Текст книги "Хранители. Единственная (СИ)"

Автор книги: Таня Фрей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц)

– Праздник начинается? – с загоревшимися глазами спросила Джу. Коллендж с сомнением оглядела свою секретаршу. Надо же, сколько она уже с ней возилась, а всё равно зачастую она была ей как чужая. Впрочем, для неё ведь все были словно чужие. А те, кто ими не был, уже давно лежали в могилах или рассыпались прахом по бренной земле.

– Ну, можно сказать и так.

И Джулия обрадовалась. Хотя и поводов у неё для этого поч и что дикого, бешеного счастья было не так уж и много. Но известно было одно. Порой одна мелочь может взбудоражить так, что невольно забываешь неудачи и несчастья прошлого, которые давили на тебя мёртвым грузом, не давая продохнуть. Джу знала это на собственном опыте. Эти слова подходили ей так, как Красной площади подходит ГУМ или Спасская башня – идеально.

Но было одно “но”. На этот раз она не собиралась забывать то, что волновало её до этого. На этот раз одно чувство не отменяло другого, и в этом и было отличие этой ситуации от миллиарда предыдущих.

– У меня нет ни малейшего представления по поводу того, где он может быть, – выдохнула Миранда, усевшись на скамейку.

– Ты это уже говорила, – не без раздражения в голосе подметил Уилл. Мира пожала плечами и уставилась в землю, болтая ногами.

– Он продал свою квартиру, променяв её для себя на комнату в Штабе. Работа, работа и ещё раз работа на первом месте. Семьи в этом списке нет.

– Может, он забыл о своей семье лишь потому, что ты сама этого захотела? – ядовито заметил Уилл. Девушка скрестила лодыжки, сильнее вжавшись ладонями в скамейку.

– Это было обоюдное желание, – сквозь зубы железно проговорила она. – Не только по моему хотению наши пути разошлись. Не надо делать вид, что ты нас знаешь с тех времён, когда мы ходили в подгузниках и радовались погремушкам.

Хотя было ли вообще такое весёлое времечко?

Уилл промолчал. А Мира задумалась.

Их отношения нельзя было назвать тёплыми семейными. Они всегда были немного натянутыми и не немного странными. Потому что в какие-то моменты казалось, что вот он – образец брата. А в следующий миг он всё портил. Или всё портила она.

Как ни стыдно ей было это признавать, но она и сама достаточно провинилась. Обзывала его, смеялась над ним в ответ на его поступки. Мстила. Потом корила себя за то, что она мстила. Потом корила его за то, что он вызывал в ней эту манию к мести.

И всё закольцовывалось снова и снова.

Но они были сиротами. Дети Хранителей, ставшие Хранителями. У которых изначально было именно такое предназначение. Дети погибших в мятеже, дети, выбравшие себе абсолютно разные пути. Питер гордился отцом и матерью, Питер пошёл по их пятам, приняв сторону Аманды. А Мира сразу поняла, что всё тут нечисто, что она не может быть на стороне Коллендж. Не может продолжать дело своих родственников. Просто потому, что у неё в жизни другие ценности.

Однако в последнее время что-то подсказывало ей, что у Питера ценности немного поменялись тоже. Особенно когда она узнала, что он не выдал, где находится Сандра. Вернее, даже не собирался это выяснять. И причина была понятна и ёжику: если бы он нашёл Сандру, ему бы пришлось рассказать и о своей сестре. Чего он делать, конечно, не хотел, хотя на первый взгляд могло показаться, что это и есть его главная мечта.

А оказалось ведь, что в крайних случаях, чрезвычайных ситуациях, он может стать настоящим братом, готовым постоять за свою сестру. И теперь его сестра должна была постоять за него.

– На самом деле, я, может, и знаю, где он, – медленно пробормотала Миранда. – Он с лёгкостью может оказаться в одном хостеле, где он с Элис когда-то останавливался.

Уилл тут же оживился. Стал тереть ладони друг о друга, будто они у него замёрзли, или будто бы он был готов к чему-то невероятному.

А Мира удивилась самой себе. Не понимала, как она вообще смогла вспомнить этот факт. И даже то, что она – Хранительница воспоминаний, не помогало ей это понять. Не могла она верить тому, что воспоминания так прочно оседают в её голове. Тем более о том, кого терпеть не можешь, хоть и связан с ним не верёвкой, но кровью.

– Тогда веди. Вдруг ты права.

Мира презрительно окинула его взглядом.

– А почему я всё же должна тебе доверять? – фыркнула она. – Откуда я знаю, что ты не сдашь его тут же в лапы Президенту?

– Я клянусь.

– Чем?

Вопрос поставил Хейла в тупик. Уж чем ему клясться он точно не знал.

– Всем.

– Смешно. Это значит, что ты клянёшься ничем, то есть не клянёшься вовсе.

Да уж, действительно. Но Уилл не понимал, какую клятву от него требует эта синеволосая сестрёнка его напарника. Клятву Посвящаемого? Забавно, да, забавно. И лживо. Сдалась ей эта клятва, как коту какие-нибудь суши. Хотя бывают такие голодные коты, которые съедят всё, что им дадут. Какие будут последствия – это уже совершенно другой вопрос.

И как он вообще ввязался в эту авантюру? Зачем ему понадобилось помогать не только сестре какого-никакого, но врага, но и в принципе врагу?

Мира вздохнула. Достала свой телефон, открыла в нём карту, в несколько нажатий построила маршрут. Оказалось, они находились не так далеко от цели. Ещё лучше было бы, если бы у Питера была бы включена геопозиция на телефоне, тогда бы можно было отследить его точное местоположение. Или хотя бы отследить его по датчику Хранителей.

Самым забавным в этой ситуации было то, что хоть он и не являлся мятежником, а датчик его не работал. Не передавал в систему никакую информацию. Так сказал Уилл, и не только сказал, но и показал, потому что при отсутствии доказательств Миранда такому бы в жизни не поверила.

– Ладно, выдвигаемся, – неохотно объявила она, не отрываясь от экрана. Компания в виде Уилла её не очень устраивала, но что поделать, если другой не предвиделось и предвидеться не могло?

***

Маркус не раз оставался у Сандры на целый день. И с ночёвкой в том числе. И она к этому уже привыкла. Поэтому её вопрос или даже просьба не была чем-то из ряда вон выходящим. Она была самой обыкновенной и приземлённой вещью.

Они могли допоздна играть и петь, пока мама ходила к соседке. С музыкой было не только веселее, музыка их скрепляла всё сильнее, она не давала им забыть, кем им не приходилось быть. Мелодии заполняли собой комнату, квартиру, души.

Но сегодня им было не до их музыкальных инструментов. Сандра даже видеть флейту не желала, да и гитары у Маркуса при себе не имелось. А души их хотели петь.

Поэтому они говорили.

– Мне было страшно, – призналась она. – Когда я попала в Штаб впервые. Это ужасное чувство, когда ты не знаешь, где ты, сможешь ли ты отсюда выбраться и что с тобой сделают. Я боялась никогда больше не увидеть ни тебя, ни маму, ни даже Хлою. Боялась, что это конец.

– Это и был конец, – сказал Маркус. – Конец той ложной жизни, которая была у тебя до этого.

Сандра горько усмехнулась.

– Судя по всему, это было только начало моей ложной жизни, жизни, полной лжи, в которой уже можно захлебнуться. Лжи, обманов, тайн. От меня слишком многое скрыто, и я не удивлюсь, если и ты скрываешь что-то ещё.

– Мой дед – Филип Миллс. Я никогда его не видел. Мой отец – ненавидящий его политик. Он ненавидит играть в шахматы, потому что их любил дед. Поэтому у нас дома нет шахмат в принципе. Я не знаю, что я ещё мог тебе не сказать.

Она поджала губу, задумавшись. А если у неё возникли бы какие-нибудь вопросы, не связанные ни с Хранителями, ни с мятежниками? Например… нет, это как-то чересчур.

– Тебе что-то известно про мою мать? – решила попытать удачу Сандра. Раз её мама общалась с Маркусом как с родным сыном, ему наверняка что-то могло быть известно, в этом девушка даже не сомневалась.

Он нахмурился, словно желая снова что-то скрыть, утаить, не сказать, защитить. Она тоже нахмурилась, понимая, что он точно что-то да знает, но знанием этим с ней вряд ли поделится. Не потому, что жадный, а потому, что не захочет просто. Ни за какие коврижки.

– Она сама тебе всё расскажет, – наконец, выдавил он. – Я и сам-то толком не всё знаю. Так что надо её рассказа дождаться.

– А ты слышал про смерть моего отца? – тут же отправила в полёт очередной вопрос она.

– Слышал, что она у него не своя. Никакой это не рак, не последствия операции, не ещё Бог знает что. Явно с Хранителями связано.

– Я и не удивлена.

Единственное, что её удивляло, так это то, что он не знает, как именно её отец погиб. Адам Уилсон, человек с другой фамилией, но с той же кровью, которая текла теперь в её жилах. Человек с непонятной, не известной ей судьбой, о котором ей предстояло что-то узнать спустя семнадцать лет. Почти что спустя восемнадцать.

– Странно всё это, не находишь? – поинтересовалась Сандра.

– Что именно?

– То, что вот мы сейчас здесь с таким развитием событий в обнимку. Кто бы мог подумать, что нам обоим есть что скрывать друг от друга, и эти секреты связаны, потому как они едины?

Маркус грустно улыбнулся.

– Я мог. Я мог об этом подумать, потому что я это знал.

Как ни больно было это признавать, но он был прав. Он ведь прекрасно всё знал. Знал, что она Хранительница мыслей. Знал о мятежниках. Знал о Хранителях в принципе. Он знал всё, а она не знала ничего, хотя ей и очень хотелось. Она думала, что знает его, но выяснилось, что он знал её больше. А для неё он был словно незнакомцем, хотя и оставался всё тем же Маркусом, которого она так любила уже пять лет. Всем сердцем.

– Жаль, что не рассказал обо всём сразу, – сказала Сандра.

– Жаль, что рассказать тебе обо всём было бы слишком опасно, – согласился он. – Ты же знаешь, что я не допущу, чтобы ты оказалась в опасности.

Она знала. Именно поэтому и позвонила ему. Молила о помощи его. Больше бы её никто не спас.

Её больше некому было спасать, потому что больше она никому не была нужна.

– Как ты с этим живёшь?

– С осознанием того, что я внук одной большой, хоть уже и мёртвой, но шишки? – он невесело фыркнул. – Да обыкновенно. Ричарду с Джоанной от этого факта ни холодно, ни жарко. Что они знают об этом, что не знают – толку никакого. Я ж там не руковожу всеми.

– А что у вас вообще происходит? – спросила Сандра. Ведь, если взглянуть на дело здраво, она понятия не имела, кто такие мятежники на самом деле. И уз тем более ещё не до конца понимала, почему она тоже – мятежница.

– Всё ещё увидишь, – пообещал ей Маркус.

– А вот и вряд ли. Мама меня к вам не пускает. Нет, я, конечно, легко могу вырваться и всё…

– Пускает, – оборвал он её на середине фразы. – Мы уже поговорило с ней. И пришли к выводу, что без этого тебе в любом случае не обойтись.

А ведь так хотелось обойтись, саркастично подумала она.

Но слова его её весьма удивили. Не ожидала она, что он может так повлиять на решение её матери. Которая погрязла в своих страхах, потому и придерживалась такого мнения. Мол, не относится это всё к её дочери, не её это дело. Ага, как же.

Она точно боялась. Сандра уловила этот страх в её глазах, когда она уходила из квартиры, чтобы поехать в больницу. В тот момент Кэсс словно боялась не успеть рассказать об отце, но в то же время всем своим видом показывала, что время разговора ещё не пришло. И что она понятия не имела, когда оно, наконец, придёт.

Тут в коридоре послышались шаги, и через пару секунд в комнату вошла мама, направляясь к шкафу с книгами. Сандра только и успела про себя удивиться тому, как вовремя та появилась. Будто мысли прочитала.

– Тебе лучше? – обеспокоенным тоном спросила Кэсс.

– Лучше, – кивнув, ответила девушка. Взглянула на Маркуса, словно ожидая от него немого согласия. Но тот и не понимал, что она собиралась сделать. Этого он точно не знал.

– Мам, – тихо позвала она, чуть подвинувшись, чтобы освободить местечко на диване. Та развернулась с вопросительным выражением лица, но подошла и присела рядом.

– Что-то случилось? – как ни в чём не бывало спросила она.

А Сандра в очередной раз отметила про себя, что маска, носимая её матерью, ей уже изрядно надоела.

– Случилось, мам. Новая жизнь случилась. Или отголоски старой – это уже зависит от того, как посмотреть на ситуацию.

Она помолчала, ожидая ответную реакцию.

Мать была в некоем замешательстве. Или изображала, что в нём была. Нельзя было догадаться, где у неё была правда, где – ложь. Маска.

– Расскажи про отца, пожалуйста, – попросила Сандра. – И про себя. Мне кажется, что настала пора мне познакомиться со своими настоящими родителями.

Кэсс с сомнением посмотрела на Маркуса. Тот ни слова не сказал, будто будучи готовым к любому исходу событий. Но Сандра тут же встрепенулась, поняв, к чему клонит мать.

– От Маркуса у меня секретов нет. И он останется здесь. Даже если он уйдёт, я потом всё ему расскажу.

Выговорила твёрдой скороговоркой и посмотрела на Кэсс. Та вздохнула.

– Ну хорошо, – сдалась она. – Тогда приготовься. Или приготовьтесь оба, не знаю.

***

На ресепшене сказали, что новый постоялец у них действительно есть. Не новый даже, а старый гость, старый друг. И внутри у Миры от этой новости всё заликовало. Её сердце и разум её не подвели: Питер был здесь. Её сестринское шестое чувство провело её к брату. Вот только чувствовала она и ещё кое-что.

Она была уверена почти на все сто процентов, что встречи этой Питер не просто не ждёт, но боится. Не желает встретить свою сестру и уж тем более своего напарника, своего конкурента, своего врага.

Уилл же был настроен на встречу положительно. Он не собирался тут же нацеплять на Блума какие-нибудь наручники, отводить его к Коллендж, отправлять на повторное прохождение Золотого Венца или и сразу на пытки, как это сделала Аманда со своим драгоценным Сотрудником. Он просто хотел, вернее, не особо-то и хотел, поговорить. Даже без кулаков, хотя сестра Питера с Уиллом, как ему казалось, только так общаться и предпочитала. А не пускала в ход свои кулаки с превеликой неохотой.

Выяснив, что в данный момент Питер находится в комнате, Мира незамедлительно метнулась на второй этаж. Она даже не особо думала о последствиях. Главной целью у неё было увидеть брата и удостовериться в том, что он жив. Больше ей ничего не было нужно.

Уилл за ней еле поспевал. Скорее всего, от неохоты.

И вот заветная дверь. Миранда чуть замялась, переступив с ноги на ногу, вскинула руку и осторожно постучалась. Три раза.

Он должен был понять по этому стуку, что за дверью именно она. Его сестра. Мира не хотела это скрывать.

Не прошло и минуты, как дверь тихо растворилась. И Мира облегчённо вздрогнула.

На пороге стоял Питер. Живой. Но безумно уставший. С синяками под глазами, внезапно похудевший, от чего черты лица его стали острее и твёрже.

Но он был жив, и этого Миранде было достаточно.

– Мира? – удивился он. А потом удивился ещё больше.

Миранда кинулась ему на шею. Обняла. Крепко-крепко, не желая отпускать. И тогда он тоже сдался, обхватив её своими руками. Он чувствовал, как она затряслась.

Она рыдала. И в этот миг в её голове всё перемешалось: её спутанные чувства к брату, её ненависть к Уиллу, родителям, к самой себе. Всё вдруг вспыхнуло пожаром, пока она была в объятиях Питера. И словно ненависть улетучилась – и к родственникам, и к Хейлу.

Кровь взывает к крови. Кровь поглощает кровь. Кровь превращает другую кровь в идентичную себе. До последней капли.

– Зачем ты ушёл, Пит, – прошептала она. – Я же беспокоилась, Пит.

– Я и не думал, что по отношению ко мне с твоей стороны такое возможно, – ответил он.

И она понимала, что он был прав. Он действительно не мог ожидать к себе такого отношения. Это было настоящей неожиданностью.

Он не мог и подумать, что его сестра будет беспокоиться, искать его и бояться, что он мёртв. Он думал, что она мечтала о его смерти, а оказалось, что всё было с точностью до наоборот.

Наконец, они разрушили свои объятия и посмотрели друг на друга. Так, словно увиделись впервые.

– Что на тебя нашло? – спросила Мира.

– Безысходность, – просто ответил Питер. – Коллендж рано или поздно от меня избавится, так не лучше ли дождаться этого чудного момента здесь?

– Ты не умрёшь, – тут же возразила его сестра. В горле как-то вдруг пересохло. От понимания того, что её слова лживы.

– Умру, Мира, – несмотря ни на что, сказал он. – Все умирают. И я умру.

– Но это будет потом. Это не будет сейчас. Не будет завтра, послезавтра, через месяц. Не будет. Не будет…

Она перешла на шёпот. Приложила ладонь ко рту.

Она знала порядки Президента. Она знала, что Питер говорит горькую правду. От него рано или поздно избавятся. Он умрёт, он ведь не бессмертный.

Именно сейчас она почувствовала, что ей будет тяжело терять брата. Она уже его чуть не потеряла, а сейчас его будто снова вырывали из её рук, как тряпку. Как игрушку.

Тут Уилл прочистил горло. Питер выглянул в коридор. При виде Хейла у него чуть брови на лоб не полезли.

– А этот тут что делает? – поинтересовался он.

– Помогает, наверное, – тускло отозвалась Миранда. Сейчас, при брата, она вдруг поняла весь абсурд ситуации. И ненависть к Уиллу снова вернулась.

Если бы у неё под рукой был нож, она бы на него накинулась. Это она знала точно.

– Помогает? Серьёзно?

Питер не верил. Хмыкнул. Оглядел с ног до головы Миру, потом Хейла. Сделал про себя какие-то выводы, о которых его гости не догадывались.

– Ещё увидимся, – наконец, бросил он и вежливо указал сестре на выход.

Это и был тот момент, когда её сестринское сердце претерпевало очередной удар. И в этот момент ей вновь захотелось напасть на Уилла, и никакое отсутсвие ножа не могло её бы остановить.

***

– Ты знаешь человека, который убил твоего отца.

Какая простая фраза. Но какая острая. Пронзающая своим остриём настолько глубоко, что кажется, что невозможно дышать.

– Аманда, – ляпнула Сандра первое пришедшее в голову имя. А Кэсс неожиданно кивнула.

– Аманда Коллендж. Всё верно. Она вместе со своими пришла, чтобы забрать меня и тебя, ещё не родившуюся. А Адам хотел нас с тобой защитить. И он за это поплатился.

По спине девушки пробежал холодок. Она сжала ладонь сидевшего всё это время рядом Маркуса. Та значит, её ненависть к Президенту изначально была обоснована. Кровь чувствовала врага на расстоянии. Девушка ненавидела не просто женщину-деспота, решившую управлять чужими мыслями и не только, но убийцу своего отца. А ведь она и подумать не могла, что может крыться в Аманде что-то настолько ужасающее. Что-то насколько близко относящееся к ней. Вдруг это и была та причина, по которой убивать её раньше времени Президент не собиралась?

– Получается, он никогда меня даже и не видел? – ошеломлённо спросила она.

– Нет.

Было видно, что Кэсс больно об этом рассказывать своей дочери. Да и вообще больно об этом говорить. А Сандре было больно это слышать.

– А как со всем этим связана ты? Как ты вообще попала в эту круговерть?

Ответа на этот вопрос девушка не знала. Потому и решила его задать, посчитав, что сейчас для него – самое время. И Кэсс посчитала точно так же. Потому что не стала противиться. Не ушла в другую комнату, не накричала на дочь, что, мол, это вовсе не её дело и надо бы ей заняться чем-нибудь другим. Она была готова поведать дочери всю правду. Ну или хотя бы её часть.

Она изогнула губы в печальной полуулыбке, наполненной слезами прошлого. Чувствовалось, что воспоминания, как казалось, самые невыносимые, накрыли её с головой. И не отпускали.

– Я была Колючкой, – произнесла Кэсс. – Колючка – это я. Девочка без прошлого. Девочка без будущего. Дитя Штаба, возомнившее себя выше него и не пожелавшее более с ним считаться. Кэсс Вайтфейс родилась позже. А сначала… сначала была лишь Колючка.

Колючка потому и была Колючкой, что с ней мало кто дружил. Хотя, живя в постоянном страхе, завести друзей – задача не из лёгких. Конечно, все дети старались поддерживать друг друга, но ни с кем не сближались, чтобы потом не испытывать боль потери. Им хватало физической боли, о которой они, правда, сразу забывали. Не сами, но забывали. Все они здесь рано или поздно уходили, хоть и не все они знали, куда. Знали лишь единицы, и то, им лишь казалось, что они знали, но то не была правда в чистом виде. Приходила женщина в белом халате со смешной причёской, похожей на птичье гнездо, подходила к одному из ребят за завтраком и уводила его. И больше этого ребёнка там никто не видел.

За тем же завтраком Колючка старалась забиться в уголок, подальше от всей надоедливой оравы. Она спокойно сидела и ела кашу или гренки, не задумываясь о том, что кто-то мог позариться на её и без того не очень вкусную долю. Еда здесь была простая, но, как говорили няньки-воспитатели, богатая витаминами, полезными для подрастающих детских организмов. Как сказал однажды один мальчишка с причёской, как у ёжика, именно из-за этой гадости несусветной они потом и вырастут такими же гадкими, раз еда такая полезная. Он был уверен, что из них делали чудовищ.

Надо сказать, он не ошибался.

Но детям в основном было всё равно. Игрушки были, общаться тоже было с кем, их кормили, хоть и не шедеврально. Даже мультфильмами они были обеспечены. Жизнь казалась ребятишкам слаще шоколадных конфет в разноцветных обёртках, которые им иногда приносили на полдник, но лишь потому, что они уже и не подозревали, что можно жить как-то по-другому. Не могли представить себе ту жизнь, в которой они могли бы гулять по аллеям и любоваться зелёными деревьями, которые осенью применяли на себя красные, жёлтые и оранжевые листочки, а зимой и вовсе сбрасывали их, словно ненужный мусор. Где пели бы птицы, заливаясь самыми удивительными трелями, а в небе парили облака, похожие на плюшевых медвежат или слонят. Это были дети, которые не видели неба. Белые потолки, при экономном включении света казавшиеся голубовато-сиреневыми, заменяли им его, но не полностью. Это всё равно что заменить яичницу омлетом – вроде и то, и то из яиц делается, полезно для завтрака, но вещи всё-таки разные.

А у Колючки воспоминания были. Самые разные. Смазанные, нечёткие, будто бы и не свои, чужие. Но они были.

Она помнила жёлтые цветы на подоконнике. Мама любила их, но девочка не помнила такого факта. Она помнила алые розы, и как только их образ всплывал в сознании, ей тут же хотелось разрушать всё вокруг себя, биться в истерике или просто тихо плакать. Потому что чувствовала, что это – самая болезненная из имеющихся в недрах её подсознания картин.

Она помнила зелёную траву на улице. Какой-то жалкий обрывок целостного видения. Зелёное пятно, так похожее на ту траву, которая обычно росла у домиков персонажей из мультфильмов. Так и была проведена аналогия: раз похоже, значит, это оно и есть.

Она помнила, что была у неё мать. Что было с отцом, она не помнила. И что-то подсказывало ей, что её мозг старательно прятал от неё эту информацию. Пытался её защитить.

Только он не мог защитить её от того, что с ней происходило. А она и не сопротивлялась.

Её лучшим другом стал Джим. Такой же отдалённый от общей возни мальчишка, который, наверное, хотел бы быть в одиночестве. Но они сдружились. В первый год они часто играли с Тимом, игрушкой Колючки. Потом уже росли и вырастали из детских игр. Читали книги. О космосе, благо, их было здесь навалом. Больше всего Колючке нравился в космосе Млечный Путь. А своей любимой планетой Джим упрямо считал Плутон, считая, что его надо жалеть больше всех. Ему ведь так не повезло оказаться вдали ото всех. Он же буквально изолирован от остальных. Но было ли ему действительно от этого плохо? Мальчику ведь не было. Значит, и у Плутона был шанс не сгнить от несчастливого одиночества. Так считал Джим, а Колючка слушала его и улыбалась. Смеялась. Радовалась, что он такой весёлый и смышлёный. Он выделялся среди общей массы постоянно гогочущих не по делу сверстников. А девочки так вообще странные были, не коммуникабельные совершенно. Правда, лишь в отношении Колючки. Между собой-то они болтали только в путь.

С ней только одна девочка общалась, да и то не всегда, ведь она была старше её на четыре года. Её можно было считать за старшую сестру, если бы Колючка относилась к ней, как к сестре. Аманда пыталась относиться так, но все её попытки попросту воспринимались в штыки, и тут она уже ничего не могла поделать. Был ещё один мальчик, который был старше её на два года. Его звали Адамом, и он был дружен с Амандой и ещё какой-то бандой. С Колючкой он заговаривал на завтраках, обедах и ужинах и всегда удивлялся её любознательности и багажу уже имевшихся знаний.

А Колючка с Джимом так и ходили друзьями не разлей вода.

Самое интересное время для них настало тогда, когда им показали комнату, где стоял большой, как им сначала показалось, чёрный лакированный комод. Но когда женщина подняла крышку того, что они сначала приняли за ящик, ими овладело полное изумление.

Чёрные и белые клавиши сменяли друг друга в определённом порядке, и эта клавиатура уже притягивала к себе внимание друзей. Джим подошёл и осторожно нажал на одну белую клавишу. Потом на следовавшую за ней чёрную. Снова белая. Снова чёрная. Белая, белая.

Он с важным видом уселся на табуретку и принялся нажимать на клавиши обеими руками, пытаясь добиться какого-то красивого звучания. Колючка же сразу полезла в шкаф, который стоял в комнате, и наш в нём целую кипу старых бумаг, на которых были нарисованы несколько раз по пять линеечек, и в этих линеечках мелькали то там, то сям чёрные кружочки с разными палочками. Некоторые кружочки были пустые. А ещё тут то и дело появлялись какие-то загогулины и штрижки. И в начале каждых пяти линеечек значился какой-то красивый знак, напоминавший ключик из сказки.

О том, что она нашла ноты, Колючка узнала позже. Их с Джимом решили обучить музыке. Началось всё, когда им было по семь лет. Только вот успехи б»льшие делал Джим. Игра на рояле будто была его предназначением. Его призванием. Его пальцы умело порхали, извлекая чудесные звуки, а Колючка сидела и наслаждалась ими, совсем не огорчаясь, что ей не дано играть так же. Ей хватало того, что она могла слушать, как играет её друг.

– И ты не устаёшь? – спрашивала она, когда снова находила его в этой комнате. Он лишь качал головой, не отрываясь взглядом от изучения новых партий. Он погрузился в это дело с головой и выныривать не собирался.

Спустя два года в комнату зашёл третий человек. Адам. С пластырем на щеке.

– Что с тобой случилось? – удивилась Колючка.

– Меня побили, – коротко объяснил Адам и устремился к Джиму, всё так же сидевшему за роялем. – Научишь играть?

Джим не мог ему отказать. Не потому что боялся, что тот ему влепит оплеуху или ещё что похуже, а потому что был отзывчив и добр по своей натуре. Не мог не помогать людям, даже если те ему не особо помогали. Просто он никогда не лез с помощью первым. Если его не просили, он и не предлагал. А зачем это было нужно?

И Адам начал учиться играть. И у него тоже выходило всё как-то так себе. Воспитатели-няньки даже не удивлялись этому факту, будто бы зная что-то, чего не знали остальные. У Колючки на его фоне игра была вообще шедевральной.

Но даже особо не умея, Адам любил играть на рояле. И в особенности ему нравилось одно произведение, которое он играл без сучка, без задоринки, которое он выучил через два года после начала своего обучения. Этим произведением была багатель Людвига ван Бетховена, сочинение 119.

– Ре, ми-бемоль, ре, до, си-бемоль, ля, – тихо напевал он себе под нос, пока учил. И Колючка уже тоже выучила эти ноты. Ре, ми-бемоль, ре, до, си-бемоль, ль…

В свои десять лет девочка уже знала школьную программу старших классов. Не повсеместно предметам, конечно. По математике, физике и астрономии. Ровесники были в полном шоке. Аманда – тоже. Джим только не удивлялся, и Адам не удивлялся, уже заметив в Колючке необычайный талант к выучиванию всего на свете и настоящему усвоению этого материала. Это уже было даже чем-то очевидным. Они б скорее изумились, если бы узнали, что Колючка, наоборот, не знает эту программу и застряла где-то на уровне начальных классов. Что она не знает ни законов Ньютона, ни координатного способа, а до сих пор учит треклятую таблицу умножения, никак не запоминая, что семь на шесть – это сорок два.

– Гений, – только и мог пробормотать порою Джим, наблюдая, как его подруга щёлкает задачки на движение, как орешки.

– Кто-то гений в музыке, кто-то гений в физике – у всех пути разные, – хихикала Колючка.

– А я гений в прокрастинации, – задумчиво протягивал Адам, попивая яблочный сок. Полный витаминов, здоровых компонентов и так далее, и тому подобное.

И в свои десять лет девочка отправилась на вторую операцию после той, которую провели, когда ей было пять. Но она не знала, зачем точно они нужны. Вернее, слышала лишь, что это для улучшения её организма. И никакой конкретики. Вообще никаких конкретных данных по поводу проведения сиих мероприятий, которые были нервозатратными, но быстро забывающимися.

Её ведь заставляли всё забывать.

“За вами необходим медицинский надзор, иначе вы не выживете!” – говорили они. Я выживу в любом случае, успокаивала себя Колючка. Потому что знала, что она им ещё пригодится. И это знание ей здорово помогало, если так посудить. Она была уверена в себе.

– Колючка, у тебя очередной осмотр? – спросила у неё Аманда, присев на её кровать. Девочка лишь кивнула. Не было у неё особого желания с Амандой говорить.

– Я тоже через это проходила, – приободренным тоном сказала она Колючке. – Не бойся, всё будет хорошо.

От этой фразы Колючку тошнило. Это такие приторные и лживые слова, что уже не находил, что и ответить. Проще было молчать. Она почти всегда молчала, когда не хотела говорить. Иногда не отвечала людям, просто потому, что ей не хотелось. И очень удивительным для неё было то, что некоторые этого не понимали и понимать не собирались. Эти слова не обладали никакой поддержкой. Наоборот, оголяли, забирали щит.

– Ничего хорошо уже не будет, – всё-таки сквозь зубы с нажимом промолвила Колючка. – Не стоит меня успокаивать.

– Ладно, – тут же сдалась Аманда. – Хочешь, я уйду?

И девочка проводила её прохладным взглядом. Да, она хотела, чтобы та ушла. Желательно, навсегда.

Через полчаса ушла сама Колючка. На операцию. Почему-то ей не было страшно. Она вообще ничего не чувствовала после разговора с этой четырнадцатилетней девицей со светлыми волосами, собранными в высокий хвост на макушке. Да и ей уже было абсолютно всё равно почти на всё. Она ведь по-любому проживала свою жизнь здесь весьма странным образом. И непонятно было, что из этого выйдет дальше. По крайней мере, на тот момент.

А через долгие пять лет она просто поняла для себя одну вещь.

Она была без памяти влюблена в Адама, и что-то подсказывало ей, что ничего хорошего из этой влюблённости выйти не могло ни при каких обстоятельствах.