Текст книги "Грехи отцов. Том 2"

Автор книги: Сьюзан Ховач

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 24 страниц)

Я обдумываю варианты моих действий. Я могу держать язык за зубами. Или, если я открою рот, я могу попытаться растолковать Корнелиусу в холодящих душу подробностях, что может произойти, если Скотт решит помочь естественной справедливости.

Будет ли Корнелиус меня слушать? Нет, не будет. Если он убедил себя в том, что Скотт – просто льстивый придворный шут, а не опасный соперник, то он только посмеется над моим описанием судного дня.

Нет, по зрелом размышлении, он не будет смеяться: он будет зол. Он подумает: угрюмый дружище Себастьян, он завидует Скотту и доставляет хлопоты, выдумывая эти нелепые, параноидальные, недоказуемые теории. Себастьян, мой крест, мое бремя, моя головная боль. К черту Себастьяна, скажет про себя Корнелиус, и еще больше, чем когда-либо, сблизится со Скоттом.

Я должен занять выжидательную позицию. Мне остается только наблюдать, слушать и надеяться, что когда-нибудь я все же наткнусь на нужное мне доказательство.

– О, боже, как жарко, а? – говорит Скотт.

– Да.

– Но с моря дует приятный ветерок.

– Угу.

Ничего не происходит, только ленивый обмен словами, и это плохо. Я должен держать пути сообщения открытыми, чтобы он не стал подозрительным.

Скотт подкрадывается к Корнелиусу. А я подкрадываюсь к Скотту.

Страшная история.

11 августа 1958 года. У Вики родился ребенок. Еще один мальчик, который, когда вырастет, может осложнить жизнь в банке. Я вежливо улыбаюсь и говорю: «Это замечательно!»

Вики не будет затруднять себя выбором имени и просто назовет ребенка Постумусом. Я знаю почему, хотя никто другой об этом не знает. Две недели назад во время обсуждения с Вики писем Цицерона в Бар-Харборе я заметил, насколько просто относились римляне к выбору имени для своих детей. Если ребенок был мальчиком, то нужно было выбирать имя из более чем дюжины имен, а если была девочка, то не нужно было даже утруждать себя выбором; ее автоматически называли переиначенным на женский лад именем ее отца, если только для того, чтобы ее имя отличалось от имен сестер, не нужно было приклеивать такой ярлык, как например, Терция. Мальчик, рожденный после смерти своего отца, мог просто получить имя с дополнительной приставкой «Постумус». Современные родители, которые неделями мучаются над книгами имен, вполне могли бы позавидовать полному отсутствию воображения у римлян по части выбора имени – предмету семейных споров в наше время.

– Маленький Келлер Постумус, – говорит Вики, не думая ни о Сэме, ни о чем другом. Наконец она вышла из страшного сумрака своего брака. «Бедный маленький Постумус».

Через пять дней после родов она звонит мне в банк.

– Себастьян, ты можешь быть здесь вечером во время приемных часов?

– Конечно.

Эту больницу можно посещать в любое время, но Вики попросила своего доктора ограничить часы приема. Посетители утомляют, особенно такие посетители, как мама и Корнелиус, которые по-прежнему ведут себя как новобрачные.

Я застаю у Вики пару старых друзей, которые ухаживают за ней; я подхожу к окну и смотрю на грязь, плывущую вниз по Ист-Ривер. Затем приходят мама с Корнелиусом и приводят с собой детей и главную няню, друзья инсценируют тактичный уход.

Эрик и Пол, как обычно, пытаются убить друг друга и опрокидывают вазу с фруктами.

– Уведите их отсюда, пожалуйста, – решительно говорит мама няне.

– Вики, я их предупредила заранее, что если они хотят пойти, то должны вести себя прилично.

– Да, Алисия, – машинально говорит Вики.

Маленькая Саманта прыгает и пищит.

– Мама, могу я видеть Постумуса?

Все смеются, ведь она такая прелестная!

– Дорогая, Постумус – это не его имя! – говорит Вики. Она любит Саманту.

– Как ты назовешь ребенка, дорогая? – спрашивает Корнелиус. – Знаешь, я думал о том, что у моего отца было хорошее американское имя. Я имею в виду не моего отчима Уэйда Блэкетта, который воспитал меня, а моего настоящего отца, который умер, когда мне было четыре года. Почему бы тебе не назвать ребенка...

– Нет, – твердо говорит Вики, – ты не будешь выбирать имя. Я многие годы молчала, когда вы с Сэмом решали, как называть моих детей, но я больше не буду пассивно наблюдать. Это мой ребенок, и никто, кроме меня, не будет выбирать ему имя. Постумуса будут звать Бенджаменом.

– Бенджаменом? – хором повторяют ошеломленные бабушка и дедушка.

– Но это же еврейское имя! – прибавляет мама, как и следовало ожидать.

– Мне все равно, даже если бы оно было китайским! – говорит Вики. – Это имя, которое мне нравится больше всего. Себастьян понимает меня, не так ли, Себастьян? Ты же не позволил Джейку и Эми выбирать имя Алфреду.

– Правильно, – выходя вперед, говорю я. – Называй Постумуса Бенджаменом. Хороший выбор.

Корнелиус и мама дружно поворачиваются, чтобы посмотреть на меня. На их лицах я вижу озабоченность: в семье произошла какая-то перемена. Впервые мы с Вики объединились против них.

– Ну, ладно, Себастьян, – уязвленно говорит мама, – я не понимаю, при чем тут ты.

– Ты с Корнелиусом тоже ни при чем, мама. Это должна решить Вики, и никто не имеет права делать это вместо нее.

Мама и Корнелиус выглядят пораженными. Я стою на часах у кровати Вики, подобно каменному столбу из Стоунхенджа. Вики нажимает на кнопку звонка.

– О, пожалуйста, сестра, не могли бы вы принести ребенка? – говорит она, слегка запыхавшись после своей триумфальной победы.

Это ее первый взрослый поступок. Это большой шаг вперед и, сделав его, она, наконец, встала на путь обретения самой себя.

Под влиянием чувств я целую ее в щеку и говорю, что я на ее стороне.

Она изумленно смотрит на меня, но улыбается, и когда я бросаю взгляд на наших родителей, вижу, что у них от удивления широко раскрываются глаза.

Вики и Себастьян. Себастьян и Вики. Могут ли они – могут ли они...

Я почти читаю мысли, проносящиеся в голове мамы, как свора гончих собак, преследующая зайца.

Корнелиус в ступоре.

– Вот и Постумус, миссис Келлер, – говорит сестра, внося в комнату сверток с новорожденным.

Удивительно легко запоминается это старое римское имя. Я думаю, что нам трудно будет называть его Бенджаменом.

* * *

28 августа. Неожиданно из Англии приезжает мать Вики; она хочет увидеть своего нового внука. Вики в истерике звонит мне. Сэм заставлял ее быть приветливой со своей матерью, но она больше не может притворяться, она делается больной в ее присутствии; ее мать – ведьма, шлюха и олицетворение зла.

– Хорошо, – лаконично отвечаю я, рисуя в воображении современный аналог матери Гренделя3 из «Беовульфа». – Я с ней все улажу.

Мать Вики зовут Вивьен Дьякони, она остановилась в гостинице, которая выглядит, как будто она находится на Бауэри. Шесть часов, мы условились встретиться с ней в вестибюле.

Я оглядываюсь вокруг в поисках матери Гренделя из «Беовульфа» и вижу миловидную маленькую пожилую леди с крашеными волосами, с маникюром, одетую с иголочки и обнаруживаю, что у нее низкий приятный голос и сексуальная походка, от которой остолбенел бы даже сам Беовульф.

– Здравствуйте! – говорю я. – Меня зовут Себастьян Фоксуорс.

– А, здравствуйте! – Она посмотрела на меня так, будто я самая сексуальная штука, которую ей когда-либо приходилось видеть. Я задаю себе вопрос, кто же сумасшедший: я, Вики, Вивьен или Корнелиус. Единственный проступок, который может совершить эта леди – завести себе молодого любовника.

– Могу я пригласить вас куда-нибудь выпить? – вежливо предлагаю я.

– Дорогой, как это мило с вашей стороны! Я бы с удовольствием выпила шампанского в «Плазе».

Ладно, черт с ней. Мне нравятся маленькие старые леди, которые знают, чего они хотят. Мы берем такси, едем в «Плазу» и сидим в «Палм-Корт», заказав бутылку шампанского. Тем временем она непрерывно говорит о том, какой ужасный человек Корнелиус, он так накрутил Вики, что она выходит из себя при одном виде своей матери.

– Да, – говорю я, когда она делает паузу, чтобы выпить шампанское.

– Хорошо, это все в прошлом, а как насчет будущего? Вы же не только для того приехали в Нью-Йорк, чтобы жаловаться на Корнелиуса. Ну, я могу устроить так, чтобы няня привела к вам всех детей, включая Бенджамена, чтобы вы смогли с ними повидаться, но думаю, что будет легче это сделать, если вы переедете в другую гостиницу.

Она говорит, что нет проблем. «Плаза» как раз подходит ей, она благодарит меня и просит, если можно, чтобы окна ее апартаментов выходили в сторону парка.

– Конечно, – сказал я, – я это улажу!

Она говорит, что я милый. Я бросаю на нее взгляд, но это бесполезно, я не могу продолжать сохранять серьезное выражение, и начинаю смеяться, она тоже смеется.

Мы стали друзьями с матерью Гренделя.

– По-моему, вы хотите вернуться в Нью-Йорк, чтобы снова быть рядом с вашими внуками, – говорю я в тот момент, когда мы ставим бокалы с шампанским, но ее маленькое лицо под макияжем становится более твердым.

– Я больше не хочу расстраивать мою девочку, – говорит она. – Я переехала из Флориды в Нью-Йорк и из Нью-Йорка в Англию, чтобы быть рядом с ней, но это вовсе не решило проблему. Теперь я могу только ждать в надежде на то, что в один прекрасный день она изменится. Я так уверена в том, что, если бы ей удалось выйти из-под влияния Корнелиуса...

– Вы можете говорить о Вики – прерываю ее я, – не упоминая о Корнелиусе?

Но она не может. Корнелиус – часть ее собственного мифа. Она должна кого-нибудь обвинять в том, что романтическая молодость прошла, и она стала маленькой пожилой женщиной, которая стареет в одиночестве.

Она говорит, что Корнелиус умышленно сделал все возможное, чтобы восстановить Вики против нее. Она говорит, что они с Вики раньше прекрасно ладили: Она говорит, что знает, что попала в неприятное положение с Дени Дьякони, но, в конце концов, она все уладила, выйдя за него замуж. Кроме того, Дени был милым парнем. Такой домашний мужчина. Она, Вики и Дени – все они были так счастливы, пока Корнелиус не начал разрушать их счастливую семью.

Интересно, каким образом я могу сбить ее с курса «Корнелиус – злодей»? Но она не глупа: она видит, что мне надоело выслушивать этот односторонний взгляд на прошлое, и говорит:

– Вы хотите поговорить о настоящем...

– Конечно, да.

– Вы, кажется, как-то по особому говорите о Вики. Вы... вы...

– Да, я люблю ее. Конечно, я ее люблю.

– Дорогой, как прекрасно!

Я предлагаю ей сигарету, и она элегантно наклоняется вперед, чтобы прикурить. Тридцать лет тому назад она, должно быть, была неотразима. Не удивительно, что Корнелиус до безумия влюбился в нее.

– А Вики любит вас? – спрашивает она, надеясь услышать романтическую историю.

– Я работаю над этим.

Вивьен хлопает ресницами и говорит, что она очень хотела бы, чтобы в один прекрасный день я стал ее зятем.

Я не говорю ей, что мы с Вики никогда не поженимся, и не пытаюсь объяснить ей свои взгляды на любовную связь. Вместо этого я снимаю для нее самые богатые апартаменты, заказываю ей в номер шесть бутылок шампанского, чтобы она была счастлива, и говорю, что такая обаятельная женщина может пребывать только в соответствующих ей апартаментах «Плазы», украшенных бутылками шампанского.

Ее глаза затуманиваются и смягчаются. Она говорит, что просто обожает сильных, немногословных мужчин.

Я вызываю лифт рядом с конторкой портье и говорю кассиру, чтобы тот отослал счет за апартаменты Корнелиусу.

Вивьен остается на две недели и каждый день видится со своими внуками. Она спрашивает у меня, могу ли я одолжить ей сто долларов на такие расходы, как чаевые в «Плазе», и я даю ей двести и говорю, чтобы она не беспокоилась о возврате этого долга. Затем я заказываю ей каюту первого класса на «Куин Мери» и договариваюсь, чтобы в каюте было шампанское.

Вики, которой пришлось напрячь все силы, чтобы в течение двух недель два раза встретиться с матерью, делает еще одно сверхчеловеческое усилие и приводит детей на пристань, чтобы проводить корабль.

Позднее мы обсуждаем Вивьен. Мы мало говорим, потому что Вики не может спокойно говорить о своей матери, но, по-моему, она должна попытаться поговорить с кем-то о ней; я думаю, что, когда отношения между родителями и их чадом сильно портятся, проблему нужно спокойно всесторонне обсуждать, вместо того чтобы делать вид, что ее не существует вовсе. Это напоминает мне о нашей ужасной сцене Ромео и Джульетты в Бар-Харборе. Самая худшая вещь, которую мы могли бы сделать, это поклясться Корнелиусу, что мы никогда больше не вспомним об этом случае.

Конечно, на этот раз я совершенно сбит с толку отсутствием взаимопонимания между Вики и ее матерью. Вивьен не все равно, что происходит с дочерью. Также очевидно и то, что она когда-то была «роковой женщиной», но это вовсе не означает, что она неспособна быть хорошей матерью. Она, вероятно, была достаточно глупа, так как стала членом семьи Дьякони, которая постоянно пополняет ряды гангстеров западного побережья, но это не значит, что она принадлежит к преступному миру. Она познакомилась с Дени через своего кузена Грега Да Косту, который работал у отца Дени в легальном гостиничном бизнесе в Калифорнии. Почему же Вики говорит о своей матери, как будто та – королева зла, безнравственная злодейка, от которой всегда нужно держаться на почтительном расстоянии? Это абсолютная ложь.

– У твоей мамы добрые намерения, – неопределенно говорю я, пользуясь пустой фразой, чтобы смягчить напряжение, сопутствующее этой теме.

– Может быть. Но она по-прежнему вызывает у меня отвращение.

– Почему? Она ничего такого собой не представляет, просто маленькая старая леди, не лишенная пикантности и живости. По-моему, она прелестна.

Вики вздрагивает, но ничего не говорит.

– Что произошло на самом деле, Вики, когда твой отец взял над тобой опекунство? Дени приставал к тебе, и это так взбесило твою маму, что она отослала тебя жить с Корнелиусом?

– Себастьян! – Ее искренне ужаснуло мое мрачное воображение. Здесь я, очевидно, перегнул палку. – Конечно, нет! Что за чушь! О, Боже, мне же было всего десять лет!

– Некоторым мужчинам нравятся маленькие девочки.

– Да, но Дени не был Гумбертом, а я Лолитой.

– Тогда я не понимаю, – откровенно говорю я. – В этой головоломке не хватает связующего звена. Тебе нравился Дени?

– Вначале да, несмотря на то, что он потом начал сердиться на папу. Он был привлекателен. Он был намного моложе мамы и слегка похож на Элвиса Пресли. А мне в какой-то мере нравился Элвис, – прибавила она так, словно эта мысль пришла ей в голову только Что, хотя я не могу понять почему.

Я могу понять, Элвис – безопасен. Он надежно спрятан за экраном, так что Вики может наслаждаться его сексуальностью и не чувствовать никакой опасности. Теперь я на сто процентов уверен в том, что ее брак с Сэмом закончился сексуальной катастрофой, и мне бы очень хотелось, чтобы я мог открыть дверь Викиному «психо» и выпустить оттуда все эти запутанные чувства. Что он такого делал, что она стала бояться секса? Нет, нет, может быть, я делаю поспешные выводы. Я только что понял, что мысль о сексе ей противна, но отвращение к сексу и страх перед ним – две разные вещи. И что самое безумное во всем этом – это то, что даже несмотря на отвращение к сексу, она по-прежнему в достаточной мере интересуется им, чтобы чувствовать в душе симпатию к Элвису. Так что, она не совсем безнадежна. Если бы она действительно думала, что секс – это хобби дьявола, то она повсюду кричала бы, чтобы Элвиса распяли на Капитолийском холме за его сексуальную привлекательность.

Если я хочу чего-нибудь добиться от Вики, я должен пытаться разобраться в путанице, которая царит в ее голове. Думай, думай, думай.

Очевидно, Вики первоначально до смерти боялась мысли о сексе; наша сцена Ромео и Джульетты в Бар-Харборе подтвердила это, и в свете моих новых познаний я теперь начинаю думать, что она провела свою юность с ужасающей мыслью, что она, повзрослев, может стать похожей на свою мать. Это объясняет, почему она вышла замуж такой молодой, почему она была девственницей, когда выходила замуж, почему никогда не было никакого намека на то, что она не на сто процентов верна Сэму. У таких красивых девушек, как Вики, всегда очень много возможностей завести интрижку, но Вики была слишком напугана, чтобы воспользоваться любой из них. Может быть, тогда, в Бар-Харборе, когда она увидела меня, грубо говоря, со спущенными штанами, у нее была истерика не потому, что она была шокирована видом моего непривлекательного юного тела, а наоборот, она нашла этот случай интересным и ужаснулась из-за боязни, что она превращается в подростковый вариант своей матери.

Да, это заманчивая теория для объяснения прежней Вики, но это едва ли объясняет сегодняшнюю Вики, которая давно оставила в прошлом Бар-Харбор, девственность и подростковое беспокойство о сексе. Я думаю, что она преодолела свой страх перед сексом, направив свое половое влечение в русло брака. На том этапе брак был для Вики единственным ответом на вопрос. Когда перед ней стоял пример ее матери, она, должно быть, думала: секс за пределами брака – это ужасно, он приговаривает меня к вечному проклятию, а супружеский секс это прекрасно, супружеский секс это хорошо, супружеский секс означает, что я могу расслабиться и получить удовольствие. Корнелиус, вероятно, как-то дал ей это понять. Я даже слышу, как он это говорит. Бьюсь об заклад, что в том доме на Пятой авеню Вики была не единственная, кто боялся, что она станет похожа на свою мать.

Нам все еще не удалось понять, почему она решила считать свою мать людоедкой, но давайте пока забудем об этом; давайте на минутку оставим Вивьен в покое и поразмышляем о Корнелиусе. Конечно, ясно без слов, что Вики зациклилась на своем отце, но большинство девушек в той или иной степени страдают этим, и это необязательно предвещает беду. Во всяком случае, выйдя замуж за взрослого мужчину, обладающего качествами, какие она видела в своем отце, она сумела побороть в себе фантазии на тему Эдипова комплекса. Боже мой, Эдип получил неблагоприятные отзывы. Фрейд здесь сильно переборщил. Бедный Эдип! Бог мой, как, черт возьми, он мог знать, что Иокаста была его матерью, когда он с детства ее не видел? Как все же некоторым не везет...

– Себастьян, – говорит Вики, – твое молчание ужасно меня нервирует. О чем ты сейчас думаешь? Не говори, попробую догадаться. Ты думаешь, что я сумасшедшая.

– Правильно. Я восхищен, что ты сумасшедшая. Мне не нравятся нормальные люди. Нормальные люди обычно скучные и глупые. Если бы было больше таких ненормальных людей, как мы, то мир был бы намного лучше.

Она смеется.

– Но я нормальная, Себастьян!

О, да, ты нормальная, Вики, но ничем не можешь этого доказать. Ты оригинальная, ты другая, ты не глупая, не скучная и не заурядная. Вот поэтому я называю тебя ненормальной и такой ты мне очень нравишься. Поэтому я тебя люблю. И поэтому я собираюсь сделать все, что в моих силах, чтобы освободить тебя от оков нормальности, в которых ты так долго и так несправедливо томилась.

Я думаю, что первый год ее супружеской жизни был нормален. Всем было видно, что она на седьмом небе от счастья, так что, вероятно, вначале с сексом все было в порядке. Но что же произошло потом? Почему все стало так плохо?

– Ты не слушаешь, Себастьян? – сердито говорит Вики. – Я сказала, что я нормальная!

– Прекрасно. Тебе не нравится слово «ненормальная». Тогда как насчет нестандартная?

– Что может быть более стандартным, чем быть женой и матерью? Так или иначе, я не хочу быть нестандартной. Мы все должны подчиняться правилам, если собираемся приспособиться к обществу и добиться успеха в жизни, не так ли? И я хочу добиться успеха, не хочу быть неудачницей.

– Самая успешная вещь, которую ты можешь сделать в жизни, – говорю я, – это понять, кто ты, и быть тем, кто ты есть на самом деле. В противном случае ты убиваешь свое подлинное «я». Это не путь к блаженству. Это путь к депрессии и отчаянию.

У нее расширились глаза, и она выпалила:

– Но если тебе не нравится твое подлинное «я»? Предположим, это социально неприемлемо?

– Ну, если ты будешь нарушать законы, то я согласен, у тебя будут проблемы. Но если ты законопослушная гражданка с нормальным умеренным интеллектом и гуманной точкой зрения, то почему, черт возьми, тебе не должна нравиться такая твоя суть? Если другие люди критикуют тебя и заставляют думать, что ты плохая, почему ты автоматически должна считать, что они правы? Кто они такие, чтобы устанавливать правила поведения? Какое они имеют право судить тебя? И, черт возьми, что они сами собой представляют?

Она думает. Некоторое время мы молчим, но, наконец, она говорит: – Я даже не уверена в том, что я знаю свое подлинное «я». Иногда я думаю, что не знаю, кто я на самом деле. Но я знаю, какой я должна быть, и это самый легкий путь, Себастьян, он безопасен и четко размечен, и я знаю, что люди, которых я люблю, одобрят меня, если я буду стараться оправдать их ожидания.

– Нет, Вики, – тихо говорю я. – Это не самый легкий путь. Это путь, который едва не погубил тебя. Так или иначе, если использовать одну из самых избитых сентенций твоего отца, меня не интересует, какой тебе следует быть. Меня интересует, какая ты есть на самом деле.

7 сентября 1958 года. Алфреду один год. Ходить он еще не умеет, зато очень быстро ползает с опущенной головой и похож на маленького бычка. Он меня узнает. Он улыбается, когда видит меня, и хотя я не выражаю бурно своих чувств, но всегда понимаю, чего он хочет.

Мы с Алфредом общаемся.

Алфред похож на меня. Он крупный, и у него черные волосы. Он сидит, пожирая глазами одну свечку на юбилейном пироге, его светло-голубые глаза затуманены мечтами о будущих триумфах, Эльза прижимает его к себе, вся родня Рейшманов отвратительно воркует, мама выглядит так, будто она вот-вот лопнет от гордости.

Оставьте его в покое, вы все, глупые люди. Разве вы не видите, что он хочет немножко помечтать?

Вики пришла на день рождения вместе со всеми своими детьми. Эрик и Пол, как обычно, пытаются убить друг друга. К несчастью, им это не удается. Маленький Постумус спит. Новорожденные дети такие умные.

– Себастьян!

Это Вики, она выглядит доведенной до отчаяния. Кристину вырвало на ковер. У Саманты приступ раздражения, а мальчики крушат все вокруг в ближайшем туалете. Никаких признаков няни. Она либо потеряла сознание, либо ушла, и можно ли винить ее в этом?

– Себастьян, я не могу справиться с ними!

Никаких слез, только напряженная хрупкая веселость, затишье перед штормом.

– Иди в ванную комнату, которая находится за спальней, запрись там.

Я вылавливаю маму из толпы обожателей Алфреда.

– Мама, ты все еще любишь детей?

– Дорогой, что за странный вопрос! Разумеется, люблю!

– Тогда позаботься о внучках твоего мужа.

Это позволяет управиться с Кристин и Самантой. Глубоко вздохнув, я определяю местонахождения мальчиков, хватаю их за шиворот и обещаю содрать с них шкуру, если они не угомонятся. Детям нравится, когда на них изредка кричат. Это полезно для них. Они с открытыми ртами пристально глядят на меня, и я понимаю, что никто еще с ними так не говорил.

У Вики будут проблемы с этими мальчиками. Корнелиус, вероятно, возьмет себя в руки, чтобы выполнить свое обязательство заместителя отца, когда они достигнут совершеннолетия, но сейчас он слишком любящий дедушка, чтобы от него была какая-то польза.

Я стучусь в дверь ванной комнаты:

– Вики! Все в порядке!

– О, боже! – Она выходит, шатаясь, никакой истерики, только искренний смех. Слегка касаясь ее руки, я завлекаю ее в глубь спальни.

– Посиди минуточку и отдохни.

– Подумать только, ведь это первый день рождения Алфреда! – Она опускается на край кровати. – Как мы собираемся пережить следующие дни рождения? Эльза, наверное, на грани обморока от всего этого шума и беготни!

– Меня не беспокоит Эльза. – Я сажусь рядом с ней на край кровати.

Она сразу отодвигается.

– Хорошо, – говорю я, прежде чем остановиться. – Я подожду.

– Себастьян, я не хочу, чтобы это было так...

– Хорошо.

– ...Я не думаю, что смогу с кем-нибудь снова лечь в постель.

– Конечно.

Она сидит здесь в сиреневом платье, у нее прелестная, пышная грудь. Интересно, кормит ли она Постумуса грудью?

– С Сэмом на самом деле было плохо? – спрашиваю я. Я знаю, что не должен это спрашивать, но не могу ничего поделать. Хотя я и хочу иметь терпение святого, сам я простой смертный.

– Под конец это было ужасно, – говорит она, сдерживая слезы.

– Ведь вначале все было в порядке, – говорю я, не обращая внимания на ее слезы. У Вики достаточно людей, которые бросаются ее утешать, когда она плачет.

– Да, все было прекрасно. Я любила Сэма. Он был так ласков, так добр, он так прекрасно понимал меня...

Я сжимаю зубы, но мне как-то удается не скрипеть ими. Тем временем она справляется со своими слезами, но я все же дружеским жестом протягиваю ей свой носовой платок.

– И поэтому все было так ужасно, – говорит она, уставившись на платок. – Я любила его, несмотря на то, что под конец я не могла выносить, когда он был рядом со мной... О, я чувствую себя такой виноватой, даже когда просто думаю об этом! Почему я не могла больше как следует любить его? Что пошло не так?

Я делаю открытие, но это не мистическая вспышка интуитивного прозрения. Это результат логики и здравого смысла. Я пытаюсь примерить нарисованный портрет ласкового, доброго, понимающего Сэма на свои воспоминания о жесткой, бездушной машине, но мне трудно это сделать. Мне часто приходилось встречать сложных людей, но такие, в которых бы уживались две взаимоисключающие личности, очень редки. Сэм, вероятно, запирал ласковую, добрую, понимающую сторону своей натуры на ключ, как только переступал порог банка Уиллоу-стрит I. Но действительно ли он переставал быть жесткой бездушной машиной, как только переступал порог своего собственного дома?

Нет.

– Как ты могла продолжать жить с человеком, который так эгоистично обращался с тобой? – спрашиваю я.

Я продолжаю делать открытия. Сейчас я могу одним взглядом охватить всю историю ее брака. Тем не менее я чувствую слабость, хотя не знаю отчего это – от ужаса, облегчения или сильного умственного напряжения.

– Подумай, Вики, подумай о всех этих годах ссылки, которые ты вынесла ради того, чтобы он мог удовлетворять свои амбиции, о всех тех курсах философии, которые ты никогда не посещала, так как должна была заботиться о нем, всех тех беременностях, которые ты вынесла, чтобы поддержать его самомнение...

Но это бесполезно. Я слишком спешу и слишком далеко зашел, и она пока еще не может справиться с нарисованным мной образом. Она должна верить в эту мистическую фигуру, в святого Сэма, потому что считает себя виноватой в том, что не смогла быть образцовой женой, и хочет наказать себя за это. Как только я упоминаю слова «беременности», она начинает говорить, что любит детей. Она утешает себя тем, что образцовая мать.

– Да, я знаю, что ты их любишь, Вики, – отвечаю я и думаю: «Ты любишь их так же, как я люблю свою мать – искренняя привязанность, смешанная с постоянным изводящим раздражением, похожим на зубную боль». Я хочу спросить ее, скольких из этих детей она хотела на самом деле и насколько сильно они делают ее счастливой или удовлетворенной, но не могу. Я уже зашел слишком далеко, и было бы опасно сразу развеять все ее иллюзии. В настоящий момент иллюзии ей необходимы, они помогают ей, как костыли, ковылять по дороге к выздоровлению, и нельзя отнимать их у больного человека. Нужно просто помочь ему, пока он не будет готов сам отбросить костыли.

У меня нет никаких иллюзий насчет материнства. Может быть, из-за того, что я мужчина и могу рассматривать этот вопрос без эмоций, но нет, мужчины часто более эмоционально обсуждают этот вопрос, чем женщины (вспомним опять бедного Эдипа). Может быть, у меня такое отношение к этому из-за того, что моя мать не слишком много уделяла мне времени в детстве, так что я вырос, не считая ее неотъемлемой частью моей жизни, но видя ее на достаточном расстоянии, чтобы понять, насколько мне повезло, что я был сыном женщины, которая действительно хотела быть матерью. Вокруг множество таких женщин, и их нужно поддерживать, чтобы они могли завести столько детей, сколько им хочется. Нужно поддерживать материнство ради самого материнства.

Достаточно иметь личный опыт полусиротского детства, чтобы понять, что всегда будут существовать такие женщины, которым надо запретить иметь детей. И речь идет не только о женщинах из низов – обнищавших алкоголичках, избивающих своих детей. Мне приходилось видеть богатых матерей, которые выставляли своих отпрысков напоказ гостям, как будто это норковая шуба, а потом отсылали их обратно на хранение в детскую комнату и больше о них уже не вспоминали. Тогда я оценил мою мать.

Я не был дураком и знал, что мне повезло.

Мне было крайне неприятно, когда мама однажды попыталась объяснить мне и Эндрю, почему она оставила нас ради Корнелиуса. Она так расстроилась, и это было так ни к чему. То, что она временно была психически ненормальной, не означало, что она перестала любить нас. Все видели, что она всегда любила детей. Это было так явно. Бедная мама. Я думаю, что в один прекрасный день я должен сказать ей, насколько высоко я ценю то, что она была такой любящей, заботливой мамой, но я никогда не сделаю это, потому что: во-первых, мама будет плакать, а я не могу это выносить, и, во-вторых, я уверен, что это будет звучать глупо и сентиментально. Как чертовски трудны отношения между матерью и сыном! Впрочем, взаимоотношения между родителями и детьми всегда трудны, и поэтому никто, никто не должен брать на себя отцовство или материнство, пока он совершенно точно не знает, что это такое, и не уверен, что сможет выполнить взятые на себя обязательства.

– Я не знаю, что бы я делала без детей, – говорит Вики, тяжело опираясь на свои психологические костыли, но в следующее мгновение она неожиданно предпринимает робкую попытку устоять без них.

– Но ужасно, что я также не знаю, что я должна вообще делать с ними. Я не представляю, как я буду справляться с ними, – поэтому я постоянно откладываю важные решения на будущее.

– Очень разумно. Тебе нужно много времени.

– Мне непременно что-то нужно. Я чувствую себя такой неловкой. Папа все время твердит: «Не беспокойся, дорогая, по крайней мере, тебе не нужно думать о деньгах». Но деньги не решают проблемы, они просто делают их другими.

– Деньги решают много проблем, но в то же время создают множество новых на этом месте.

– Да. Разумеется, я знаю, мне ужасно повезло, что мне не нужно беспокоиться о деньгах. Я знаю, что мне ужасно повезло, что я могу позволить себе иметь прислугу для детей. Но чем больше людей я нанимаю, тем более сложной становится моя жизнь, а также – о Боже, мне так не хочется признаваться в этом, потому что это звучит так ничтожно, но это на самом деле правда – я также не знаю, как вести домашнее хозяйство. Знаешь, Сэм всегда сам все организовывал. Он, его секретарь и его помощники всегда были под рукой, они платили по счетам, нанимали и увольняли персонал, принимали важные решения. Папа говорит, что я тоже могу иметь секретарей и столько, сколько я захочу, но дело не в этом. Мне так неприятно, что все эти люди крутятся у меня под носом, мне неприятно, что они думают, будто я такая жалкая и глупая. Мне неприятно, что я даже не могу чихнуть, чтобы никто этого не заметил...