулся на свое законное место: в недостижимую даль.
Девушка сама не понимала, почему глядит на Белецкого, как провинившаяся школьница. Или как неверная жена, застигнутая на месте преступления. Ведь она ничего такого не сделала... даже в мыслях не держала.
Разве? Может, попросту не успела?..
– Да вы не стесняйтесь, продолжайте, – ехидно подбодрил Антон. – Я не хотел вклиниться в процесс.
– В какой процесс? – пролепетала Мария. – Я промывала ссадину.
– Вот я и говорю: в процесс промывания ссадин. Теперь, значит, в народе это так называется?
Бедная Маша чуть не плакала. Было ужасно стыдно, а с другой стороны... досадно, что «процесс» прервался.
Соколов же отметил: прошло столько времени, а Кощей наряжен по-прежнему, в тот же мохнатый халат, небрежно запахнутый поверх голого тщедушного тела.
Это значит, что хозяйка солгала. Вовсе не спешка помешала Антону одеться поприличнее во время его первого визита. Для него, по всей вероятности, было привычным расхаживать по Машиным комнатам неглиже.
Подозрения Иоанна по поводу близости этих двоих переросли в твердую уверенность: уж очень убедительны были доказательства!
Летчик принял решение: он должен устраниться, дабы оградить Машу от неприятностей. Срочно. Но как это сделать?
Лучше всего было бы подняться и уйти, поблагодарив за гостеприимство. Но это пока невозможно.
Тогда он громко застонал и... «потерял сознание».
– Отключился, – спокойно констатировал Белецкий. – Передозировка сильнодействующих средств.
– Но я не давала никаких таблеток, – растерянно пробормотала Маша.
– Таблеток? Ха-ха! А твои гладенькие плечики? Они гораздо опаснее любых медикаментов. Самый мощный наркотик! Предупреждал ведь – прикрой.
Соколов, прикинувшись бесчувственным, вслушивался в их перепалку с жадным, болезненным любопытством. Никогда прежде он не имел привычки приникать к чужим замочным скважинам: шпионить низко, постыдно, недостойно. Но так сложились обстоятельства, что избежать этого невозможно. Да и, признаться, не хочется. Все, что касалось Марии Колосовой, вызывало у него жгучий интерес.
Что ж, «взялся за гуж – не говори, что не дюж». Притворяться – так уж до конца. Конспирация так конспирация.
Пришлось собрать всю силу воли и не дернуться даже тогда, когда к его ноздрям поднесли нашатырный спирт.
Услышал обескураженный Машин голос:
– Не помогает...
Антон отвечал с жестоким злорадством:
– Доконала беднягу! Вот что значит роковая женщина!
Маша пропустила его выпад мимо ушей:
– А ведь только что разговаривал, смеялся даже. Я было обрадовалась...
В ответ – садистская реплика Кощея:
– Чему тут удивляться? Так часто бывает: улучшение наступает перед самой кончиной.
– Ох!
– Так что жди: сейчас начнет улетать. Все от того же корня – леталь...
– Замолчи! Какой же ты все-таки...
– А знаешь, Мери, тебе к лицу сердиться. Глазоньки так и вспыхивают. Темперамент!
Боже, до чего хотелось Соколову взглянуть, как вспыхивают от гнева глаза сказочной девушки! Однако он сдерживался, по-прежнему не подавая признаков жизни.
Двое ссорились, и третьего это радовало.
Правда, сам он казнил себя: «Гнусно, мелко. Жили люди душа в душу – и вот я свалился им как снег на голову. Вернее, не как снег, а как бомба. Взорвал их любовь и покой, а сам еще и доволен. Может быть, Мария сейчас несчастна, и это я, я нанес ей такой удар! Вместо того чтобы молиться на нее. Но я... готов молиться. Постойте-ка... Я, Иоанн Соколов, готов молиться на бабу? Нет, не на бабу. На женщину... Самую необыкновенную из всех, которых я встречал, а встречал-то я немало... И все-таки – они не пара. Нельзя им быть вместе. Это ее погубит. Хочу, чтобы они расстались! Пусть я негодяй – все равно. Хочу, хочу! А если я ставлю себе цель, то всегда добиваюсь ее. Так что пускай ссорятся, а я придумаю что-нибудь, чтобы подлить масла в огонь. Хотя это и гнусно с моей стороны...»
Мария говорила жалобно, просяще:
– Антон, сделай же что-нибудь! Помоги ему!
Ответ прозвучал холодно:
– Я пришел не для этого.
– А для чего?
– Получить должок.
«Неужели она задолжала ему деньги? – изумился Иоанн. – А мне показалось, что она вполне обеспеченна. Обычно владельцы таких дач не нуждаются в деньгах».
Маша тоже не сразу поняла, о чем речь:
– Какой должок?
– Вот что называется «девичья память». Разве ты не обещала посидеть у меня на коленках? Да-да, вот на этих самых.
– Ты что, серьезно?
– Естественно. Мы ведь заключили сделку. Я осматриваю твоего ненаглядного, а ты взамен...
– Перестань! – В голосе девушки слышались и неприязнь, и презрение, и даже страх.
А в сердце Иоанна Соколова, по мере осознания ситуации, расцветало ликование. Как большой белый цветок под щедрым солнцем.
Они заключили сделку? Ради гостя, которого Антон назвал Машиным «ненаглядным»?
Значит, чудесная русоволосая женщина вовсе не желает сидеть у Кощея на коленях? Ну конечно! Противно даже представить себе его тощие, острые, мосластые колени. Фу, мерзость!
Как вообще могло прийти в голову, что Мария испытывает к этому подонку какие-то чувства?
Да эта тварь просто домогается ее! Вот, заскрипел, как несмазанная дверь:
– Иди же сюда, Мери, девочка! Ты дала слово чести! И придется его сдержать.
Такой молодой, а голос старческий, дребезжащий.
И, как колокольчик, другой голосок, юный и мелодичный, только слышна в нем брезгливость:
– Не тронь меня!
– Не сдержишь – заставлю. Никто мне не помешает...
«Ты так считаешь, мразь? – едва не выпалил вслух Иоанн. – Эх, просчитаешься!»
– Я ведь много не прошу, – продолжал Белецкий. – Ну, только на секундочку.
Иоанн услышал легкие, нерешительные женские шаги. Один... другой... Она шла медленно, точно приближаясь к эшафоту. Рывок. Ее резко дернули за руку? Затем раздался короткий, отчаянный всхлип. И – сразу же довольный полушепот Антона:
– Вот та-ак... Видишь – ничего страшного. А ну-ка...
– Ай! Что ты делаешь! – вскрикнула девушка.
– То, что давно хотел сделать! А ты все не дава-ала...
– Пусти!
Тут Иоанн напрягся и, превозмогая острую боль в боку, со стоном перевалился с диванчика на пол.
Белецкий от неожиданности выпустил Марию. Та отпрыгнула в сторону и, переступив через тело летчика, присела позади него на корточки, как будто полумертвый человек мог быть надежным барьером.
«Держись, Иона! – приказал себе Соколов. – Не смей потерять сознание! Ты взял верный курс, так не выпусти ситуацию из-под контроля!»
А похолодевшие нежные пальчики вдруг крепко схватились за его мускулистую руку. Непонятно было, чего хочет Маша: не то проверить у больного пульс, не то заручиться его поддержкой. Похоже, подсознательно желала того и другого сразу.
– Антон, что это с ним было? – почти истерично выкрикнула девушка. – Судорога? Да? Я видела – его всего изогнуло. А потом так и подкинуло.
– Сучка, – процедил в ответ Белецкий, тяжело дыша. – Мне плевать, что с ним было. И что будет – тоже. А до тебя я все равно доберусь.
«Только через мой труп, – подумал Иоанн. – Вот ведь ирония судьбы: от состояния трупа я и впрямь недалек. Ну что ж, попробуй перешагни через меня, гад!»
Антон именно это и попытался сделать. Иоанн почувствовал его движение, даже не поднимая век.
И тут же изобразил новую судорогу, более продолжительную, чем первая. И более результативную. У него вдруг «свело» руку с той стороны, где ребра были целы, и тощая щиколотка Белецкого оказалась намертво зажата у Соколова под мышкой.
– Черт! – Биолог прыгал на одной ноге, пытаясь высвободить вторую, но тщетно. Уже десять лет миновало с тех пор, как Иоанн отслужил в десантных войсках, однако полученные там навыки не забылись. Тем более что он время от времени обновлял их.
Элементарный зажим. Самый простой. Но тонкие, астенические Кощеевы косточки вполне могут хрустнуть и от такого.
– Он нарочно, – заверещал Белецкий. – Сговорились? Спелись? А еще недотрогу из себя корчила!
Маша пока не понимала, что происходит и на чьей стороне сила. Она испугалась за раненого:
– Идиот! Ты ему второе ребро сломаешь!
– С наслаждением! – огрызнулся Белецкий и поставил свободную ногу на грудную клетку летчику. Сильно притопнул, больно, со смаком! Наивный. Он тут же получил несильный удар под колено, даже не удар, а так, легкое касание кончиком пальца. Пришлось оно, однако, в нужную точку – туда, где выходят нервные окончания.
Ноги у Антона подогнулись, точно его дернуло током, и Кощей рухнул ничком на крепкое, хоть и покалеченное тело своего противника.
А на лице Иоанна даже ни один мускул не дрогнул, глаза так и оставались закрытыми, будто он был в глубоком обмороке. Соколов входил в азарт, схватка начинала захватывать его. До сих пор не приходилось биться зажмурившись и притворяясь мертвецом.
Он бы с удовольствием продолжал эту игру, если б его вдруг не пронзило острое чувство отвращения. Антон корчился на нем, пытаясь высвободиться, и Иоанн неожиданно ощутил на животе прикосновение его голого мужского естества. Халат-то у Кощея был без застежки, а под ним – ничего.
Содрогнувшись теперь уже по-настоящему, летчик ослабил зажим, позволив биологу высвободиться. Тот, чертыхаясь, стал отползать, и тогда Соколов, выбрав момент, резко согнул колено. Удар пришелся Белецкому в пах.
«Вот так. Долго теперь не сможешь приставать к девушкам, – удовлетворенно подумал пилот. – А к этой девушке не подойдешь больше никогда. Я уж постараюсь за этим проследить. Ишь ты, пришел должок потребовать! Кредитор».
Белецкий, стуча костями по полу, с воплями откатился к выходу. Да, не отошел, а именно откатился.
– Открой, – прохрипел он.
Маша, подбежав, толкнула резную дверь, и посрамленный Кощей выполз за порог терема сказочной Царевны-лягушки. Щелкнул замок: обратно его уже не впустят.
Лишь теперь победитель открыл глаза.
Царевна почему-то не радовалась. Приблизившись к летчику, она строго глянула на него и сказала с упреком:
– Зачем вы так? Это было уж слишком жестоко.
А он ответил невинным взглядом ребенка-паиньки:
– О чем вы, Мария? Что-то случилось? Тут кто-то был? Я ничего не помню.
Забавлялся ее сомнением, ее растерянностью. Для пущей убедительности добавил:
– Признайтесь, зачем перетащили меня на пол? На диване было удобнее.
Он не жаждал изъявлений благодарности, этот странный человек со странным именем, свалившийся с неба...
Глава 8
СЦЕНА НА БАЛКОНЕ
С какого возраста человек начинает помнить себя?
До нынешнего дня самые ранние Машины воспоминания относились, пожалуй, примерно к старшей группе детского сада. А в эту нервную, напряженную ночь вдруг всплыло, точно вспышка, совсем младенческое...
Кошачья морда почти на уровне лица, значит, Машенька еще передвигается на четвереньках. Это не теперешняя их трехцветка Пуська, та забытая кошка была белой. Как ее звали? Снегурка? Снежинка? Она обнюхивает ребенку лицо, и ее розовый нос холоден и влажен.
Рядом, как фонарный столб, толстая ножка стола – высокого-превысокого. Маша хватается за эту деревянную опору, делает усилие и – встает на ноги! Торжественный и значительный миг: впервые она видит Белоснежку сверху! Да, так кошку и звали, как диснеевскую героиню.
А крышка стола все равно остается высоко над головой. Поднимаешь подбородок, чтобы разглядеть ее получше, и, потеряв равновесие, шлепаешься на холодный кухонный линолеум.
Это обидно, однако не трагедия. Потому что путь уже проторен и теперь известно, как надо поступать. Пункт первый – поставить подошвы на пол плашмя. Пункт второй – обхватить руками столб. И наконец, пункт третий – резко выпрямить колени.
Ура! Маша стоит! Сама! Маша большая!
– Ма!
Но где же мама? Почему не хвалит свою Машеньку?
Обычно мама в это время тут, рядом, возится у плиты. Но сейчас, в миг триумфа, в кухне пусто и тихо. Нет зрителей.
Один шаг... другой... совсем самостоятельно. Маша найдет маму и покажет, на что она способна.
Какой длинный и темный коридор. Далеко-далеко – просвет комнатной двери. Обычно Машенька вплывала туда по воздуху – на маминых руках или, еще выше, на папиной шее. А сейчас шагает сама, и путь кажется незнакомым и жутковатым.
Свет медленно, рывками, приближается, а в комнате кто-то плачет. Так отрывисто постанывает... Очень странно: до сих пор плакать позволялось только маленькой Машеньке, Манечке, Марусеньке. Ведь она в семье главная. Непорядок! Кто это воспользовался ее законным правом?
Вот и комната.
Где мамины ноги, которые обычно быстро движутся перед лицом, так что за ними не уследишь? Только ее пушистые шлепанцы с помпонами одиноко стоят на паркете, испуганно ткнувшись друг в друга носами.
И опять эти стоны! Кто-то расшиб коленку? Или у кого-то отобрали любимую игрушку? Короче, у кого-то беда!
Плачут наверху, на кровати.
Надо задрать подбородок и посмотреть. Ну-ка...
Мамина нога свесилась с матраса! Капроновый чулок съехал к самой пятке, собравшись неопрятными складочками. Нога подергивается в такт стонам!
Почему-то закричать не получается. Как будто тебя схватили за шею.
Маму украли, оставив Машеньке только эту плачущую ногу!
А, вот он, вор! Это другая нога, чужая. Большая, похожая на папину, но не его: слишком лохматая. И на ногте большого пальца – синяк.
Шлеп! Стоять прямо больше невмоготу.
Скорее ползком убраться отсюда, пока тебя тоже не украли. И, главное, молчать! Это даже хорошо, что голос пропал.
Позади – длинный страшноватый коридор. Слишком длинный, чтобы его удалось повторно преодолеть. А ведь надо спешить...
Впереди – стеклянная приоткрытая дверь, ведущая куда-то. Когда мама ее открывает, Марусеньку всегда выносят прочь. Говорят – чтобы не продуло. И по всей квартире волнами начинает распространяться прохладный свежий воздух – такой же, как на прогулке.
Значит, через этот ход тоже можно выйти погулять. Туда, где, наверное, качели и деревянная горка.
А главное – это близко! Там другие ребята с мамами и бабушками, там соседский дог Лордик, который сможет защитить хорошую девочку Машу от жуткой волосатой ноги.
За спиной раздается низкий, чужой, угрожающий голос. Он рычит пострашнее Лорда. И Машенька торопливо перекидывает свое тельце через порожек в холодный воздух.
Следом за ней выпрыгивает любопытная кошка Белоснежка.
Горькое разочарование... Никаких качелей, никакой горки! И Лорда нет, и ребят, и даже их бабушек. Неприятный, скользкий кафельный пол – на нем чередуются желтые и коричневые клеточки. Похоже на папину шахматную доску, только гораздо крупнее.
А кругом – прутья железной ограды. Только этот черный забор огораживает слишком маленькое пространство, даже меньше кухни. Сквозь прутья видно, как ездят маленькие-маленькие автомобильчики. Они куда лучше, чем у Машиного закадычного друга Леньки. И еще там ходят игрушечные человечки – такие хорошенькие, совсем как живые. Только с пальчик величиной.
Нужно дотянуться до них и взять.
Жаль, ограда слишком частая: ручонка пролезает, а плечо уже нет. Белоснежка бы проскользнула туда, а Маша слишком большая.
Что ж, это не так страшно! Можно попробовать пробраться через верх забора. Ведь Манечка уже знает, как подняться на ножки и стать высокой!
Пункт первый. Подошвы.
Пункт второй. Ухватиться за эти железки.
Пункт третий, последний. Выпрямить коленки.
Да! Как раз на уровне груди, там, где на кофточке вышит утенок, в ограде большая поперечная щель. Даже не щель, а целое окошко, в которое можно просунуть голову... и плечи, и руки...
Идите сюда, заводные человечки! И вы, автомобильчики, тоже сворачивайте ко мне!
Сейчас я вас... Только еще немножко подтянусь на прутьях, а затем оттолкнусь слегка... Вот так, подставь мне свою спинку, верная Белоснежка!
Все идет хорошо...
Все шло бы хорошо, если бы не раздался чей-то истошный, звериный вопль. Не может быть, чтобы мамин:
– А-а-а! Балкон! Восьмой этаж!
Мамины руки вцепляются в Машу крепко и больно. Мамин запах совсем близко, мамино искаженное лицо: рот страшно открыт, как будто она хочет проглотить свою доченьку...
Девочка чувствует, как податливая спинка Белоснежки выскальзывает из-под ног.
Видно: кошка уже по ту сторону ограды и летит, летит прямо к заводным машинкам.
Визжат тормоза, у автомобильчиков разом кончается завод, и они резко останавливаются возле белой киски, которая тоже вдруг стала совсем маленькой и неподвижной, а вокруг нее почему-то растекся красный клюквенный кисель...
Однако все это больше не имеет значения, потому что Манечка на руках у мамы. Мама рядом! Она нашлась! Ей удалось улизнуть от кровожадной волосатой ноги.
