Текст книги "Воробьиная туча"

Автор книги: Такаши Масуока

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 28 страниц)

ЧАСТЬ III
Даймё

ГЛАВА 7
Сатори

Не каждое сражение выигрывается при помощи наступления. Не всякое отступление ведет к поражению. Наступление – это стратегия.

Отступление – тоже стратегия. Отступление должно быть планомерным и упорядоченным. Но не обязательно должно выглядеть таковым. Отступление – это стратегия. Притвориться отступающим – тоже стратегия.

«Судзумэ-но-кумо». (1600)

Джимбо – не настоящее твое имя, – сказал Гэндзи.

А что такое – настоящее имя? – отозвался Джимбо.

Гэндзи расхохотался.

Ты – чужеземец. Однако же ты обрил голову, надел залатанную рясу дзенского монаха и разговариваешь загадками, в точности как говорил старый настоятель Дзенгэн. Это он научил тебя говорить по-японски?

Нет, мой господин. Настоятель Дзенгэн спас меня во время эпидемии холеры. А деревенские дети, ухаживавшие за мной, пока я выздоравливал, научили меня слушать и говорить.

Как неожиданно! Я уверен, что никто из них не знает ни единого иероглифа.

И я не знаю, мой господин.

Тогда твои способности к языкам выглядят еще впечатляюще. Никто из нас, прожив год в американской деревне, среди неграмотных крестьян, не выучил бы ваш язык и вполовину так хорошо, как ты выучил наш.

Благодарю вас, господин, – от лица моих учителей. Это им по праву принадлежат все ваши похвалы.

Ткань шатра на миг затрепетала под легким порывом ветра. Гэндзи взглянул на бледное зимнее небо. Уже начало смеркаться. Прежде, чем закончится час барана, они смогут выступить в обратный путь. Они доберутся к границе к тому моменту, как стемнеет, и пересекут враждебную им провинцию Ёсино ночью. В том имелось одно явное преимущество: ночью куда меньше шансов напороться на вражеский отряд. Хватит с него одной бессмыссленной бойни за поездку.

Когда ты приехал в Японию, – сказал Гэндзи, – ты был христианским миссионером. Теперь ты дзенский монах. Тогда ты называл себя Джеймсом Боханноном. Теперь ты говоришь, что ты – Джимбо. Скажи, а как ты называл себя до того, как стал Джеймсос Боханноном?

Этан Круз, – ответил Джимбо.

А до того?

До того я был просто Этан.

Полагаю, эта смена имен никак не связана с христианской религией?

Совершенно верно, мой господин.

И с дзеном тоже.

И это верно, мой господин.

Тогда с чем же это связано?

Прежде, чем ответить, Джимбо опустил взгляд и сделал меденный глубокий вдох, прогоняя энергию через тандэн, центр сосредоточения. С выдохом он изгнал из себя страх, ненависть и страсти.

Я бежал.

От кого?

От себя.

Нелегкая затея, – сказал Гэндзи. – Многие пытались убежать от себя. Но никто из тех, кого я знал, не преуспел. А тебе это удалось?

Да, мой господин, – ответил Джимбо. – Удалось.

Он не в первый раз отправлялся в путь вместе с Томом, Пеком и Хэйлоу. Они были достаточно представительны на вид и никогда не создавали проблем. Но Этан не любил их, поскольку не доверял им. Он унаследовал эту привычку от старика. Привычка была хорошая, особенно для человека его ремесла. А промышлял Этан грабежами, кражами и угоном скота.

Доверять нельзя никому и никогда, говорил старый Круз. Неважно, каким умником ты себя считаешь. Неважно, насколько тебе кто-то понравился. Никогда не забывай держать ухо востро. А то ведь во всех этих теплых чувствах есть что-то такое, от чего теряешь бдительность. Уж не знаю, в чем тут дело. Но только стоит тебе проникнуться теплыми чувствами к человеку, которому ты не доверяешь, и вскорости ты просыпаешься ночью от того, что тебе раскроили череп топором. И тебе остается винить за все лишь собственное слюнтяйство.

Этан сильно подозревал, что Круз утверждает это все, исходя из собственного опыта, поскольку у старика на затылке красовалась вмятина, оставленная топором, и поверх этого шрама волосы не росли.

Это очень плохо – влюбляться в тех, кто не заслуживает доверия, говорил Круз. Да, парень, я говорю о женщинах. И нечего мне тут кивать и соглашаться. Я точно знаю, что все равно ты в это вляпаешься. Все мы вляпываемся. А знаешь, почему? Да потому, что нет на свете женщины, заслуживающей доверия. Все они, все до единой – лживые, вероломные шлюхи.

Несомненно, на эти воззрения повлияло еще и общество, в котором вращался Круз. В конце концов, сутенер проводит большуя часть времени среди шлюх, а ложь, жульничество и вероломство – обычные уловки любой шлюхи. Так-то.

Этан так никогда и не узнал, кому Круз был обязан тем ударом топора, мужчине или женщине. Но он предполагал, что если в это дело была замешана женщина, то и без мужчины не обошлось. Обычное дело. А Круз сваливал на рану свои приступы головокружения и дурноты, вспышки бешеной ярости, провалы в памяти и тягу к спиртному.

Даже и не помню, как это вышло, говорил Круз. Голова зажила, но кость так и осталась вдавленной. Вот она теперь и давит мне на мозги, напоминает, чтоб я больше никогда в жизни не привязывался к тому, кому нельзя доверять. Эй, малый, ты меня слышишь? Я по большей части имею в виду женщин, но за мужчинами тоже нужен глаз да глаз, особенно когда в дело замешаны женщины и деньги. И знаешь, что я тебе скажу? Они всегда замешаны, женщины и деньги. Именно потому мир превратился в юдоль воровских разборок. Из-за любви женщин к деньгам.

Но в конечном итоге Круза доконала не любовь женщин к деньгам и не топор. Это была шлюха по имени Мэри Энн. Ничем не примечательная шлюха, немолодая, с двумя дочками, которых нужно было кормить и одевать. Девчонки были слишком маленькие, чтоб торговать собой, носкольку Круз терпеть не мог педофилов. Он заявил, что в его заведении никто не будет трахать никого, кому еще не сравнялось двенадцати лет, – и твердо придерживался этой линии. В тот день, когда они познакомились с Этаном, Круз из-за этого застрелил двоих мужчин. Собственно, они как раз собирались трахнуть Этана. Они это делали не в заведении Круза, но Этану тогда еще не исполнилось двенадцати лет – точнее говоря, ему и десяти-то еще не было, – а Круз случайно проходил мимо конюшни, и крики Этана привлекли его внимание. Круз заглянул в конюшню, увидел то, что увидел, распространил действие своего правила на этих двух педофилов и вывел их из строя – на веки вечные.

«Малый, родители не для того тебя растили, – сказал Круз. – Ты бы держался поосмотрительнее. Пожалуй, я с ними поговорю на эту тему».

Этан на это ответил, что как только он выяснит, кто же были его родители, так непременно ему сообщит.

«Э, так ты сирота?»

«А что такое сирота?»

Круз тоже был сиротой. Он забрал Этана в свой бордель, велел Бетси выкупать мальчишку и приставил его убирать комнаты, драить полы, наливать виски и кормить свиней. Круз утверждал, что есть в запахе свиней что-то такое, от чего мужчину так и тянет трахаться. Свиньи полезны для нашего бизнеса. Этан же на это сказал, что ему не нравится, как пахнут свиньи. Э, малый, побудешь здесь немного – передумаешь. Что ж это у нас за мир, что мальчишке вроде тебя безопаснее работать в борделе, чем на конюшне? Только куда ж мы от него денемся…

«Как тебя зовут, малый?»

«Этан».

«Этан» – а дальше?»

«Просто Этан. А тебя?»

«Мануал Круз».

«Мануэль Круз».

«Нет, черт подери! Мануал, а не Мануэль! Я тебе что, какой-нибудь гребаный мексиканский батрак, подыхающий с голоду? Я что, похож на гребаного батрака? – Он указал на свою безукоризненно чистую одежду. – Или я похож на умирающего с голоду? – Круз похлопал себя по выпуклому брюшку. – Или, может, я похож на гребаного мексиканца?»

Ответить на последний вопрос было труднее всего, поскольку Круз действительно был мексиканцем. Но Этан решил придерживаться выбранной линии и снова покачал головой.

Круз расхохотался и весело хлопнул мальчишку по плечу. «Лучше уж я буду выглядеть как гребаный мексиканец, поскольку я и вправду мексиканец. Но зато я не голодаю и не ковыряю землю мотыгой. Мои родители здорово ради этого потрудились – да вот только умерли до срока».

Круз тоже умер до срока. Потому-то Этан Круз и сидел сейчас вместе с Томом и Пеком у костра, в холмах севернее Остина, и ждал, пока вернется Хэйлоу, вернется и сообщит, что нашел нору Мэттью Старка. И Хэйлоу вернулся.

Маленькое ранчо, милях в двадцати к северу отсюда. Может, в двадцати пяти. Только его там нету. – Хэйлоу соскочил с хрипящей лошади. Придется ему в ближайшее время красть себе новую. У этого здоровяка весом в три сотни фунтов – и к тому же неважного наездника – лошади надолго не задерживались. – Говорят, будто он побывал в Аризоне и получил от губернатора патент аризонского рейнджера. Чего у нас есть пожрать?

Я думал, что рейнджеры бывают только техасские, – заметил Том.

Я тоже так думал, – отозвался Хэйлоу, черпая бобы прямо из котелка и отправляя в рот. – Но так говорят в городе.

Чего они там, в Аризоне, нанимают в рейнджеры убийц? – удивился Пек.

А кого это в наше время волнует? – откликнулся Хэйлоу. С бобами он покончил, и теперь полез в седельную сумку за вяленым мясом. – Им только одного надо: чтоб человек был опытный.

Ну, тогда мы тоже можем съездить туда и выправить себе патенты, – сказал Том. – Мы же убийцы.

Мы убивали только по случайности, – пояснил Хэйлоу. – А там нужны профессионалы.

Кто сейчас на ранчо? – спросил Этан.

Никого, кроме шлюхи и двух ее сучонок, – ответил Хэйлоу.

Этан встал и оседлал коня. Остальные нагнали его перед рассветом, на холме у ранчо Старка.

Ну чего, подождем его? – поинтересовался Пек. – Подкараулим, когда он будет возвращаться?

А чего, неплохая идея, – согласился Хэйлоу. – В городе говорили, что он вроде должен вот-вот вернуться.

Он любит эту шлюху? – спросил Этан.

Он пришел и забрал ее, – сказал Хэйлоу. – Должно быть, чего-то она для него значит.

Он ее любит? – повторил Этан.

Да кто ж это знает, кроме него самого? – отозвался Хэйлоу.

Над трубой поднялась первая струйка дыма. На ранчо кто-то проснулся. Этан пришпорил коня и поскакал вниз по склону.

Когда все было закончено, Этан уже не чувствовал желания дожидаться Старка. Он вообще ничего не чувствовал, кроме подступающей к горлу тошноты. Возвращаться в Эль Пасо смысла не было. Бордель, конечно, остался, но теперь, со смертью Круза, он превратился в обычный бордель, а Этан так и не научился любить запах свиней.

Они перегнали небольшое стадо Старка через границу и продали в Хуаресе за полцены. Они не знали наверняка, погонится ли Старк за ними, но подозревали, что все-таки погонится.

Я так точно в этом уверен, – сказал Пек.

А я нет, – возразил Том. – Из-за какой-то шлюхи?

А как насчет тех двух сучек? – поинтересовался Хэйлоу. После того, как они побывали на ранчо Старка, Хэйлоу стал есть еще больше. Теперь его вес приближался к четырем сотням фунтов. Новая лошадь Хэйлоу, купленная в Хуаресе, уже начала хрипеть.

Том и Пек ничего на это не сказали, но оглянулись, а это уже само по себе было достаточно красноречивым ответом. Хэйлоу тоже оглянулся.

В конце концов они удостоверились, что Старк и вправду за ними гонится. Несколько раз они приезжали в какой-нибудь городишко через день-другой после того, как Старк покидал его. И Старк, и сами они петляли, вместо того, чтоб ехать по прямой.

Хватит с меня этого дерьма! – заявил Хэйлоу. – Я отправляюсь домой.

Какого хрена? – поинтересовался Пек. – Ты что, думаешь, что он тебя не отыщет в Эль Пасо?

Не в Эль Пасо. На Гавайи.

Настоящее имя Хэйлоу начиналось с «Хэелоа» и продолжалось Бог весть на какую длину.

И чего ты там забыл? – спросил Том. – Ты ж говорил, что вся твоя семья, весь город, вообще весь народ перемер от оспы.

Горы остались. Реки остались. Океан остался. Я скучаю по ним.

Они продолжали держаться вместе, пока не добрались до ла сиудад де лос Анджелес. Там Пек заявил: «Да пошло все на хрен! Если он хочет меня найти, пускай ищет меня здесь». Том остался в Сакраменто. Его дядя держал там бар и предложил Тому присматривать за шлюхами. «Я же ничего особенно плохого не сделал, – сказал Том. – Я извинюсь, Старк даст мне в морду, и на том мы разойдемся». Хэйлоу добрался с Этаном до Сан-Францисско. Он надеялся отыскать там корабль, идущий на Гавайи, но, увидев океан, передумал. Здоровяк – теперь Хэйлоу весил около пятисот фунтов и передвигался уже не верхом, а в двуконной повозке – уселся и расплакался, заслышав, как волны плещут о причал. «Слишком много могил там осталось», – сказал он.

Этан тоже остался в Сан-Францисско. Но однажды, направляясь в бар, он услышал уличного проповедника. «Я пришел призвать не праведников, – сказал проповедник, – но грешников к покаянию». Кто-то сказал «аминь». Невидимые тиски, сжимавшие сердце Этана, внезапно разжались. Он упал на колени и расплакался. Тем же вечером он переступил порог миссии Света Истинного слова пророков Господа нашего Иисуса Христа. Месяц спустя новый миссионер Джеймс Боханнон уже плыл в Японию.

Этан взял новое имя потому, что чувствовал себя переродившимся до полной неузнаваемости. Но истинное перерождение произошло лишь после того, как он вместе с дюжиной других миссионеров добрался в деревню Кобаяси в провинции Ямакава, где им надлежало создать новую миссию. В день их прибытия в тех краях вспыхнула эпидемия холеры. Через месяц из всех миссионеров в живых остался один лишь Этан. Среди крестьян тоже было много умерших, и местные жители винили во всем заезжих чужаков. Этан выжил лишь благодаря тому, что старик-настоятель монастыря Мусиндо, Дзенгэн, забрал его в монастырь и выходил. Должно быть, настоятель пользовался в этих краях определенным авторитетом; отношение крестьян к Этану изменилось. Они начали приносить ему еду, менять одежду, мыть его. Особенно часто его навещали дети; им было интересно лишний раз взглянуть на Этана – ведь они никогда прежде не видели ни единого чужеземца.

Как-то так случилось, что пока Этан валялся в бреду, барьеры рухнули. Когда жар спал, Этан обнаружил, что понимает многое из того, что говорят дети, и сам может произнести несколько слов. К тому времени, когда он начал подниматься на ноги, он уже мало-помалу беседовал с Дзенгэном.

Однажды Дзенгэн спросил его:

Каким было твое лицо до того, как родились твои родители?

Этан уже готов был сказать Дзенгэну, что никогда не знал своих родителей, но внезапно все обыденные понятия потеряли смысл.

С тех пор Джимбо стал носить вместо костюма христианского миссионера рясу буддийского монаха. Это было скорее данью уважения Дзенгэну. Одежды подобны именам. Они ничего не значат.

Джимбо был прежде Джеймсом Боханноном и Этаном Крузом, и до сих пор оставался ими. И в то же время он ими больше не был.

Джимбо не стал рассказывать все это Гэндзи. Он уже было совсем собрался рассказать, но тут князь улыбнулся и спросил:

В самом деле? Тебе и вправду удалось убежать от себя? Тогда ты, должно быть, разделил просветление с самим Буддой Гаутамой!

Я не знаю, что означает слово «просветление», – сказал Джимбо. – Я с каждым вздохом перестаю понимать смысл все новых и новых слов. Вскоре я буду знать лишь то, что я ничего не знаю.

Гэндзи рассмеялся и повернулся к Сохаку.

Из него получился куда более подходящий преемник Дзенгэна, чем из тебя. Хорошо, что вы уходите, а он остается.

Это не он – тот чужеземец, которого вы ждали, господин?

Думаю, нет. Тот сейчас находится во дворце «Тихий журавль».

Сохаку, не сдержавшись, недовольно нахмурился.

Это покойный князь Киёри предложил покровительство миссионерам Истинного слова. Я лишь продолжаю то, что начал он. – Гэндзи вновь повернулся к Джимбо. – Ведь именно потому ты очутился здесь, верно?

Да, мой господин.

Вскоре ты встретишься с ними, – сказал Гэндзи. – Они приехали, чтоб помочь построить дом миссии. Это будет нелегкая задача. Все твои товарищи умерли, а из трех новоприбывших, похоже, вскорости в живых останется лишь двое.

А что с третьим, мой господин? Он болен?

К сожалению своему должен сообщить, что в него попала пуля убийцы, предназначенная для меня. Возможно, ты знаешь этого человека. Его зовут Зефания Кромвель.

Нет, мой господин, не знаю. Должно быть, он приехал в Сан-Франциско уже после того, как я оттуда уплыл.

Как это досадно – приехать в такую даль лишь затем, чтоб встретить столь бессмысленную смерть. Тебе что-нибудь нужно, Джимбо?

Нет, мой господин. Настоятель Сохаку обеспечил храм всем необходимым.

Что ты будешь делать, когда сюда прибудут твои бывшие собратья по вере?

Помогу им построить миссию, – сказал Джимбо. – Быть может, те, кто не в силах услышать слово Будды, сумеют услышать слово Христа и тоже обретут спасение.

Здравый подход. Что ж, Джимбо, желаю тебе всего наилучшего. Или ты предпочитаешь, чтоб тебя звали Джеймсом? Или Этаном?

Имя – это всего лишь имя. Сойдет любое. Или никакое.

Гэндзи рассмеялся.

Если бы среди нас было побольше тех, кто думает так, как ты, история Японии была бы куда менее кровавой, чем была. И чем будет.

Гэндзи встал. Самураи поклонились и застыли в поклоне; выпрямились они лишь после того, как князь покинул шатер и отправился готовится к отъезду. Его сопровождал Сигеру.

Ты не против остаться здесь один? – спросил Сохаку.

Нет, настоятель, – ответил Джимбо. – И я не всегда буду один. Куда же я дену детей?

Я больше не настоятель, – сказал Сохаку. – Теперь настоятель – ты. Исполняй ритуалы. Придерживайся расписания медитаций. Заботься о духовных нуждах крестьян, проводи свадебные и похоронные обряды. Сможешь?

Да, господин. Смогу.

Тогда это воистину большая удача, что ты появился среди нас, Джимбо, и стал тем кем стал. Иначе после смерти Дзенгэна и моего отъезда храм оказался бы заброшенным. А оставлять храм в запустении нехорошо. Это порождает плохую карму.

Сохаку и Джимбо поклонились друг другу, и командир кавалерии встал.

Читай сутры и за меня. Для меня начинается опасное время, и возможность преуспеть невелика, а возможность потерпеть поражение и погибнуть огромна.

И тем, кто преуспевает, и тем, кто терпит поражение, равно предназачено умереть, – сказал Джимбо. – Но раз ты так хочешь, я каждый день буду читать сутры за тебя.

Благодарю тебя за эти мудрые слова, – сказал Сохаку. Он поклонился еще раз и вышел.

Джимбо остался сидеть. Должно быть, он, сам того не заметив, погрузился в медитацию, поскольку когда его посетила следующая осознанная мысль, он был один, и вокруг расстилалась темнота. Где-то вдали вскрикнула одинокая ночная птица.

В небе зимние звезды двигались по извечным своим путям.

Хотя все двери были открыты настежь, в комнате невозможно было дышать из-за зловония. Две служанки, Ханако и Юкико, бесстрастно сидели в углу. Два дня назад они попросили дозволения закрывать лица надушенными шарфами, но Сэйки не разрешил.

Если чужеземная женщина может это выдержать, значит, и вы можете. Вы опозорите нас, если покажете, что вы слабее ее.

Да, господин.

Интересно, когда сам Сэйки в последний раз навещал этот живой труп?

Ханако и Юкико смотрели, как чужеземка разговаривает с раненым, лежащим без сознания. Она сидела совсем рядом с источником зловония, но ничем не выказывала, что испытывает тошноту. Служанки не знали, то ли восхищаться ее самообладанием, то ли жалеть ее за столь глубокое отчаянье. У нее такая отталкивающая внешность! Должно быть, она боится, что никогда теперь не найдет себе мужа. И кто скажет, что ее страхи не имеют под собой основания? Должно быть, потому она и цепляется столь жалобно за этого человека, который уже все равно что мертв.

А как насчет второго чужеземца? – поинтересовалась Ханако. – Может, он заменит покойного?

Нет, – возразила Юкико. – Он не смотрит на женщин.

Он предпочитает мужчин?

На мужчин он тоже не смотрит. То есть, смотрит, но не так. Думаю, он настоящий монах их религии. Он ищет лишь спасения душ, а не телесного удовольствия.

Чужеземец, о котором они говорили, заглянул в комнату и посмотрел на женщину и умирающего. Подумав, Ханако поняла, что действительно ни разу не видела в его взгляде никаких чувств. Да, Юкико права. Он всецело устремлен к некой цели. Постояв несколько мгновений, чужеземец удалился – должно быть, пошел молиться или изучать священные тексты.

Хэйко присела рядом со служанками.

Ох! Этот запах – истинное испытание решимости, верно?

Да, госпожа Хэйко, – призналась Ханако. – Он ужасен!

Я бы сказала, что некоторым из наших отважных самураев не помешало бы посидеть тут, чтоб укрепить силу воли, – заметила Хэйко. – Однако же, тут сидим лишь мы, слабые женщины.

Служанки, прикрыв лица рукавами, захихикали.

Вот уж точно! – согласилась Юкико.

Вы можете пока что идти, – сказала Хэйко. – Вернетесь в конце часа.

Господин Сэйки велел нам сидеть здесь, – неохотно сказала Ханако.

Если он попробует возмутиться, скажите, что я попросила вас уйти, дабы мне легче было выполнять приказ князя Гэндзи и изучать чужеземцев.

Да, госпожа Хэйко!

Служанки с признательностью поклонились и выскользнули из комнаты.

Хэйко отключила обоняние. Она способна была это сделать, поскольку ее с раннего детства учили владеть своими чувствами. Но как это все выдерживает Эмилия? Хэйко поклонилась девушке и уселась на соседний стул. Даже если она устраивалась на самом краешке, то и тогда лишь с трудом доставала до пола кончиками пальцев.

Как он? – спросила Хэйко.

Брат Мэттью уверен, что сегодня Зефания уснет и больше не проснется.

Мне очень жаль.

Спасибо, – отозвалась Эмилия. – Мне тоже очень жаль.

Внезапно Кромвель распахнул глаза. Он смотрел куда-то мимо Эмилии, дальше потолка – куда-то вдаль. Проповедник глубоко вздохнул и привстал.

Грядут ангелы воскрешения и осуждения! – воскликнул он, и лицо его озарила блаженная улыбка. – «К кому прибегнете за помощью? И где оставите богатство ваше?»

Аминь.

Эмилия подалась вперед, чтоб помочь раненому.

И тут комнату озарила ослепительная вспышка, а вслед за нею раздался грохот.

Взрывная волна подняла Кромвеля с кровати и швырнула ввысь сквозь разваливающуюся крышу.

Как и предрекал Кромвель, он не умер от этой раны.

Он выглядит совершенно нормальным, – сказал Таро.

Три дня покоя еще ничего не доказывают, – возразил настоятель Сохаку. – Даже безумец способен сдерживаться три дня.

Небольшой отряд гуськом двигался через Эдо, направляясь ко дворцу «Тихий журавль». Таро и Сохаку были замыкающими. Хидё и Симода возглавляли отряд, а Гэндзи и Сигеру ехали в середине. У них не было ни гербов, ни знамен, и они, чтоб спрятать лица, надвинули пониже большие плетеные шляпы. Согласно принятым традициям путешествий инкогнито это означало, что они неузнаваемы, а значит, прохожие не обязаны бросать все свои дела и падать ниц, как полагалось поступать в присутствии князя.

Я никогда прежде не видел, чтоб он был так спокоен, – сказал Таро. – Возможно, присутствие князя Гэндзи воздействует на него благотворно.

Но ты не веришь в эти россказни? – поинтересовался Сохаку.

В которые? – уточнил Таро. – Россказней много.

Сохаку фыркнул.

Насчет того, что наш князь якобы владеет волшебными силами. Что он способен управлять помыслами других людей.

Может, не всех, – сказал Таро, – но вы только посмотрите на Сигеру. Не станете же вы отрицать, что он изменился, очутившись рядом с князем Гэндзи?

Три дня покоя еще ничего не доказывают, – повторил Сохаку. Он посмотрел вперед. Гэндзи и Сигеру ехали рядом, на некотором расстоянии от своих спутников, и о чем-то беседовали. Можно подумать, в их беседе есть какой-то толк! Пустая болтовня, подумал Сохаку, пустая и бесполезная болтовня!

Как ты и предсказывал, Хидё выбрал своим заместителем Симоду, – сказал Сигеру. – Кого он выберет следующим? Таро?

Это не та разновидность предсказаний, – пояснил Гэндзи. – Хидё целиком и полностью лишен воображения. Для телохранителя это не является недостатком. Я просто предположил, что он поступит наиболее естественным образом, то есть, выберет своих лучших друзей.

Не позволяй ему выбрать Таро. Таро – вассал Сохаку. Его отец сражался плечом к плечу с Сохаку во время крестьянских бунтов. Да и сам он почти все свои воинские умения получил из рук Сохаку. Ты не сможешь ему доверять.

Если Хидё доверится ему, то и я доверюсь, – сказал Гэндзи. – Нужно уметь вовремя передоверить полномочия.

Это ошибка – чересчур сильно полагаться на твое первое пророчество, – сказал Сигеру. – Ты вполне можешь пролежать без сознания десять лет в результате нападения Таро, а потом прийти в себя лишь затем, чтоб погибнуть в том месте, которое тебе привиделось.

Я понимаю.

В самом деле? Тогда почему ты так легко отказался от мысли, что Джимбо может оказаться тем самым чужеземцем, о котором тебя предупреждал князь Киёри? Возможно, именно он должен спасти тебе жизнь.

Чужеземец, которого я встретил в Новый год, уже это сделал.

Только в том случае, если мишенью действительно был ты, – сказал Сигеру. – И Новый год еще не настал.

У чужеземцев настал. Так ты сомневаешься, что намеченной жертвой был я?

Я уверен, что ты ею не был.

Да ну? Тебя же там не было – откуда же тебе знать? Может, ты это видел в своих видениях?

Нет, мой князь, – сказал Сигеру. Услышав раздраженный тон Гэндзи, он в ответ вновь принялся изъясняться церемонно. – Меня в этом убедил стиль нападения. Ты шел у всех на виду, однако же пуля ударила в паланкин, а не в кого-то из людей, шедших рядом с тобой.

Мы, японцы, пока еще недостаточно хорошо овладели огнестрельным оружием. И все же мы настаиваем на его использовании, даже там, где лук оказался бы гораздо эффективнее. Мы всегда были падки на иноземные диковинки.

Стрелявший не просто скрылся от твоих людей – он скрылся никем не замеченным.

Он стрелял с достаточно большого расстояния. К тому моменту, как мои люди добрались до этого дома, он убежал. Не вижу в этом ничего необычного.

Судя по всем признакам, тут действовал ниндзя, – сказал Сигеру. – Он выстрелил в того, в кого собирался стрелять. В главу миссионеров.

Дабы возбудить беспокойство и подогреть подозрения?

Именно.

Не исключено. Хорошо, я подумаю над этим.

Тут со стороны залива раздался грохот – как будто раскололся надвое ствол огромного дерева. А потом берег словно взорвался.

Обстрел! – воскликнул Сигеру. – Корабли стреляют по дворцам!

Гэндзи пришпорил коня и поскакал к «Тихому журавлю». Перепуганные прохожие шарахались в разные стороны.

Подождите!

Господин!

Гэндзи не обратил на крики спутников ни малейшего внимания. Сигеру, Хидё и Симода бросились следом за князем.

Таро взглянул на Сохаку, ожидая приказаний.

Неужели это наилучшее, что мы можем сделать сейчас? – спросил Сохаку. – Броситься очертя голову под дула чужеземных пушек?

Господин!

Таро с трудом сдерживал коня; тому не терпелось припустить следом за ускакавшими собратьями.

Наши вожди движутся в неправильном направлении, – сказал Сохаку.

Господин, прикажите!

Таро так же не терпелось броситься вперед, как и его коню. Шесть месяцев жизни в монастыре так и не сделали из него монаха.

Сохаку кивнул.

Таро немного ослабил поводья, и конь стрелой понесся по улице. Таро умчался – монах с двумя мечами за поясом, совершенно не вяжущиеся с его обликом, держащийся в седле как заправский кавалерист.

Сохаку остался в одиночестве. Местные жители попрятались по домам. Это было весьма разумно в те времена, когда война велась мечами и стрелами. Теперь же подобный образ действий губителен. Почти так же губителен, как скачка под обстрелом. Сохаку пришпорил коня и отправился догонять своего князя.

Старк не стрелял из револьвера около года. Присоединившись к сан-францисской миссии Истинного слова, он сказал Эмилии и Кромвелю, что выбросил свое оружие в океан. Это положило конец тренировкам. Раз стрелять было нельзя, Старк стал учиться как можно быстрее выхватывать револьвер. Он занимался этом в миссии, у себя в комнате, и во время плавания на «Вифлеемской звезде» – в своей кабине. Возможно, от его хваленой меткости уже ничего и не осталось. Есть лишь один способ сохранить ее – стрелять, и стрелять регулярно. Чувствовать, как дергается в руке пистолет, когда порох взрывается, и из дула вылетает кусочек свинца. Не позволять, чтоб это движение – равно как грохот, вспышка, запах или дым – отвлекли тебя. Старк был уверен, что и сейчас сможет с десяти шагов попасть человеку ровно в середину груди. А с двадцати – уже неизвестно. Зато скорость его возросла. Он был сейчас куда проворнее, чем в те времена, когда слава его гремела по западному Техасу.

За пять дней пребывания во дворце князя Гэндзи Старк ни разу не прикоснулся к своим пистолетам. Половина здешних стен была сделана из бумаги – в прямом смысле слова, – и вокруг постоянно кишели люди. Уединиться Старк мог лишь в одном-единственном месте – в собственном сознании. Там он и тренировался.

Достать револьвер.

Взвести курок.

Прицелиться в сердце.

Спустить курок.

При отдаче снова взвести курок.

Прицелиться в сердце.

Спустить курок.

В этом имелось определенное преимущество. Сознание Старка всегда было при нем, и он мог тренироваться где угодно и когда угодно.

Наблюдавшие за ним самураи думали, что он погружен в молитвы или в медитацию, общается с Богом или очищает разум ото всех мыслей, повторяет про себя мантры, как последователи будды Амида, или пребывает в пустоте, как последователи дзен-буддизма. Чем бы Старк ни занимался, он подолгу пребывал недвижен. Самураи никогда прежде не видели настолько спокойного чужеземца. Когда он стоял среди них в дворцовом садике, то был неподвижен, как скала.

Достать револьвер, взвести курок, прицелиться, выстрелить. Снова, снова и снова. Старк был всецело поглощен этим занятием, когда раздался пронзительный усиливающийся свист. Взрыва Старк не услышал.

Когда он открыл глаза, вокруг было тихо. Стояла ночь. Старк остановился у дверного проема и заглянул в спальню. Мэри Энн баюкала детей, прижав обоих девочек к груди. Бекки и Луиза были маленькими, но не настолько маленькими, какими их все привыкли считать. Девочкам пора было отправляться в постель, чтоб взрослые тоже могли лечь. Но сон их был столь безмятежен, что у Старка рука не поднялась будить малышек или мать. Все они были его прекрасными грезами.

Веки Мэри Энн дрогнули. Женщина открыла глаза, увидела Старка и улыбнулась.

Я люблю тебя, – тихо сказала она.

Прежде, чем Старк успел ответить, следующий взрыв привел его в сознание. Оказалось, что он лежит навзничь. Свист и взрывы следовали один за другим. Во все стороны летела шрапнель и всяческие обломки.

Рядом со Старком на землю упала капля крови. Старк поднял взгляд. Среди ветвей ивы застряла верхняя половина тела; это был один из самураев, наблюдавших за Старком. Нижняя половина так и осталась лежать на полированом деревянном полу галереи.

Разумнее всего было бы забиться в укрытие и переждать там. Бежать никакого смысла не имело. Как поймешь, где сейчас безопасно? Впрочем, Старк об этом не думал. Он просто вскочил и бросился в ту сторону, где находилась комната Кромвеля. Именно там он оставил Эмилию всего несколько минут назад, и именно туда вошла Хэйко, когда он проходил мимо. Эмилия была единственным на свете человеком, кого он хотя бы с натяжкой мог причислить к знакомым. Если она умрет, он останется совсем один. А почему вдруг Старк подумал о Хэйко, он и сам не знал.