Текст книги "Грехи отцов. Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
– Когда ты на меня так смотришь, я готов поверить чему угодно! – сказал он с доброй улыбкой, которая заставила меня почти лишиться сознания от счастья и облегчения, и в следующий момент он уже нежно целовал меня в губы.
ГЛАВА ПЯТАЯ
«Дорогая Вики! Моя мать сказала, что скоро ты приедешь в Лондон. Будет ли у тебя возможность и желание заехать в Кембридж? Он расположен менее чем в двух часах езды поездом от Лондона, так что вся поездка займет у тебя не более дня. Я покажу тебе окрестности, угощу ленчем. Обещаю не делать ничего плохого – не похищать тебя, не пытаться изнасиловать или еще чего-нибудь в этом духе. Мы сможем поговорить об Элиоте, Элвисе и Вечности.
С любовью. Себастьян.
P. S. Впрочем, я знаю, ты будешь со Скоттом».
«Вики, дорогая, Нейл только что звонил мне по трансатлантической линии (Боже, с какой легкостью эти банкиры бросают деньги на ветер!) и сказал, что ты собираешься в Лондон этим летом. Я подумал, что непременно приглашу тебя пообедать – отметим твою помолвку. Немедленно извести меня, когда приедешь, чтобы договориться об этом.
Я живу в Лондоне уже больше года, и мне трудно передать словами, насколько он прекрасен по сравнению с помойкой в устье Гудзона. Рискуя выглядеть ужасным старым занудой, от которого все стараются поскорее отделаться, скажу все-таки, что Нью-Йорк уже не тот, что прежде.
Что же касается Лондона, то я так очарован этим замечательным цивилизованным городом, что даже подумываю о продаже своего дома в Гринвич-Виллидж, но мне невыносимо трудно расстаться с кухней. Чарлз считает меня сумасшедшим, но как все англичане, он слишком вежлив, чтобы сказать об этом прямо.
Я знаю, ты не виделась с Чарлзом той ночью, когда я без приглашения плюхнулся за ваш столик в ресторане «Времена года» и рассерженный Скотт сказал что-то ехидное о гомосексуалистах. А позже ты с ним встречалась? Я прихожу в ужас, когда вспоминаю, что в следующем году мне стукнет шестьдесят. Ну ладно, дорогая, хватит пустой болтовни – приезжай в Лондон, и ты почувствуешь себя заново родившейся в этой атмосфере созидания, которой охвачена вся страна. Жду – не дождусь тебя.
Кевин.
P. S. Это замечательно – снова писать романы, оставив Бродвей Нейлу Симону!
P. P. S. И разумеется, тащи на обед Скотта. Я не злопамятен».
«Дорогая Вики! Это письмо будет для тебя неожиданностью, ведь мы никогда не были близкими подругами, но, пожалуйста, отнесись к нему, как к предложению дружбы. Я пишу, чтобы выразить самые лучшие пожелания по случаю твоей помолвки. Надеюсь, вы со Скоттом будете счастливы. Несмотря на то, что Скотт – мой сводный брат, я знаю его довольно плохо. Во-первых, он намного старше меня; во-вторых, я едва встречалась с ним, когда была ребенком; в-третьих, он из тех, кого вообще трудно понять. Даже теперь, после трех лет, проведенных им в Лондоне, и его частых визитов в Мэллингем, он для меня загадка. Однако я уверена, что он достойный человек, искренне желающий найти спутницу жизни. Ты молодец, что заставила его бросить, наконец, холостяцкую жизнь. И тебе тоже посчастливилось, я всегда считала, что Скотт – в высшей степени привлекательный мужчина.
Твоя Элфрида.
P. S. Эдред и Джордж тоже напишут тебе, но, наберись терпения, они ненадежные корреспонденты».
«Дорогой Себастьян! Спасибо за письмо и приглашение. Позвоню из Лондона.
С любовью. Вики.
P. S. Элфрида Салливен определенно не лесбиянка».
– Мам!
– Я выхожу замуж!
– Опять?! А не старовата ли ты для этого?
– Ну, Пол, конечно, нет! Не будь таким грубым! Ты удивишься, но человек, за которого я решила выйти замуж, – Скотт.
– Какой Скотт?
– Скотт Салливен. А что такое?
– Он мне не нравится, – пробурчал Бенджамин. – Он никогда мне ничего не дарил. Мам, а почему ты не вышла снова за дядю Себастьяна? Он всегда делал мне подарки!
– Мы совершенно не интересны Скотту, – сказал Эрик, приехавший домой из Чоата на уик-энд.
– Мам, я не хочу показаться бестактным, но уверена ли ты, что поступаешь правильно?
– Ну, почему ты всегда выходишь замуж за мужчин, которых ты знаешь много лет? Хоть бы раз для разнообразия вышла замуж за незнакомца.
– Интересный вопрос, Саманта. Отвечу. Нет ничего плохого в том, что я всегда выхожу замуж за мужчин, которых давно знаю. Только эти мужчины способны разглядеть во мне личность, не обращать внимания на то, как я выгляжу, и не гоняться за моим кошельком. Когда ты станешь постарше, поймешь...
– Когда свадьба?
– На следующее Рождество. Но я решила лето провести в Лондоне, так что...
– Ты собираешься жить с ним? – лукаво спросила Саманта.
– Ведь это аморально, не так ли? – сказал Пол. – Если ты собираешься провести лето, занимаясь сексом и посасывая мартини, то почему бы мне не заняться курением опиума?
– Секс и мартини не противозаконны, а курение опиума противозаконно.
– Но это дурацкий закон!
– Таково большинство законов. Спроси кого хочешь. Дело не в этом, а в том, что мы обязаны подчиняться закону, иначе наступит хаос. Если же закон тебе не нравится, то делай что-нибудь, чтобы изменить его, а не хнычь. Послушайте, дети...
– Мам, значит ты одобряешь секс до брака?
– Любой секс, после замужества или до него, требует любви, уважения к себе, бережного и заботливого отношения. Это не какое-то дешевое удовольствие вроде мороженого. Теперь...
– Но, мам...
– ХВАТИТ! Хватит вам всем на меня набрасываться! Теперь послушайте меня! Итак, я собиралась сказать вам, что...
– А что такое секс до брака? – спросил маленький Бенджамин.
– Мамочка, я не понимаю, почему ты должна ехать в Лондон, – сказала Кристина, начиная плакать.
– О, МАМ! – заорал Бенджамин, стараясь, как обычно, рыдать громче Кристины.
– Кристина, дорогая, именно это я и пыталась все время объяснить вам, но вы же не даете мне слова сказать. – Успокойся, Бенджамин! Так-то лучше. Так вот. Мы со Скоттом до свадьбы должны обсудить множество дел. Кроме того, мы должны побыть вместе, чтобы привыкнуть друг к другу, это не так просто, как вы думаете...
– Так ты собираешься с ним жить! – сказала Саманта с интересом. – Это смело с твоей стороны, мама. Представляю, как мечтает об этом Скотт!
– Ты спятила! – сказал ей Пол с отвращением. – Ты сексуальная маньячка. Это неприлично!
– Ты так бесишься, потому что завидуешь высокому, темноволосому, солидному мужчине, до которого тебе далеко.
– Ничего подобного! – возмутился Пол. – Скотт – просто безнадежный старик. Держу пари, он никогда и не слыхивал о «Роллинг-Стоунз».
– Счастливчик Скотт, – произнес Эрик, вставая на ноги, чтобы убежать.
– Мамочка, мамочка, ну как же мы будем жить без тебя все лето? А вдруг мы умрем? – сказал Бенджамин и, ухватившись за эту мысль, добавил. – Вот тогда ты пожалеешь!
– Не обращай внимания, мама, – сказал Эрик. – Маленький негодник тотчас же забудет о тебе, как только окажется в Бар-Харборе. Дед его так балует, что ему некогда даже будет вспомнить, как тебя зовут.
– Ты большой дурак, – заявил Бенджамин.
– Мам, а как ты собираешься предохраняться?
– Саманта, это не твое дело, но все-таки я скажу тебе: мне скоро тридцать семь лет, и я стараюсь жить по определенным правилам, которые считаю важными и необходимыми для уважающей себя женщины. Мне не всегда это удается, я не святая, но я стараюсь. Ни ты, ни кто другой не имеют права устраивать мне перекрестный допрос по поводу моей личной жизни. И если я живу со Скоттом и предохраняюсь при этом, то делаю это не ради дешевых удовольствий, а для того, чтобы распорядиться жизнью разумно и быть счастливой в замужестве или нет. Ну что, еще будут вопросы, или я уже могу позвонить Скотту и сказать, когда ему прийти к нам сегодня вечером обедать? Я хочу, чтобы он повидал всех вас, так как завтра он уезжает в Лондон.
– Мам, еще только один вопрос о сексе до брака...
– О, Господи, – сказал Эрик. – Впервые в жизни я согласен с Полом. Ну, есть ли что-нибудь на свете более занудливое, чем двенадцатилетняя девчонка в полном расцвете половой зрелости?
– Ну конечно! – ответила Саманта. – Чего можно ожидать от семнадцатилетнего парня, у которого никогда не было девушки, да он и не хочет, чтоб она была, а все свободное время тратит на беседы с пучком травы! Ты к какому типу уродов принадлежишь, а?
– А что такое половая зрелость? – спросил Бенджамин.
– Мамочка, – сказала Кристина, – а сколько раз в день ты будешь нам звонить из Англии?
– Ну, дорогая, разумеется, я буду звонить как можно чаще.
– Я собираюсь полить мои растения.
– По-моему, он занимается с хризантемами любовью, – сказала Саманта Полу. – Понятно? По Фрейду. «Ма» – окончание слова хризантема» и «ма» по-английски то же, что «мам»...
– У тебя что, крыша поехала? С чего бы это Эрику хотеть заниматься любовью с матерью?
– Мамочка, ты обещаешь звонить нам каждый-каждый день?
– Мам, что такое половая зрелость?
– Ну как, поладил Скотт с детьми? – спросил меня отец после того, как Скотт улетел обратно в Лондон.
– Мне кажется, все было хорошо, особенно с Самантой и Кристиной. Возможно, сыграл свою роль его опыт общения с Рози и Лори, когда они были маленькими. Он очень старался понравиться и мальчикам, но Эрик до сих пор так застенчив, а Пол и слова не вымолвит кому-нибудь, кто старше двадцати пяти. Бенджамин был, как обычно, несносен. Он ревновал Скотта к девочкам, с которыми тот был особенно внимателен.
– С Бенджамином всегда мог справляться только Себастьян.
Я промолчала.
– Ты повидаешь Себастьяна в Англии?
– Возможно.
Снова пауза.
– Забавные вещи все-таки случаются, – прервал молчание отец, – никогда не думал, что наступит время, когда я буду задавать тебе подобные вопросы и почти скучать по Себастьяну.
Я снова не ответила. Я была слишком поглощена подсчетом дней, оставшихся до моего отлета из Нью-Йорка, и предвкушением встречи со Скоттом в Лондоне.
Скотт жил в доме на границе между Найтсбриджем и Белгрейвией. Дом был белый, трехэтажный, с цокольным этажом, где размещались шофер и охрана. Столовая и библиотека располагались на первом этаже сбоку от холла, а на втором была прекрасная жилая комната. В ней Скотт устраивал приемы, вечеринки, что при его положении старшего партнера в Лондоне было совершенно необходимо. В Нью-Йорке он жил затворником, с клиентами встречался только в ресторанах, но в Нью-Йорке он был в положении подчиненного моего отца, который, естественно, считал своей обязанностью принимать клиентов дома.
Я спрашивала себя, насколько Скотту удалось приспособиться к своему новому положению, столь, казалось бы, неподходящему для него. Я знала, что он нуждается в уединении для поддержания душевного равновесия, так часто подрываемого его новым положением, но теперь возможности уединения были сильно сужены, и мне оставалось только гадать, не слишком ли много он пьет, стараясь преодолеть скуку и отвращение. Хотя я и старалась не думать о худшем, но все-таки была встревожена, когда он заказал двойную порцию водки в башне Бикмана.
Скотта нисколько не интересовало благоустройство его жилья, он был совершенно безразличен к картинам и антиквариату. Дом был для него не более чем крыша над головой. Он был самым неприхотливым человеком из всех, кого я встречала в своей жизни, и его дом, обставленный дизайнером и пугающе безличный, отражал его равнодушие к окружающей обстановке. В отличие от Сэма с его болезненной чувствительностью по отношению к своей национальности, в отличие от моего отца, которым овладевала жуткая ксенофобия за пределами Соединенных Штатов, Скотт просто принимал окружающую среду, приспосабливался к ней и стойко переносил превратности судьбы. Несомненно, ведя себя так, он менее, чем большинство людей, зависел от общества, в котором жил, но эта странная способность легко приноравливаться к новой обстановке без сколько-нибудь глубокой связи с ней не только озадачивала меня, но и казалась неестественной.
Для меня очень важно понятие дома и всего, что с ним связано. «Я житель Нью-Йорка», – говорю я, имея при этом в виду: Нью-Йорк – мой дом, место, где я могу расслабиться и испытать тайное наслаждение от принадлежности к определенной культуре, определенному обществу", определенному образу жизни. Я могу приспосабливаться к жизни в других странах на какое-то время и даже наслаждаться этой жизнью, но, как бы долго я ни находилась вдали от Нью-Йорка, он остается моим домом. А для бродяги Скотта дом находится внутри него, дом – это его душевное состояние. Он без колебаний скажет: «Я – житель Нью-Йорка» – но у него нет и малейшей доли тех чувств, которые настоящий житель Нью-Йорка испытывает к своему городу. Нью-Йорк для Скотта – лишь фон его жизни, место, где он должен жить и работать, и теперь, когда он в Лондоне, для него ничего не изменилось, кроме декораций. Картины, возникающие в его воображении, реальней для него, чем место, город, в котором он живет.
Я потратила много времени, пытаясь найти правильную линию поведения с человеком, который не только был одинок, но видел мир в чужом мне свете. На следующее утро после моего прибытия в Лондон, когда мы пили кофе в саду, я осторожно сказала:
– Скотт, не чувствуй себя так, будто ты должен все время быть со мной и развлекать меня. Я знаю, ты много работаешь, тебе нужно какое-то время для самого себя, и я не хочу, чтобы ты менял свои привычки. Я же со своей стороны стараюсь убедить себя, что моя жизнь не должна сводиться к ожиданию телефонного звонка, когда ты задерживаешься на работе. Поэтому я решила построить, пусть маленькую, но собственную жизнь и собираюсь записаться на курсы.
– Курсы?
– Да, поскольку сейчас со мной нет детей, жужжащих как пчелиный рой, я решила, что смогу заняться какой-нибудь умственной деятельностью. Я всегда свысока смотрела на эти летние курсы, но это, вероятно, оттого, что мне не хватало ни времени, ни сил, чтобы посещать их. Сейчас же у меня есть и то, и другое, так что я решила попытаться. Самое время выяснить, насколько протухли мои мозги от мартини.
– Хорошо, – сказал Скотт.
Я подождала, но он больше ничего не сказал. Я гадала, не расстроен ли он, не принадлежит ли он к тому типу мужчин, которые не допускают активности жен за пределами дома, но он казался спокойным и невозмутимым. И тут мне пришла в голову разгадка его поведения: он остался равнодушен. Ему наплевать, чем я занимаюсь, важно только, чтобы я была рядом, когда нужна ему.
Напоминая себе, что он не привык делить с кем-нибудь свою жизнь, я старалась подавить обиду.
– Однако ты мог бы проявить и побольше интереса, – сказала я с улыбкой. – Ведь я интересуюсь твоей работой, почему же ты не должен интересоваться моими делами?
– О, я никогда не говорю о своей работе, – ответил Скотт. – Как только я ухожу из офиса, я забываю о ней. И когда я прихожу домой поздно ночью, мне совершенно не хочется рассказывать, чем я занимался весь день.
Я была так огорчена, что поначалу не знала, что ответить. Ни Сэм, ни Себастьян не посвящали меня в детали банковских операций; всем этим они занимались с моим отцом. Со мной же они делились другого рода информацией о мире, в котором они проводили столь значительную часть своей, жизни. Себастьян сыпал забавными анекдотами о светской стороне жизни офиса. Сэм постоянно говорил о том, какие важные персоны пользуются его советами. Иногда мне было интересно, иногда я умирала со скуки, но всегда было ясно, что они пытались как-то поделиться со мной той огромной частью своей жизни, из которой я была исключена. Мысль о том, что у Скотта есть жизнь, в которую мне нет доступа, поразила меня так, как если бы в одно прекрасное утро я отдернула занавески на окне и обнаружила, что оно заложено кирпичом.
– Возможно, я знаю о банковских делах больше, чем ты думаешь, – нерешительно проговорила я. – И я с интересом слежу за фондовым рынком.
– Великолепно, – ответил Скотт. – Разговоры такого рода будут полезны во время этих проклятых приемов, которые мне приходится устраивать. Надеюсь, ты не будешь на них слишком скучать.
Не оставалось ничего другого, как прекратить разговор на эту тему. Глотнув кофе, я огляделась рассеянно по сторонам, пытаясь найти другую тему для беседы. В саду было прохладно, не более шестидесяти градусов6, но отсутствие влажности делало атмосферу такой приятной, что я как бы и не расставалась с жарой Нью-Йорка. По летнему небу плыли громадные белые облака, крохотные английские малиновки пели, порхая по старой кирпичной стене, а за нашим белым столиком, сваренным из стальных прутьев, пылали маленькие алые розы. Было воскресное утро.
– Я никогда особенно не мечтала жить в Лондоне, – сказала я наконец, – но я не могу не видеть привлекательность спокойного, размеренного образа английской жизни. Кевин определенно выглядит вполне счастливым здесь... Кстати, Кевин приглашает нас на обед. Пойдем?
Скотт пожал плечами.
– Если он может сделать усилие над собой, чтобы пригласить меня, я полагаю, что смогу пересилить себя и поехать.
Это не звучало вдохновляюще.
– Может быть, мне позвонить ему и предложить ленч на двоих: он и я?
– Да, так было бы лучше.
Я решила, что упоминать Себастьяна в данный момент было бы ошибкой. Безо всякого перехода я заговорила о том, чтобы после полудня навестить мою мать, которая с большим комфортом жила на южном побережье в шикарное отеле, обслуживающем выздоравливающих. Я решила отплыть с ней домой в Нью-Йорк в конце августа.
– Моя мать относится к тебе с большим уважением, – сказала я со смехом. – Она потрясена тем, что мы собираемся провести лето вместе... Скотт, а это прилично, что я живу здесь? Я знаю, мы находимся в так называемом Большом Лондоне, но все эти бизнесмены из Сити с лицами игроков в покер и их безупречно одетые жены не осудят нас за то, что мы живем вместе без благословения английской церкви?
– Главное, никогда не пытайся никому объяснять, зачем ты здесь, никогда даже и не упоминай об этом. Англичане стерпят все даже от пары гермафродитов, если их поведению будет присущ хороший вкус.
Мы расхохотались.
– И кроме того, – сказал Скотт, – мы же не* собираемся проводить все время в Лондоне в окружении бизнесменов и их жен. Я хочу свозить тебя в Мэллингхэм навестить Элфриду. Ты ведь не бывала в Мэллингхэме? Это интересное место. Я уверен, тебе там понравится.
Я молчала. Меньше всего мне хотелось ехать в Мэллингхэм. Там был похоронен Стив Салливен, и там же стоял памятник Тони, брату Скотта. С Мэллингхэмом было связано прошлое Скотта, которое все еще могло повредить его будущему. В одном слове «Мэллингхэм» было собрано все, что угрожало нашему счастью. Я хотела бы держаться от него как можно дальше.
– А что там особенного, в Мэллингхэме? – спросила я, пытаясь не выдать себя.
– Время там давным-давно остановилось, испокон веку оно неизменно.
Наступила пауза. Я не знала, что сказать. Вдруг я отчетливо представила: наши два сознания, как два круга, которые соприкасаются, но не пересекаются.
– Не понимаю, что ты имеешь в виду, – сказала я.
Он посмотрел на меня виновато, как будто просил прощения за то, что говорит на непонятном мне языке.
– Я просто хотел сказать, что это очень старинное, тихое место.
– О, я понимаю.
– Остановившееся время в моем представлении – это морской пейзаж, темное море, падающее на белый песок, и синие горы вдали. Мэллингхэм очень разный. Он расположен на болотистой равнине примерно в полутора милях от берега моря, и там иногда ощущается какое-то отсутствие времени; я всегда воспринимал его как место, где можно в какой-то миг оказаться вне времени и почувствовать себя в безграничном пространстве, где время не существует. Я рад, что мой отец похоронен в Мэллингхэме. Это правильно. Для него это вечный дом, где он может отдыхать с миром. Вечный дом не может существовать во времени, так как время разрушает все. Вечный дом может быть только вне времени, в таких местах, как Мэллингхэм.
Я никогда раньше не осознавала, насколько негибок мой ум. Пытаясь приспособиться к его мышлению, я вдруг поняла, почему он всегда казался мне таким загадочным. Его мир не был скован логикой и здравым смыслом, как мой Ему были открыты другие миры, созданные его интеллектом и воображением.
– Мэллингхэм для тебя, – медленно начала я, – это примерно то же, что сад роз у Элиота, волшебное место, где все объединяется, и то, что могло быть, и то, что было, сосуществуют и... есть. – Выражение этих мыслей, таких далеких от привычных для меня, усилия, которые я потратила на это, вызвали у меня ощущение неполноценности.
– Да, это так, – сказал Скотт отрешенно. – Мэллингхэм – это как Бёрнт Нортон. – Тут он вдруг вернулся в мой мир и заговорил уже на моем языке. – А ты никогда не говорила мне, что читала Элиота!
– Я не такая уж невежда, как ты думаешь! – ответила я с шутливым негодованием, но, несмотря на свободу наших отношений, не сказала, кто порекомендовал мне «Четыре квартета» Элиота.
Почему-то мне показалось, что не стоит упоминать имя Себастьяна...
Я была не столько удивлена, сколько напугана тем, как много он работает. Смирившись с его поздними возвращениями по вечерам, его опустошенностью и желанием уединиться, чтобы восстановить силы, я не приставала к нему с разговорами, когда он приходил с работы. Вместо этого я давала ему возможность отдохнуть одному в библиотеке, служившей ему убежищем. Я туда редко заходила. Он пропускал пару стаканчиков и с полчаса читал. Я предпочла бы, чтобы мы хоть иногда выпивали вместе по вечерам, но Скотт настоял на том, чтобы эти два стаканчика были его собственными. Помня журнальную статью об алкоголизме, которую я для самоуспокоения регулярно просматривала, я сразу же заподозрила неладное и стала следить за уровнем спиртного в бутылках, но, вопреки всезнайкам, утверждающим, что питье в одиночку – верный способ спиться, похоже было, что Скотт наедине с собой более двух порций не выпивал. В конце концов я с облегчением пришла к выводу, что он выпивает в одиночестве просто потому, что любит одиночество, и это его пристрастие столь же безобидно, как, например, чтение или слушание музыки.
Около девяти тридцати мы обедали вместе. Скотт едой интересовался мало и, казалось, никогда не испытывал голода. Я же с раннего вечера буквально умирала с голоду и поэтому договорилась с экономкой, что около семи часов буду заходить на кухню перекусить. После обеда, во время которого Скотт никогда не пил, а я частенько тосковала по вину, не признаваясь в этом, мы либо читали, либо слушали пластинки, но никогда не смотрели телевизор, так как у Скотта его не было. Он, правда, предложил взять для меня телевизор напрокат, но я решила, что мне не вредно пожить два месяца без телевизора.
В полночь мы ложились спать, причем очень часто это было все, что мы делали: раздевались, ложились в кровать и засыпали. Прозаическое окончание дня поначалу беспокоило меня, но по выходным Скотт не хотел заниматься почти ничем, кроме любви, и я вскоре перестала сожалеть о тихих вечерах по будням. Теперь, к моему удивлению, мне даже стала нравиться такая модель нашей интимной жизни с ее отливами и приливами. Отсутствие любви в течение недели приводило к тому, что к концу недели электрическое напряжение между нами становилось почти невыносимым.
– Может быть, викторианцы не были совсем уж тупицами по части секса, как мы привыкли считать, – сказала я однажды Скотту. – Подумать только, каким возбуждающим будет секс, если его бесконечно откладывать, пока не сойдешь с ума!
– Откладывался брак, но не секс, – сказал Скотт. – Это миф, что викторианцы были пуританами в сексе. Реальностью же были проституция и порнография с безумным страхом перед венерическими болезнями.
– Да, но... – Я вздохнула. Со Скоттом я часто чувствовала себя безнадежно невежественной. Он не унижал меня, специально демонстрируя превосходство своего образования; у него это получалось само собой, но все равно подавляло меня. Однажды я попыталась рассказать о курсе по экзистенциализму в современной литературе, который я выбрала в Лондонском университете. Однако эрудиция Скотта в литературе и философии быстро заставила меня осознать, как необъятны эти два предмета и как мало я о них знаю. Однако я не давала разыграться своему комплексу неполноценности, имея все основания считать себя счастливой. Я хорошо помнила, как скучно было жить с таким мужчиной, как Сэм, любимым занятием которого было ковыряться в телевизорах, и думала, как счастлива теперь, живя со Скоттом, ежедневное общение с которым так обогащает и развивает мой ум.
– Не понимаю, как ты можешь читать такую макулатуру, Вики, – сказал Скотт, увидев, как за завтраком я уткнула нос в «Дейли экспресс».
– Мне нравится колонка Уильяма Хикки. И, кроме того, дорогой, мне необходимо слегка расслабляться, в особенности за завтраком! Не могу же я двадцать четыре часа в сутки вести интеллектуальную жизнь!
– Разумеется, нет, – сказал Скотт, раскрывая «Таймс».
– Вот портрет Элвиса. Может быть, он сделал еще один из своих безобразных фильмов.
– Кто?
– Элвис Пресли.
– А.
Я виновато подумала: надо позвонить Себастьяну, как глупо, что я не сделала этого раньше. Потом взглянула на Скотта и решила: позже.
Мы все еще не съездили в Мэллингхэм. Элфрида, занятая окончанием летнего школьного семестра, предложила нам приехать попозже. Несмотря на отсрочку поездки в Норфолк, наши уик-энды были весьма насыщенными: морская прогулка в Суссекс, гулянье в Суррее, экскурсия в город Шекспира – Стратфорд-он-Эйвон. Вскоре и мои будни заполнились всякими делами. Я вдруг обнаружила, что мне нравятся вечеринки, которые были так противны Скотту, я завела себе новых друзей и почувствовала себя почти как дома в этом неуютном городе, где я была так несчастлива в прошлом. Расслабившись, наконец, я стала украдкой, за закрытой дверью спальни, примерять мини-юбки, экспериментировать с макияжем глаз, отпустила подлиннее волосы. Меня вполне устраивало, что Скотт хотел видеть меня одетой скромно и консервативно, однако это не мешало мне потихоньку следить за современной британской модой и получать от этого огромное удовольствие.
Однажды в августе я вдруг остро почувствовала, что телефонный звонок Себастьяну нельзя откладывать ни на секунду. Я должна ему позвонить, непременно сказав об этом Скотту.
– Что-нибудь случилось? – спросил Скотт, когда мы закончили заниматься любовью после завтрака и собрались вставать. Было воскресное утро.
– Нет. Я подумала... Не будешь ли ты возражать, если на следующей неделе я съезжу на денек в Кембридж? Себастьян написал мне и пригласил на ленч. В конце концов, за целое лето в Англии я могу выкроить денек и навестить его.
Молчание. Затем, не говоря ни слова, Скотт встал с постели и надел халат.
– Скотт, я могла бы ничего не говорить тебе, но это ни к чему, так как тебе совершенно не о чем беспокоиться. Себастьян и я просто хорошие друзья. Я знаю, это звучит несколько бестактно...
– Не бестактно, – сказал Скотт, – непостижимо.
– Но, Скотт...
– Вики, ну с кем, черт побери, ты играешь в прятки? Ты жила с этим человеком, у вас был общий ребенок, ты его любила, и, возможно, любишь до сих пор. Поверь мне: вы с Себастьяном никогда не сможете быть «просто хорошими друзьями»! Вы слишком крепко связаны.
– Ты не понимаешь...
– Я понимаю, черт возьми, слишком хорошо! Держись от него подальше!
– Но неужели ты не понимаешь, что он исчезнет из моей жизни, как только узнает, что я выхожу за тебя замуж!
– Не важно, как он будет вести себя, как подонок или как рыцарь в сверкающих доспехах. Дело в том, что встреча с ним оживит в тебе прошлое, которое лучше всего забыть.
– Это тебе-то читать мне нотации о забвении прошлого?!
Скотт окаменел. На долю секунды на его бледном, худом с резкими чертами лице появилось выражение гнева и исчезло.
– Ладно, – сказал он, – давай поставим все точки над i. – Он говорил, не повышая голоса. Наоборот, его голос приобрел какой-то необычный безжизненный оттенок, он был совершенно лишен эмоций и, вместе с тем, полон невыразимого гнева. – Ты собираешься выйти за меня замуж. Сейчас мы живем «треугольником», и как один из двух «углов» я требую, чтобы ты держалась подальше от человека, единственная цель которого затащить тебя снова в постель.
– А как же я? По-твоему, я безмозглая кукла? Неужели для тебя не имеет ни малейшего значения, что я хочу делать? Я не хочу в постель с Себастьяном! Все, что я хочу...
– Все, что ты хочешь, – это сделать из себя полную дуру!
– Послушай, Скотт, если бы ты хоть раз был женат, то знал бы, что брак – это нечто большее, чем издание приказов и болтовня о правах, когда с тобой не согласны. Бывают случаи, когда необходимо доверять партнеру, когда необходимо давать и брать...
– Да, но это не тот случай.
Дверь ванной захлопнулась. Поостыв немного, я пошла в другую ванную, чтобы полежать в горячей воде и окончательно успокоиться. Когда я вышла, Скотта не было. Быстро одевшись, я пошла вниз, в библиотеку, постучала в дверь, но никто не отозвался. Я решила, что библиотека пуста, и хотела было уйти, но что-то остановило меня. Я постучала снова и приоткрыла дверь. Скотт стоял у окна со стаканом в руке. На столе была бутылка водки, на три четверти пустая.
– О! – это все, что я могла сказать. Я была потрясена и продолжала стоять в дверях, оцепенев.
Он взглянул на меня.
– Я хочу побыть один. Если ты не можешь оставить меня одного, я уйду.
– Конечно. Ладно. Извини, – сказала я, попятившись и как можно тише закрывая дверь. Наверху, в комнате, я посмотрела на телефон, но звонить Себастьяну не стала, а просто села и стала ждать, сама не зная чего.
Через десять минут Скотт ушел. Услышав, что хлопнула парадная дверь, я побежала к окошку и увидела его, быстро идущего под дождем. В библиотеке я нашла бутылку водки. Она была пуста.
Часы на камине показывали одиннадцать утра.
Я ждала весь день его возвращения. Раз или два я начинала плакать, но заставляла себя остановиться и успокоиться. Я не могла ни есть, ни пить, просто ждала и ждала, страстно желая сказать ему, что не буду встречаться с Себастьяном, если ему это неприятно, потому что для меня нет ничего важнее его веры в мою любовь и в то, что никто не разлучит нас.
Он возвратился после одиннадцати вечера. Я сидела наверху в спальне, расчесывая волосы, но, как только услышала звук закрывающейся парадной двери, вскочила и помчалась к лестнице.
Я ожидала увидеть его пьяным, боялась, что он будет шататься, может быть, даже петь. Но я ошиблась. Не было пения, не было пьяного шатания. С лестницы я увидела, что он стоит с бесстрастным видом, прислонившись к парадной двери. И только когда я окликнула его и он взглянул вверх, я увидела, как он далек от нормального состояния.
