Текст книги "Ленин. Социально-теоретическая реконструкция"

Автор книги: Тамаш Краус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 36 страниц)

5.4.3. Захват власти

Язык, многие понятия, риторика и характерные теоретические черты «Государства и революции» появились в тех когда-то считавшихся общеизвестными письмах и документах, которые Ленин писал из своего тайного убежища членам ЦК осенью 1917 г. Это были политические и организационные инструкции, аналитические статьи, которые мобилизовывали на вооруженное восстание и захват власти. Следовательно, брошюра Ленина была связана и с практикой политической революции, была органической частью последней, хотя Ленин и позже употреблял теоретические понятия, которые содержались в «Государстве и революции». Таким образом, это произведение Ленина как бы обобщило понятийные основы его перспективного мышления и в то же время наложило отпечаток на упомянутые выше письма и документы, на теоретическое единство и понятийную культуру инструкций, адресованных членам ЦК. Однако все это, как ни удивительно, не противоречило практической и тактической гибкости. В политическом анализе и практических предложениях Ленина переплелись две основные мысли, отразившиеся в его статье «Русская революция и гражданская война. Пугают гражданской войной», опубликованной 16 сентября. Первая мысль заключалась в том, что, как показали революционные взрывы июльских дней, шла неудержимая политическая поляризация. Корниловское восстание, «поддержанное помещиками и капиталистами, с партией кадетов во главе», фактически привело к началу гражданской войны. Вторая мысль: в этой ситуации руководство эсеров и меньшевиков, желающее вступить в компромисс с буржуазией, по-прежнему «будет колебаться». Это значит, что сохранится старый аппарат государственной власти, не будет предложен мир и не произойдет конфискация помещичьих земель. По предположению Ленина, последствиями «колебаний» эсеров и меньшевиков был бы «дальнейший разрыв их с массами, невероятное усиление в массах возмущения и озлобления, громадное усиление симпатии к революционному пролетариату, к большевикам». Однако, как считал Ленин, возможность «мирного пути» развития революции зависела именно от того, поддержат ли «колеблющиеся» меньшевики и эсеры продолжение революции. Лишь потеряв всякую надежду на осуществление этой возможности, Ленин принял решение о немедленной «эскалации» революции и захвате власти, что должно было привлечь на сторону большевиков и часть «колеблющихся». «Завоевав власть, – писал он, – пролетариат России имеет все шансы удержать ее и довести Россию до победоносной революции на Западе».[705]705
  Там же. Т. 34. С. 215, 225, 227.


[Закрыть] В письме ЦК и петроградскому и московскому комитетам РСДРП(б) Ленин настойчиво повторял: «История не простит нам, если мы не возьмем власти теперь. Нет аппарата? Аппарат есть: Советы и демократические организации. Международное положение именно теперь, накануне сепаратного мира англичан с немцами, за нас. Именно теперь предложить мир народам – значит победить. Взяв власть сразу в Москве и в Питере (неважно, кто начнет; может быть, даже Москва может начать), мы победим безусловно и несомненно».[706]706
  Там же. С. 241.


[Закрыть]

В конце сентября у Ленина уже была готовая концепция вооруженного восстания, в которой он, отмежевавшись от путчистской тактики, от бланкизма, выделил три характерных черты: восстание – это «искусство», а не «заговор», оно должно опираться «не на партию, а на передовой класс», на те спонтанные организации, которые подразумевались в лозунге «Вся власть Советам!». Наконец, согласно ленинской концепции, восстание должно быть поднято тогда, когда «активность передовых рядов народа наибольшая, когда всего сильнее колебания в рядах врагов и в рядах слабых, половинчатых, нерешительных друзей революции».[707]707
  Там же. С. 242 243. Письмо ЦК РСДРП(б) «Марксизм и восстание» обсуждалось и было одобрено на заседании ЦК 15 (28) сентября 1917 г. См. еще «Письмо председателю Областного комитета армии, флота и рабочих Финляндии И. Т. Смилге», написанное 27 сентября (10 октября) 1917 г. (Это письмо не предназначалось для опубликования и было напечатано лишь в 1925 г. Дело в том, что в этом письме Ленин организовывал конспиративную встречу и подготавливал свое возвращение в Петроград для немедленной военной подготовки вооруженного восстания.) Там же. С. 264–268.


[Закрыть] Настойчивые призывы немедленно начать восстание, содержавшиеся в ленинских письмах ЦК, основывались на осознании исключительности исторического момента. «С левыми эсерами, – писал Ленин, – мы явное большинство в стране… Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас. Этим они спасают и всемирную революцию… и русскую революцию (иначе волна настоящей анархии может стать сильнее, чем мы)… Лозунг: власть Советам, земля крестьянам, мир народам, хлеб голодным. Победа обеспечена, и на девять десятых шансы, что бескровно. Ждать – преступление перед революцией».[708]708
  Эти знаменитые строки содержатся в «Письме в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам», написанном 1 (14) октября 1917 г. после судьбоносного заседания ЦК, состоявшегося 10 октября. Там же. С. 340–341. В случае отказа от немедленного восстания Ленин собирался выйти из центрального органа партии: «Мне приходится подать прошение о выходе из ЦК, что я и делаю, и оставить за собой свободу агитации в низах партии и на съезде партии». Там же. С. 282.


[Закрыть] В действительности в этих письмах, которые ранее были призваны доказать политическую гениальность Ленина, а ныне фигурируют как документы, свидетельствующие о наличии у него некой мании власти,[709]709
  Обычно ссылаются на написанную в конце сентября – начале октября 1917 г. работу Ленина «Удержат ли большевики государственную власть?», в которой он писал о роли большевистской партии в деле захвата власти. Там же. С. 287 339. «…Решатся ли большевики взять одни в свои руки всю государственную власть? Я уже имел случай на Всероссийском съезде Советов ответить категорическим утверждением на этот вопрос в одном замечании, которое мне довелось крикнуть с места во время одной из министерских речей Церетели. И я не встречал ни в печати, ни устно заявлений со стороны большевиков, что нам не следовало бы брать одним власть. Я продолжаю стоять на той точке зрения, что политическая партия вообще – а партия передового класса в особенности – не имела бы права на существование, была бы недостойна считаться партией, была бы жалким нолем во всех смыслах, если бы она отказалась от власти, раз имеется возможность получить власть». Там же. С. 290–291.


[Закрыть] говорится не просто о восстании. Ленин рассматривал захват власти не только в рамках социально-политической действительности, в конкретных политических условиях, в которых провалились попытки либералов обеспечить функционирование власти в феврале-октябре 1917 г., он подходил к вопросу о восстании одновременно и в историческом и теоретическом аспекте. Описанные в «Государстве и революции» советские формы самоуправления, институты непосредственной демократии, будучи спонтанно возникшей базой власти, значение которой «осознали» большевики, были готовы после победного завершения восстания защитить революцию.

В то же время Ленин чувствовал, что возможности рабочих организаций имеют и будут иметь границы, значение которых будет расти по мере роста одиночества русского революционного эксперимента. Следовательно, идеи октябрьских писем опирались на осознание того факта, что созданные рабочим классом структуры, институты смогут выполнить свою «историческую миссию» лишь при наличии такой организационно сконцентрированной политической силы, которая окажется способной объединять, согласовывать «разбегающиеся» устремления до тех пор, пока не окрепнет система институтов рабочей демократии. В действительности с усилением роли партии ослабевала роль органов рабочего самоуправления. Но пути назад уже не было, либеральный и анархистский вариант продолжения революции казались тупиковыми, поскольку не обеспечивали возможности защитить революцию от натиска контрреволюции. Следовательно, политической предпосылкой успеха была способность большевиков сохранить свою социальную базу. Несмотря на наличие у партии правильной, теоретически зрелой стратегии, без поддержки многомиллионных масс рабочих и крестьянской бедноты не было других возможностей защитить революцию от наступления «военно организованной контрреволюции», с которой, видимо, придется вступить в борьбу.[710]710
  В статье «К пересмотру нашей программы» Ленин так оценивал возможные альтернативы: «Мы не знаем, победим ли мы завтра, или немного позже. (Я лично склонен думать, что завтра, – пишу это 6-го октября 1917 года – и что можем опоздать с взятием власти, но и завтра все же есть завтра, а не сегодня.) Мы не знаем, как скоро после нашей победы придет революция на Западе. Мы не знаем, не будет ли еще временных периодов реакции и победы контрреволюции после нашей победы, – невозможного в этом ничего нет, – и поэтому мы построим, когда победим, “тройную линию окопов” против такой возможности». Там же. С. 374.


[Закрыть]

Несомненно, что на другой день после успешного восстания актуальным на практике был уже не основополагающий «философский» вопрос «Государства и революции». Спор шел не о том, какой должна быть система самоуправления будущего социализма, первичной повседневной практической задачей была политическая и военная защита «диктатуры пролетариата», необходимость любой ценой предотвратить реставрацию «самодержавного капитализма». По откровенной оценке Ленина и большевиков, конкретная, «повседневная» альтернатива почти незаметно приобрела следующий вид: либо будет осуществлена какая-либо форма советской власти под руководством большевиков, либо революционный эксперимент будет уничтожен силами контрреволюции. Ответ на вопрос о том, следует ли считать захват власти исторической ошибкой Ленина и большевиков или, подобно Р. Люксембург и А. Грамши, прогрессивным всемирно-историческим поворотом, относится в первую очередь не к области научного исследования, а зависит от той или иной философской, мировоззренческой и политической позиции.

Глава 6 Диктатура и демократия – на практике

«Гораздо вероятнее, конечно, что и в мелких государствах без гражданской войны социализм не осуществится, и поэтому единственной программой интернациональной социал-демократии должно быть признание такой войны, хотя в нашем идеале нет места насилию над людьми».

Ленин В. И. О карикатуре на марксизм и об «империалистическом экономизме»

«Конституционными иллюзиями называется политическая ошибка, состоящая в том, что люди принимают за существующий нормальный, правовой, упорядоченный, подзаконный, короче: “конституционный” порядок, хотя его в действительности не существует. Может показаться на первый взгляд, что в современной России, в июле 191 года, когда конституции никакой еще не выработано, не может быть и речи о возникновении конституционных иллюзий. Но это – глубокая ошибка. На самом деле весь гвоздь всего современного политического положения в России состоит в том, что чрезвычайно широкие массы населения проникнуты конституционными иллюзиями».

Ленин В. И. О конституционных иллюзиях

6.1. Роспуск всероссийского Учредительного Собрания

6.1.1. Демократическая иллюзия или историческая реальность?

РСДРП и Ленин всегда признавали необходимость созыва Учредительного собрания как части программы-минимум буржуазно-демократических преобразований. Однако после Февральской революции события быстро вышли за рамки «демократического этапа», вследствие чего изменилась и позиция Ленина, хотя, учитывая вероятность протеста со стороны других партий, он даже и в «Государстве и революции» еще не отказался от созыва Учредительного собрания. В то же время уже задолго до октября у него были серьезные сомнения в связи с созданием такого всероссийского собрания. Как свидетельствует эпиграф к настоящей главе, в отношении Учредительного собрания он придерживался своей сложившейся ранее точки зрения, согласно которой представление о буржуазно-демократической системе и возможности ее утверждения в России являются политической иллюзией. После февраля 1917 г. Ленин мыслил уже не категориями буржуазно-демократического режима, принявшего облик «бонапартизма», а однозначно выдвигал на передний план цели «пролетарского самоуправления» (коммуны), которое, как мы уже видели в предыдущей главе, должно было последовать за революционным периодом. В конечном итоге Ленин пытался в принципиальной и политической плоскости совместить идею выборов в Учредительное собрание и декларированные цели социалистической революции.[711]711
  Р. Сервис пишет, что «большевики обещали выбранное народом правительство, но распустили Учредительное собрание». Service R. Lenin. Vol. III. P. 1. На самом деле все было сложнее, и сложившаяся ситуация должна рассматриваться в нескольких плоскостях. Это может быть показано в ходе взвешенного анализа, выводящего ход событий из конкретных обстоятельств политической классовой борьбы. Например, Сервис даже не ссылается на давно известные ученым факты: документы из архива партии эсеров ясно показывают, что уже в период избирательной кампании, в конце декабря 1917 г., правые руководители партии планировали в случае победы осуществить контрреволюционный поворот совместно с киевской Радой, Калединым на Дону и кавказскими и приволжскими националистическими организациями и группировками. (Помимо этого, как известно, шла подготовка к выступлению кадетов и вооруженной контрреволюции.) См.: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства 1917–1918. Наука. М., 1987. С. 273–281.


[Закрыть] После июльских дней (да и позже) Ленин, в отличие от меньшевиков, видел в Учредительном собрании своего рода советский конвент, который в конечном итоге был бы выразителем власти советов или, возможно, высшим Советом. В то же время он ни на минуту не предполагал, что без революции Учредительное собрание сумеет избежать участи «франкфуртской говорильни» или I Думы.[712]712
  Ленин В. И. О конституционных иллюзиях // Ленин В. И. ПСС. Т. 34. С. 37. (Впервые напечатано 4 и 5 августа 1917 г. в газете «Рабочий и солдат».) В статье «За деревьями не видят леса» Ленин спорил с Мартовым, который в августе отказался от своей прежней оценки июльских дней, когда он требовал перехода власти к Советам. Свой августовский поворот Мартов объяснял тем, что переход власти к Советам возможен «лишь в процессе гражданской войны». Однако Ленин возражал ему, указав на то, что гражданская война уже началась именно в июльские дни. При этом Ленин различал монархистскую и буржуазную контрреволюцию, «бонапартистскую буржуазную контрреволюцию», которая, собственно говоря, воплотилась в деятельности Временного правительства, принудившего большевиков уйти в подполье. Там же. С. 80 и далее. (Статья впервые была опубликована в газете «Пролетарий» № 6, 1 сентября (19 августа) 1917 г. с подписью: Н. Карпов.)


[Закрыть] «Чтобы… быть конвентом, для этого надо сметь, уметь, иметь силу наносить беспощадные удары контрреволюции, а не соглашаться с нею». В этой же статье о конституционных иллюзиях, посланной из подполья для опубликования в конце июля, Ленин однозначно выделил три позиции по вопросу об Учредительном собрании: «мелкобуржуазную эсеро-меньшевистскую», «большевистскую пролетарскую» и «буржуазную», – поместив всю эту проблематику в конкретный контекст политической классовой борьбы. «С самого начала революции, – писал он, – наметились два взгляда на Учредительное собрание. Эсеры и меньшевики, насквозь пропитанные конституционными иллюзиями, смотрели на дело с доверчивостью мелкого буржуа, не желающего знать классовой борьбы: Учредительное собрание провозглашено, Учредительное собрание будет, и баста! Что сверх того, то от лукавого! А большевики говорили: лишь в меру укрепления силы и власти Советов созыв Учредительного собрания и успех его обеспечен. У меньшевиков и эсеров центр тяжести переносился на юридический акт: провозглашение, обещание, декларирование созыва Учредительного собрания. У большевиков центр тяжести переносился на классовую борьбу: если Советы победят, Учредительное собрание будет обеспечено, если нет, оно не обеспечено. Так и вышло. Буржуазия все время вела то скрытую, то явную, но непрерывную, неуклонную борьбу против созыва Учредительного собрания».[713]713
  Там же. С. 36.


[Закрыть]

Таким образом, очевидно, что в ленинском подходе принципиальные политические и правовые соображения составляли различные стороны одной и той же проблематики. Принципиальная позиция Ленина не изменилась и после октября, по его мнению, Советская власть в принципе нуждалась в Учредительном собрании. Изменилась «лишь» политическая ситуация, соотношение политических и классовых сил, так как и в январе 1918 г. еще нельзя было говорить об «укреплении власти Советов». Таким образом, до октября Ленин соглашался с актом созыва Учредительного собрания, хотя, как мы видели, он уже тогда искал политическую роль этого учреждения и намечал ему роль конвента. Уже тогда, летом 1917 г., ключевым вопросом был переход власти к Советам.

Когда в конце августа – начале сентября 1917 г. в Советах явно обозначилось изменение соотношения сил в пользу большевиков, Ленин, допуская возможность «мирного» развития революции, снова выдвинул лозунг «Вся власть Советам!». Этот лозунг еще допускал созыв Учредительного собрания, так как в то время Ленин еще считал возможным компромисс с «мелкобуржуазной демократией». «Компромиссом, – писал он, – является, с нашей стороны, наш возврат к доиюльскому требованию: вся власть Советам, ответственное перед Советами правительство из эсеров и меньшевиков».[714]714
  Ленин В. И. О компромиссах. Там же. С. 134. (Впервые напечатано в газете «Рабочий путь» № 3, 19 (6) сентября 1917 г.)


[Закрыть]

Однако такая компромиссная ситуация не сложилась, «мелкобуржуазная демократия» не смогла самостоятельно стать на ноги. В т. н. предпарламенте (создание которого Ленин, использовав выражение Маркса, назвал «парламентским кретинизмом») сами партии категорически отвергли компромиссное предложение Ленина. Незадолго до начала восстания в уже цитированном письме И. Т. Смилге Ленин, надеявшийся на успешный захват власти, оптимистически отзывался и о выборах в Учредительное собрание, предположив, что большевики вместе с левыми эсерами смогут получить в нем большинство: «Вы можете начать сразу осуществлять тот блок с левыми эсерами, который один может нам дать прочную власть в России и большинство в Учредительном собрании».[715]715
  Там же. С. 266. Этот тезис Ленин повторил 1(14) октября 1917 г. в «Письме в ЦК, МК, ПК и членам Советов Питера и Москвы большевикам»: «С левыми эсерами мы явное большинство в стране… Большевики не вправе ждать съезда Советов, они должны взять власть тотчас». Там же. С. 340. См еще: Заседание Центрального Комитета РСДРП(б) 16(29) октября 1917 г. Доклад. Там же. С. 394–395. По мере приближения восстания Ленин все менее оптимистично относился к выборам в Учредительное собрание, но не отрицал необходимости их проведения. «Ждать до Учредительного собрания, которое явно будет не с нами, – считал он, – бессмысленно, ибо это значит усложнить нашу задачу». Заседание Центрального Комитета РСДРП(б) 10 (23) октября 1917 г. Доклад. Там же. С. 392. Причиной более пессимистичного (реалистичного) настроения Ленина было то, что он считал трудным привлечение голосов сторонников левых эсеров, так как левые эсеры еще не создали отдельной партии.


[Закрыть]

Такова была историческая ситуация, от которой нельзя отделить и точку зрения Ленина на Учредительное собрание после октябрьского восстания. Анализ показывает, что в его оценке этого вопроса не произошло радикального, принципиального перелома.

6.1.2. Дискуссии и псевдодискуссии: новое и старое в исторической науке

Нужно отметить, что в подходе к этой тематике в современной исторической литературе произошли интересные перемены. После распада СССР в 1991 г. российские (бывшие советские) историки, принадлежавшие к «западническому» направлению в исторической науке, осуществили открытый «презентистский» поворот, стараясь изобразить Учредительное собрание условием присоединения к западному парламентаризму, единственной прогрессивной (политической) цивилизации.[716]716
  Например, российский историк Л. Г. Протасов в своей работе об истории Всероссийского учредительного собрания (Всероссийское учредительное собрание: история рождения и гибели. РОССПЭН. М., 1997) представляет дело так, будто бы Учредительное собрание являлось предысторией «вестернизации» 1991 г., причем в обоих случаях можно говорить о прогрессивном «цивилизационном переломе». Западнический автор настолько увлекся, что в качестве аксиомы провозгласил Учредительное собрание высшей стадией демократии, как будто один институт может быть отождествлен с системой властных отношений.


[Закрыть] В свою очередь, вдохновленные славянофильством националистически-патриотические консервативные историки писали о возвращении к «изначальным русским ценностям», к российскому «органическому национальному развитию». Следовательно, либеральные авторы выбрали преувеличение возможностей парламентаризма западного типа в период, предшествовавший Октябрьской революции 1917 г., а консервативные течения славянофильской стороны видели в Учредительном собрании выражение российской специфики. Что же касается окрепшего направления «национального коммунизма», то его представители, наоборот, регистрируют в разгоне Учредительного собрания факт избавления от «западной заразы», знаменующего естественный путь русской революции.[717]717
  Фроянов И. Я. Октябрь семнадцатого (глядя из настоящего). Изд-во СПУ. Санкт-Петербург, 1997.


[Закрыть] Эта последняя точка зрения, собственно говоря, представляет традиционную концепцию советской исторической науки в своеобразной романтическо-националистической, этатистской оболочке. Может быть, лучший советский исследователь данной темы, умерший несколько лет назад О. Н. Знаменский,[718]718
  В сборнике, выпущенном к 70-летию О. Н. Знаменского его учениками и коллегами, он назван уже «российским» историком. Историк и революция. Изд-во «Дмитрий Буланин». СПб., 1999. См. еще: Городецкий Е. Н. Рождение Советского государства.


[Закрыть] в работах, опубликованных в 1970-1980-х гг,[719]719
  Знаменский О. Н. Всероссийское учредительное собрание: история созыва и политического крушения. Л., 1976; Он же. Интеллигенция накануне Великого Октября (февраль-октябрь 1917 г.). Л., 1988. После смены общественного строя Л. Г. Протасов в своей упомянутой выше книге вступил с ним в полемику, изображая Учредительное собрание «центральной идеей русской национальной мысли», на которой настаивали с момента своего образования, т. е. с рубежа веков или – самое позднее – с Первой русской революции, все политические партии и организации, требовавшие его созыва. Проблема заключалась «лишь» в том, что практически все политические партии и организации по-разному представляли себе функции и характер Учредительного собрания.


[Закрыть] считал, что Учредительное собрание представляет лишь исторический интерес, так как российские корни буржуазной демократии оказались слабыми и нежизнеспособными, а революция лишь придала форму спавшим в глубине силам. Историк не видел в разгоне Собрания диссонансного момента.

В исторических работах, практически независимо от их направленности, смешивались два вопроса. Вопрос о том, почему большевики разогнали Учредительное собрание, не был отделен от вопроса: почему они вообще смогли его разогнать? Хотя в исторической науке разделение объективных и субъективных моментов является, быть может, самой трудной теоретической задачей, в данном случае нужно (было бы) хотя бы имплицитно принять во внимание это методологическое требование. Ссылка на историческую органичность имеет в этой связи чисто идеологический характер. Несомненно, что вечные идеи всемирно-исторических изменений живут множеством жизней и в той или иной форме появляются во всех концах мира (в самой различной социальной среде), там, где имеется реальная или латентная возможность для их осуществления. В Россию не нужно было привносить идею конституционализма, ведь хорошо известны ее средневековые и позднейшие предпосылки и формы (от Земского собора до Думы). Но какая же связь была (могла быть) между этой линией развития и западноевропейской буржуазной идеей учредительных собраний? Как можно говорить в данном случае об органичности и линейности развития? Сторонники этой концепции просто не учитывают тех определяющих социальных и культурно-исторических различий, которые скрываются за этими двумя традициями конституционализма. Ведь конституционалистские устремления в правящих классах России означали нечто совсем иное (что-то похожее на одну из форм монархии), чем «современные», созданные на основании всеобщих и тайных выборов учредительные собрания, парламенты, порожденные американской и французской революцией или капиталистическим развитием Англии. Трудно было бы найти в России хотя бы одну социальную группу, которая представляла бы идею революционного конституционализма такого типа. Как я постарался показать в предыдущих главах, в изучаемую эпоху многие в России уже осознали, что историческое развитие России, как по своим конкретным политическим условиям, так и по социальной основе, социальной структуре, радикально отличалось от американского или французского. Особое значение это имеет и в наши дни, когда общественные науки с таким трудом соответствуют требованиям всеобщности и системного подхода,[720]720
  См. опубликованный в 1994 г. доклад руководимой Иммануилом Валлерстайном Комиссии Гульбенкяна:
  A társadalomtudományok jövöjéért: nyitás és újjászervezés. Napvilág Kiadó. Budapest, 2002. P. 54, etc.


[Закрыть] особой склонностью к которому обладал Ленин.

В конце концов необходимо поставить вопрос: элементом какой (социальной и политической) системы можно считать Всероссийское учредительное собрание? Как известно, история самого Учредительного собрания была короткой и жалкой. Его члены собрались 5 января 1918 г. в петроградском Таврическом дворце, а утром 6 января, по приказу Ленина и большевистского руководства, начальник караула матрос Железняков разогнал Учредительное собрание, заявив, что «караул устал». Собрание имело немалое значение с точки зрения нового строя. Характер этого строя, который к тому же в 1918 г. был лишь в стадии становления, с трудом поддавался определению. Сами руководители революции не слишком верили тогда в то, что революционная власть в России сможет продержаться в одиночестве более нескольких месяцев. Как мы уже писали, сложившуюся к тому времени систему они сопоставляли с Парижской Коммуной. С тех пор в восточно-европейской (может быть, прежде всего в венгерской, восточно-германской и советской) марксистской историографии – но и не только в ней – стало традиционным стремление к точному определению возникавших в различные эпохи экономических и политических систем и ведение продолжительных дискуссий по этим вопросам. Ныне нам уже привычны крупные споры о характере сталинского режима, но речь идет не о каком-то специфически российском явлении, достаточно вспомнить о том, что, например, споры о режиме Хорти в венгерской исторической науке имеют уже сорокалетнее прошлое и по-прежнему не прекращаются. Каковы бы ни были причины этого явления, несомненно одно: сегодня, благодаря применению сравнительно-исторического метода, спектр исследований снова расширяется.[721]721
  В одной из своих статей Иван Харшани затронул историческую проблему определения характера системы в связи с изучением испанского либерализма. См.:
  Harsányi I. A spanyol Liberalizmus történeti útja.. In: Múltunk, 1998, № 3–4. P. 299–343.
  Кажется, что в полупериферийных европейских странах от России до Испании существует некая общая тенденция, заключающаяся в том, что в острые исторические периоды, во время гражданской войны либерализм теряет здесь свою почву, перестает существовать как самостоятельная политическая сила, его политическая судьба во многом зависит от той роли и от тех интересов, которыми располагает буржуазная демократия развитых стран в полупериферийном регионе. Там же. С. 310–311.


[Закрыть] В венгерской исторической науке также продолжается полемика об исторических предпосылках современного парламентаризма в Восточной Европе, которая связана и с проблемой исторического характера режима Хорти.[722]722
  Представляется характерным, что еще несколько лет назад на одном из «юбилейных» заседаний в Институте политической истории снова были подняты старые вопросы, типичные для историографических дискуссий, ведущихся ныне в нашем регионе. Отредактированный протокол заседания был опубликовал Л. Шипошем:
  А XX. század az 1945 utáni történetirásban. In: Múltunk, 1999, № 2. P. 233–257.
  С точки зрения интересующей нас проблемы стоит коснуться выступления И. Ромшича и П. Шипоша. Там же. С. 244–257. Ромшич подчеркнул, что режим Хорти, за исключением его «начала и конца», не был репрессивным режимом террора. Однако возникает вопрос, где начинается «начало» и «конец» режима. П. Шипош предостерегал от упрощений. Входят ли в понятие «репрессивный режим террора» жандармская власть в деревне, с помощью которой правящие классы удерживали в подчинении «три миллиона нищих», казнь Шаллаи и Фюрста, законы о евреях, нападение на Югославию и СССР, убийства на Украине, холокост в Кёрёшмезё и т. д.? Правда, режим Хорти не был фашистской диктатурой, но его вполне можно определить как «парламентскую диктатуру», при которой парламент является скорее карикатурой западноевропейских парламентов. Фашистская диктатура в Италии до 1926 г. функционировала в рамках «многопартийного» парламента, однако вряд ли этим определялся характер режима. Следовательно, количество партий само по себе еще не является решающим аргументом по вопросу о демократии и диктатуре, особенно если принять во внимание богатство форм демократии и диктатуры, не говоря уже о том, что и демократия содержит черты диктатуры не только в политической, но и прежде всего в экономической и социальной сфере.


[Закрыть]

Оживление интереса к проблеме парламентаризма, конечно, неотделимо от крупных политических изменений 1989 г. Эти изменения поставили в центр функционирования политической системы парламент и парламентарные институты. Поэтому не удивительно, что в соответствии со старыми привычными структурами мышления началось преувеличение исторической роли парламентаризма. На службу политическо-легитимационным требованиям было поставлено и упрощенное (но именно поэтому широко распространенное в общественном мнении), ненаучное представление о том, что достаточно различать лишь две политические системы: парламентаризм (демократию) и диктатуру (однопартийную систему). Кажется, будто бы предан забвению тот факт, что в истории существовало много различных форм диктатуры и парламентаризма (причем с очень разным социальным и политическим содержанием, функциями) и что наряду с демократиями и диктатурами в истории и в наши дни, особенно в восточноевропейском регионе, наблюдались и наблюдаются другие политические системы. Иначе говоря, часто забывают о том, что парламент может функционировать и в рамках различного типа диктатур и может существовать при таком строе, который не является ни диктатурой, ни демократией.[723]723
  Сошлемся здесь на расстрелявший легитимный парламент режим Ельцина, который можно определить как своеобразную комбинацию авторитарного и элитарного парламентаризма. Характерные черты такого режима в различных пропорциях присутствуют после смены общественного строя и в государственном устройстве других стран Восточной Европы. Об этом см.:
  Краус Т. О ельЦИНИЗМЕ // Ельцинщина. Magyar Ruszisztikai Intézet. Budapest, 1993. С. 75–103;
  Конец ельцинщины. Magyar Ruszisztikai Intézet. Budapest, 1999.


[Закрыть] (Как мы видели на страницах «Государства и революции», Ленина уже тогда угнетало, если кто-то говорил о демократии и диктатуре вообще, отвлекаясь от конкретного политического содержания и социальной, социологической и экономической обусловленности этих понятий).

История русской революции показывает, что в результате возрождения возникших в 1905 г. советов участвовавшие в революции социальные силы создали режим непосредственной демократии, который, пусть на короткое время, как в принципе, так и на практике, вышел за рамки традиционной оппозиции «демократия – диктатура». Однако было бы совершенно неисторично измерять пришедший в октябре 1917 г. к власти режим советов и деятельность воплотивших его революционных сил и их представителей меркой буржуазного учредительного собрания, как было бы ошибкой думать, что люди хотели привести к власти большевиков.[724]724
  Это очень хорошо сформулировал А. Рабинович в своей замечательной истории революции: «…Массы в Петрограде, которые в той или иной степени поддерживали большевиков, выступавших за свержение Временного правительства, сделали это не потому, что как-то симпатизировали идее прихода к власти одних большевиков, а потому, что верили: над революцией и съездом нависла угроза. Только создание представительного полностью социалистического правительства – за которое, как считали массы, и выступали большевики – могло дать им надежду, что не будет возврата к ненавистной жизни при старом режиме, что удастся избежать смерти на фронте, что Россия сумеет быстро выйти из войны и, вообще, жизнь станет лучше». Рабинович А. Большевики приходят к власти: Революция 1917 года в Петрограде. Прогресс. М., 1989. С. 334. (Первоначальное издание на английском языке:
  Rabinowitch A. The Bolsheviks Come to Power: The Revolution of 1917 in Petrograd. W. W. Norton and Co. New York, 1976.)


[Закрыть] Революционный режим в принципе функционировал в форме рабочего самоуправления, в важнейших, принципиальных проблемах и функциональных недостатках которого отдавала себе ясный отчет и революционная демократия той эпохи. Если мы не хотим покинуть почву профессионализма, то должны анализировать изучаемое явление с точки зрения его собственной логики, структуры, возможностей, функции, понятий и целей. Такой системно-критический анализ был осуществлен еще Р. Люксембург в ее знаменитой работе 1918 г., надолго похороненной сталинским режимом (в венгерском переводе она тоже была опубликована только в 1980-е гг.).[725]725
  Luxemburg R. Az orosz forradalom. In: Rosa Luxemburg és az orosz forradalom. ELTE ÁJTK, Politikatudományi Füzetek. Budapest, 1983.
  К работе P. Люксембург мы еще вернемся, а пока лишь заметим, что высказанная ею критика свидетельствовала о том, что революционная диктатура (диктатура большевистской партии) и институты рабочего самоуправления существовали и рядом друг с другом, переплетаясь и усиливая друг друга и противостоя друг другу.


[Закрыть] Ее анализ, независимо от того, в чем она была права, а в чем ошибалась, интересен потому, что сформулированная ею критика была историчной, иначе говоря, она старалась оценивать и критиковать большевиков, исходя из их собственных предпосылок и целей.