Текст книги "Воробьиная туча"
Автор книги: Такаши Масуока
Жанр:
Историческая проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 28 страниц)
Что?!
Осакское соглашение гласит, что сёгун должен извещать князя о готовящейся инспекции по меньшей мере за две недели до таковой. Как главный распорядитель княжества Акаока, я вынужден сообщить вам, что мой господин не получал такого сообщения.
Осакскому соглашению двести пятьдестя лет!
И тем не менее, – возразил Сэйки, низко поклонившись, – оно по-прежнему действует.
Судя по выражению лица Каваками, ему в голову пришла какая-то удачная мысль.
Насколько я помню, на время войны действие этого соглашения приостанавливается.
Совершенно верно. Но мы не находимся в состоянии войны.
За спиной у Каваками обрушился горящий дом, и конь, испугавшись, поднялся на дыбы. Каваками потребовалось несколько секунд, чтоб вновь обуздать жеребца.
Если это не война, то как же тогда выглядит война? – поинтересовался Каваками.
В соглашении указывается, что война должна быть официально объявлена, – сказал Сэйки. – Сёгун объявлял кому-нибудь войну?
Каваками нахмурился.
Нет, не объявлял.
Он развернул коня и ускакал, оставив Мукаи разбираться. Тот приказал самураям вложить мечи в ножны и увел их.
Дипломатичен, как всегда, – сказал Сигеру, пряча оружие.
Благодарю вас, – сказал Сэйки, хотя и знал, что в устах Сигеру это не похвала. – Кажется, господин Сигеру, вы снова пришли в себя. Очень, очень своевременно.
Господин, – сказал Хидё, – Старк тайком носит при себе огнестрельное оружие.
Да, я знаю, – отозвался Гэндзи. – Можешь не беспокоиться. Он для меня не опасен.
Господин, вы уверены?
Да.
Хидё расслабился. Раз дело касается предвидения, то оно выходит за пределы его должностных обязанностей.
Гэндзи улыбнулся. Как это удобно – иметь в качестве командира телохранителей человека, чьи мысли так легко читать, словно они и вправду написаны у него на лице.
С Ханако все в порядке? – поинтересовался он.
Не знаю, господин.
Ты что, не нашел ее?
Я ее не искал.
Почему же?
Я обязан обеспечить вашу безопасность. Я не могу отвлекаться ради личных дел.
Хидё, речь идет о твоей невесте, будущей матери твоего сына и наследника, твоей подруге жизни.
Да, господин.
Ну так иди и разыщи ее. В твое отсутствие меня будет охранять Симода. Я верно говорю, Симода?
Да, господин.
Хидё низко поклонился.
Я скоро вернусь, господин.
Ты вернешься завтра утром, – сказал Гэндзи, – после завтрака. И еще. Не кланяйся больше так низко. Как глава телохранителей, ты не должен ничего упускать из виду, даже на мгновение.
Слушаю и повинуюсь, господин.
Отлично. Желаю тебе поскорее отыскать невесту.
Хэйко подождала, пока Хидё уйдет, а Симода отступит на некоторое расстояние. Они сидели на подушках, в большом шатре, установленном у единственной уцелевшей стены. Дул легкий ветерок, и нес с собою запах моря.
Как вы изменились за столь краткое время, – сказала Хэйко. Она потрогала фляжку с сакэ. Убедившись, что напиток имеет нужную температуру, Хэйко наполнила чашку Гэндзи.
О чем это ты?
Всего неделю назад вы были всего лишь номинальным главой клана. Ничтожеством, которое едва терпят собственные вассалы. Теперь вы – на самом деле их господин. Чрезвычайно примечательное преображение.
Критические моменты меняют людей, – сказал Гэндзи, наполняя, в свою очередь, чашку Хэйко. – Если им везет, то в такие моменты они узнают, чего стоят на самом деле.
Хэйко отвернулась. Открытый взгляд Гэндзи вызвал смятение в ее душе. Как же это было трудно – любить его! И насколько же труднее это стало теперь, когда он ответил любовью на любовь… О, если бы они были крестьянами, или торговцами, или рыбаками – они могли бы без оглядки отдаться своим чувствам, не думая о тайном подтексте и возможных последствиях!
Вас сейчас переполняют чувства, порожденные необычностью происходящего, – сказала Хэйко. – Я забуду все, что вы мне сегодня говорили.
Ты никогда об этом не забудешь, – возразил Гэндзи. – И я тоже. Мои чувства вызваны не необычностью момента. Они принадлежат тебе, Хэйко. Тебе одной.
Вы вовсе не должны расточать мне любезности, – сказала Хэйко. По щекам ее текли слезы, но на губах ее играла нежная улыбка, и дыхание ее оставалось ровным. – Я люблю вас. Я полюбила вас в тот самый миг, когда впервые увидела. Я буду любить вас до последнего вздоха. А вы вовсе не обязаны любить меня.
Гэндзи улыбнулся; при виде этой беззаботной улыбки сердце Хэйко таяло.
Я понимаю, если я буду любить тебя столь же страстно, это может показаться надоедливо симметричным. Возможно, со временем я научусь любить тебя меньше. Это тебя устроит?
Рассмеявшись, Хэйко упала в объятия князя.
С моим-то очарованием? Боюсь, вы обречены со временем полюбить меня еще сильнее!
Так ты уверена в себе?
Нет, Гэн-тян, – отозвалась Хэйко. – Я ни в чем не уверена. Любовь – слабость женщины, а не ее сила. Какой бы прекрасной ни была женщина, час ее расцвета краток. Я не жду, что вы будете любить меня вечно. Но пожалуйста, если только можете, будьте добры ко мне. Пожалуйста!
Гэндзи захотелось запустить руку в широкий рукав кимоно Хэйки и поласкать ее. Но день выдался морозным, и руки у него были холодными. Гэндзи решил, что ей это вряд ли будет приятно, и отказался от своего намерения. Но в тот же миг Хэйки придвинулась к нему, и каким-то непостижимым образом ее руки оказались у него под одеждой, а руки Гэндзи – под одеждой у нее. Гэндзи ощутил тепло ее тела, и одновременно с этим – обжигающий холод от прикосновения ее пальцев. Тепло и холод слились воедино. «Ну и кто же здесь на самом деле читает мысли?» – подумал Гэндзи.
Как я могу не быть добрым? Стоит мне увидеть тебя, или даже просто подумать о тебе, и вся жестокость этого мира исчезает, и мое сердце, и само мое существо делается добрым и нежным.
Нет, не все ваше существо.
Ну хорошо, не все.
Им даже в голову не пришло раздеться. Даже если б они находились в покоях Гэндзи, они и то бы на это не решились – во всяком случае, во время дневного свидания. Слишком уж сложно им было бы потом одеваться – особенно Хэйко.
Ее кимоно фасона «омэси» было пошито из шелка. Под ним было надето теплое зимнее хаори. Кимоно перехватывал широкий вышитый пояс оби, завязанный узлом «фукура судзумэ»; из-под верхнего его края выглядывал пояс оби-агэ.
Существовало триста различных способов завязывать оби, и Хэйко каждый день тратила немалое время, размышляя, что же ей выбрать на сегодня. Она выбрала узел «фукура судзумэ» – «сливовый воробей», – потому что предположила, что Гэндзи вернется именно сегодня, и ей захотелось отметить этот день тонким намеком на тотем клана. Получилось так, что Хэйко верно угадала день возвращения князя. Но если б она ошиблась, она не стала бы снова завязывать узел «фукура судзумэ». Это было бы признаком дурного вкуса. Пришлось бы просто признать, что она упустила хорошую возможность, и смириться с этим фактом.
Шнурок оби-дзимэ удерживал оби в должном положении. Между кимоно и оби был надет корсет оби-ита, чтоб кимоно вдоль линии оби не шло морщинами. Под узел пояса подкладывалась специальная подушечка, макура, дабы он сохранял форму. Переднюю часть оби украшала брошь оби-домё; к ней пристегивался специальный шнур, чуть тоньше шнура оби-дзимэ.
Под кимоно, оби, макура, оби-агэ, оби-дзимэ и оби-домэ у Хэйко было надето длинное нижнее кимоно, нагадзюбан, тоже шелковое. Шнурки, пришитые к концам воротника, проходили сквозь петли воротника тикара нуно и завязывались, так, чтоб образовать у задней части шеи отверстие подобающего размера. Нагадзюбан подпоясывалось нижним поясом, датэ-маки.
Под нагадзюбан надевалась нижняя рубашка хададзюбан и нижняя юбка сусоёкэ. Под ними располагались специальные мягкие прокладки, накладывавшиеся на ключицы, живот и талию. Поскольку кимоно кроилось по прямой линии, эти прокладки требовались, чтоб придать телу нужную форму – дабы одеяние ложилось красиво и естественно. Обычно Хэйко носила также специальную ленту, стягивающую грудь и скрывающую ее очертания. Но сегодня утром девушка не стала ее надевать, поскольку ожидала возвращения Гэндзи.
Хотя ни Гэндзи, ни Хэйко раздеваться не стали, в их одеяниях было достаточно отверстий, чтоб доставить друг другу наслаждение. На самом деле, как тепло и холод – единое целое, так и состояние наготы сливается с состоянием одетого человека.
Если любовь – твоя слабость, то я и думать боюсь, какова же твоя сила, – тяжело дыша, промолвил Гэндзи.
Хэйко, с трудом сдерживаясь, чтоб не дышать учащенно, отозвалась:
Я думаю, мой господин, что вас ничем не испугать.
Вежливо отведя взгляд, Симода бесшумно опустил полог шатра. Он все-таки не удержался и улыбнулся.
Лишь начав разыскивать Ханако, Хидё до конца осознал объем разрушений – и был поражен. Ему вспомнилось ужасное землетрясение, опустошившее Эдо в годы его детства; тогда вслед за землетрясением вспыхнул пожар, и истребил половину города. Дворец «Тихий журавль» невольно напоминал о том землетрясении: дымящиеся развалины, валяющиеся повсюду изуродованные мертвые тела, витающий в воздухе запах горелой человеческой плоти. Хидё сообразил, что может означать этот запах, и его замутило. Он даже не мог бы сказать, что ему оказалось труднее сдержать, тошноту или слезы.
Среди обломков комнаты, отведенной чужеземцам, он увидел яркий лоскут от женского кимоно, придавленный упавшей балкой. Опустившись на колени, Хидё осторожно подобрал этот лоскут. Кому он принадлежал? Уж не Ханако ли? Хидё казалось, что когда они виделись в последний раз, на Ханако было кимоно из такой ткани, – но точно он сказать не мог. Ну почему, почему он был столь ненаблюдателен? Как он может исполнять обязанности главы телохранителей, если он даже не в состоянии узнать кимоно будущей жены?
Но Хидё изгнал эту мысль, едва лишь она пришла ему на ум. Он не имеет больше права прятаться за подобными сомнениями. Его князь назначил его на эту должность. Сомневаться в своих способностях исполнять эти обязанности означает сомневаться в своем князе. Верность требовала, чтобы Хидё верил в себя, поскольку князь верил в него. И значит, вспоминая о своих многочисленных недостатках, он, Хидё, должен стараться их исправить, чтоб стать тем человеком, которого узрел в нем его князь. Таков его долг. Хидё встал. Он держался прямо и уверенно.
Но он по-прежнему сжимал в руке шелковый лоскут, и по лицу его текли слезы. Какой смысл в высоком положении и почестях, если не с кем это разделить? Кто придаст сладость победе, утешит в поражении, оплачет гибель?
Хидё было шестнадцать лет, когда он впервые встретил Ханако; он как раз только что получил свою первую взрослую катану. А Ханако была девятилетней девочкой-сироткой; ее взяли во дворец князя Киёри по рекомендации старого настоятеля Дзенгэна. Хидё вспомнил их первый разговор и покраснел.
Эй, ты! Принеси мне чаю!
Девочка в выцветшем хлопчатобумажном кимоно вздернула подбородок и дерзко отозвалась:
Сам принеси!
А я говорю, ты принесешь мне чай, девчонка!
Не принесу!
Ты – служанка. А я – самурай. Ты будешь делать, как я велю!
Девочка расхохоталась.
Князь Киёри – самурай, – сказала она. – Господин Сигеру, господин Сэйки, господин Кудо, господин Танака – самураи. А ты – всего-навсего мальчишка с мечом, не знающим крови.
Разозленный Хидё вскочил на ноги и схватился за рукоять катаны.
Я – самурай! Я могу зарубить тебя прямо тут, на месте!
Нет, не можешь.
Что?! – Столь наглый и неожиданный ответ потряс Хидё. – Самурай властен над жизнь и смертью любого крестьянина, и крестьянки вроде тебя – тоже.
А ты – нет.
Это почему еще?
Потому что я – служанка в твоем клане. И ты обязан меня защищать. Если придется – даже ценой жизни.
И заявив это, девочка удалилась, а онемевший, пристыженный Хидё так и остался стоять, разинув рот.
Хидё оглядел развалины дворца. Уж не на этом ли самом месте состоялся тот давний разговор? Хидё потупил взгляд, как и тогда. Ханако была тогда ребенком, и все же она напомнила ему о том, о чем он не имел права забывать. Самурай – защитник, а не заносчивый задира.
Та дерзкая девочка выросла и превратилась в достойную, добродетельную женщину; неудивительно, что все эти годы, пока он пьянствовал и прожигал жизнь впустую, она старалась держаться подальше от него, Хидё.
Какую замечательную жену выбрал для него князь Гэндзи! И вот отныне она для него потеряна…
Хидё! – донесся откуда-то изумленный голос Ханако.
Хидё обернулся.
Ханако стояла в коридоре – то есть, в том, что осталось от коридора, – и держала в руках чайный поднос.
Переполненный внезапно обрушившимся счастьем Хидё бросился было, чтоб обнять ее, но вовремя спохватился. Вместо этого он учтиво поклонился.
Я искренне рад видеть вас целой и невредимой.
Ханако поклонилась в ответ.
Ваша забота о столь незначительной особе – большая честь для меня.
Для меня вы значите очень много, – сказал Хидё.
Хотя трудно было решить, кого эти слова поразили больше, Ханако или самого Хидё, Ханако отреагировала на них более живо. Ошеломленная их прямотой, девушка пошатнулась и едва не уронила поднос. И уронила бы, если б Хидё не ринулся на помощь. Он подхватил поднос, и при этом, сам того не заметив, коснулся руки девушки. И неожиданно Ханако почувствовала, как от этого прикосновения что-то смягчилось в ее душе.
Князь Гэндзи велел, чтоб я вернулся только завтра утром, – сказал Хидё. – После завтрака.
Ханако, поняв, что кроется за этими словами, зарделась.
Наш господин очень великодушен, – сказала она, скромно отведя взгляд.
Хидё так много нужно было сказать, что он не мог больше сдерживаться.
Ханако, по дороге в монастырь Мусиндо у нас произошла схватка с отрядом князя Гэйхо. И после нее князь Гэндзи назначил меня главой своих телохранителей.
Я очень рада за вас, – сказала Ханако. – Я уверена, что вы проявите себя на этом посту с наилучшей стороны. – И она снова поклонилась. – Прошу простить меня. Сейчас я должна прислуживать господину Сигеру и господину Сэйки. Я вернусь к вам, мой господин, сразу же, как только смогу.
И лишь глядя ей вслед – Ханако шла не кратчайшим путем среди развалин, а в точности там, где прежде находились коридоры, как будто ничего и не изменилось, – Хидё понял, что девушка назвала его «мой господин», и что теперь именно так к нему и положено обращаться. Ведь главе телохранителей полагался земельный надел. Правда, князь Гэндзи ничего не сказал по этому поводу, – но наверняка скажет на Новый год, во время официального назначения Хидё на должность.
Хидё вспомнил тепло руки, которой он коснулся несколько мгновений назад. Это было их первое касание. Он осознал, что давно уже полюбил Ханако, хотя и сам этого не понимал. А князь Гэндзи понял. И снова на глаза Хидё навернулись слезы благодарности. Какое же ему – и всем им – выпало счастье: служить господину, наделенному даром предвидения!
Он отправился взглянуть, осталось ли что-нибудь от его комнаты. Он очень надеялся, что хоть одна стена уцелела, и он с невестой обретет ночью хотя бы подобие уединения.
Ханако изо всех сил старалась сосредоточиться на том, куда она ступает. В этих развалинах так легко споткнуться! Не хватало еще оступиться и упасть на глазах у будущего мужа, в преддверии их первой близости, – что может быть унизительнее! Но все ее попытки сосредоточиться пропали впустую. Она вернулась мыслями на двенадцать лет назад и вновь услышала голос князя Киёри.
Ханако.
Мой господин.
Девочка опустилась на колени и прижалась лбом к земле, трепеща от страха. Она была так довольна, что уела этого самоуверенного красивого мальчишку, так горделиво вышагивала, так задирала нос, что не заметила самого князя.
Пойдем со мной.
Светило нежное весеннее солнышко, но девочку била дрожь. Ханако шла, опустив глаза. Она была уверена, что идет навстречу гибели. Иначе зачем бы сам князь снизошел до разговора с ней, сиротой, попавшей в этот чудный дворец лишь благодаря доброте старого Дзенгэна, их деревенского священника…
Может, этот мальчишка – родственник князя, любимый племянник? Неужто она по глупости своей сразу после появления во дворце оскорбила того, кого нельзя было оскорблять? Слезы навернулись на глаза Ханако и потекли по щекам. Подумать только – какой позор она навлечет на Дзенгэна! Он сошел со своего пути, чтоб после смерти родителей помочь Ханако, а она упустила такой волшебный случай! И все из-за своей гордости! А ведь Дзенгэн не раз ей говорил: «Не будь о себе столь высокого мнения, Ханако. Человеческое «я» – не более чем иллюзия». И она каждый раз послушно отвечала: «Да, настоятель Дзенгэн». Но не воспринимала его наставления близко к сердцу. А теперь уже поздно.
Ханако услышала лязг оружия. Они приближались к площадке, на которой тренировались самураи. Сомнений не было. Ее казнят. Как она посмотрит в глаза своим родителям, когда встретится с ними в Чистой земле? Хотя нет, об этом можно не беспокоиться. Она не заслужила, чтоб будда Амида ее спасал. Она попадет в какую-нибудь преисподнюю, и ее там будут мучать ведьма Кити, насильник Гонбэ и прокаженный Исо. Ее даже могут сделать рабыней Кити или женой Исо.
Яростные боевые вопли внушали девочке такой страх, что она шла, не смея поднять глаз, – и потому налетела на князя Киёри, который не стал входить на площадку, а остановился у ее края. Ханако поспешно отступила, но Киёри, казалось, вообще этого не заметил.
Мой господин!
Самурай, первым заметивший князя, опустился на одно колено и согнулся в неполном поклоне – так принято было кланяться на поле боя. Прочие поспешно последовали его примеру.
Продолжайте, – велел князь Киёри.
Самураи поднялись и вновь вступили в учебную схватку. Поначалу Ханако никак не могла понять, почему никто из них не падает мертвым. Лишь потом она заметила, что мечи в руках у самураев сделаны не из стали, а из тяжелого черного дуба.
Другие кланы используют для тренировок бамбуковые синаи, – сказал князь Киёри. – Синаи не причиняет никакого вреда, и потому он бесполезен. Черный дуб в руках опытного фехтовальщика может сломать кость, а иногда – и убить, даже если удар придется по доспеху. Мы тренируемся так, чтобы чувствовать дыхание опасности. Тренировка, не сопряженная с опасностью, – не тренировка.
Он взглянул на девочку сверху вниз.
Почему мы тренируемся?
Потому, что вы – самураи, мой господин.
Что такое самурай?
Ханако была искренне удивлена тем, что князь разговаривает с ней, вместо того, чтоб приказать тут же убить ее. Она была признательна князю за эту отсрочку. Стоило ей представить, как прокаженный Исо потащит ее к себе в постель, девочку начинало мутить.
Воин, мой господин.
А когда произошла последняя война?
Больше двух сотен лет назад, мой господин.
Зачем же тогда изучать столь жестокое искусство? Мы живем в мирное время.
Потому, что война может начаться в любой момент, мой господин. Самураи должны быть готовы.
Готовы к чему?
Вот. Момент настал. Ритуал завершился. Сейчас она умрет.
Стлонив голову, Ханако произнесла:
Готовы убивать, мой господин.
Вот сейчас ее голова покатится с плеч…
Но князь Киёри снова удивил ее. Он сказал:
Нет, Ханако. Это неверно. Чтоб убивать, не нужно так много тренироваться. Посмотри повнимательнее.
Девочка подняла взгляд. Мужчины били друг друга изо всех сил. Вот все, что она смогла разглядеть. Во всяком случае, сперва. Но чем дольше она смотрела, тем заметнее становилось, что самураи ведут себя в схватке по-разному. Одни двигались с сосредоточенной решимостью, даже если на них градом сыпались удары. Другие уворачивались и отпрыгивали, силясь уберечься, – и все равно получали удар. Площадка была такой маленькой, а людей – так много, что полностью избежать ударов не мог никто, как бы он ни старался. Будь эта схватка настоящей, а мечи – стальными, мало кто остался бы в живых. И когда Ханако поняла это, ответ сам пришел к ней.
Они должны быть готовы умереть, мой господин.
Князь Киёри улыбнулся девочке.
Такова участь самурая, Ханако. Это нелегко – жить в постоянном страхе.
Но ведь настоящий самурай не чувствует страха! Разве не так, мой господин?
У Ханако просто в голове не укладывалось, чтобы сам князь мог чего-то бояться.
Отсутствие страха – не признак храбрости. Это – признак идиотизма. Храбрец – это тот, кто боится, но превозмогает страх. – Князь Киёри погладил Ханако по голове. – Иногда – особенно если он молод – самурай прячет свой страх за высокомерием. Добродетельная женщина не будет ставить это ему в вину. Она сделает все, что сможет, чтобы он стал сильнее. Она не станет делать ничего такого, что ослабит его. Ты меня поняла?
Да, мой господин.
Тогда иди.
И Ханако поспешила на кухню. А оттуда вновь направилась в тот дворик, где произошла ее перебранка с заносчивым юношей. К огромному ее облегчению, Ханако увидела, что он по-прежнему там, сидит все на том же месте. Показалось ей, или вправду плечи его поникли? Щеки Ханако залил жаркий румянец стыда.
Ханако подошла к юноше, поклонилась и опустилась на колени.
Ваш чай, господин самурай.
У молодого самурая вырвался удивленный возглас. Но он тут же взял себя в руки и сказал:
Спасибо.
Ханако показалось, что когда юноша взял чашку, плечи его распрямились. Она была рада. Очень, очень рада.
Сигеру и Сэйко сидели на плетеных циновках-татами, постеленных там, где некогда находилась комната Сэйко. Татами, устилавшие эту комнату, канули в вечность во время обстрела. Эти же уцелели, хотя и были слегка опалены. Сигеру сидел недвижно, опустив веки. Когда Ханако опустилась на колени у дверного проема, поклонилась и вошла, Сигеру даже не шелохнулся.
Я рад видеть тебя живой и невредимой, Ханако, – вежливо сказал Сэйки.
Спасибо, господин.
Девушка приблизилась к Сигеру, чтоб налить ему чаю. Ей было не по себе – до нее ведь тоже доходили ужасные слухи, – но Ханако заставила себя держаться со спокойной учтивостью.
Ты уже успела поговорить с Хидё? – спросил Сэйки.
Да, господин.
Тогда ты знаешь, что у него хорошие новости. Несомненно, он вскорости добъется успеха.
Ханако низко поклонилась.
Лишь благодаря доброте князя Гэндзи, – сказала она. – Хидё не заслужил такой великой чести.
Раз жених ее отсутствовал, проявить скромность следовало ей самой.
Доброта нашего князя несомненна. Но раз он верит в Хидё, то и я в него верю. – Сэйки не смотрел на Сигеру, но слова эти предназначались скорее ему, чем Ханако. – Вы уже решили, где будете устраивать дом?
Нет, господин. Я совсем недавно узнала об его назначении.
На самом деле, Ханако уже успела представить себе пустующие покои в западном крыле дворца, обставленные скромно, но со вкусом. Там даже хватит места, чтоб устроить детскую. Конечно же, поскольку это крыло всего несколько часов назад превратилось в руины, с перездом придется подождать, пока дворец не отстроят заново. Есть и более важное дело, не терпящее отлагательств. Раз Хидё теперь – ее муж и глава телохранителей князя, она должна как можно быстрее подарить ему наследника.
Тогда обсуди это с Хидё. Можешь нам не прислуживать. Иди к мужу. Он явно обрадуется тебе куда больше, чем мы.
Благодарю вас, господин.
И Ханако удалилась.
Сэйки улыбнулся. Как прекрасна жизнь, когда ты молод и влюблен! Даже трагические события не умаляют ее сладости. Возможно, они даже придают дополнительную остроту чувствам. И Сэйки, терпеливо ожидавший, пока Сигеру вернется к беседе, ненадолго погрузился в грезы, вспоминая свою юность и давно минувшие времена.
Если он верит Хидё, то и я ему верю, – сказал Сигеру, повторив слова Сэйки.
Сэйки поклонился.
Я думал, вы слишком глубоко погрузились в медитацию и не слышали меня.
Я пребывал в медитации, Сэйки, а не в обмороке.
Рад это слышать, господин Сигеру. Сейчас не время для обмороков.
Согласен. – Сигеру пригубил чай. – Близится последний этап сражения под Сэкигахарой.
Сэйки задумался над глубинным смыслом этих слов. Двести шестьдесят один год проигравшие отказывались признать свое поражение. Отказывались, невзирая на падение Западного регентства, полное уничтожение правившего там клана Тоётоми, на гибель ста тысяч воинов и на возвышение дома Токугава, казавшееся вечным. Отказывались, поскольку самурай не в силах смириться с поражением, пока он жив. Что же было несомненным? Одна лишь смерть. Вся эта ситуация, если взглянуть на нее бесстрастно, выглядела безумной. Однако же Сэйки всецело разделял взгляды побежденных, невзирая на всю их нелепость. В конце концов, он – тоже самурай, и он жив.
Я бесконечно счастлив тому, что это происходит при моей жизни, – сказал Сэйки. Глаза его увлажнились – от избытка чувств. Сколь благосклонна судьба, пославшая ему войну! Его отец и дед, куда более достойные воины, чем он сам, жили и умерли в мирное время. А вот ему выпала возможность восстановить честь предков.
Я тоже, – отозвался Сигеру.
Некоторое время они молчали. Сэйки налил чаю Сигеру, Сигеру – Сэйки.
День выдался необычайно теплым для зимы. Сэйки устремил взор в небо. По бледно-синему небу бежали белоснежные облака, – и на мгновение Сэйки с особой остротой ощутил полноту бытия.
Сигеру тем временем погрузился в воспоминания; он вспоминал ощущения, испытанные в тот момент, когда в руках у него оказались древние мечи. Несвоевременное вмешательство Сэйки помешало Сигеру испробовать их остроту на этом идиоте Каваками. Но даже просто извлечь их из ножен – это уже было неповторимым ощущением, ведущим к просветлению. В тот самый миг, когда он выхватил мечи, Сигеру осознал, что будет последним Окумити, который будет сражаться этими мечами. Он не знал, когда это произойдет. Не видел он также ни лица своего последнего противника, ни исхода этой схватки. Единственное, что знал Сигеру, – что он будет последним, и это наполняло его сердце скорбью.
В годы изнурительного мира, последовавшего за Сэкигахарой, сёгун Токугава велел составить список самых прославленных мечей, именуемых мэйто, записав, кому они принадлежат и в каком состоянии находятся. «Воробьиные когти», ныне принадлежащие Сигеру, не были занесены в этот список, поскольку тогдашний князь Акаоки, Уэномацу, отказался участвовать в какой бы то ни было затее Токугавы, затрагивающей мечи, душу самурая. Воробьи не имеют когтей, достойных упоминания, – потому это имя одновременно и было ироническим, и указывало на то, что у воробьев Акаоки имелись когти – мечи его воинов. Каждый Окумити знал, что сказал по этому поводу Уэномацу: его слова были должным образом занесены в тайные свитки клана.
«Пусть те, кто предпочитает схватке чаепитие, – сказал князь, – составят список знаменитых чайных чашечек».
Хотя ничего существенного так и не прозвучало, главный вопрос этой встречи уже был решен. Сигеру и Сэйки дали друг другу понять, что признают Гэндзи истинным князем Акаоки, и что готовы помочь ему ниспровергнуть сёгуна Токугаву, даже если это будет стоить им жизни. Они согласились отложить на время возможные разногласия – скажем, вопрос об отношении к миссионерам, – до тех пор, пока не будут решены более важные дела. Они не говорили об этом впрямую. Все и так было ясно.
Положение дел в монастыре Мусиндо было не таким, каким ему надлежало быть, – сказал Сигеру.
Сэйки знал, что Сигеру говорит не о своем недавнем содержании под стражей, а о надежности Сохаку, одного из самых значительных вассалов князя Гэндзи.
Равно как и положение дел в «Тихом журавле».
Сигеру кивнул. Значит, помимо Сохаку, придется устранить еще и Кудо. Вопрос не требовал дальнейшего обсуждения. Но время действовать еще не настало. Обстоятельства должны созреть, а тогда уже все произойдет своим чередом. Если Сохаку и Кудо попытаются убить Гэндзи исподтишка, то собственные вассалы покинут их. Подобному позору нет прощения. Они могут восторжествовать лишь одним способом: поднять открытый мятеж и одержать победу на поле битвы. Конечно же, они постараются выбрать наиболее выгодный для себя момент. И один из таких моментов настанет в самом скором времени.
Вы посоветуете отступить из Эдо?
Иного выхода нет, – сказал Сэйки.
Сигеру принялся обдумывать возможные маршруты отступления. Отправиться морем невозможно. Раз чужеземная эскадра обстреляла Эдо, она с тем же успехом может без предупреждения потопить любое японское судно. А кроме этого, не следует забывать о сёгунском флоте. По сравнению с кораблями чужеземцев он не так уж силен, но его хватит, чтоб уничтожить все морские силы Акаоки. Ближайший наземный маршрут пролегал по побережью Внутреннего моря. К несчастью, расположенные по пути княжества верны сёгуну. Значит, остаются лишь горные тропы.
Путь домой долог и полон опасностей, – сказал Сигеру.
Через час после обстрела я отправил гонца в «Воробьиную тучу», – сообщил Сэйки. – Через две недели пять тысяч человек выдвинутся к восточной границе княжества и будут готовы при необходимости нанести удар, что помочь нам прорваться.
Это будет означать начало войны.
Да.
Сигеру кивнул.
Прекрасно. Думаю, мы начнем завтра утром.
С разрешения нашего князя.
Хэйко говорила, что миссионеры Истинного слова год назад отправились в некий монастырь Мусиндо, находящийся севернее столицы, уже в другой провинции. Вскоре после их приезда по тем местам прокатился мор. Хэйко не знала, уцелел ли кто-то из чужеземцев, и если да, то кто именно.
«Среди них были ваши друзья?»
«Один человек, с которым мне нужно повидаться».
«Тогда я надеюсь, что этот человек по-прежнему пребывает в мире живых».
«Я тоже надеюсь».
«А если нет, что об этом говорит ваша религия?»
«Не понимаю, о чем вы».
«Если дорогой вам человек умирает, есть ли у вас надежда свидеться с ним? Что говорит ваша религия?»
«Христиане верят, что жизнь после смерти есть жизнь вечная. Хорошие люди идут на небеса, плохие – в ад. Куда вы попадете, тех и увидите».
Старк даже прикидывал, не украсть ли ему лошадь и не поехать ли в это Мусиндо в одиночку.
Но Хэйко сказала, что князю Гэндзи понадобилось три дня, чтоб добраться туда. И это при том, что он находился в своей стране, знал дорогу и был князем. Несмотря на все эти преимущества, ему пришлось пробиваться туда с боем. Старк понял, что вряд ли туда доберется.
Он долго ждал – подождет и еще чуть-чуть. Правда, может получиться так, что из-за этого обстрела сёгун прикажет выслать всех иностранцев. Тогда придется рискнуть и все-таки поехать одному. Эх, надо было слушать внимательнее, когда Кромвель во время плавания рассказывал про Японию. Старк помнил, что Япония состоит из четырех больших островов, и самый большой, тот, на котором они сейчас находятся, называется Хонсю. И именно на Хонсю планировалось построить миссию Истинного слова. По крайней мере, он на нужном острове. Что ж, для начала неплохо.
Некоторое время назад Хэйко извинилась и ушла к князю, так что Старку предоставилась возможность порыться в развалинах, поискать свое имущество. Он как раз извлек свой револьвер сорок четвертого калибра из-под груды Библий – к счастью, тот был целехонек, – когда внезапное появление Эмилии застало его врасплох. Старк поспешно сунул револьвер обратно. Он боялся, что Эмилия заметила оружие, но девушка ничего не сказала.