Текст книги "Ленин. Социально-теоретическая реконструкция"

Автор книги: Тамаш Краус

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 36 страниц)

Сторонники «народнического социализма» не понимали «материалистической основы исторического движения», не умели «выделить роль и значение каждого класса капиталистического общества», прикрывали «буржуазную сущность демократических преобразований разными якобы социалистическими фразами о “народе”, “справедливости”, “праве” и т. п.». Перейдя от политических сил, неспособных оторваться от прошлого, к проникающему в ряды социал-демократии либерализму, Ленин определяет его как течение, которое под знаком «социального мира» проповедует «отречение от классовой борьбы», политику «мира с рабовладением»: «Внутренне сгнивший либерализм пробует оживить себя в форме социалистического оппортунизма», – пишет Ленин. В то же время он подчеркивает, что нелегко разглядеть истинную суть этого оппортунистического направления, поскольку оно не идет на открытый разрыв с марксизмом, который был бы однозначен явному отрицанию «интересов пролетариата».[512]512
  «Диалектика истории, – пишет Ленин, – такова, что теоретическая победа марксизма заставляет врагов его переодеваться марксистами». Там же. С. 2–3. Несомненно, что тогда еще не наступило время для того, чтобы бернштейнианское крыло социал-демократии превратило социал-демократическую партию в партию «среднего класса» (не забудем о том, что в 1913 г. в России наблюдался подъем стачечного движения, оживление рабочего движения, конец которому временно положит вспыхнувшая война).


[Закрыть] Не следует забывать той «банальной» истины, что в то время в России ортодоксальными марксистами считали себя меньшевики. Аргументация Ленина несколько ослабляется тем, что он часто не делал различия между правым крылом социал-демократии («бернштейнианским оппортунизмом») и либерализмом или размывал границы между ними.

Ленин стремился «привить» диалектику как методологию действия организационным и политическим акциям «повседневной массовой борьбы», что позволило бы избежать судьбы тех бунтарских группировок, которые не подготовились к этой борьбе и из-за отсутствия опыта массовой борьбы дошли «до отчаяния и до анархизма». Таким образом, Ленин «вернул» в марксизм «единство и взаимосвязь» теории и политической практики. В теоретическом плане он понимал диалектику как философско-теоретическое и практическое средство, метод преодоления в историческом и социальном смысле капиталистической системы.

В том же 1913 году была написана получившая позже известность статья «Три источника и три составных части марксизма»,[513]513
  Ленин В. И. ПСС. Т. 23. С. 40–48.


[Закрыть] напечатанная в третьем номере большевистского журнала «Просвещение». В этой статье Ленин писал не о практическом, политическом, а в первую очередь о научном значении диалектики. Упомянув о послужившей источником системе Гегеля, Ленин определил историко-философскую заслугу Маркса в том, что последний разработал материалистическую диалектику, «т. е. учение о развитии в его наиболее полном, глубоком и свободном от односторонности виде, учение об относительности человеческого знания, дающего нам отражение вечно развивающейся материи». Другим достижением Маркса в этой области он считал исторический материализм: «Хаос и произвол, царившие до сих пор во взглядах на историю и на политику, сменились поразительно цельной и стройной научной теорией, показывающей, как из одного уклада общественной жизни развивается, вследствие роста производительных сил, другой, более высокий…».[514]514
  Там же. С. 43–44.


[Закрыть]

И обобщив в ясной и популярной форме социально-философскую и экономическую суть марксизма, практические политические следствия теории прибавочной стоимости, а также «учение о классовой борьбе», Ленин писал: «Только философский материализм Маркса указал пролетариату выход из духовного рабства, в котором прозябали доныне все угнетенные классы. Только экономическая теория Маркса разъяснила действительное положение пролетариата в общем строе капитализма».[515]515
  Там же. С. 47.


[Закрыть]

Таким образом, Ленин считал марксизм продуктом истории, который, по его оценке, стал настоящей революцией в истории мысли XIX в., обобщив все ее важнейшие достижения: немецкую философию, английскую политическую экономию и французский социализм. В этом смысле он считал марксизм «высшим достижением цивилизации». Ленин одним из первых понял, что марксизм станет одним из главнейших направлений развития научной мысли XX в.

В это же время, в 1913 г., Ленин изучал переписку Маркса и Энгельса. Четырехтомная публикация их писем на немецком языке с научной точки зрения оставляла желать много лучшего, поскольку ее редакторы, прежде всего Эдуард Бернштейн, преследовали актуальные политические цели и не считали научную точность своей главной задачей. 1386 писем, включенные в издание, во многих случаях были сокращены и не снабжены научным аппаратом. Ленин законспектировал около 300 писем. Свои впечатления он обобщил в пространной статье, написанной поздней осенью 1913 г., но опубликованной в «Правде» только в ноябре 1920 г. В качестве главного вывода, извлеченного на основе изучения переписки, Ленин снова обратил внимание на диалектику: «Если попытаться одним словом определить, так сказать, фокус всей переписки, – тот центральный пункт, к которому сходится вся сеть высказываемых и обсуждаемых идей, то это слово будет диалектика. Применение материалистической диалектики к переработке всей политической экономии, с основания ее, – к истории, к естествознанию, к философии, к политике и тактике рабочего класса, – вот что более всего интересует Маркса и Энгельса, вот в чем они вносят наиболее существенное и наиболее новое, вот в чем их гениальный шаг вперед в истории революционной мысли».[516]516
  Там же. Т. 24. С. 264.


[Закрыть]

Очевидно, что в соответствии с задачами данной статьи в ней, в отличие от «Эмпириокритицизма», Ленин выдвинул на передний план преимущество диалектического материализма по сравнению с механистическим, «эволюционистским» мышлением. Эта работа de facto стала одной из интеллектуальных предпосылок того интереса, с которым Ленин приступил к изучению диалектики Гегеля. В то же время это свидетельствует о том, что при изучении развития ленинской мысли нельзя проводить механических границ.

Вся эта проблематика получит надлежащее историческое освещение лишь в том случае, если в интересе Ленина к диалектике мы будем считать определяющей тенденцией преемственность. Нет резких переломов, но существуют заметные смещения акцентов, наблюдается выдвижение определенных проблем на передний план, и значения этого нельзя недооценивать. Все это очень важно, если мы хотим точно понять теоретическую и политическую деятельность Ленина в годы войны. Уже много лет назад в исторических и теоретических трудах советских авторов было однозначно документировано, что Ленин еще с начала 1890-х гг. сознательно стремился усвоить «диалектический метод». Интересно лишь то, что спустя сто лет, начиная с 1990-х гг., спор снова возобновился. Как мы видели, конкретная историческая дискуссия снова, как и несколько десятилетий раньше, посвящена отношению Ленина к Гегелю. Однако Ленин усвоил и интерпретировал диалектику не только через посредство Маркса. В суровых «русских условиях» он в определенной степени «воспитывался» на работах Чернышевского и в еще большей степени – Плеханова, которые по-своему толковали вопросы диалектики, но никогда не придавали ей такого теоретического и практического значения, как Ленин, который видел в диалектике не просто средство «научного созерцания», но все более сознательно считал ее органической частью деятельности по «изменению мира». Комментируя в «Философских тетрадях» философские идеи Плеханова, в частности своеобразную плехановскую критику кантианства, Ленин отнес ее к «вульгарно-материалистическому» направлению, которое придерживалось скорее фейербаховской, чем марксистской, диалектически-материалистической линии: «1. Плеханов критикует кантианство (и агностицизм вообще) более с вульгарно-материалистической, чем с диалектически-материалистической точки зрения, поскольку он лишь a limine (с порога – Т. К.) отвергает их рассуждения, а не исправляет (как Гегель исправлял Канта) эти рассуждения, углубляя, обобщая, расширяя их, показывая связь и переходы всех и всяких понятий. 2. Марксисты критиковали (в начале XX века) кантианцев и юмистов более по-фейербаховски, чем по-гегелевски».[517]517
  Там же. Т. 29. С. 161.


[Закрыть]

А между тем отечественная, «русская революционная традиция», правда отягощенная интеллигентской склонностью к сектантству и, мягко говоря, не отличавшаяся утонченной теоретической сознательностью, руководствовалась именно практическими мотивами, нуждами движения. Например, в России рубежа XIX–XX вв. практически нельзя найти крупного марксистского мыслителя, философа, за исключением Плеханова, что, несколько упрощая ситуацию, вытекало из своеобразия данного исторического региона. (Зато здесь можно найти много выдающихся революционных организаторов, историков-идеологов, социологов и даже экономистов, которые «поставляли» революционную идеологию. Достаточно вспомнить Мартова и Маслова, Сталина и Ярославского, Мартынова и Богданова, Покровского и Ольминского, Троцкого и Радека, Преображенского и Бухарина и т. д.). Ранний интерес Ленина к диалектике тоже объясняется в основном теоретическими причинами и одновременно нуждами рабочего движения, поскольку он не нашел в то время «готового» научно приемлемого решения, которое можно было бы противопоставить обремененной ностальгией, морализирующей и социологизирующей «критике режима», характерной для различных направлений народничества. Ленин уже и тогда решительно отвергал господство философских и моральных законов над практикой. Его отношение к философии лучше всего выражало одно из утверждений Маркса, содержащееся в «Тезисах о Фейербахе»: «Философы лишь различным образом объясняли мир, но дело заключается в том, чтобы изменить его». Диалектика стала «репликой» к вопросу об «изменении мира». Во всех случаях, когда подобные теоретико-методологические проблемы выходили в творчестве Ленина на передний план, происходил какой-либо значительный исторический поворот. Именно в таких ситуациях Ленину приходилось с особой силой сталкиваться, с одной стороны, с абстрактными конечными целями, конечными ценностями, верой в «спасение», а с другой стороны – с «эмпиризмом» и тактической поверхностностью, отрекающейся от конечных целей, активно искать практические шаги, переходные, промежуточные меры и практические альтернативы, ведущие к конечной цели, к «социалистической революции».

Как мы уже видели ранее, Ленин, например, считал политикой, выведенной из абстрактных принципов, теорию перманентной революции Парвуса и Троцкого, а также неограниченную привязанность анархистов к конечным целям. Защищая диалектику, он с переменной интенсивностью, в борьбе с разными противниками неизменно критиковал те теории, которые ограничивали или парализовывали деятельность революционного движения, стимулировали авантюристические выступления, усиливавшие изоляцию рабочего движения. Именно поэтому он отвергал политику терроризма, а также независимую от конкретных ситуаций абстрактную революционность, сторонники которой действовали под отвлеченным девизом «будь всегда и во всех случаях революционнее других».

Таким образом, в сентябре 1914 г. Ленин, вернувшись из Поронино в Берн, не случайно обратился к книге Гегеля «Наука логики»,[518]518
  См.: Wirth Á. Lenin, a fi lozófus. Р. 23.
  Из письма Н. К. Крупской к М. А. Ульяновой от 20 июня 1899 г. выясняется, что Ленин уже в ссылке серьезно изучал философию: «Мы все живем по-старому. Володя усиленно читает всякую философию (это теперь его официальное занятие), Гольбаха, Гельвеция и т. п. Я смеюсь, что с ним скоро страшно будет говорить, так он этой философией пропитается». В воспоминаниях П. Н. Лепешинского также подчеркивается, что Ленин уже в ссылке читал «Логику» Гегеля. См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 55. С. 411;
  Találkozások Leninnel. Kossuth. Budapest, 1970. P. 30.


[Закрыть] которую он прочитал в городской университетской библиотеке. Чтение книги закончилось 17 декабря, почти за четыре месяца работы над книгой Ленин сделал столько выписок и замечаний, сколько никогда не делал при чтении других книг. Эти выписки и замечания были записаны Лениным в трех тетрадях с общей нумерацией страниц (1-115).[519]519
  См.: Ленинский сборник. Т. IX. Гиз. М.-Л., 1931. С. 3.


[Закрыть]

Ленину было что осмыслить теоретически, ведь, как мы уже подчеркнули, мировая война стала катастрофическим поворотом во всей истории XX века.[520]520
  Об этом см.:
  Hobsbawm Е. A szélsöségek kora. Р. 9–18.


[Закрыть] Таким образом, «гегельянский экскурс» Ленина может рассматриваться своего рода подготовкой к этому повороту и вытекавшим из него практическим политическим задачам. Как свидетельствуют сделанные Лениным конспекты, «Логика» Гегеля, несомненно, дала ему стимул для анализа, понятийного осмысления новой исторической ситуации, «нового качества», для приспособления политики к новым условиям. Если в мышлении Ленина произошел перелом, то он выразился прежде всего в том, что наряду с гносеологическим подходом, а отчасти и в противовес ему на передний план выдвинулся важный с точки зрения политики и рабочего движения исторический, онтологический, «функциональный» подход к проблемам, который позже окажется особенно плодотворным при анализе национального вопроса.[521]521
  Ленинский сборник. Т. IX. С. 177, 181. В ленинских замечаниях к книге Гегеля хорошо отражается изучение «переходов» «от общего к частному» и «от частного к общему», осмысление взаимозависимости, «содержания и формы», «метода и науки», «познания и действительности», «теории и практики». Ленин во многих аспектах обдумал важность диалектики и значение практики, как это видно, например, из следующих записей: «Нельзя вполне понять “Капитала” Маркса и особенно его I главы, не проштудировав и не поняв всей Логики Гегеля. Следовательно, никто из марксистов не понял Маркса ½ века спустя!!!» «Гегель действительно доказал, что логические формы и законы не пустая оболочка, а отражение объективного мира. Вернее, не доказал, а гениально угадал». См. далее ленинские замечания об абстрактных и конкретных понятиях в связи с проблемой образования понятий. Там же. С. 183, 185.


[Закрыть] В годы войны одна за другой были написаны получившие с тех пор известность и многократно цитированные работы Ленина об отношении левых социалистов к войне, о национальном вопросе, о национальных движениях и рабочем движении, об отношении социал-демократии к праву наций на самоопределение и, конечно, частично уже рассмотренные выше книги об империализме, а также о государстве и революции.

На основании философских работ и замечаний Ленина о практическом значении диалектики можно сделать вполне определенный конечный вывод: в отличие от большинства позднейших марксистско-ленинских интерпретаторов, сам Ленин никогда не рассматривал диалектику в качестве «коллекции вечных абстрактных законов и принципов». Диалектика была для него «критикой абстрактного reason», служила источником практической мудрости в области политических отношений, и именно в этом смысле Ленин ранее обратился к Аристотелю, который, быть может, оказал на его мышление даже большее влияние, чем Гегель.[522]522
  Это убедительно подчеркивается в работе:
  Mayer R. Lenin and the Practice of Dialectical Thinking. P. 42.


[Закрыть] Все это имело два необычайно важных методологических следствия для ленинского мышления: с одной стороны, изучение диалектики объективного и субъективного сделало возможным более точный анализ политических отношений, а с другой стороны, как я уже подчеркивал, гносеологический подход был дополнен онтологической точкой зрения.[523]523
  См.: Ленинский сборник. Т. IX. С. 187–189, 219, 253, 271,287. При этом Ленин осознал появляющееся у Гегеля соединение диалектического и исторического материализма. По его заслуживающему внимания замечанию, у Гегеля ясно видны «зачатки исторического материализма». Там же. С. 199. См. также: Ленин В. И. ПСС. Т. 29. С. 148–156, 184–190.


[Закрыть] Написанная в то время известная статья о Карле Марксе показывает, что, наряду с творчеством Лабриолы, Ленин считал «достойной внимания» книгу «идеалиста гегельянца Giov[anni] Gentile: “La filosofi a di Marx”… – автор отмечает некоторые важные стороны материалистической диалектики Маркса, обычно ускользающие от внимания кантианцев, позитивистов и т. и.».[524]524
  Ленин В. И. Карл Маркс. (Краткий биографический очерк с изложением марксизма) // Ленин В. И. ПСС. Т. 26. С. 90.


[Закрыть]

Касаясь диалектической реконструкции «взаимозависимости теории и практики» у Ленина, Антонио Грамши писал, что «отождествление теории и практики является критическим актом». Этот «акт» Грамши считал важнейшим вкладом Ленина в философию, так как «он способствовал развитию политического учения и практики… Реализация гегемонистского аппарата означало появление нового идеологического пространства».[525]525
  Gramsci A. Filozófiai irások. Р. 93–94.


[Закрыть] В годы мировой войны шло «незаметное» выверение, уточнение, кристаллизация этой новой, готовившейся к гегемонии революционной морали, нового мировидения. Практическая и тактическая гибкость Ленина проявилась в знаменитых дискуссиях, которые он вел с Розой Люксембург, Бухариным и Пятаковым главным образом о национальном вопросе или о революционной тактике, о союзнической политике социал-демократии (об этих дискуссиях будет сказано ниже). Если разместить теоретическое наследие Ленина в историческом контексте XX в., то в итоге можно сказать, что позже к этому наследию возвращались в ходе всех критических поворотов и экспериментов в истории государственного социализма (во время XX и XXII съездов и перестройки; другое дело, что затем эти «возвращения» не имели продолжения или кончались «предательством»), причем не просто с целью легитимации.

Вспомним о том, что спустя полвека после Первой мировой войны под знаком возрождения ленинского метода мышления начинались «60-е годы»! В конце 60-х гг. – в противоречивой связи с маем 1968 г., вступлением советских войск в Прагу, венгерскими экономическими реформами и столетней годовщиной рождения Ленина – марксистских философов и теоретиков во всем мире начали занимать мировоззренческие и методологические вопросы «революционных изменений» в творчестве Ленина. На попытки исторической и теоретической «реконструкции» ленинской диалектики оказали влияние теоретико-философские работы Дёрдя Лукача 1920-х и 1960-х годов, особенно помещение в центр рефлексии категории тотальности. В 1971 г. (в год смерти Лукача) Иштван Херманн сделал попытку, следуя «инструкциям» Лукача, предложить читателям антисталинистское прочтение Ленина, которое не ограничивалось бы характерной для той эпохи скучной апологетикой режима (хотя сам Херманн был несогласен с позицией своего «учителя», осудившего советское вторжение в Чехословакию). Не случайно, что ныне уже хорошо известная работа Лукача «Demokratisierung Heute und Morgen» (1968) была опубликована в Венгрии только в 1988 г. Иштван Херманн аутентично интерпретировал определенную связь между мышлением Гегеля и Ленина: «Гегелевская категория “возвышающегося (истинно-всеобщего)”, если перенести ее в область практики, – не что иное, как теоретическое выражение ленинской категории следующего звена…[526]526
  См. последовательно: Ленин В. И. Что делать// Поли. собр. соч. М.: Политиздат, 1956. Т. 5. С. 468: «Всякий вопрос “вертится в заколдованном кругу”, ибо вся политическая жизнь есть бесконечная цепь из бесконечного ряда звеньев. Все искусство политика в том и состоит, чтобы найти и крепко-крепко уцепиться за такое именно звенышко, которое всего меньше может быть выбито из рук, которое всего важнее в данный момент, которое всего более гарантирует обладателю звенышка обладание всей цепью. Будь у нас отряд опытных каменщиков, настолько спевшихся, чтобы они и без нитки могли класть камни именно там, где нужно (это вовсе не невозможно, если говорить абстрактно), – тогда мы могли бы, пожалуй, взяться и за другое звенышко»; Ленин В. И. Очередные задачи советской власти // Поли, собр соч. М.: Политиздат, 1967. Т. 36, С. 205: «Недостаточно быть революционером и сторонником социализма или коммунистом вообще. Надо уметь найти в каждый особый момент то особое звено цепи, за которое надо всеми силами ухватиться, чтобы удержать всю цепь и подготовить прочно переход к следующему звену, причем порядок звеньев, их форма, их сцепление, их отличие друг от друга в исторической цепи событий не так просты, и не так глупы, как в обыкновенной, кузнецом сделанной цепи».


[Закрыть] Далее, в своем мышлении, в своей теоретической и политической деятельности Ленин, по всей видимости, под влиянием Гегеля концентрировался на ЦЕЛОМ, на ТОТАЛЬНОСТИ, соединив идею и практику изменения сознания и мира».[527]527
  См.: Hermann I. Marxizmus és totalitás. In: Hermann I. Agondolat hatalma. Szépirodalmi Kiadó. Budapest, 1978. P. 172–173, 182.


[Закрыть]

Ленин действительно полностью продумал историческую возможность преодоления капитализма, освобождения человечества в целом. Отчасти с этим было связано то, что его считали «теоретиком активности», именно он вслед за Марксом «снова поместил в центр практику», однако «при этом он не отрывал практики ни от исторического процесса в целом, ни от накопления человеческих ценностей, от автономии человека, от сферы этики… Речь идет просто о том, заинтересован ли рабочий класс в усвоении высочайшей культуры, или он черпает свое самосознание в самом себе, в опыте своего движения. Революционной практики нет и не может быть без учета историчности и человеческих ценностей и их накопления».[528]528
  Там же. P. 182–183.


[Закрыть]

Иначе говоря, «ленинская практика», как бы мы ее ни истолковывали, сложилась отнюдь не в результате некоего озарения, как это утверждали многие идеологи, воспитанные советской эпохой или буржуазным миром и стоявшие на позициях абстрактного историзма или морализирующего, нормативного подхода.

4.2. Отношение к войне

Ключ к исторической и теоретической оценке отношения Ленина к войне, собственно говоря, был дан самим Лениным. Он оценивал события в контексте такой сложной системы взаимосвязей, которая не может быть разложена на отдельные части без серьезного нарушения требований научного подхода. Как мы уже неоднократно упоминали, в политическом отношении исходной точкой для Ленина было изучение возможности революции. В его глазах мировая война была всеобщим и одновременным воплощением «ужаса без конца» и потрясения существующего общественного строя. По оценке Ленина, эта редкая всемирно-историческая ситуация была «благоприятной» для революции, так как он был убежден в том, что война может непосредственно привести к революции в Европе и прежде всего в России, к свержению царского самодержавия. Конечно, другой вопрос, что война, вопреки практическим «предсказаниям» Ленина, но в согласии с его теоретическим открытием, принесла с собой «неравномерную» революционизацию. Однако его предположение, что революционизирующее влияние войны находится в непосредственной связи со степенью «зрелости» европейского пролетариата, его «подготовленностью» к «мировой революции», так и осталось недоказанным. (Несомненно, что в 1918 г. он отказался от этого убеждения в его категорической форме).

У историков возникает сомнение, можно ли было вообще говорить о революционной ситуации в начале войны, когда солдаты с песнями шли на фронт «защитить свой народ».[529]529
  Р. Сервис извратил всю теоретическую позицию Ленина и принизил ход мысли Ленина до уровня собственной эмпиристской позиции, соизмеряя понятие «революционной ситуации» лишь со своей логикой и не считаясь с точкой зрения самого Ленина. См.:
  Service R. Lenin. Vol. 2. Р. 83–84.
  Настоящим достижением Ленина было не «провозглашение» революционной ситуации, о котором пишет Сервис, а мысль о том, что война порождает революционную ситуацию, так как уничтожает миллионы людей, дестабилизирует ситуацию, вооружает пролетариат и т. д. Ленина не обмануло то, что поначалу солдаты шли на фронт с песнями, так это обычно и бывает, однако позже всегда наступает разочарование. В конце войны, как известно, во многих странах действительно вспыхнули революции.


[Закрыть] Однако в данном случае дело не только в том, что гениальность, «предчувствие» Ленина (у которого, между прочим, были и моменты сомнения, например в декабре 1916 г.) позволило ему предсказать революцию. Среди обладавших «предчувствием» людей был и бывший царский министр внутренних дел П. Н. Дурново, который в записке, поданной царю в феврале 1914 г., предсказал, что участие России в будущей войне неизбежно приведет к падению, революционному свержению монархии.[530]530
  С этим документом еще в 1922 г. ознакомил читателей известный русский историк Е. В. Тарле: Тарле Е. В. Германская ориентация и П. Н. Дурново // Былое, № 19. Тарле указал на то, что Дурново, как в свое время и Энгельс, отождествлял поражение в войне с неизбежным наступлением революции. Подробнее об этом см.: Ганелин Р. Ш., Флоринский М. Ф. Российская государственность и Первая мировая война// 1917 год в судьбах России и мира. Февральская революция. От новых источников к новому осмыслению. Институт российской истории РАН. М., 1997. С. 7, 31.


[Закрыть]

Главной мишенью нападок на Ленина (вплоть до наших дней) было и остается то, что руководитель большевиков в определенной степени связывал победу революции в России с военной победой Германии Вильгельма II.[531]531
  Например, в «Воззвании о войне» Ленин писал: «И лгут те, – сознательные и бессознательные слуги буржуазии, – которые хотят уверить народ, что революционное свержение царской монархии может привести только к победам и усилению германской реакционной монархии и германской буржуазии». При этом он отметил, что левое крыло немецкой социал-демократии разделяет его точку зрения, согласно которой революционная борьба против «своего правительства» приведет к поражению обеих монархий. См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 27. С. 2–3.


[Закрыть] Хотя в конечном итоге Ленин оказался прав, в тот момент выдвижение на повестку дня революционной политики и задачи свержения царизма, еще даже ив 1916 г. казавшееся «фантасмагорией сумасшедшего», было нереальным с точки зрения традиционной реальной политики. Однако Ленин изложил свою позицию именно в противовес этой точке зрения.

Уже в начале войны, на ее первом этапе, он сформулировал те позже многократно цитировавшиеся и искажавшиеся конкретные лозунги, которых затем придерживался вплоть до победы Октябрьской революции («о необходимости социалистической революции», а также о том, что солдаты, рабочие и крестьяне должны «направить оружие не против своих братьев, наемных рабов других стран, а против реакционных и буржуазных правительств и партий всех стран»).[532]532
  Война была однозначно осуждена уже в партийном документе «Задачи революционной социал-демократии в европейской войне», написанном Лениным 24 августа (6 сентября) 1914 г. См.: Ленин В. И. ПСС. Т. 26. С. 1–7. Первый полный анализ вопроса о войне, основательно продуманный с теоретической, политической и организационной точек зрения, был сделан в брошюре «Социализм и война», опубликованной в качестве партийного документа почти сразу после ее написания, в августе 1915 г. Там же. С. 307–350.


[Закрыть] Что касается России, то Ленин считал прочной свою организационную базу в большевистской партии, хотя, как он подчеркивал, «порядочные социалисты» были и в Европе, например сербы, которые практически сохранили свою верность антивоенной линии. Конечно, антивоенные группировки были и в других социалистических и социал-демократических партиях, но наиболее влиятельной из таких группировок, несомненно, была большевистская фракция в Думе. Уже в ее первом заявлении говорилось о «грабительской войне» и о том, что эта война окончится революцией. Выбравшись из Польши в Швейцарию в начале сентября 1914 г., Ленин провозгласил возвращение к революционной перспективе в духе своего знаменитого тезиса: «Превращение современной империалистической войны в гражданскую войну есть единственно правильный пролетарский лозунг…»[533]533
  Там же. С. 22.


[Закрыть]

Ленин снова и снова пытался доказать две мысли. Во-первых, противоречия, раздирающие царскую монархию, под влиянием военных поражений должны привести к революционному взрыву; русская революция может стать и станет предпосылкой революции, революционного подъема в Европе. Таков был ход мысли Ленина в неопубликованной в то время статье «Поражение России и революционный кризис» (начало сентября 1915 г.). Сложилось почти такое же положение, писал он, «как летом 1905 года перед булыгинской Думой или как летом 1906 года после разгона I Думы. Однако на деле громадной разницей является то, что война охватила теперь всю Европу, все передовые страны с массовым и могучим социалистическим движением. Империалистическая война связала (выделено В. И. Лениным – Т. К.) революционный кризис в России, кризис на почве буржуазно-демократической революции, с растущим кризисом пролетарской, социалистической революции на Западе… Буржуазно-демократическая революция в России теперь уже не только пролог, а неразрывная составная часть социалистической революции на Западе (выделено мной – Т. К.)».[534]534
  Там же. Т. 27. С. 26–27. В других работах этого периода Ленин писал лишь об «объективных (выделено мной – Т. К.) условиях социалистической революции» в Западной Европе, не «заостряя» внимания на ее «субъективной» подготовленности. Там же. С. 80.


[Закрыть]

Во-вторых, важным моментом было то, что противостоявшие друг другу военные блоки вели не «оборонительную войну», поэтому идеология «защиты отечества» была простым оправданием империалистической войны.[535]535
  Этот вопрос также возник сразу после начала мировой войны, 28 сентября 1914 г., в речи Ленина на реферате Г. В. Плеханова, организованном в Лозанне местной меньшевистской группой. Там же. Т. 26. С. 24–26.


[Закрыть] В статье «О двух линиях революции», опубликованной 20 ноября 1915 г. в газете «Социал-демократ», Ленин, выводя позиции меньшевиков и большевиков из революции 1905 г., указал на окончательное освобождение подавляющего большинства крестьянства от духовного влияния монархии. В то же время он поставил ускоренное революционизирование страны в зависимость от того, сумеют ли социал-демократы нейтрализовать психологическое и политическое воздействие военного шовинизма.[536]536
  «Буржуазия, – писал Ленин, – повсюду победила, на время, пролетариат, захлестнула его мутным потоком национализма и шовинизма… Из этого… вытекает с очевидностью задача пролетариата… борьба, увлекающая за собой все демократические массы, т. е., главным образом, крестьянство». Там же. Т. 27. С. 79.


[Закрыть]

На этой политической основе Ленин в первые недели войны, после голосования за военные кредиты, и в организационном отношении порвал с «социал-шовинистским» и «центристским» направлениями в социал-демократии. В этом вопросе он занял вполне последовательную позицию, теоретически и политически обосновав организационный разрыв с официальной социал-демократией. Он был твердо убежден в том, что не может быть никаких компромиссов с теми, кто поддержал войну. Как мы уже видели, с самого начала войны вся революционная стратегия Ленина строилась на неприятии компромиссов со сторонниками войны и «половинчатыми пацифистскими решениями», поскольку он был уверен в том, что социал-демократическое рабочее движение во всей Европе должно быть полностью реорганизовано на революционной основе. Поскольку «официальная» социал-демократия оказалась совершенно глуха к этому замыслу, Ленин неоднократно адресовал свои мысли непосредственно солдатским массам, которые использовались на войне в качестве пушечного мяса и интересы которых он старался выразить. К этим своим работам, близким по жанру к воззваниям, Ленин относился как к составной части субъективной подготовки революционной ситуации. Организационный разрыв с «центристами» и призыв к созданию нового Интернационала были новыми и важными элементами этой (организационной) политики. В марксистской философской литературе (Андерсон, Херман и др.) эта политическая позиция описывается в том смысле, что на начальном этапе войны Ленин, опираясь на работы Гегеля, развил радикальную концепцию субъективности. Под этим следует понимать то, что после начала войны Ленин сумел разглядеть историческую ситуацию, в которой могло произойти пробуждение самосознания личности и масс, позволяющее «построить» на нем революционную политику. Иначе говоря, Ленин дал теоретическое и практическое выражение своему убеждению, что объективное положение вещей может быть изменено, что против войны может выступить даже лишь десять человек, поскольку в сложившейся ситуации кроется возможность присоединения к ним миллионов людей.

Частью этого поворота было появление в сентябре 1915 г. Циммервальдской левой, а также замысел будущего III Интернационала. Несмотря на то что революционная левая группировка была в меньшинстве по сравнению с «центристами», на циммервальдской конференции она добилась определения кровопролития, требовавшего миллионов человеческих жизней, как империалистической войны, прояснив тем самым ее важнейшие причины и цели. Создание Интернациональной социалистической комиссии свидетельствовало о подготовке общеевропейской альтернативы социал-шовинистам, господствовавшим в Интернационале, а также, собственно говоря, и самому Интернационалу.[537]537
  Об истории конференции см.:
  Jemnitz J. A nemzetközi munkásmozgalom. P. 334–358.
  О роли Ленина на конференции подробнее см.:
  Vadász S. Lenin és a zimmerwaldi baloldal. Akadémiai kiadó. Budapest, 1971.


[Закрыть] В то же время нельзя забывать и о том, что в то время за «разрыв» пришлось заплатить высокую цену, ведь он ослабил пацифистские силы действующего Интернационала. В результате этого организационный разрыв казался (а часто и сейчас кажется историкам) результатом «сектантской» позиции. Многие не понимают, почему Ленин встал на эту «непримиримую» позицию.[538]538
  «Непримиримость» Ленина, конечно, не простиралась так далеко, чтобы большевики игнорировали циммервальдскую конференцию, больше того, взгляды Ленина, напротив, оказались в центре дискуссий, хотя в сентябре 1915 г. на его стороне была лишь дюжина из более 30 делегатов европейских социал-демократических партий. Роза Люксембург и Карл Либкнехт находились в то время в тюрьме.


[Закрыть] Помимо уже указанных выше соображений, он во многих работах писал о том, что после начала войны уже нет смысла следовать «военной» или пацифистской логике традиционных социал-демократических политических партий или их крупных или мелких фракций, поскольку эта логика не указывает пути к прекращению войны. Этому отсутствию перспективы противостоит только революционная политическая стратегия, основным вопросом которой станет «привлечение», «покорение» вооруженных рабочих, крестьянских и солдатских масс. Старая социал-демократия была неспособна решить эту задачу, и Ленин считал, что настало время для международной подготовки революции. Как мы уже видели, основную предпосылку такой подготовки он видел в создании необходимых для нее новых политических и организационных рамок вплоть до выработки конкретных лозунгов. Другая предпосылка виделась ему в создании центра практической организационной работы, вокруг которого сложится общеевропейское революционное интернационалистическое направление. В своей статье, посвященной оценке циммервальдской конференции,[539]539
  Ленин В. И. Революционные марксисты на международной социалистической конференции 5–8 сентября 1915 г. (Опубликовано в № 45–46 газеты «Социал-демократ» 11 октября 1915 г.)// Ленин В. И. ПСС. Т. 27. С. 43–17.


[Закрыть] Ленин ясно дал понять, что необходимо организационно оформить то направление в социал-демократии, которое твердо убеждено в том, что «война создает в Европе революционную ситуацию, что вся экономическая и социально-политическая обстановка империалистической эпохи ведет к революции пролетариата». Таким образом, Ленин считал «просвещение» и «прозрение» пролетариата составной частью складывания революционной ситуации. Ссылаясь на революцию 1905 г. и «предвидение» этой революции, он отметил, что «предвидение» революции является частью ее предыстории: «Революционеры до наступления революции предвидят ее, сознают ее неизбежность, учат массы ее необходимости, разъясняют массам пути и способы ее».[540]540
  Там же. С. 46–47.


[Закрыть] (На значение проблемы предвидения указал Антонио Грамши в своих написанных в тюрьме Муссолини работах, посвященных наследию Ленина).[541]541
  А. Грамши дал точную формулировку «предвидения», согласно которой это «не акт научного познания, а научное выражение усилия, практический способ формирования коллективной воли». См.:
  Gramsci A. Filozófiai irások. Р. 195.
  Следовательно, «предвидение» – «чисто идеологический» акт и как таковой играет в истории важную роль. Похожее и заслуживающее внимания мнение об этой роли высказал Эрик Хобсбаум:
  Hobsbawm Е. A jelen mint történelem// Hobsbawm E. A történelemröl, a történetirásról. Napvilag Kiadó. Budapest, 2006. P. 261 и далее.


[Закрыть]

Собственно говоря, на все эти моменты Ленин ссылался осенью 1915 г. в полемике с Каутским, Мартовым и Аксельродом. На словах, – писал Ленин, – Мартов или Аксельрод могли бы быть представителями интернационализма, однако «настоящий», «базельский» интернационализм предусматривал на случай войны ориентацию на пролетарскую революцию, в то время как «центристы» не продумали до конца именно организационно-политических аспектов этого вопроса. Иначе говоря, не произошло разрыва со II Интернационалом.[542]542
  См.: Ленин В. И. Истинные интернационалисты: Каутский, Аксельрод, Мартов // Ленин В. И. ПСС. Т. 27. С. 52–58.


[Закрыть] Ленин еще в 1914 г. оценивал само начало войны как крах всех форм оппортунизма.[543]543
  См.: Ленин В. И. Война и российская социал-демократия // Ленин В. И. ПСС. Т. 26. С. 13–23.


[Закрыть] Он сформулировал свой тезис о превращении империалистической                      войны в гражданскую войну таким образом, чтобы он соответствовал и постановлению Базельского конгресса. В позицию Ленина и позже не вмещались аргументы реальной политики. Меньшевики часто упрекали его в том, что он не учитывает реальных настроений западноевропейских рабочих, «их веру в победу в войне».[544]544
  Там же. С. 20–21. См еще: Ленин В. И. Крах II Интернационала// Ленин В. И. ПСС. Т. 26. С. 209–265.


[Закрыть]

По мнению Ленина, рыхлое сплочение антивоенно-пацифистских сил не могло иметь никакого прогрессивного содержания, поскольку его «не поняли бы» представители действительно антивоенных, революционных сил. Альтернативой для Ленина могло быть только одно: старый Интернационал мертв (как сказала после голосования за военные кредиты Роза Люксембург, «немецкая социал-демократия – смердящий труп»), следовательно, началось сплочение революционных сил. Поэтому уход от этих кардинальных вопросов был в глазах Ленина тяжелейшим грехом, быть может, даже более тяжелым, чем открытый переход на сторону социал-шовинизма. В одной из своих статей, написанной летом 1915 г., но тогда не опубликованной, Ленин «классически» сформулировал это в полемике с Вл. Косовским, писавшим в бундовской газете о восстановлении старого Интернационала. Ленин не хотел и слышать о подобном «неорганичном» сплочении международных сил, указав на то, «каково развитие оппортунизма в Европе за последние десятилетия».[545]545
  См.: Ленин В. И. Спасибо за откровенность // Ленин В. И. ПСС. Т. 27. С. 24–25.


[Закрыть] Эта твердая, идеологически обоснованная точка зрения Ленина, вытекавшая из всей истории марксизма, а особенно русского марксизма, в данной исторической ситуации превратилась в очень важную позицию, способствовавшую поступательному развитию событий.