Текст книги "Грехи отцов. Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)
Я резко встал. Мой стакан был пуст. Приготовив себе еще одну порцию фальшивого «Тома Коллинза», я взял блокнот, на котором записал список важных дел, которые еще следовало урегулировать перед отъездом в Лондон. Затем я позвонил управляющему дома, чтобы договориться о передаче моей квартиры в субаренду; я пролистал «желтые страницы» и нашел фирму, которая увезет и сохранит мое скудное имущество; я сделал список книг и записей, которые хотел упаковать и послать посылкой в Лондон. Это заняло некоторое время. Я приготовил себе гамбургер, но есть его не мог. Это заняло еще четверть часа, однако ночь все еще бесконечно продолжалась. Отодвинув в сторону стакан, я попытался написать Вики еще раз.
На этот раз моя попытка была более успешна. Я написал: «Вики, я очень сильно тебя люблю. Я думаю, ты слишком поспешила, когда настояла, чтобы мы разошлись, и я знаю, я был неправ, что не сделал попытки найти компромисс. Не пожелаешь ли ты, по крайней мере еще раз, встретиться со мной до моего отъезда, чтобы понять, не сможем ли мы найти выход из положения? Я уверен, ты была права при обсуждении вопроса о нашем браке, и мне жаль, что я так неправильно повел себя. Пожалуйста, дай мне еще один шанс направить этот вопрос в правильное русло. Мне так одиноко без тебя. С любовью, Скотт».
Я почувствовал себя гораздо более оптимистичным относительно моего будущего, как только написал это письмо. Я подумал, что, если смогу уладить наши отношения, она согласится провести каникулы в Лондоне в следующем году, а раз мы проведем вместе некоторый короткий период времени, то заложим основу для будущих визитов. Разумеется, я мог бы подарить ей обручальное кольцо, чтобы заверить ее, что твердо стою на идее женитьбы, а раз уж она знает, что я связан обязательством, я думаю, ей будет легче признать идею длительной помолвки. Я допускаю, что длительная помолвка – не идеальная ситуация, но, с другой стороны, это не является ни неизведанным, ни трудным. Во флоте я часто встречал мужчин, помолвленных в течение многих лет, которые лишь изредка видели своих невест, и никто не считает такую ситуацию ни в малейшей степени странной.
– Пожалуйста, не можешь ли ты отправить почтой это письмо Вики? – спросил я позже Корнелиуса. – Это очень важно, и я знаю, у тебя есть ее адрес.
Был День благодарения, и банк был официально закрыт, но я был вынужден идти пешком до центра, чтобы добраться на работу. Я уже отказался от присутствия на семейном обеде в День благодарения. Когда я позвонил в дверь квартиры Ван Зейлов, я обнаружил, что Корнелиус закончил свой завтрак, но продолжал оставаться в столовой за последней чашкой кофе.
Он жестко взглянул на меня.
– Она не хочет, чтобы ее кто-либо беспокоил. Она очень огорчена.
– Представляю. Цель этого письма состоит в том, чтобы уменьшить ее огорчение. Ты хочешь прочитать его? Валяй. Я открою конверт.
– Боже мой, нет, конечно, я не хочу читать твою личную корреспонденцию! Что случилось между тобой и Вики, меня не касается!
– Тогда ты отправишь письмо.
– Ладно. – Он холодно посмотрел на конверт.
Я подсел к нему за стол.
– Я сожалею обо всех этих неприятностях, Корнелиус.
– Конечно, ты сожалеешь. Ты испортил мне весь День благодарения. Я рассчитывал, что Вики будет здесь. Алисия уехала, чтобы побыть с Эндрю и Лори, и я не знаю, когда она вернется.
– Я... уверен, она не будет долго отсутствовать.
– Нет, вероятно, нет, но все равно... Ты просто не знаешь, что здесь происходило. Мы еще раз поссорились с Себастьяном.
– Еще раз поссорились? Ради Бога, из-за чего?
– Ну, я... ты знаешь, я никогда не меняю важных решений, но...
– Ты предложил восстановить его на работе? – Я пытался не выглядеть потрясенным.
– Да, ну, понимаешь, Алисия была так огорчена, а... ну, ладно, я считал, что, может быть, я немного поторопился, и... ох, черт с ним, какое это имеет значение! Во всяком случае, Себастьян отверг эту идею, так что мы оказались отброшенными назад к самому началу.
– Себастьян отказался от твоего предложения восстановить его на работе? – На этот раз я не смог скрыть своего недоверия.
– Да, это так. «Я не отказываюсь ни от одного слова, которое я сказал, когда ты уволил меня, – сказал он. – Я не вернусь, пока ты не откажешься от должности и не сделаешь меня старшим партнером». Тогда я так обезумел, что стал угрожать ему, что он не получит другой работы на Уолл-стрит, а ты знаешь, что он ответил? «Побереги свою энергию, – сказал он. – Я бросаю банковское дело. С меня достаточно. Делай все, что тебе придет в голову, – сказал он, – и увидишь, есть ли мне до этого дело. Я собираюсь уехать в Европу. Это единственное цивилизованное место, где можно жить. Мне довольно грубости, мещанства и искусственного общества».
– Он сошел с ума! – я вспомнил, как сильно Себастьян любил Нью-Йорк. – Он не может так сделать!
– Как раз это я и сказал ему: «Ты не можешь так сделать! – сказал я. – Ты подумал о матери? Ты не можешь жить за тысячу миль от нее! Что она будет делать?» – «Это ее проблема, – ответил он, – и я надеюсь, ты с удовольствием ее решишь». И он вышел. Боже мой! Должен сказать тебе, это были ужасные сорок восемь часов!
– Мне очень жаль, очень жаль. Я знаю, может показаться, будто это все по моей вине...
– Верно. Но, может быть, у нас будет хоть немного спокойствия, когда ты отплывешь в Европу. Слава Богу, ты скоро уедешь, – сказал Корнелиус, кладя письмо Вики в карман, и вышел из комнаты, не говоря больше ни слова.
В пятницу я отправил свое имущество – частично на хранение, частично – в упаковку – и, оставив квартиру, снял номер в гостинице «Карлайл», чтобы провести остаток времени в Нью-Йорке. Однако, поскольку я провел свой уик-энд на работе, я мало был в гостинице, и к тому времени, когда закончил свои дела, к ночи на понедельник я был так измучен, что сомневался, как смогу собраться с силами, чтобы дотащиться до своего номера. Я почти уже выходил из офиса в последний раз, когда зазвонил красный телефон на моем столе.
По-видимому, Корнелиус также допоздна задержался на работе, возможно, чтобы оттянуть момент, когда он должен будет вернуться в свою пустую квартиру. Алисия все еще была в Калифорнии, а Вики еще не ответила на мое письмо. Я был почти уверен сейчас, что она его никогда не получит.
– Да? – ответил я резко в красную трубку.
– Ты еще остаешься?
– Я собираюсь уходить.
– Хорошо, я подвезу тебя в жилые кварталы.
Некоторое время мы сидели в «кадиллаке» молча, но где-то севернее Кэнел-стрит он спросил:
– Слышно что-нибудь от Вики?
– Нет.
– Ох. Я отправил письмо. Я полагаю, ты думаешь, что я не отправил его.
– Совершенно верно.
– Ну, ты ошибаешься.
– Ладно, ошибаюсь.
Мы проехали в жилые кварталы немного дальше.
– Сожалею, но я был на следующий день так сердит на тебя, – сказал Корнелиус. – В конце концов, я весело провел День благодарения. Я получил большое удовольствие от ребят. Я чертовски счастлив, что у меня пять внуков.
«Кадиллак» остановился у светофора. Я выглянул из окна, на пустырь, и из-за усталости этот пустырь не показался мне таким безобразным.
– Но, разумеется, они еще очень юные, – сказал Корнелиус. – Они великолепны, но я на самом деле не могу разговаривать с ними, ты знаешь, не могу... Я не знаю, как за это приняться. Я пытался учить Эрика и Пола играть в шахматы, но они, по-видимому, не хотели этому учиться. Ах, Скотт, как насчет быстрой шахматной партии сегодня вечером? Только одну последнюю партию перед тем, как ты уедешь.
Мне пришлось согласиться, чтобы не выглядеть враждебным.
– Хорошо, не будем играть, если ты слишком устал, – сказал он беспокойно. – Тогда пообедаем и выпьем кока-колы.
– Давай. – Я с трудом собрался с мыслями. – Спасибо.
Пока мы ждали, когда пожарятся бифштексы, Корнелиус открыл кока-колу.
– Что ты думаешь о событиях в Юго-Восточной Азии? – спросил он. – Мне интересно знать, прав ли Джонсон, продолжая политику Кеннеди. Война хороша для большого бизнеса. Вспомни Корею.
– Конечно.
– Надеюсь, Эндрю не отправят туда. Я сделал все возможное, чтобы предотвратить это, но теперь он говорит, что хочет туда ехать. Разумеется, для Алисии это будет последней каплей. Боже, это был ужасный год. Между прочим, слышал ли ты что-нибудь о расследовании этого убийства? Конечно, это все заговор коммунистов. Я говорил Сэму еще в сорок девятом году...
Я мысленно отключился, и пока Корнелиус продолжал говорить, я смотрел на безобразную мебель в комнате, абстрактные картины, неясно навевающие мысли о насилии, шкафы нечитанных книг, пустые украшения пустой жизни.
Мы ели бифштексы молча. Неожиданно Корнелиус велел принести полбутылки красного вина и выпил все до капли. Наконец он сказал:
– Я вижу, что ты очень устал. Мне жаль, я полагаю, что был эгоистичен, когда затащил тебя сюда пообедать. Но я не могу не думать о том, что завтра ты уедешь. Мне будет тебя не хватать.
– Это ты сам решил, Корнелиус. Не я.
– Решил? Кто это решил? Нет, не говори так, Скотт, мы расстаемся друзьями, правда?
– Конечно.
– Это хорошо. Пожалуйста, пойми, я на самом деле признателен тебе за то, что ты закрываешь собой эту брешь, – лондонский филиал, – и не думай, что я забыл, как выразить мою благодарность, когда придет время.
После небольшой паузы я сказал:
– Благодарю. Я надеюсь, что моя работа в Лондоне тебя не разочарует.
– Я уверен в тебе. Хорошо. Я рад, что мы снова понимаем друг друга.
Когда мы закончили обедать, он проводил меня в холл.
– Хорошо, вот что я думаю, – сказал он. – Теперь мы скажем друг другу «до свидания». – И он недоверчиво протянул мне руку.
Я посмотрел на руку. Затем взял ее, потряс и опустил.
– До свидания.
Он смотрел на меня. Его глаза блестели от слез. Я подумал, что вино сделало его непривычно сентиментальным, и мне показалось это выражение эмоций очень неприятным.
– Ты всегда будешь моим мальчиком, – сказал он, – что бы ни случилось. Запомни это.
Я думал о нем, убившем моего отца, и мне хотелось плюнуть ему в лицо, мне хотелось избить его до полусмерти, мне хотелось схватить его за горло и выдавливать из него жизнь очень медленно, так, чтобы он мог понять весь ужас медленного умирания. Но я не двигался. Я просто подумал про себя: «В конце концов я его уничтожу», но вслух я только сказал: – Я буду помнить.
Мы расстались, и я пошел в гостиницу «Карлайл».
Письма от Вики еще не было, и, хотя я звонил ее домоправительнице, ответа не было. Теперь я знал, что Вики решила порвать со мной, и думал, смогу ли я отложить отъезд, встретиться с ней по ее возвращении в город и вынудить ее изменить решение. Затем я решил, что откладывание моего вылета было бы опасным. Если я отложу вылет один раз, она уговорит меня отложить его еще раз. Мои нервы могли не выдержать. Я уже испытывал эмоциональные муки, из которых я не смог выбраться живым.
Ночь тянулась медленно. Я почувствовал, что Смерть очень близка. Я непрерывно думал о Вики, спрашивал себя, как я смогу выжить, если она настоит на разрыве наших отношений.
Жизнь внезапно превратилась в непрочную нить, которую можно было разорвать в любой момент, и пока я наблюдал, как рассветало над Ист-Ривер, я увидел смерть, подходившую ко мне по шахматной доске на берегу моря.
Итак, наконец моя фантазия слилась с действительностью и я претворяю в жизнь миф, который интриговал меня так долго. Когда я вошел в багажную секцию в здании Международного аэропорта имени Дж. Кеннеди, я оказался среди мрачного пейзажа, в котором Роланд совершил свой поиск, и, когда я увидел эту исковерканную пустыню из бетона и стали, я узнал ее – это была пустынная местность на подступах к Темной Башне.
Я остановился, поскольку это ощущение узнаваемости захлестнуло меня. Я знал, что где-то должен быть знак, указывающий путь к неизбежному моменту, когда я должен буду принять решение о моем будущем, и когда я повернулся вокруг, я увидел табло вылетов, на котором светящимися буквами было написано
ЛОНДОН
Мгновенно я представил зрительно самолет, который увезет меня в Англию. Я увидел его так же ясно, как Роланд видел свою Темную Башню, и внезапно я понял: время настало, это было то место, где я должен был сделать выбор, – или добиваться честолюбивой мечты, или отказаться от нее – это было то место, где Роланд вынужден был принять свою участь, поднеся волшебный рог к губам.
Кто-то окликнул меня по имени. Я оглянулся назад и увидел ее – она была здесь, одетая в белое платье в противоположность фигуре в черном капюшоне, созданной моей фантазией, и пальто из пестрой норки плотно облегало ее фигуру, защищая от холода смерти. И когда она бежала ко мне, пробиваясь через толпу, она протягивала руки и кричала: «Скотт, не уезжай!»
Затем голос высоко над нами произнес: «Британская трансокеанская компания объявляет вылет рейса 510 в Лондон...»
Она была в моих объятиях. На минуту все остальное отошло на задний план, и тогда я ясно понял, что должен сделать.
– Ох, Скотт, пожалуйста, ты не должен уезжать, не должен! Разве ты не понимаешь, что происходит? Разве не понимаешь?
– ... просим всех пассажиров, имеющих посадочные талоны, подойти к...
– Я бы оставила все, я бы поехала с тобой в Лондон, но это будет все равно бессмысленно, потому что главная проблема, которая тебя беспокоит, остается нерешенной, и пока она существует, в твоей жизни никогда не будет достаточно места для меня...
– ...«Эр Франс» объявляет вылет рейсов в Париж, Рим, Бейрут.
– Прости себя, прости моего отца, прекрати это, пойдем отсюда, останемся, переживем – я помогу тебе, клянусь, останься со мной, и я знаю, мы сможем преодолеть это вместе, я знаю, мы сможем, я знаю это...
Я это тоже знал. Здоровая, разумная, рациональная часть моего мозга знала это. Та часть, которая любила Вики, знала это. Я посмотрел на паспорт, который держал в руке, посмотрел на посадочный талон между пальцами, который собирался разорвать на две части, но затем снова вмешалось прошлое и парализовало меня, а пальцы мои перестали двигаться.
Волшебный рог был у моих губ, но фанфары жизни не звучали, и поскольку я тщетно боролся хоть за один вздох, который сделал бы меня свободным, я увидел, как ко мне приближается судьба, но не та, которую я хотел, а та, которой я не мог избежать; она охватила мою жизнь и потащила меня к Темной Башне.
– Я не могу остаться, – прошептал я, – я хочу, но не могу, не могу, не могу, не могу.
Она отшатнулась от меня.
– Тогда я не могу ничего больше сделать. Я не могу тебе помочь. Я не могу оказать на тебя влияние. И я никогда больше не увижу тебя.
Мы не сказали больше ничего. Она смотрела на меня без слов, слишком потрясенная, чтобы обнаружить глубокие чувства, слишком изнуренная, чтобы попытаться преодолеть бесполезность рациональных аргументов, и, наконец, спотыкаясь, пошла к выходу.
– В последний раз приглашаем пассажиров на рейс 510 Британской трансокеанской авиатранспортной компании в Лондон...
Я прошел через большой холл, прошел к самому дальнему выходу из этой пустыни из бетона и стали, прошел с Роландом и, как Роланд, к самому концу этого мира, который стал моим, пошел к Темной Башне и вошел внутрь.
– Первый класс, сэр? Сюда, пожалуйста. Место около окна... Разрешите мне взять ваше пальто?
Я сел и ждал, и через некоторое время кто-то снова начал со мной говорить.
– Не хотите ли выпить, сэр, пока мы не взлетели? – спросила хорошенькая стюардесса, стоявшая около меня.
Я посмотрел на нее и страстно захотел умереть. Боль, которую причинила мне жизнь, была сильнее, чем я мог вынести.
– Да, – сказал я. – Я хочу выпить. Принесите мне двойной мартини со льдом.
ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
ВИКИ
1963 – 1967
ГЛАВА ПЕРВАЯ
– Доброе утро, – произнес отчужденный голос. – Офис мистера Ван Зейла. Могу я вам чем-нибудь помочь?
– Это миссис Фоксуорс, – ответила я, – соедините меня с ним.
Последовала обескураживающая тишина; Даже особа легкого поведения должна знать, как следует обращаться к столь ответственному секретарю.
– Извините миссис Фоксуорс, но мистер Ван Зейл на совещании.
– Вызовите его, пожалуйста.
– Но...
– Вызовите!
Она онемела. Затем все замерло. Закурив другую сигарету, я нашла еще один десятицентовик на случай, если понадобится вторая монета, но тут раздался взволнованный голос моего отца.
– Вики? Дорогая, что случилось? Откуда ты звонишь? Ты до сих пор в Бостоне в «Ритц Карлтон»?
– Я в аэропорту Кеннеди.
– Но что случилось? Самолет Скотта разбился? Он...
– Скотт на пути в Лондон, – сказала я, – и полагаю, настало время разобраться в той путанице, в которую ты превратил мою и его жизнь. Пожалуйста, приезжай сейчас же. Я буду ждать тебя в зале прилетов.
– Но дорогая, милая моя, разумеется, я понимаю, ты, должно быть, очень огорчена. Конечно же, я приеду, как только смогу, но у меня идет важное совещание.
– Перенеси совещание. Мы говорим о моей жизни. Ты приедешь сейчас же – или я улечу в Лондон ближайшим рейсом.
Три четверти часа спустя «кадиллак» моего отца остановился у тротуара, и он появился в сопровождении двух помощников, телохранителя и шофера, помогавшего ему выйти из машины. Я ждала, небрежно держа в руках норковое манто. После разговора с ним я выпила чашечку кофе, и привела себя в порядок, чтобы скрыть следы слез. Один из помощников подошел ко мне.
– Может быть, пройдем в зал для особо важных персон, миссис Фоксуорс?
– Совершенно ни к чему, мы посидим в баре.
– Его астма...
– О, оставьте разговоры о его астме. Пошли, отец, я куплю тебе бренди, и тебе станет лучше.
Отец посмотрел на меня с бешенством и что-то засвистел астматическим шепотом, но я прервала его.
– Пожалуйста, подождите оба в машине, – сказала я помощникам, а телохранителю добавила: – Ты можешь пойти с нами, но будешь сидеть в другом конце.
Трое мужчин смотрели на меня так, словно у меня выросли рога и хвост. Они взглянули на отца. Он с болезненной гримасой кивнул головой. Он начал седеть, а дыхание его было неприятно громким.
– Пойдем, отец, – сказала я, взяв его под руку, – сюда.
Мы прошли в бар, и перед тем, как взять мартини и двойной бренди, я посадила его в угол. Телохранитель со стаканом пива удалился за дальний столик. Мы остались одни.
– Я не буду пить, – прошептал отец, – но все-таки отпил немного, потом отхлебнул еще и, сдерживая глухой кашель, прочистил горло и, постукивая пальцами по столу, наконец-то подобрал нужные слова и, взглянув мне в глаза, мягко сказал:
– Мне жаль, что ты так огорчилась из-за Скотта. Конечно же я не одобряю эти истерические звонки, срыв совещания и гонку в аэропорт, но я понимаю, что женщины часто нервно реагируют на сложности в любви. Я готов оказать тебе денежную поддержку. Сейчас для тебя важно успокоиться, хорошенько все взвесить и вести себя разумно. Наверное, ты думаешь, что я послал Скотта в Лондон, чтобы прервать ваши с ним отношения, но это не так. Я исходил только из деловых соображений. С некоторых пор я не вмешиваюсь в твою личную жизнь. Я прекрасно понимаю, что ты взрослая женщина и имеешь право жить так, как тебе хочется.
Он остановился и посмотрел прямо на меня. Его глаза были чисты, взгляд искренен. Мне стало тошно. Я спросила:
– Ты хочешь сказать что-нибудь еще?
– Дорогая...
– Я тебе не дорогая, – закричала я. – Ты хочешь сказать, что разрушив жизнь Скотта, доведя его до состояния, когда действовать рационально он не мог, ты хочешь подобно Понтию Пилату умыть руки и благочестиво сказать «Я ни в чем не виновен, все это не имеет ко мне ровно никакого отношения».
– Я не понимаю, о чем ты говоришь.
– Ах, ты не понимаешь, что мы все страдаем из-за того, что ты сделал.
– Но я ничего плохого не делал. Я всегда желал вам со Скоттом добра.
– Тогда зачем ты убедил Скотта возненавидеть своего любящего отца?
– Но...
– Ты собираешься это отрицать?
– Ты не понимаешь, все было совсем не так.
– Но в действительности все было так, папа. Этого не должно было произойти, но это произошло.
– Я поступил правильно. Стив не стоил Скотта, его лишили родительских прав.
– Я не верю этому. Этому хотел верить ты, но...
– Стива это не беспокоило. Да и почему же это должно было его беспокоить? Он плодил детей повсюду, для него одним сыном больше, одним меньше! В любом случае о Скотте следовало позаботиться. Я верю, что это правда. Я думаю, Бог хотел этого...
– Ты и твой Бог, – закричала она. – Не говори мне о своих взглядах на Бога и на мораль. Ты совершил отвратительный эгоистичный поступок, и пришло время, когда кто-то должен сказать тебе об этом. Неужели ты не понимаешь, что ты наделал? Ты изуродовал душу Скотта так, что он стал не способен жить нормально! Ты искалечил его!
– Чисто женская чепуха. Пожалуйста, возьми себя в руки и прекрати эту истерику. Скотт чрезвычайно удачлив.
– Удача! Ты называешь это удачей?
– Конечно.
– Да, но какой ценой.
– Послушай, Вики...
– Ты разрушил его, отец. Это правда. Это правда, которой ты не хочешь смотреть в глаза, но от этого она не перестает быть правдой. Ты испортил ему жизнь.
– Как я мог испортить ему жизнь? – закричал отец, – все, что я хотел...
– Не повторяй небылицу о том, что ты хотел ему добра, ты всегда хотел добра только себе. Но скажи мне, если ты хотел иметь сына, то почему же ты не завел своего собственного. Почему же ты из года в год продолжал жить с этой бессердечной сукой-женой, которая не сделала тебя счастливым?
Мой отец замер. Он ничего не пытался объяснить, но на лице было такое страдание и отчаяние, что я с ужасом отпрянула.
– Ах, Вики, – сказал он, – если бы ты знала, если бы ты только знала...
Но ведь я знала, я видела все, начиная со дня свадьбы, как будто это происходило со мной.
Весь мой гнев исчез и осталась только любовь.
– Тебе этого не понять, – сказал он, – я чувствовал себя таким виноватым, таким бесполезным, таким неудачником. Я был плохим супругом в хорошем браке. Я видел, как все рушится у меня на глазах, и знал, что в этом только моя вина. Ты не знаешь, что это такое, тебе этого не понять...
– Мне этого не понять? Папа, неужели ты даже не подозреваешь, что мне пришлось пережить за время двух моих замужеств?
Мы пристально посмотрела друг на друга. Мы смотрели так довольно долго. Потом он промолвил, заикаясь:
– Тогда ты понимаешь, что происходило в действительности.
– Ты хочешь сказать, чем больше неудач постигло тебя, тем важнее было иметь в своей жизни людей, лучше даже детей, которые любили бы тебя и продолжали думать о тебе, как о герое?
– Да.
– Поэтому ты остановился на полпути, когда хотел оторвать Скотта от Стива?
– Да.
– Ты знал, что это неправильно, но ничего не мог с собой поделать?
– Да.
– Ты думал, что раз ты был лучшим отцом для Скотта, все образуется и никто не будет обижен.
– Да, именно так. Я сделал все, чтобы это было так, и я не понимаю, что произошло... Я старался изо всех сил.
Я допила мартини и встала.
– Куда ты идешь? – испуганно спросил отец.
– Еще налить.
Когда я вернулась, он сидел тихо. Тонкая, немного сутулая фигура в черном пальто, совсем не монстр, которых сам всегда открыто презирал, скорее неудачник, ощущавший себя жалким, несчастным и сбитым с толку. Я не осуждала и не презирала его, я сама была неудачницей, даже со Скоттом у меня ничего не получилось. Я оказалась не в состоянии не только удержать, но и достаточно любить его. Мои глаза наполнились слезами, но я вспомнила слова Себастьяна: «Будь злой, рассердись», и я сказала себе «Нет, не я оставила Скотта, это сделал он».
Я посмотрела на отца и удивилась тому, как много он знает.
– Как же ты хорошо знаешь Скотта, папа, – воскликнула я внезапно.
– Слишком хорошо, – ответил он.
– Ты уверен? – спросила я, глотнув мартини. – Я не могу понять одного, почему ты позволил ему манипулировать собой так долго?
– Он мной не манипулировал.
– Но...
– Ты, также как и все, неправильно все поняла. Не Скотт манипулировал мной, а я им. На протяжении всего времени я обманывал всех, даже самого Скотта.
Я была поражена и уставилась на него.
– О чем ты говоришь?
– Ты до сих пор не можешь понять, что произошло?
– Мы либо говорим о разных вещах, либо не понимаем друг друга.
– Я в этом сомневаюсь, но давай посмотрим на ситуацию глазами Скотта, чтобы ничего не пропустить. Ведь Скотт думал, что, если он поступит работать в банк, станет работать как раб и сделается мне совершенно необходимым, что он и сделал, то он в конце концов будет держать банк в своих руках. У него была великолепная теория, которую он внушал мне во время наших бесчисленных ночных шахматных партий, так что при некоторых обстоятельствах я был вынужден передать банк ему в руки из чувства вины; мне полагалось сделать широкий жест, когда придет время уходить на отдых... Почему ты так смотришь на меня, ты не согласна?
Я только и могла сказать:
– Итак, ты знал, ты все знал.
– Конечно! Своими намеками Скотт дал мне это понять. Какие глупые мысли иногда приходят этим интеллектуалам, когда они начинают вовсю работать мозгами. У них слабость к высоким теориям, которые существуют только в их воображении. И конечно же Скотт любил такого рода вещи – мистику, аллегорию и прочий средневековый хлам, всякие там фокусы. Я никогда не считал себя слишком большим провидцем, но если он надвинул на глаза средневековый колпак, то как я мог остановить его?
Меня оставляли силы. Я просто сказала:
– Продолжай.
– Я не хочу сказать, что не чувствую своей вины за прошлое. Это было бы неправдой. У нас со Стивом случались очень грязные передряги, и я не вышел бы победителем, если бы был твердолобым рыцарем. Но есть два момента, о которых не стоит забывать, прежде чем называть меня злодеем, или прежде чем я воздвигну крест для своего распятия из-за угрызений совести. Во-первых, если бы я не перерезал Стиву глотку, он бы это сделал со мной. И во-вторых, поскольку Пол дал ясно понять, что я стану его преемником, у меня было больше прав на банк, нежели у Стива Салливена. Я не понимаю, почему, но эти два момента всегда забываются. Они очень важны. Они объясняют, почему, хотя прошлое и вызывает у меня ощущение вины, я не могу заставить себя сожалеть о том, что я сделал. Я не виноват в том, что случившийся со мной нервный срыв мог уничтожить дело всей моей жизни. Ты слушаешь? Теперь ты можешь посмотреть на эту ситуацию моими глазами, а не глазами Скотта?
Я ничего не могла сказать, но я кивнула головой.
– Хорошо, – сказал отец, – теперь мы подошли к сути проблемы, которая состоит в том, что я никогда не передал бы банк человеку, в котором не уверен абсолютно. Я никогда не был уверен в Скотте. Но мне не нужны никакие иррациональные мотивации, которые Скотт пытался внушить мне.
– Ты имеешь в виду, что хотел... ты всегда хотел...
– Да, – сказал отец, – всегда. Я всегда хотел передать банк Скотту.
Я уставилась на него. Во рту у меня пересохло.
– Папа, ты никогда, никогда не должен позволить ему узнать об этом. Ты никогда не должен говорить ему, что все эти годы он посвятил себя тому, что давал врагу своего отца то, что тот больше всего хотел. Если он узнает, что все его старания не более чем иллюзия, это разрушит его.
– Ты так думаешь? Я удивлен. Скотт очень крепкий, я всегда удивлялся, насколько он крепкий. Ты теперь, это понимаешь. Мною двигало не чувство вины, ничего похожего. Я хотел Скотту передать банк, потому что...
– Потому что он был как бы младшим братом, которого у тебя никогда не было, и сыном, которого ты всегда хотел, и ты думал, что он всецело принадлежит тебе. Ты рассматривал его связь со Стивом как биологическую случайность.
– Совершенно верно, – сказал отец. – Я хотел передать банк Скотту, потому что любил его. Странно, но это так просто звучит, когда скажешь вслух. Раньше я никогда не мог произнести это вслух. Я с трудом мог признаться себе в этом, поскольку боялся, что могу выдать свои чувства.
– Ты имеешь в виду, что тебе приходилось скрывать правду.
– Да, ведь я собирался получить то, что хотел, я не мог позволить правде выйти наружу. Ты же видишь, в какой трудной ситуации я оказался. Во-первых, мне приходилось думать об Алисии, которой очень хотелось, чтобы я сделал наследником Себастьяна. Я не мог позволить ей узнать, что хотел обойти Себастьяна и что меня мало заботят ее сыновья. Однако Алисия была не главной причиной. Основной проблемой, как я видел с самого начала, был сам Скотт.
– Мне кажется, – тихо сказала я, – ты боялся что он как бы ускользнет от тебя, если узнает, что все его амбиции привели к тому, что ты добился того, чего так хотел.
– Нет, ты заходишь слишком далеко и слишком спешишь. Ты не учитываешь того, что годами я не отдавал себе отчета во враждебном отношении Скотта ко мне. Мы были очень близки до войны, а после, когда он вернулся домой, он не дал мне почувствовать, что его отношение ко мне изменилось. Нет, проблема состояла не в том, что он прекратит поддерживать со мной отношения, если узнает правду, а в том, что если бы он узнал, что получит банк довольно просто, он бы потерял всякий интерес к этому делу и занялся еще чем-нибудь, чтобы доказать, что он лучше, мудрее, умнее своего отца.
– Думаю, я понимаю. Ты говоришь, Скотту нужна борьба. Ему необходимо подстегивать себя, ставя трудно осуществимые задачи.
– Ну, я не психолог и не анализировал его характер так глубоко, но инстинкт подсказывает мне, что ему хотелось верить, ему необходимо было верить, что мы вовлечены в некую мифическую битву. И если мне надо получить то, что я хочу, я должен играть один на один. Я должен был позволить Скотту перепрыгнуть через его воображаемые барьеры: Да и почему нет? Я не знал тогда, что они такие зловещие. Они хорошо сочетались с моей теорией о том, что он очень переживает за своего отца, и это был его путь познания себя. Позволь мне повторить, что он не проявил ко мне ни признака враждебности. Ему удавалось обманывать меня, так же как и мне удавалось обманывать его.
– Когда ты разгадал его?
– С пятьдесят пятого года. До того времени все было хорошо, хотя, оглядываясь сейчас назад, я с трудом представляю, как мне удалось убедить себя, что Скотт не может быть моим преемником. Было две причины, из-за которых все пошло кувырком. Во-первых, я взял Скотта в свою фирму. Эмили и многие другие считали, что с моей стороны это было благородством, но все это чепуха, я бы никогда не нанял Скотта, если бы не хотел этого. Во-вторых, я не увольнял его. Его хотел уволить Сэм. Да и многие другие хотели убрать его со своего пути, но я помогал ему, старался оградить от недоброжелателей, пока наконец не понял, что сам себе рою яму.
Отец замолчал. Сейчас он дышал ровнее, но лицо его оставалось бледным и осунувшимся. Он глотнул еще бренди. Вокруг нас шумел аэропорт, взад и вперед сновали пассажиры, слышался гул отдаленных разговоров, который сливался с объявлениями по громкоговорителю. Я спросила:
