Текст книги "Грехи отцов. Том 2"
Автор книги: Сьюзан Ховач
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 24 страниц)
Я лениво кружил вокруг этой парочки. Вначале я решил, что незамужняя, очевидно целомудренная женщина тридцати с лишком лет не очень-то рассчитывает на мое внимание. Явная убогость положения прислуги, при старой «активистке» вряд ли позволяла этой женщине питать какие-либо надежды на удовольствие от путешествия, и любая встреча, даже самая мимолетная, с большой вероятностью будет ею принята с благодарностью.
И я решился сделать ее путешествие памятным.
– Привет, Джуди! – сказал я как-то после обеда, когда мы случайно встретились у дверей библиотеки. – Вы готовы сыграть в шафлборд?
Это нельзя было назвать блестящим началом, но в путешествиях любое, даже самое неоригинальное предложение может сгодиться.
Джуди явно была довольна, что ее заметили, но она отклонила предложение. Она только что взяла в библиотеке книгу и спешила обратно в каюту, чтобы приступить к сеансу послеобеденного чтения своей тиранке.
– А как насчет выпивки сегодня вечером? – настаивал я, отчетливо давая понять, какой смысл я в это вкладываю.
– Гм, я бы очень хотела, но... – Джуди была польщена предложением, но очень боялась своей хозяйки.
– Я могу подождать, – сказал я, – пока миссис Майами-Бич уляжется в кровать со своими бигудями.
– О, хорошо...
– Подумайте об этом, – сказал я любезно, проходя мимо нее в библиотеку. – Я буду в баре в носовой части парохода.
Джуди пробормотала слова благодарности и в смятении поспешила прочь. Чувствуя себя примерно так же как «Санта-Клаус» после визита на Рождество к прилежному ребенку, я вошел в библиотеку взглянуть на полки с книгами.
Сразу за дверью на диване сидела Вики, положив ноги на подлокотник.
– Привет, – сказал я. – Читаешь что-нибудь бессмысленное?
– Очаровательно банальное чтиво! – Она показала мне название дамского романа, и мы вместе посмеялись.
Я чувствовал себя гораздо непринужденнее с этой новой Вики, потому что я приучил себя думать о ней как о совершенно другом человеке, а не Вики из Нью-Йорка. Та Вики была необразованная и ограниченная, становившаяся в интеллектуальную позу. Эта Вики была умной настолько, что понимала, насколько обременительны позы. Нью-йоркская Вики, окруженная выводком детей, слугами и слепо любящим отцом или мужем, была встревожена и капризна, полностью погружена в недовольство богатой избалованной женщины. Эта Вики была такая же прямая и раскованная, как ее отец в ту ночь, когда Скотт встречался с ним для шахматной партии.
Я посмотрел на дамский роман в ее руках и подумал о Корнелиусе, читающем книгу Гарольда Роббинса. Странно было, что Вики напомнила мне Корнелиуса, а не Эмили, но я уже давно понял, что Вики в корне отличается от своей тетки, точно так же, как я понял, что в отношении Корнелиуса к своей дочери заключена большая ирония. Он хотел, чтобы его дочь была отражением его сестры, которая для него олицетворяла все женские достоинства, но вместо этого он произвел дочь, которая слишком походила на него самого.
Если бы он это понимал, то вряд ли стал тратить время на беспокойство по поводу того, пьет ли она, употребляет ли наркотики, обрекая себя на преждевременную смерть. Эта женщина была очень живучей, несмотря на свою хрупкость. Кстати Корнелиус тоже культивировал в себе такой облик, чтобы легче было одурачить своих врагов. Со всей своей непредубежденностью я видел очень ясно, что эта женщина много страдала; ей пришлось пережить два неудачных замужества, она воспитывала пятерых детей, и при этом постоянное давление Корнелиуса, желающего затолкать ее в рамки образа Эмили. Но тем не менее она оправилась от всех невзгод и смогла найти в себе силы начать новую жизнь. Я вспомнил, что Корнелиус вынес одинокое детство, слабое здоровье, мать-тиранку и годы отупляющей мещанской скуки в Веллетрии – и все же умудрился не только вырваться из всего этого, но и овладел банком Ван Зейла и уважением всех, кто раньше мало считался с ним.
Я подумал, что эти люди очень цепкие, упорно добиваются своего и борются, пока не добьются своей цели, и такая их целеустремленность может оказаться опасной.
– Морские путешествия просто замечательны, не так ли? – заметила она весело. – Я никогда раньше не попадала в такой нереальный мир.
– Ничего нереального не вижу в том, что все предаются своим основным инстинктам. Можно даже сказать, что это даже более реальный мир, чем тот, что мы оставили в Нью-Йорке.
– Вот так реальность! Знаешь, Скотт, я надеюсь, что сегодня ночью Джуди сумеет сбежать. Если бы я была на ее месте, я бы прикончила эту старую перечницу в первый же день после отплытия из Сан-Хуана.
– Я тебе верю! – Я снова двинулся прочь, лениво размышляя о разнице между отпуском Джуди и отпуском Вики. После Мартиники Вики дала отставку главному инженеру и ко всеобщему удивлению еще до Барбадоса покорила старшего офицера. Капитан все еще спокойно ожидал за кулисами. Я полагал, что он произведет свой выход, когда мы отплывем от Кюросао на последнем этапе путешествия, направляясь в Пуэрто-Рико.
Вернувшись в свою каюту, я слегка подремал, чтобы восполнить предыдущие бессонные ночи, а затем встал с постели, чтобы одеться к ужину. Под дверью я нашел два конверта, подсунутые во время моего сна. Один из них содержал приглашение на вечеринку, а в другом лежала записка такого содержания:
«Привет! Буду рада вас видеть сегодня вечером, но, пожалуйста, не в баре, чтобы не узнала миссис Б. Можем ли мы встретиться в вашей каюте? Миссис Б. заснет к 11.30, так что я смогу ускользнуть около полуночи. Если вы согласны, то, пусть сегодня за ужином у вас в петлице будет белая гвоздика. ДЖУДИ. P. S. Пожалуйста, пусть в вашей комнате будет совсем темно, потому что я не привыкла к вещам подобного рода, я очень застенчива».
Я присвистнул в знак одобрения. Конечно, «старая активистка» могла бы довести даже самую тихую женщину до тайной встречи с посторонним человеком, кроме того, во время круиза случается и не такое, но на меня произвела впечатление отвага этого ответного предложения со стороны этой девушки. Сначала белая гвоздика в петлице, затем полночное свидание – без всяких скучных предварительных хлопот – сразу в постель! Я был не только приободрен этой странной смесью романтизма и непристойности; мой интерес, который к тому времени начал было ослабевать, был приятно возбужден. Я конечно же забыл и думать о своей депрессии, и, купив очень большую белую гвоздику в цветочном киоске, я спустился к ужину в большом нетерпении. Если бы я употреблял спиртное, я бы заказал шампанское для всех пассажиров за моим столом.
Я улыбнулся Джуди через всю столовую, а Джуди улыбнулась мне. Проведя без особого интереса вечер в казино и не потеряв на этом много денег, я вернулся в свою комнату и к полуночи лег в постель, выключив свет. Сказать, что я был возбужден – было бы в высшей степени несправедливо.
Дверь открылась.
Я этого не мог видеть, потому что моя каюта имела форму буквы «Г». Дверь находилась в небольшом коридорчике, который соединял ванную комнату со спальней, и, поскольку кровать находилась в самой далекой части, все, что я мог видеть в коридоре – это ряд шкафов, которые находились на одной стене, а двери я не видел, лишь пучок света, который проникал из главного коридора снаружи.
Дверь закрылась. Свет исчез. Наступила полная тишина, потому что мы оба сдерживали дыхание.
– Привет, – наконец произнес я тихо. – Вам что-нибудь видно? Не включить ли свет?
– Нет, все в порядке, – прошептала она. – Пожалуйста, не надо включать свет. Я буду очень смущена.
– Расслабьтесь! Я восхищен вашей отвагой, рад, что вы выбрались. Вы восхитительны!
Казалось, это ее ободрило, а она, безусловно, нуждалась в одобрении. Она пробралась к постели, и я услышал шелест снимаемого платья. Искры от сухого нейлона сверкали в темноте, но кроме неясного женского силуэта я ничего не мог различить.
Она скользнула под простыню в мои объятья.
Учитывая необычайность обстоятельств, даже при моем широком опыте морских путешествий, а также то, что своей оригинальностью она заслужила наилучшей возможной награды, я решил, что должен сделать все, что могу, чтобы она запомнила этот момент. Так что я не торопясь медленно ласкал ее, и по мере того, как мои руки скользили по ее телу, я обнаружил, к своему удивлению, что ее фигура даже лучше, чем я предполагал.
Она реагировала безмолвно, но жадно. Наши тела свивались все с большей страстью, и когда я, наконец, почувствовал, что я закончил внешнюю разведку, я дал волю своему настойчивому желанию и вошел в нее.
Это был самый замечательный визит.
Самой эротичной деталью этого было ее полное молчание. Я раньше никогда не занимался любовью с такой молчаливой женщиной, но я знал по движениям ее тела и по особой нежности ее плоти, что для нее это такое же исключительное событие, как и для меня.
Она тихо дышала, и не издала ни малейшего звука, и внезапно анонимность ее молчания смягчила всю напряженность, которая еще оставалась в глубине моего сознания. Мне начало казаться, что я занимаюсь любовью не с конкретной женщиной, но со всем миром, в который мне раньше был запрещен доступ; я обнаружил, что я этим восхищен, продвигался все дальше и дальше, пока слово «запрещен» не исчезло в свете того другого мира, существующего в том измерении, где смерть не играет роли. В этом мире я был свободен, был самим собой и не боялся потерять контроль...
– О, Господи! – воскликнула женщина рядом со мной, возвращая меня в прежний мир. Я знал этот голос, и он не принадлежал Джуди.
Я зажег свет.
Она закричала.
На секунду мы зажмурились от яркого света, но когда открыли глаза, мы молча уставились друг на друга. Ее зрачки были темными, а радужная оболочка чистого серого цвета.
Никто не произнес ни слова.
Спустя секунду я зашевелился. Я скинул в сторону смятую простыню и встал с кровати. Пол был холодным. Я был настолько поражен, что должен был опереться рукой о стену, но, наконец, я достиг спасительной ванной комнаты, захлопнул за собой дверь и задвинул задвижку.
Вики застенчиво постучала в дверь.
– Скотт?
Я не ответил. Я пытался отвернуть холодный кран, но в моих пальцах не было достаточно силы. Я снова попытался отвернуть его двумя руками, и в следующий момент холодная вода обожгла мне руки. Намочив лицо, я поспешил посмотреть на себя в зеркало. Я боялся, что увижу Скотта. Это было бы очень опасно, но Скотт оставался в Нью-Йорке вместе с той нью-йоркской Вики, а я все еще был самим собой. Такая ситуация не вызывала особых затруднений. Это я могу контролировать.
Я схватил полотенце, обмотал его вокруг бедер и открыл дверь.
Она была здесь. Она накинула на себя одну из моих рубашек, чтобы прикрыть наготу, и тесно обмотала ее вокруг тела. Ее светлые волосы растрепались. Она выглядела умирающей от страха.
– Ох, Скотт...
– Ты хочешь пойти в ванную? Давай, иди. Извини, что я так долго, – я отступил, чтобы пропустить ее, и когда дверь за ней закрылась, принялся убирать постель, как будто мог изменить то, что здесь произошло. Не заправив до конца одеяло, я вынужден был сесть. Я чувствовал себя без сил; внезапно я обнаружил запачканные простыни, запах секса, чувство удовлетворенности в паху, опасность, ужас и страх...
Дверь ванной комнаты отворилась.
– Скотт – нет, пожалуйста! Дай мне объяснить! Я должна тебе сказать, что чувствую себя виноватой, я должна попросить у тебя прощения! Это была просто сумасшедшая извращенная шутка, я никогда больше не поеду в морское путешествие, никогда, никогда...
Она замолчала. Инстинктивно я знал, как это бывает с опытным актером, которому предстоит читать всемирно известный монолог из пьесы Шекспира, что именно сейчас я проявлю все, что мне дали годы тренировки, опыт и квалификация.
– Успокойся, Вики, – услышал я свой веселый голос. – Избавь меня от душераздирающих переживаний! Это было забавно! Уверен, что подобную шутку ты никогда бы не решилась сыграть на берегу. Половина удовольствия от круиза как раз в том, что здесь можно делать вещи, которые нельзя проделывать где-либо еще! А теперь давай будем честными – мы оба хорошо развлеклись. Почему бы нам это не отпраздновать? Я приглашаю тебя в бар на корме, выпьем за здоровье друг друга, прежде чем мы разъедемся в разные стороны.
Таким же легким тоном она сказала после паузы:
– Конечно. Ладно. Почему бы и нет? – и приятно улыбнулась.
Пока все в порядке, но я вспотел от напряжения. Никогда мне не было так трудно играть роль плейбоя, и никогда она не казалась мне такой неприятной. Чтобы продолжить разговор в том же духе, мне пришлось сделать невероятное усилие, но я все же сказал что-то вроде:
– Может быть, мы вместе примем душ, прежде чем оденемся?
– Спрашиваешь! – сказала она, но словечко прозвучало фальшиво.
Мы стояли, глядя друг на друга. На ней все еще была моя рубашка. В какой-то момент я успел натянуть свои шорты, но теперь, ухватившись за образ плейбоя, я беззаботно скинул их и направился в ванную комнату.
Она не пошевелилась. Я шел прямо на нее, но она продолжала загораживать мне проход в ванную и только тогда я понял, что она обескуражена так же, как и я – и так же не может отказаться от своей роли, которую она вовсе уже не желала играть.
Я отбросил всякое притворство. Это не было сознательным решением, а просто непреодолимой потребностью быть самим собой.
Мы не дошли до душа. Не дошли мы и до бара. Мы даже до постели не дошли. Я сделал шаг вперед как раз в тот момент, когда она протянула руки, и я схватил ее в объятия и прижал к стене.
При свете начинающегося дня мы заговорили.
– У тебя есть любовница в Нью-Йорке?
– Нет, я здесь совсем другой.
– И я тоже. Я не могу жить так, как хочу жить на самом деле.
– А кто может? Свобода – это великая иллюзия. Мы делаем то, что должны делать и выхода из этого нет.
– А что ты должен делать, Скотт?
– Все очень просто. У меня есть непреодолимое желание искупить неудачи моего отца и добиться вершин моей профессии.
Последовала пауза. Затем она сказала:
– Это действительно так просто?
– Почему ты так говоришь?
– Потому что жизнь редко бывает простой. Что ты думаешь о моем отце?
– Вики, не стоит вслед за Себастьяном думать, что я одержим идеей отмщения. Все гораздо сложнее.
– Тогда объясни мне!
Я молчал. Но затем я сказал:
– Мне бы хотелось тебе объяснить. И я думаю, что смог бы это сделать, если бы знал, что ты поймешь. Может быть, когда-нибудь...
Позже, когда солнце ворвалось в иллюминатор, а море стало прозрачно-синее, она сказала:
– У тебя действительно не хватает времени и энергии, чтобы вести личную жизнь в Нью-Йорке?
– Разве это так трудно понять?
– Нет, даже слишком просто. У меня то же самое. Семейная жизнь, которую я вынуждена вести, не оставляет мне ни времени, ни энергии на мою собственную жизнь. Но меня не поддерживает честолюбие, так, как тебя. Меня поддерживает чувство моей вины.
Я встал и подошел к иллюминатору. Внезапно я почувствовал, что не смогу говорить.
– Я делаю то, что меня заставляет делать чувство моей вины, – продолжала она.
Я все еще не мог говорить.
– Иногда бывает просто невозможно отделаться от этого чувства, – сказала она, добросовестно, поясняя свою мысль. – Ты хочешь, но не можешь. Это прилипло к тебе, и если ты пытаешься отцепить это от себя, то тебе становится больно, и при этом страдают невинные люди. Поэтому ты послушно делаешь то, что велит тебе чувство вины, и единственный способ избежать этого – это создать себе что-то вроде двойной жизни – разделить свою личность на две. Конечно, это тоже ужасная ноша, но она легче, чем жить все время с чувством непереносимой вины.
Ко мне все еще не вернулся дар речи. Мои глаза увлажнились, я видел как в тумане.
– Прости меня, – сказала она. – Ты, наверное, думаешь, что я говорю всякую чушь. Не думай больше об этом.
– Вики...
– Это не имеет значения. Иди обратно в постель.
Позже она одна осталась стоять у иллюминатора, и я заметил, что ее кожа ниже линии загара бледна, как слоновая кость.
– Мы подплываем к Кюрасао, – сказала она. – Я думаю, мне пора подумать о том, как я буду возвращаться в свою каюту при ярком дневном свете, в вечернем платье... Что ты об этом думаешь?
– Я думаю, что ты выглядишь, как должны бы были выглядеть Миви и Грейни, но, скорее всего, никогда и не выглядели.
– Кто они такие, черт побери? Нет, не отвечай. У меня нет настроения стать образованной. Слушай, почему бы нам вместе не сойти на берег, когда пароход пристанет к причалу? Предполагается, что я завтракаю с капитаном, но я от этого отделаюсь...
– Нет, я не должен сходить на берег.
Ее глаза расширились от разочарования.
– Почему же?
– Я устал. Я не супермен. Мне необходим некоторый отдых. А в Кюрасао нет ничего особенного, это просто остров, брошенный датчанами в один не из лучших их дней.
– Ох, но... ладно, хорошо, если ты так думаешь. Может быть, я тоже останусь, и тогда сегодня вечером... – она замолчала.
– Сегодня вечером, – сказал я. – Да, я дам тебе знать.
Она улыбнулась. Я наблюдал, как она одевалась. Когда она была готова, она не дотронулась до меня, а просто послала от двери воздушный поцелуй.
– Увидимся позже! – Ее глаза сверкнули. Она сияла, я хотел отпихнуть ее от двери, запереть дверь и вынуть ключ из скважины, но не сделал этого. Я был парализован противоречиями, происходящими в моем мозгу, я разрывался между желанием жить нормальной жизнью и реальностью, состоящей в стремлении завершить свой поиск, но когда я оказался один, я понял, что у меня нет выбора и я могу только взять себя в руки и посмотреть в лицо действительности. Сон закончился; я выжил, и мне надо было себя защитить. Я должен был сбежать домой, к Скотту, не медля ни минуты.
К тому времени, как мы причалили в Кюрасао, я уже уладил все формальности с казначеем, и вскоре после того, как установили сходни, я покинул пароход и направился обратно в Нью-Йорк.
В первом письме, которое я намеревался ей оставить, я написал:
«Дорогая моя Вики, во-первых, я хочу тебя поблагодарить за то, что ты так оригинально соблазнила меня – ты бы привела в восторг самого Чосера! Я могу себе вообразить, как он пишет «Рассказы нью-йоркской женщины», где все любовные встречи происходят под покровом темноты.
Ну, оставим в покое средние века.
К несчастью, поскольку нам приходилось жить в настоящем времени, я не вижу, как мы смогли бы продолжать нашу вчерашнюю версию «Кентерберийских рассказов». Побывав не в одном круизе, я знаю, что обстановка, царящая на борту, никогда не может быть перенесена на берег, поэтому, поскольку наши новые, хотя и приятные, отношения не имеют будущего, я не вижу причин продолжать их после круиза. Лучше будет сохранить память о единственной замечательной ночи, чем болезненное воспоминание об эмоциональной неразберихе, чего, я уверен, мы оба хотели бы избежать.
Я желаю тебе благополучного возвращения домой и удачи в будущем.
Скотт».
Только когда я написал его имя, я понял, что я пытался писать с его голоса. Я перечитал письмо и был поражен – не столько его холодностью, самодовольством и стилизованным интеллектуальным безразличием, но фальшью, которая пронизывала все письмо с начала до конца. То, что я написал, не имело ничего общего с тем, что творилось в моей голове.
Я запечатал письмо, но понял, что не могу его отправить. Я порвал его. У меня оставались считанные минуты, но я понимал, что не могу покинуть корабль, не оставив ей записки. В конце концов, поскольку объяснить ничего было нельзя, а извиняться было бы трусостью, я просто написал:
«Вики, мне приходится прервать нашу встречу. Я не хочу этого, но должен. Если мы будем продолжать, то впереди нам ничего не светит, кроме неразрешимых проблем, так что единственное разумное решение – не запутывать ситуацию дальше. Но поверь мне, я всегда буду тебя вспоминать такой, какой ты была в прошлую ночь, когда ты, хоть ненадолго, но оживила романтическую сказку».
Я не захотел подписываться именем Скотта, поэтому я ничего больше не написал. Запечатав конверт, я оставил его в офисе казначея среди ожидающих доставки писем и постарался не думать о том, что она почувствует, когда вскроет письмо и обнаружит, что я захлопнул дверь, которую она таким чудесным образом приоткрыла.
Мне пришлось ждать полчаса в аэропорту, прежде чем я вылетел прямым рейсом в Нью-Йорк. Сдав багаж, я купил себе несколько журналов, но когда попытался их читать, понял, что мне трудно сосредоточиться. В конце концов я отложил их в сторону и стал думать о нашей встрече. Я говорил себе, что это случай – не больше чем химическая реакция между двумя людьми, которые при странных обстоятельствах оказались привлекательны друг для друга. Но это мало в чем убеждало. Я не мог понять, почему, когда я обнаружил, кто она, эмоциональная атмосфера вечера не была нарушена. Как я мог продолжать успешно заниматься с ней любовью после того, когда узнал, кто она? Я судорожно пытался найти объяснение своему поведению. Я даже начал опасаться за свое психическое здоровье.
Ее слова эхом раздавались в моем сознании.
– У тебя есть любовница в Нью-Йорке?
– Нет, я здесь совсем другой.
Она даже не спросила, что я имею в виду. Она знала, что я не Скотт. Она меня узнала, и что более важно, она приняла меня таким, какой я есть. И я тоже знал, кто она, и принял ее такой, какая она есть. Не дочь Корнелиуса Ван Зейла, или бывшая жена Себастьяна, или отягощенная всем этим кричащим и хулиганящим выводком мать. Но мой товарищ по несчастью, тоже оставшаяся в живых и забавляющаяся своей двойной жизнью. Мой компаньон по путешествию, так же как и я, терзаемая требованиями самодисциплины и движимая никому не понятными побуждениями. Это такой товарищ, о котором я всегда мечтал, который мог бы положить конец моему одиночеству. Это та женщина, которую я уже и не мечтал встретить.
Я даже не мог бы сожалеть, что она так хорошо знала мир, в котором жил Скотт. Это только увеличивало взаимопонимание между нами, потому что ей не требовалось ничего объяснять про Скотта. Она хорошо знала, кто такой Скотт, поэтому от нее не надо было ждать всех этих надоедливых вопросов, которые бы стали задавать другие женщины: где вы живете, что вы делаете, были ли вы когда-нибудь женаты... Я думал обо всех этих скучных вопросах и радовался их отсутствию. Затем я вспомнил, что в какой-то момент той ночью я сказал ей: «Но Тони был красивый – как ты можешь говорить, что я более привлекательный, чем был он?», и она лениво ответила: «Да, он был мил, но он был какой-то скучный, я всегда так думала, он был как Эндрю». И я вдруг подумал, как замечательно, что она знала Эндрю и Тони, и мне нет необходимости пускаться в утомительные объяснения.
У нас с Вики много общего в прошлом, и когда я думаю о нашем нынешнем окружении, я вижу еще одно преимущество Вики: ей все равно, сколько я зарабатываю и какой образ жизни я могу себе позволить: она сама богата. Одного этого факта достаточно, чтобы она отличалась от всех остальных женщин, которых я встречал во время моих странствий.
Я понял, что я очень хочу увидеть ее снова.
Я моментально вскочил на ноги. Да, конечно, я понимал, что нахожусь в плену своих фантазий, которые не имеют никакого отношения к моей реальной нью-йоркской жизни, но мне было неприятно это обнаружить теперь, когда моя жизнь в Нью-Йорке, наоборот, казалась фантазией, в то время как единственной реальностью была Вики. Я снова сел, заставил себя успокоиться. Без сомнения, я был крайне взволнован. Поэтому мне было так трудно отличить фантазию от реальности, поэтому мой инстинкт самосохранения гнал меня обратно в Нью-Йорк, где Скотт мог снова завладеть контролем над моей жизнью.
А может быть, Скотт был фантазией?
Нет. Возможно, Скотт и был мифом, но он по-прежнему оставался частью моей действительности, потому что в отличие от фантазий мифы являются всего лишь правдой в ином измерении. Поэтому мифы могут быть так же важны, как действительность, и поэтому во многих успешных судьбах они не вступают в конфликт с действительностью, но дополняют ее, так что и миф, и реальность совершают свой путь бок о бок во времени.
Я взглянул на журналы и увидел фотографию Джона Кеннеди. Он отправился во Флориду, чтобы доказать всем, что он не выступает «против бизнеса», и теперь он находится на пути в Техас, куда он направлялся с подобной же миссией. Это была реальность, но миф здесь тоже присутствовал, идя бок о бок с действительностью в его жизни, эта легенда «Джей-Эф-Кэй», человека, который воплощал честолюбивые замыслы своего отца. Однажды и мой миф навсегда сольется с моей действительностью, и я смогу начать жить так, как я хотел бы, но прежде всего мне надо завершить мою шахматную партию со смертью; я должен ее обойти с фланга и выжить.
Сегодня вечером я буду в Нью-Йорке. Завтра президент Кеннеди приедет в Даллас, в штате Техас. Это была действительность. Но в конце честолюбивого пути был свет и жизнь, и когда я снова посмотрел на улыбающееся лицо Джона Кеннеди, я подумал, что смерть никогда не была так далеко.
– Восточная Авиакомпания объявляет посадку на самолет, летящий в Нью-Йорк...
Я пошел на посадку.
– Могу ли я вам предложить выпить, сэр? – спросила хорошенькая стюардесса рядом со мной.
Я хотел ответить, но испугался, что закажу не то, что мне надо. Я почувствовал большое напряжение. Пассажир рядом со мной заказал виски.
– Может быть, кофе?
Кивая утвердительно, я понял, что мое состояние даже хуже, чем я представлял, и чем скорее я приеду в Нью-Йорк, тем лучше. Скотт скинет с себя смирительную рубашку, а я потихоньку надену ее на себя, и это будет конец всем моим опасным заблуждениям и возвращение к здоровому рассудку.
Самолет спокойно приближался к Нью-Йорку.
Как только я прилетел в Нью-Йорк, я стал искать Скотта. Я зашел в мужской туалет и посмотрел на себя в зеркало, когда мыл руки, но увидел только свое лицо, осунувшееся от усталости, и мои глаза, утвердившие меня в моем смущении. Позже, когда шофер такси ждал, когда я скажу ему, куда ехать, я ожидал услышать голос Скотта, дающий ему знакомый адрес, но услышал лишь свой собственный озабоченный голос, говорящий: «Манхэттен. Угол Восемьдесят пятой и Йорк-стрит», как будто я был иностранец и мой единственный друг из этого города не пришел меня встречать.
Я увидел силуэт Манхэттена, выглядящий разрозненным из-за нового здания компании «Панам», и нарушение привычного ландшафта сместило вертикальную структуру времени и в моем воображении согнуло ее. Передо мной предстали небоскребы в виде гигантских долменов, расположенных по схеме, столь же зловещей, как циклопические каменные круги на краю Европы, и я понял, что я углубляюсь в некую мрачную священную рощу, где ежедневно происходят человеческие жертвоприношения, чтобы задобрить ненасытных богов. На мгновение мне показалось, что долмены залиты кровью, но, конечно же, это была игра света: отражение садящегося солнца в стеклянных окнах.
– Дом, родной дом! – весело воскликнул шофер, когда автомобиль ехал по мосту на Пятьдесят пятую стрит.
Но здесь не было моего дома. Я больше не мог соглашаться с тем, что мой дом находится среди этих запятнанных кровью долменов, где моя жизнь медленно вытекала из меня и переливалась в темницу личности Скотта.
– Все в порядке, парень? – прокричал шофер, остановившись у дома Скотта.
Я был так взволнован, что не мог ему ответить. Сунув ему в руку двадцатидолларовую бумажку, я вбежал в здание, не ожидая сдачи, и отправился в лифте на двадцатый этаж. К этому времени меня охватила паника, и как только открылась дверь лифта, я бросился по коридору бегом до дверей моей квартиры. Я долго не мог вставить ключ в скважину, он падал на пол, я его поднимал и снова вставлял. Дверь открылась. Распахнув ее настежь, я бросился через порог.
В квартире стоял затхлый запах, как будто кто-то умер и был бальзамирован. Я закрыл дверь. Звук отозвался многократным эхом в моих пустых комнатах, но я не останавливался, чтобы прислушаться к нему. Я спешил в ванную, чтобы посмотреться в зеркало.
Его здесь не было. Ощупью войдя в кухню, я сделал ему его любимый коктейль, коку со льдом с капелькой концентрированного лимонного сока, но питье выпил я и я же оставил пустой стакан в кухне. В спальне я переоделся в его одежду, темный костюм, белую рубашку и темный галстук; я даже взял с книжной полки в гостиной одну из его любимых книг; я уселся в шезлонг и я же сидел и ждал, ждал человека, который не приходил.
И тогда я понял: Скотта здесь не было, и он не собирается возвращаться.
Скотт был мертв.
Я остался один.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Я снова был в ванной комнате, но на этот раз не увидел в зеркале даже своего отражения. Шок от этого был таким сильным, что мне внезапно не хватило воздуха, но когда я сообразил, что галлюцинация вызвана не умственным расстройством, но физическим истощением, этот, по своей сути разумный диагноз вызвал требуемую реакцию в моей голове, и я увидел свое отражение в зеркале, как только перестал тереть глаза. Я выглядел не только больным, но и до смерти испуганным, поэтому я улыбнулся для бодрости и громко сказал в ответ на свои мысли: «Тебе необходимо выпить».
Это вызвало у меня еще большее чувство страха, поэтому я заперся в спальне, где не было телефонной книги, в которой я бы смог найти номер телефона ближайшего винного магазина. Я взял ручку и блокнот, которые лежали на ночном столике. Я подумал, что если бы я вел себя как Скотт и составил себе список работ по дому, которые надо сделать, я смог бы достигнуть некоторого подобия нормальности.
Я написал: «1. Распаковаться. 2. Достать еды. 3. Разобрать стиранное белье. 4. Поесть». Затем я вырвал листок из блокнота, на следующем листке написал большими буквами СПАТЬ и ослабил узел своего галстука.
Я был настолько измотан, что заснул, как только коснулся щекой подушки. В какой-то момент я подумал: «Я выживу и без него», затем перед моими глазами вспыхнул свет, и я упал с небоскреба «Панам» в реку крови, текущую тысячью этажами ниже.
Проснувшись, я почувствовал себя лучше. Я проспал четырнадцать часов подряд, этот факт говорил о том, насколько я вымотался накануне; обычно я спал не более шести часов в сутки. В ванной комнате я внимательно посмотрел на себя в зеркало, но брился уверенной рукой. Затем я натянул на себя джинсы и майку и отправился на кухню в поисках запасов пищи. Их не оказалось. Я позвонил в ближайший магазин деликатесов и сделал заказ. Полчаса спустя, когда я приготовил яйца, бекон, тост и кофе, я чувствовал себя вполне бодро. Если Скотт и умер, такая ли уж это большая потеря? Я начал представлять себе, как я приспособлюсь к новой ситуации, не нанося ущерба своему честолюбию.
