Текст книги "Грехи отцов. Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
– Это, действительно, ад. Меня часто поражало, как, черт возьми, Людовик XIV выжил в Версале.
– Я чувствую, что хочу облегчить свою жизнь, но какое облегчение с пятью детьми? Вначале я думала, что самый легкий путь – это жить с папой, потому что в этом случае мне не нужно вести все это ужасное домашнее хозяйство, но теперь я не совсем уверена в том, что это правильный путь. Я больше не могу выносить жизнь в этом доме на Пятой авеню. Я не знаю почему. И это не из-за твоей мамы. В настоящее время мы с Алисией удивительно хорошо ладим. По-моему, проблема заключается в папе, но не проси объяснить, потому что я не смогу это сделать. Он вызывает у меня клаустрофобию – как будто на меня надета смирительная рубашка. Ты понимаешь, что я имею в виду?
– О, Боже, Вики, это история моей жизни! Послушай, позволь мне сказать тебе, что я думаю. Оставайся пока на Пятой авеню, ты не должна принимать решение слишком быстро, иначе ты сломаешься. Но тебе не нужно все время быть на Пятой авеню. Сними себе маленькую квартиру – может быть, где-нибудь в Саттон-Плейс с видом на реку. Тебе нужно место, где бы ты смогла быть сама собой, а не вдовой Сэма, или дочерью Корнелиуса, или матерью твоих детей. Тебе нужно подумать. Очень важно хорошенько подумать. Любой мыслящий человек должен время от времени оставаться наедине со своими мыслями. А потом, когда ты почувствуешь себя более сильной, ты сможешь энергично взяться за эту гигантскую задачу – ведение домашнего хозяйства и забота о детях.
– О, как ясно ты все это видишь, Себастьян! Какая прекрасная мысль! Но, по-моему, мне не нужно говорить об этом папе. Он обидится. Он хочет, чтобы я оставалась на Пятой авеню, пока снова не выйду замуж. Иногда я думаю, что он говорит обо всех этих секретарях и служебном персонале только для того, чтобы я испугалась и осталась с ним.
– Вики, ты должна обязательно иметь квартиру, где у тебя будет возможность вести самостоятельную жизнь. Если хочешь, я могу подыскать тебе квартиру. Затем, когда я сниму ее, мы вместе обставим ее.
Ее глаза засветились.
– Я согласна! – задумчиво говорит она. – Я хотела сама обставить наш дом в Лондоне, но Сэм сказал, что мы должны поручить это первоклассному декоратору, чтобы быть уверенными, что все будет в порядке... – Ее голос замирает. Затем вдруг она говорит: – Под конец я была очень несчастна в Европе. Ты был прав, когда только что упомянул о ссылке. Вначале в Лондоне было весело, но я боялась ехать в Германию. Я не в ладах с иностранными языками... я боялась подвести Сэма... разочаровать его...
– Разве Сэм никогда не спрашивал тебя, – говорю я, – хочешь ли ты вернуться домой?
– Да, он спросил, – говорит она, – под конец. После того как родилась Кристин и я приняла большую дозу снотворного. Я не хотела покончить с собой. Я просто хотела... ну просто общаться с ним, но это было нехорошо с моей стороны. Бедный Сэм – он обезумел. Я почувствовала себя такой виноватой, и мне было очень стыдно.
Я тоже чувствую себя виноватым, и мне тоже стыдно, – за эгоистичного сукина сына Сэма Келлера, который довел жену до попытки самоубийства и культивировал в ней чувство вины, так что это чуть не кончилось полным крахом.
– Черт с ним! – бормочу я. Всегда очень неблагоразумно критиковать соперника в разговоре с женщиной, которая чувствует себя морально обязанной защищать его.
– Но он любил меня, – серьезно говорит она. – Он в самом деле любил меня. Он очень любил меня и был так ласков, так добр, так...
Пора снова скрежетать зубами, и, Бог знает, как мне удается совладать с собой, но все же удается.
– Да, ладно... но теперь все это позади, не так ли, Вики? – удается мне сказать спокойно. – Все это кончено, и впереди у тебя новая жизнь...
– Какая восхитительная квартира! – восклицает Вики. – И как прекрасно иметь место, где я могу быть сама собой и где никто не будет дышать мне в спину! Посмотри, какая прелестная маленькая кухня! Себастьян, я научусь готовить. Ты придешь на мой первый званый обед?
– И что я буду есть? Яйцо всмятку?
Мне понадобилось некоторое время, чтобы найти эту квартиру, потому что я хотел быть уверенным, что это именно то, что нужно. Она находится в северной части Саттон-Плейс, и гостиная и спальня выходят в сторону реки. Это послевоенное безупречно чистое здание.
Я открываю все стенные шкафчики, но нигде не видно тараканов. Все электроприборы новые. На полу паркет. Отопление работает. Есть кондиционер.
– Себастьян, мне страшно думать, что произойдет, если папа когда-нибудь узнает об этой квартире. После того как он оправится от обиды, он наймет для меня декоратора и даст мне картины из своей коллекции, и тогда я сойду с ума. Я так взволнована от мысли, что мы сами будет обставлять эту квартиру... когда мы можем пойти покупать мебель? В следующий уик-энд?
– Хорошо. Ты выберешь, я запишу это в долг, и ты сможешь возвратить его мне.
– Это будет дорого?
– Да. Ты должна научиться обращаться с деньгами, Вики.
– Я хочу научиться, Себастьян, – говорит она, – я всегда хотела учиться.
Вики – это случай запоздалого ребенка. Ей почти двадцать восемь лет, но после того, как в течение девяти лет Сэм защищал ее от всего на свете, кроме беременности, – единственное, от чего и нужно было по-настоящему ее защищать – она тянет только на восемнадцать.
– Не беспокойся об этом, – успокаиваю ее я. – Я научу тебя.
– О, Себастьян, как весело! Гостиная выглядит замечательно – как настоящий дом, а не как музей! И очень мило с твоей стороны, что ты купил все эти замечательные книги, чтобы комната выглядела обжитой.
– Не будь смешной. Я купил их для того, чтобы читать! Послушай, я знаю, что это твоя квартира, но могу я иногда приходить и читать их?
– Конечно! Когда угодно! А теперь, Себастьян, как ты собираешься устроить спальню?
– Вот что я тебе скажу: предоставь это мне, и я подготовлю тебе большой сюрприз.
– Ох, я умираю от нетерпения. Я буду держать дверь закрытой, и комната будет как ящик Пандоры!
– Сделай одолжение, Вики, не приходи сюда в течение трех дней, пока я все не обставлю. Ладно?
У меня все подобрано, нужно только позаботиться о доставке, но она этого не знает...
– Хорошо, Себастьян. Я так благодарна...
Эльза отправляется к подруге на вечеринку, где будет только женское общество. Я приглашаю Вики на обед в «Колони». Мы едим устрицы «Рокфеллер», омары и пьем шампанское.
– За новую квартиру! – говорю я, поднимая свой бокал.
– Не терпится увидеть спальню, Себастьян!
Мы дружелюбно смеемся. На десерт мы заказываем земляничный мусс, черный кофе и «Курвуазье».
– Себастьян, я чувствую, что слегка пьяна. Я не привыкла пить так много.
– Значит ли это, что завтра утром Постумус будет пьян?
– Я не кормлю грудью Постумуса. О, перестань называть Постумуса Постумусом!
Мы снова смеемся. Я размышляю над тем, почему она не кормит грудью Постумуса. Это интересно – кормить грудью. Учитывая, насколько далеко наше искусственное общество ушло от естественного порядка, удивительно, что такая функция, как кормление грудью, все еще существует. Это кажется обнадеживающим. Может быть, в конце концов естественный человек переживет искусственное общество и не выродится в компьютеризованного робота.
Мы возвращаемся в нашу квартиру, гостиная выглядит прекрасно, самое лучшее творение У. и Дж. Слоуна, с толстыми темно-синими коврами, множеством зеркал и акварелью, которую Вики приобрела за пять долларов в Гринвич-Виллидж, потому что она ей понравилась. На картине изображены горы с покрытыми снегом вершинами, возвышающимися над водой, – этот пейзаж напоминает мне озеро Тахо в Неваде, но на обратной стороне картины есть подпись художника: «Вид на Южный остров с побережья близ Веллингтона» и мы узнаем, что это Новая Зеландия. Прекрасная, но очень далекая страна, как предмет вожделений, как призрачный рай.
У меня в холодильнике еще есть шампанское, и я бегу на кухню, чтобы открыть бутылку.
– Себастьян, нет! Я не могу выпить больше ни капли!
– Только один бокал!
Мы подходим с бокалами к двери спальни.
– Хорошо, – объявляю я, – играй туш! Скорее!
Открыв дверь спальни, я зажигаю свет. Черно-белый узор пляшет перед моими глазами. Светотень. Эротично! У меня такое чувство, что внутри меня все плавится. Я быстро выпиваю шампанское.
– Боже мой! – в благоговейном трепете говорит Вики. Она на цыпочках, пошатываясь, направляется к рисунку Пикассо на стене.
– Себастьян, это оригинал?
– Конечно нет. Я считаю непристойным тратить тысячи долларов на чрезмерно дорогие оригиналы. Это первоклассная репродукция и стоит двадцать долларов, что, по-моему, именно столько, сколько не жалко за этот рисунок. Он неплох, не правда ли? Мне нравится длинная линия ее шеи и спины.
– Красиво. Комната просто шикарная, – Вики бессильно опускается на кровать и разливает на пол шампанское.
– О, нет! Белый ковер! Быстрее, где тряпка?
Я приношу две тряпки, и, став на четвереньки, мы яростно вытираем пятно.
– По-моему, все будет в порядке, – наконец серьезно говорит Вики.
– Я в этом уверен, – говорю я, глядя ей прямо в глаза. Она улавливает особую нотку в моем голосе и вжимается в спинку кровати.
Мы молчим. Наконец, она говорит:
– Какая я была дура.
– Нет, Вики. Ты отнюдь не дура. Ты все время хотела этого, но ты обманывала себя, потому что одна мысль об этом раздражает тебя, – не пугает, а раздражает, – и ты не хочешь сердиться на меня. Но, Вики, я не собираюсь обращаться с тобой так, как с тобой обращались в прошлом. Я люблю и уважаю тебя, и поэтому все будет совершенно по-другому.
Она решительно говорит:
– Я не понимаю, о чем ты говоришь. Я не сержусь. Никто не раздражал меня. Никто не обращался со мной плохо.
Я встаю, снова приношу бутылку шампанского из кухни, наполняю наши бокалы и залпом выпиваю столько, сколько могу выпить, не переводя дыхание. Затем я холодным, академичным голосом профессора колледжа, который пытается провести умного, но упрямого студента, говорю:
– Хорошо. Ты не сердишься. Тебе просто больше не нравится секс. Ну и что? Многим людям не нравится секс. Существует целая индустрия, для тех, кому не нравится секс. Люди не нарушают законы тем, что им не нравится секс. Это огромная прекрасная страна, и не обязательно, чтобы тебе нравился секс, так же, как не обязательно, чтобы тебе нравились твоя мама, национальный флаг и яблочный пирог. Но почему бы тебе на этот раз не дать бедному старому сексу шанс? Почему бы тебе не дать бедному старине сексу еще один шанс? В конце концов у тебя все первоклассное и задаром, и кажется, это позор, хотя бы время от времени, не пользоваться этим. Ты когда-нибудь читала пьесы Мидлтона?
Я вывел ее из равновесия:
– Кого?
– Мидлтона. Он был современником Джона Вебстера и Сирила Торнера. Он описывал ситуации, похожие на нашу, хотя и придавал им театральность семнадцатого века. Злодей преследует героиню. Героиня отвергает его. Злодею каким-то образом удается переспать с ней и затем – неожиданность! Героине, в конце концов, нравится это. – Я слегка прикасаюсь к ней моим указательным пальцем, и она не отстраняется. – Я не обижу тебя, Вики, – настойчиво говорю я, подвигаясь к ней поближе. Она по-прежнему не отодвигается. Моя рука скользит по ее бедру. Мои внутренности превратились в клубок змей. Я хочу снять с себя одежду. – Все будет хорошо, – тихим голосом настаиваю я. – Я не похож на Сэма. В сексе все мужчины разные, это как почерк. Я подвинулся поближе. Моя рука на ее бедре, затем на ее левой груди. Я целую ее в шею. Кровь во мне как будто плавится, подобно какому-то новому жидкому металлу в сюрреалистической фантазии. – Я хочу тебя любить, Вики, – говорю я, – ты не просто какая-то статистическая женщина для меня, а личность, которая знает, что Цицерон был не только философом, но и оратором; личность, любимый цвет которой синий и которая любит устриц и отражение яркого света на мокрых тротуарах, и фонтан перед «Плазой», и песни Фрэнка Синатры, и игру на кларнете Жервез де Пейер. Я хочу тебя, тебя, тебя.
Она позволяет поцеловать себя. Она ничего не говорит. Я не хочу раздеваться при свете, потому что это может напомнить ту сцену у бассейна в Бар-Харборе. Я расстегиваю ее платье. Она мне позволяет сделать это. Мои пальцы плохо слушаются, я плохо соображаю. Не могу расстегнуть ее лифчик. О, черт. Я не должен выглядеть неуклюжим. Пожалуйста, пожалуйста, Боже, сделай так, чтобы я был мягким, спокойным и уверенным, как голос Фрэнка Синатры, который без усилий льется из проигрывателя подобно жидком металлу.
Я полностью раздел ее. Она не шевелится и молчит. Я целую ее тело в надежде, что она ответит взаимностью, но она этого не делает, и вдруг я понимаю, что не могу больше ждать. Стягивая с постели покрывало, я подвигаю ее на атласную простыню. О, Боже. Я пытаюсь выключить настольную лампу, но она падает вниз и сама собой отключается. Вышло глупо. Я должен успокоиться. Но не могу. Теперь все плавится, не только я, но и все кругом, как будто я в середине белой раскаленной лавы, которую выплеснул Везувий, чтобы уничтожить Помпею в 79 году н. э. В темноте я снимаю с себя одежду и нахожу, что атласные простыни холодны как лед; я готов услышать шипящий звук, поскольку раскаленная лава льется на лед, но нет, здесь только Вики, округлая, крепкая, красивая, безупречная...
Наверное, на свете есть Бог, потому что я на небесах. Я на небесах и все еще жив. Окончательный триумф.
Она кричит.
Я говорю ей, что все в порядке. Я сам не знаю, что говорю. Я ничего не знаю, кроме того, что не могу остановиться.
Она царапает мне спину, пытается оттолкнуть меня.
Может быть, она боится забеременеть, но не волнуйся, Вики, я не такой уж глупый, я знаю, что делаю, даже тогда, когда я почти не контролирую себя, почти, почти – Господи, это был рискованный момент, но я сделал это. Я вовремя вышел.
В следующий раз я возьму с собой презерватив, но сейчас особый случай. Между нами не должно быть никаких преград.
О, Боже, о Боже, о, Боже. Я так счастлив!
Я лежу, учащенно дыша, на атласных простынях, но Вики встает, бежит в ванную и запирается там.
Я слышу как она рыдает. Я тотчас же встаю и стучусь в дверь ванной комнаты. Я чувствую слабость в ногах.
– Вики, с тобой все в порядке?
Глупый вопрос. Ясно, что она не в порядке. Я поворачиваю дверную ручку: – Вики, пусти меня, пожалуйста.
Я слышу шум душа. Она смывает с себя все: мои поцелуи, сперму, все, что связано со мной. Интересно, она всегда так поступает, или это происходит из-за того, что она чувствует ко мне отвращение?
Не знаю. Надо надеяться на лучшее. Я включаю свет в спальне и подбираю мою одежду. Я не хочу, чтобы у нее появилось чувство еще большего отвращения, когда она увидит меня голым. Затем я наливаю себе еще бокал шампанского и залпом его выпиваю.
Я жду.
Спустя много времени она выходит, завернутая в полотенце. Я хочу обратиться к ней, но не могу найти нужного слова.
Мое молчание действует ей на нервы, хотя она не должна раздражаться. Отведя в сторону заплаканные глаза, она говорит: – Все нормально, это всегда ужасно первый раз после родов. Это не имеет значения.
Я хочу ее обнять и нежно прижать к себе, но знаю, что она оттолкнет меня. Я просто потное, волосатое, слюнявое животное, которое причиняет ей боль. Боже, через какой ад иногда проходят женщины и как ужасно чувствуют себя мужчины, когда женщины проходят через этот ад.
– Я люблю тебя, – наконец говорю я.
– Да, – утомленно говорит она, но не понимает моих слов.
Я не сумел наладить с ней общение.
Я должен попытаться придумать, что может излечить ее боль. Если она узнает, что меня волнует ее боль, я смогу общаться с ней.
– Я куплю презерватив со смазкой, – говорю я.
Она не отвечает. Она думает о чем-то другом, или, может быть, она потрясена. Она берет свою одежду и снова идет в ванную комнату, чтобы одеться. Я слышу, как она снова запирается.
Я пью еще шампанское. Я сейчас ненавижу шампанское. Оно похоже на необычный лимонад, на испорченный «севен-ап». Допив бутылку, я бросаю ее в мусорный ящик.
Когда она выходит из ванной комнаты, она выглядит свежей и опрятной, но у нее по-прежнему заплаканные глаза.
– Я хочу поехать домой, – говорит она.
– Хорошо.
Я отвожу ее домой.
– Доброй ночи, – говорит она, выходя из такси.
– Доброй ночи.
Мы не прикасаемся друг к другу, не целуемся. Я один, она одна, но мы оба в аду.
Я еду домой и напиваюсь до потери сознания, как только слышу ее крик: «Я знаю, где ты был, черт возьми».
15 января, 1959 года. Я пишу Вики записку, потому что не могу разговаривать с ней. «Дорогая Вики, я очень тебя люблю. Я хочу все привести в порядок. Позволь мне попытаться уладить это. СЕБАСТЬЯН. P. S. Я хочу в третий раз посмотреть последний фильм Ингмара Бергмана «Седьмая печать». Ты пойдешь со мной? После фильма нам не обязательно ложиться в постель. Я просто хочу быть с тобой».
Она звонит мне в офис.
– Спасибо за письмо.
– Ладно. Как насчет фильма?
– Согласна. Если ты хочешь.
– Угу, Вики...
– Да?
– ...какой фильм ты хочешь посмотреть?
Наступает пауза. Затем она говорит:
– «Тюремный Рок» с Элвисом Пресли.
– Хорошо. Договорились.
Это не новый фильм, но когда он впервые вышел на экраны незадолго до смерти Сэма, тот сказал, что это ерунда, и отказался пойти с Вики посмотреть этот фильм. Я тоже уверен, что это ерунда, но мне все равно. Достаточно, если Вики получит удовольствие, так что мы отправляемся в центр, где в кинотеатре на каком-то невероятно замусоренном авеню Б показывают этот фильм.
Сэм был прав: это ерунда. Это все та же массовая культура, приведенная к наименьшему общему знаменателю, но ничего, все в порядке, это смешно, – мы оба смеемся. Единственное спасение от массовой культуры – это наслаждаться ее отвратительностью, иначе придется лезть на стену. Вики тоже знает это, и вдруг мы снова вместе надрываемся от хохота, когда Пресли вращается на шарнирах и издает скрежещущий звук на вечеринке в тюрьме графства. «Тюремный Рок» – это черно-белый фильм. Светотень. Возбуждает!
Когда я сжимаю руку Вики, она не выдергивает ее и после фильма, когда я предлагаю ей поесть гамбургеры и попить пива в кафе в Гринвич-Виллидж, она соглашается.
– Может быть, поедем на нашу квартиру, Вики? – наконец осмеливаюсь сказать я. – Или ты не хочешь туда ехать?
– Ладно.
Мы приезжаем на квартиру, и это оказывается замечательным сюрпризом, так как она привела ее в порядок и на столе для меня лежит подарок.
Я так переполнен чувствами, что не могу говорить. Я неуклюже разворачиваю сверток и нахожу там издание двух пьес Мидлтона «Подмена» и «Женщины, остерегайтесь женщин».
Я целую ее, затем еще раз. Наконец мы направляемся к кровати. На этот раз я более спокоен и всеми силами стараюсь не терять контроля над собой, поскольку знаю, что мне чертовски повезло, – ведь мне представился еще один шанс. Я не слишком форсирую события, и у меня с собой куча презервативов.
Она не кричит.
Мне хотелось бы вместе с ней принять душ, но я не хочу, чтобы она видела меня голым при ярком свете. Может быть, в другой раз, когда я буду более уверен в себе. Мы одеваемся, и я пью виски, а она – кока-колу. Мы сидим на диване в гостиной и смотрим на мерцающие за окном огни. Я чувствую себя прекрасно. Не могу утверждать, что я уже счастлив, но думаю, что скоро буду.
– Как Постумус? – после долгого молчания спрашиваю я, но, кажется, Вики, наконец, относится благосклонно к моему молчанию, так что мне не нужно беспокоиться об этом.
– Постумус такой милый. Он теперь изумительно улыбается.
– Мне нравится Постумус, – говорю я, – иногда у меня такое чувство, будто он мой ребенок.
Вики думает над тем, что я сказал.
– Это из-за того, что ты поддержал меня, когда я захотела назвать его Бенджаменом.
– Угу. И из-за того, что после его рождения ты попросила у меня помощи. Из-за того, что я любил тебя во время всей твоей беременности и после того тоже. Из-за того, что больше нет Сэма, чтобы напоминать мне, что Постумус не мой ребенок.
Она спрашивает, хочет ли Эльза еще детей.
– Она больше не может их иметь. Жалко. Однако у нас есть Алфред.
– Себастьян... как у тебя с Эльзой?
Я объясняю мою концепцию любовной связи.
– Вики, ты же не заинтересована в браке, а? – прибавляю я просто, чтобы убедиться.
– Нет, – автоматически говорит она, но с поспешностью добавляет:
– Я имею в виду, что не сейчас. Разумеется, я знаю, что в один прекрасный день ради детей я снова должна буду выйти замуж.
– А как насчет себя самой, Вики?
– О, конечно, и ради себя тоже! Альтернативы нет.
– Есть альтернатива – только что мы были вместе.
– Да, но брак это... – Брак – это просто ключевое слово, которое использует общество, пытаясь наводить порядок в хаосе между полами. Это похоже на то, когда философы говорят об абсолютной истине, пытаясь навести порядок в нашей хаотичной Вселенной. Но можно философствовать, не упоминая об абсолютной истине, и можно любить кого-то, не упоминая о браке.
– Ты рассуждаешь, будто такое понятие, как мораль, вообще не существует. Эта любовная связь, может быть, очень хорошо устраивает нас, но как насчет бедной Эльзы? Как ты сможешь с точки зрения морали оправдать свое поведение со мной, когда ты этим делаешь ее несчастной?
– Она не будет несчастна! Для того чтобы Эльза была счастлива, нужно совсем мало – красивый дом, кредитные карточки, Алфред и немножко секса время от времени. Гм, ты же не будешь возражать, если я иногда буду заниматься сексом с Эльзой, чтобы она была счастлива, а?
– Конечно, буду. И даже очень.
У меня от удивления рот открылся.
– По-моему, это плохо, иметь двух женщин, – решительно продолжает Вики. – Так принято у мусульман, но взгляни на их женщин! Завернутые в черные чадры, они безлики! Но женщины – не бездушные предметы, Себастьян! Они люди, они чувствуют.
– О, Боже, Вики, тебе не нужно говорить мне об этом! Другие мужчины, возможно, думают, что женщины – это скот, но я не могу быть таким глупым!
– Тогда почему ты не видишь в Эльзе личность, почему она для тебя вещь с этикеткой «жена»? У нее, как и у любого другого, есть чувства.
– Я уважаю ее чувства! – протестую я. Вики берет свой пиджак, и я бросаюсь за ней к двери.
– Я буду продолжать заботиться о ней!
– Ты собираешься унижать ее!
Сейчас Вики очень сердита. Она выходит из квартиры и мчится по коридору к лифту. Я с трудом догоняю ее.
– Послушай, Вики.
– Хорошо, давай, унижай ее! Мне нет дела до твоего брака!
– Послушай, ты, по-моему, ревнуешь! – говорю я, зная, что это не так, но пытаясь нейтрализовать ее гнев, придав нашему разговору оттенок шутливости.
Когда лифт останавливается на первом этаже, она бросает на меня презрительный взгляд.
– Доброй ночи, Себастьян. Я сама поеду домой. Спасибо.
Я открываю ей дверь такси и провожаю машину взглядом.
О, черт. О, черт. О, черт.
15 марта, 1959 года. Алфред довольно смотрит на меня своими светло-голубыми глазами и с удовлетворением говорит: «Папа!»
Умный маленький мальчик. Он знает, кто его понимает. Я беру его на руки, и он бьет меня по уху. Не будь сентиментален, ты, большой ублюдок, не будь глуп, думает он.
Я кладу его обратно в манеж. Я наблюдаю, как он играет. У него есть маленький ксилофон, на котором он сосредоточенно играет, и я наблюдаю за его напряженным лицом, когда он пытается понять, по какой клавише ударить.
В освещенной солнцем комнате появляется тень. Это Эльза. – Алфред, мой драгоценный, мой мальчик...
Она поднимает его, отрывает его от ксилофона и воркует с ним на детском языке. Алфред кричит от ярости.
– Эльза, ради Бога, положи его обратно!
Она пристально смотрит на меня ледяными голубыми глазами своего отца.
– Я хочу поговорить с тобой.
Алфреда положили обратно в манеж, но он огорчен. Он кричит в негодовании. Стремглав вбегает няня и снова берет его на руки. Он плачет еще сильнее. Бедный Алфред. Только один человек понимает его.
Мы с Эльзой направляемся в нашу спальню, и она захлопывает дверь.
– Ты спишь с ней, да? – говорит она.
О, Боже, вот и приехали, но я знал, что рано или поздно это должно было случиться. Я смогу с таким же успехом решить эту проблему сейчас и больше к этому не возвращаться.
– Откуда тебе это известно? – говорю я, чтобы выиграть время и сохранить равновесие.
– Оттуда, что ты спишь со мной только один раз в неделю, а еще остаются целых шесть дней!
Мы с Вики за последние два месяца только пять раз занимались любовью, потому что каждый раз после этого мы ссорились; потом мы в течение нескольких дней не общались. Но я терпелив и готов ждать, пока Вики хорошенько не успокоится и не сможет чаще заниматься сексом. Она не испытывает отвращения к этому занятию. Если бы она испытывала отвращение к сексу, то я бы не принудил ее заниматься любовью, но она все еще не может допустить мысль, что это может быть приятно. Пока она просто делает мне любезность из вежливости, как если бы она приняла бокал красного шампанского, которое она ненавидит, от старого доброго друга, который не должен был бы ей его предлагать. Но я понимаю, что всему свой срок и даже то, что я изредка занимаюсь с ней любовью, для меня рай, по сравнению с теми годами, когда я к ней подойти не смел. Как я ни стараюсь, я не могу поддерживать прежние отношения с Эльзой. Моя любовная связь, несмотря на то, что она пока еще не стала тем, о чем я мечтал, начала с неожиданной силой влиять на мою семейную жизнь.
– Ты подонок! – с такой яростью говорит Эльза, что я подпрыгиваю.
Я беру себя в руки.
– Ну да, – говорю я, – я сплю с ней, но нет никакой необходимости устраивать скандал, – и я вовсе не намерен бросать тебя! Я буду жить с тобой, буду хорошим мужем, но правда заключается в том, что среди хороших мужей редко встречаются такие, которые верны своим женам, – можешь спросить у своего отца, если мне не веришь. Твой отец всегда заботился о своей семье, как это подобает хорошему мужу. Но всем известно, что у него всегда было множество других женщин...
– Мой отец, – сказала Эльза, – проклятый лицемер.
Вдруг она опускается на стул перед туалетным столиком и смотрит на себя в зеркало. Она невозмутима, спокойна и собрана. Никаких слез. Никакой истерики, никакой паники.
Это странно. Что-то не так. Этот скандал не укладывается в схему.
– Моя мама в течение многих лет слишком настрадалась от моего отца, – говорит Эльза, по-прежнему глядя на свое толстое некрасивое лицо в зеркале. – Бедная мама, у нее не было выбора. Она была жертвой своего положения, своего общества и своего времени. Но я не похожа на мою мать и живу в другое время. Я не позволю тебе обращаться со мной так же, как мой отец обращался с ней. Ты думаешь, что я дубина, которая весит сто шестьдесят пять фунтов и у которой нет собственного мнения, но ты ошибаешься, Себастьян. Ты очень ошибаешься.
Меня бросило в жар. Пришлось расстегнуть воротник. Я чувствую себя очень, очень неловко. Не могу поверить, что это говорит Эльза. Неужели это та бедная, глупая, милая Эльза, которая прижимается ко мне в постели и говорит, что я такой замечательный? Где-то что-то пошло не так. Я не заметил что-то очень важное. Я просчитался.
– Послушай, забулдыга, – вдруг резко говорит Эльза, подобно героям фильма Джеймса Кени (поистине яблоко от рейшмановской яблони недалеко падает), – я не позволю тебе переступать дозволенные границы. Брак есть брак. Ты перед свидетелями обещал быть мне верен, и я требую от тебя выполнения этого обещания. Если ты не был готов выполнять это обещание, то ты не должен был на мне жениться. Я твоя жена и не буду делить тебя ни с кем, а тем более с Вики. Ты должен выбрать, Себастьян. Либо ты остаешься дома и всю ночь лежишь рядом со мной и исполняешь свои супружеские обязанности, либо я звоню моему адвокату и начинаю дело о разводе.
Я пытаюсь проснуться, но нет, это не ужасный сон, а реальность, и я обливаюсь потом. Я пытаюсь не поддаваться запугиванию.
– Ты не разведешься со мной! Ты же прекрасно знаешь, что у тебя никогда не будет другого мужчины!
Она холодно смотрит на меня.
– Хочешь, поспорим?
Я онемел, я глупец, я потерял дар речи.
– Но ты не можешь, не посмеешь развестись со мной! – бессвязно бормочу я.
– Посмотрим, – говорит Эльза, и ее голубые глаза делаются почти такими же холодными, как зеркало.
Я поворачиваюсь и выхожу из комнаты. Или, если быть точным, я ухожу, спотыкаясь. Я еле-еле пробираюсь в гостиную, наливаю себе тройного виски и выпиваю.
У окна на столе стоит фотография Алфреда, маленького, умного, шестимесячного Алфреда. Он сидит прямо, у него пристальный взгляд, он как бы понимает, что не следует пускать этих взрослых себе в душу, они всегда хотят заставить его улыбнуться перед камерой.
Когда заканчивается виски, я возвращаюсь в спальню, но Эльзы там нет. Я иду в детскую и вижу, что она запихивает Алфреда в новый комбинезон, готовясь нанести воскресный визит своей маме. Няня пошла за его ботинками и пальто.
Мы не разговариваем, мы просто смотрим друг на друга.
– Папа! – с довольным видом говорит Алфред и показывает своим маленьким пальцем на меня.
Мне хочется разбить что-нибудь вдребезги. Мне хочется разбить все тарелки на кухне и избить Эльзу. Но я этого не делаю. Более того, я никогда этого не сделаю. Один раз я действительно вышел из себя с женщиной и так толкнул ее, что она упала с кровати и набила себе синяки, и после этого я поклялся себе, что больше никогда не прибегну к насилию. Насилие – это плохо. Насилие вызывает тошноту. Насилие, а не секс – настоящая непристойность в нашей культуре.
Выбросив из головы все мысли о насилии, я беру на руки Алфреда и без обиняков говорю Эльзе:
– Давай все вместе пойдем к твоей маме.
Я звоню Вики.
– Вики, я должен повидаться с тобой. – Я никогда не зову Вики «дорогая» или «милая». Она сыта по горло этими выражениями нежности от людей, которые никогда ее не понимали.
Мы встречаемся на ее квартире.
– Я попал в очень неприятное положение, – говорю я и рассказываю ей про Эльзу. Я так пью виски, как будто хочу напиться на всю жизнь. – Мы больше не сможем здесь встречаться, если она наймет детективов, чтобы наблюдать за мной, – прибавляю я. – Мы должны встречаться в доме на Пятой авеню. Детективы могут следить за мной до посинения, но они никогда не смогут доказать, что я хожу в дом твоего отца не для того, чтобы видеться с моей мамой.
– О, Боже, не могу вообразить ничего более ужасного, чем прокрадываться в этот старый мавзолей, стараясь не наткнуться на папу и Алисию! Могу себе представить, что они, черт возьми, подумают.
– Им это понравится. Это вместо детективной истории.
– Себастьян, дорогой, им не нужна детективная история. У них полно собственных забот.
