Текст книги "Орлица Кавказа (Книга 2)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)
Много воды утекло с тех пор. Аллах дал ему храброе сердце, могучую силу, он дал ему женщину, равной которой нет в этом подлунном мире, он дал ему коня, с которым не может сравниться ни птица, ни горный поток, ни ветер. Аллах дал ему верных друзей. Что он, Гачаг Наби, сделал с этими сокровищами? Храброе сердце его стало нерешительным, могучая сила дремлет у теплого костра, лучший конь в мире стоит на привязи, а лучшая в мире женщина томится в темнице! В дверях возник Мирмамед.
– Наби,– сказал он, – есть слух, что по дороге к Гёрусу идет небольшой отряд казаков, везут продовольствие для русских. Разреши мне взять двадцать человек!
– Нет,– сказал гневно Гачаг Наби.– Нет! С сегодняшнего дня ни одного набега мелкими отрядами и по мелким случаям... Передай приказ: ни одному без моего разрешения из лагеря не выходить. Всех, кто вернется, никуда не выпускать. Когда все соберутся вместе, будет большой военный совет. Я все сказал, ступай.
– Я понял, Наби!– ответил Мирмамед и вышел. В пещере Диликдаша тем временем "бронзовые братья" на .чем свет стоит кляли Алова, его выдумку про "новых мусульман".
– Ни слуха ни духа. Я всегда говорил, что Алов, хоть и храбрый воин, а болтун,– говорил Мехти.
– Действительно, третий день и ничего. Что он там делает, хотелось бы мне знать? Может, слетать мне в Гёрус, на месте поглядеть в чем дело?– спрашивал Вели.
– Сцапают!
Мехти был старше брата на полчаса и поэтому пользовался у младшего непререкаемым авторитетом.
– Мехти, а во что верят христиане?
– В бога!
– Это я знаю! А какой он? Раз он разрешает есть свинину, пить вино, ходить женщинам с непокрытой головой, то какой же, это бог?
– Послушай, отстань,– прикрикнул Мехти, и младший, обидевшись, ушел в темный угол пещеры и принялся чистить уже трижды чищенное с утра ружье.
Мехти, не обращая внимания на детскую обиду брата, стал думать, как поступить дальше. Появляться в Гёрусе, конечно, опасно. Но нужно узнать, что сталось с Аловом, помочь ему, если он попал в беду. И потом, у них есть приказ самого Гачага Наби, и, не выполнив его, лучше не возвращаться. Просидев в неподвижности с час, Мехти поднялся, окликнул брата и сказал, что в любом случае им надо ночью побывать в Гёрусе.
Глава тридцать четвертая
Придя к "оку его величества" с очередными сведениями о поведении "новых мусульман", Алов улучил момент и сказал Карапету, чтобы тот дал знак Мехти, что можно приходить сегодня ночью за русскими. Карапет, обманув под каким-то предлогом капитана Кудейкина, вечером пришел к пещере Диликдаша, но ему сказали, что братья куда-то исчезли.
Мехти и Вели действительно пробрались к окраинам Гёруса, залегли здесь, дожидаясь, пока совсем не стемнеет. К их счастью, луна скоро спряталась за густыми облаками, и их обступила черная мгла. Пора было двигаться в город, но тут выяснилось, что они и .не знают куда идти и что, собственно, делать. Кругом понаставлены русские часовые, где этот дом проклятого армянского купца, неизвестно.
Между братьями началась долгая перебранка. Вели робко, правда, но валил все на Мехти, который договаривался с Аловом сам о месте встречи, но, выходит, так и не договорился.
– Все ты!– сказал Мехти.– Пристаешь с дурацкими расспросами. Ну, что ты привязался к русскому богу? Что он тебе – родственник, что ли, что ты постоянно расспрашиваешь о нем!
– Подожди, Мехти!– вдруг воскликнул Вели.– Кажется, когда вы говорили с Аловом, речь шла о какой-то чинаре на южной дороге.
– Теперь ты будешь спрашивать, что такое чинара, почему она растет, кто ее посадил.
– Нет, поверь мне, брат! Вы говорили о какой-то чинаре. Не поискать ли нам ее?
Мехти, ворча, согласился. Они исходили и исползали верст с десять, пока, наконец, действительно не обнаружили пыльную дорогу, а потом и густую чинару, росшую особняком на обочине. Из-за ее ствола появилась вдруг могучая человеческая фигура. И Вели тут же вскинул ружье, но Мехти дернул его за ствол и повалил брата на землю.
– Тихо,– шепнул он с яростью.– Ты что, на куропаток охотишься, дурень!
Человеческая фигура постояла немного неподвижно, затем братья услышали мужской голос: "Мехти, ты здесь, Мехти?" – позвал он.
– Это шайтан!– зашептал Вели.
– Молчи, пусть еще что-нибудь скажет. Может, это Алов.
– Алов не такой большой!
– Мехти,– снова позвал голос, уже громче и нетерпеливее.
– Здесь я,– откликнулся Мехти.
– Вы что одурели совсем что ли? Еще бы к утру явились! Скорее. Меня уже хватились, наверное.
Но дом спал. Только в окне комнаты Андрея трепетала близко поднесенная к стеклу свеча.
– Вход вон оттуда,– шепнул Алов.– Будьте осторожны, не свалите что-нибудь по дороге. Перебудите весь Гёрус. Много времени на разговоры не тратьте. Русские уже собрались и ждут. Пойдете вон в ту сторону прямиком, входите в лес и идите мимо "верблюжьей шапки". Там будут вас ждать наши люди с конями.
– Мы должны связать русских и завязать им глаза.
– О аллах!– воскликнул Алов.– Для чего связывать их, они же друзья.
– Так велел Гачаг Наби!– сказал упрямо Мехти.
– Так велел Гачаг Наби!– эхом повторил Вели.
– Шайтан с вами! Делайте, как лучше вам. Только убирайтесь отсюда поскорее! Через час я подниму шум!
– Это еще зачем?– спросил Мехти.
– Скорее, ради аллаха, так нужно.
Он скрылся в темневшем справа сарайчике, а братья осторожно, крадучись вошли в сени, а оттуда в приоткрытую дверь комнаты Андрея. Русские сидели, одевшись, на краешке дивана, и тут же вскочили на ноги, увидев гостей. Андрей поднял пистолет.
– Пистолет на пол!– шепнул Мехти.– Если вы хотите уйти с нами, слушайтесь во всем и не упрямьтесь. Мы должны вначале вас связать.
– Это еще что за новости?– спросил тихо Андрей.– Мы
что, воры или разбойники?
– Так нужно, такова воля Гачага Наби. А это закон для нас.
– Хорошо,– произнес Андрей спокойно.– Я дам себя связать, но к женщине вы не прикоснетесь.
Голос его был властным, и братья тут же согласились. Андрею связали руки и ноги, завязали глаза. Мехти кряхтя взвалил на плечи Андрея, а Вели взял беспомощную Людмилу за руку, и они вышли. Через полчаса ходьбы Мехти стал жаловаться, что Андрей тяжелый, как медведь. Вели ответил, что женщина тоже все время спотыкается, мука одна идти так.
– Не убежите?– спросил Мехти у Андрея. Тот рассмеялся.
– Для чего бежать и куда? Обратно домой? Но мы сами ушли оттуда.
– Ладно,– сказал Мехти, которому до смерти надоела его ноша. – Развяжем. А это что?– спросил он, увидев в руках Людмилы связку книг.
– Книги!
– Ну, вот еще. Вы что, в медресе собрались, что ли? Дай-ка.
– Он выхватил книги и отшвырнул их прочь.– Теперь скорее – вон туда.
Беглецы вовремя заторопились. Едва они углубились в лес, со стороны Гёруса послышались выстрелы, ржанье лошадей. Вышла из облаков предательская луна, и каждый камешек на дороге стал виден как днем.
Поднявшись немного вверх по узкой тропинке, путники спрятались в зарослях передохнуть. И тут братья не выдержали и стали задавать вопросы. Кто они, откуда, кем друг другу приходятся, почему их зовут мусульманами. Андрей отвечал один, объяснял все подробно и очень охотно, чувствуя как все его тело пронизывает диковинное ощущение полной свободы и в жизни начинаются огромные перемены, которых он давно ждал.
Глава тридцать пятая
На следующий день вечером секретарь генерал-губернатора, верный своей многолетней привычке, записывал свои впечатления.
"Ночью я услышал на улицах какой-то переполох. Мне не спалось, я оделся и вышел. Возле дома армянского купца толпились солдаты, потом прискакало еще трое казаков. В комнате Андрея и Людмилы горели свечи. Я прошел вовнутрь.
Взбешенный капитан Кудейкин расшвыривал ногой валявшиеся книги, одежду, пытался вспороть ножом обшивку дивана. Поодаль стояли купец и нищий, которого я видел у капитана.
– А!– сказал "око его величества", увидев меня.– Можете меня поздравить. Я сделал невероятную глупость. Эти русские сбежали.
– От кого сбежали? Помнится, никто их под стражей не держал.
– От меня сбежали. Вчера мне точно стало известно, что это террористы из "Русской вольницы". Их по всей России ищут, по ним виселицы плачут. Пожадничал я, пожадничал, опростоволосился!
– О чем вы, капитан? – спросил я наивно.
– Пожадничал я! У-у-у, попадись мне они сейчас в руки. А ты, оборванец, смеешься? – повернулся он неожиданно к нищему.
– Никак нет, я не смеюсь, ваше благородие, – сказал нищий, и мне показалось, что он действительно исподтишка скалит зубы.
– Не смеешься?! Оборванец! Ты кого хотел обвести вокруг пальца?
Кудейкин ударил кулаком нищего, и я понял, какой страшной силой обладает его худосочная на вид рука. Нищий упал, но поднялся.
– Коваль! – крикнул в сени Кудейник. – Взять негодяя! И ты тоже прочь, бестолочь.
Нищего увели, купец незаметно исчез. Капитан устало сел на диван и сказал грустно:
– Когда-то я был близок к хорошей карьере, но упустил нужных людей. Вот теперь во второй раз точно так же. Судьба, это судьба. От нее не уйдешь.
– Объясните, собственно, что случилось, капитан?
– Вчера ко мне пришло секретное предписание. В нем сообщалось, что Андрей и Людмила, по всей видимости, террористы, в прошлом году неудачно покушавшиеся на государя императора. Мне было предписано усилить за ними наблюдение, ни в коем случае не допускать их выезда из этого проклятого города.
– Разве так трудно было это сделать вам, с вашим опытом?
– Говорю же, я пожадничал. Я рассуждал так. Чем секретнее предписание, тем больше людей о нем знают на базаре. Следовательно, прежде чем оно дошло до меня, найдутся сообщники этих преступников и появятся здесь предупредить их. Я хотел арестовать и их заодно, получить награду и повышение, наконец. И вот что вышло.
– Капитан, я не узнаю вас, – воскликнул я на этот раз с неподдельным изумлением. – Зная обо всем этом, вы тем не менее не приняли мер предосторожности? Не выставили охрану, не усилили патруль?
– Я все сделал, как надо, в этом будьте уверены. – Капитан встал, взял графин с водой и жадно отпил несколько глотков прямо из горлышка. – Но дурное стечение обстоятельств. Я распорядился расставить караулы, но предупредить об этом полковника не сумел. Я не нашел его. Они все где-то бражничали. Возвращаясь с пирушки, полковник был навеселе, заметил караулы, узнал? в чем дело, и велел идти солдатам спать. При этом так орал и грозился меня завтра же привлечь к трибуналу за самовольство. Теперь я пропал. Этого мне не простят. Я вас умоляю, устройте мне завтра аудиенцию у генерал-губернатора. Вам же ничего не стоит, а у меня решается судьба.
Мне стало жаль сыщика. Я представил себе, как ему жилось тяжко. Сколько ненависти к себе он испытывал, сколько презрения. Его никто не любил, даже женщины, которые могут прощать мужчинам самые отвратительные черты характера. Виновен ли он в этом? Вряд ли. В другое время при других обстоятельствах он был бы нужен, вероятно, своим острым умом, энергией и был бы полезен людям. Но русскому правительству нужны такие люди, и чем больше, тем лучше. И, на беду свою, Кудейкин был с рождения с червоточиной подлости.
Назавтра с утра капитан был у меня. Он выглядел утомленным, заискивал, это был уже не тот человек, который внушал вместе с гадливостью и ужас. Осталась одна гадливость. Я никак не мог попасть к генерал-губернатору. Мне очень хотелось устроить им эту встречу, любопытно было, о чем и как пойдет у них разговор. Но у генерала с утра сидела его жена. Я поражаюсь тому, как можно целыми днями муссировать одно и то же. Вначале генерал держится с гоголем, говорит, что прибыл сюда покончить с мятежниками, удалить от дел краснобая Белобородова, и он это сделает, а уж затем подаст в отставку, докажет наместнику, что не его беспомощность, а старческая немощь самого наместника привела к столь плачевному состоянию Гянджинскую губернию и весь Кавказ. Губернаторша старательно разжигает в муже этот воинственный дух, предлагает свои планы, среди которых склонение на свою сторону "кавказской орлицы", имитация ее побега, погоня, захват ее вместе с мужем и прочая дамская чепуха.
Понемногу генерал утомляется, силы его оставляют, и он начинает раздражаться на весь белый свет, видит во всех предателей и сыщиков, в сотый раз рассказывает, как его унизили и оскорбили у наместника, жалуется на свою болезнь, кричит на жену, подозревает ее в измене супружеской верности. Потом она плачет, а он просит у нее прощения, просит бросить его, старого дурака, и жить своей молодой жизнью, наслаждаться любовью и своей красотой, потом они замолкают и начинают целоваться и, осчастливленный, генерал ложится спать. А проснувшись, он снова зовет ее, попрекает врачом, который не стал бы ни с того ни с сего делать ей сальные комплименты и гнусные намеки, что она, видно, подала повод, если не больше, и все начинается сначала.
Но на этот раз генерал, видно, чувствовал себя очень вялым. Обычная процедура беседы с супругой нарушилась. Услышав о капитане Кудейкине, он махнул рукой и сказал грустно: "Никого не хочу видеть. Никого".
Глава тридцать шестая
О, Хаджар, дочь Ханали! Народ складывал о тебе песни и легенды уже при твоей жизни! Ты всколыхнула горячее сердце всего Кавказа. Народ создал облик кавказской орлицы, а грузинские художники воплотили его в красках, и портрет твой разнесся по всей земле, радуя сердца бедного люда, восхищая мужчин, вызывая нежность в женщинах. И там, высоко в зангезурских горах, мужественные люди, очерствевшие в боях, закаленные в опасностях, ежедневно рискующие жизнью ради народа, наливались силой, слыша твое имя. Ты вела их на подвиги. Ты была им матерью, сестрой, подругой!
Рожденная на земле своих предков, впитавшая вместе с молоком матери мудрость народа, его мечту о свободе, ты выросла непокорной и непокоренной. Вопреки шариату, который повелевает женщине жить в темнице чадры, ты сбросила ее и явила миру свой прекрасный лик, одухотворенный веянием свободы. Ужаснулись богатые, ужаснулись ахунды, но народ не ужаснулся, народ, воспитанный в повиновении аллаху, не осудил твоего открытого лица, увидев в нем свет надежды на лучшую жизнь, правду, любовь. На пути твоем встретился статный юноша со жгучими, как уголь, глазами, могучий, словно дуб, ласковый, словно нежный весенний ветер, мудрый, как вековые снежные вершины, гордый, как орел, быстрый, как лань, глубокий, как горные озера. Ты отдала ему свое сердце и ни разу об этом не пожалела.
Вам было хорошо вдвоем. Мир переставал существовать для вас, когда вы бродили в рощах, когда вы шептали друг другу заветные слова любви. Вы были созданы друг для друга и не мыслили ни дня в разлуке. В минуты грусти ты утешала его лаской женщины, он дарил тебе свое мужество. Если бы не было на земле несправедливости, кровавых войн, если бы люди были братьями, как это записано в Коране, если бы каждый был хозяином своей судьбы, сколько счастья бы вы принесли друг другу, и не было бы конца этим безмятежным дням, наполненным светом любви. Но он, твой избранник, оглянулся вокруг, и мраком наполнилось его сердце. Он увидел бесчестье, он услышал стон народа и за плакал от горя и жалости к людям. И, утерев слезы обиды и горечи, он поклялся мстить врагам, принести на землю свободу, справедливость, счастье. Он сел на могучего коня, кинул клич вокруг и повел храбрецов в горы, вселяя в богатых ужас, сея кругом семена справедливости.
И рядом была ты, Хаджар, дочь Ханали! Ты не оставляла его ни на минуту, разделяя с ним трудности походной жизни, опасность, заживляя его раны, давая мудрые советы.
День и ночь здесь не отделены друг от друга. Время бежит, словно тихая черная река. Откуда в тебе, женщине, столько стойкости, почему не вянет, а расцветает твоя красота, почему все больше и больше в твоих глазах гордости и ненависти к врагам? Неужели тебе, тонкостанной, юной, отпущено столько сил природой?
А, может быть, силы твои в том, что ты сердцем своим связана с сердцем своего любимого, великого Гачага Наби, что все существо твое связано с народом, с его мощью, как чинара связана могучими корнями с толщей плодородной земли?!
Глава тридцать седьмая
Внешне между повстанцами и царскими властями словно установилось негласное перемирие. Наместник, министр, генерал-губернатор, князь Белобородое, капитан Кудейкин, десятки офицеров, тысячи солдат царской армии ждали, какой шаг предпримет Гачаг Наби, надеясь, что ничего серьезного так и не произойдет, все образуется само собой, сойдет на нет.
Повстанцы готовились к крупным маневрам. Большой совет отряда решил уходить на зиму на тот берег Араза и оттуда тревожить угнетателей, а к следующей весне снова вернуться в Зангезурские горы. У них не было другого выхода. К большой войне они пока не были готовы, маленькой не хотели. Оставалось одно, решить, как теперь быть с "кавказской орлицей", Хаджар, дочерью Ханали.
Взглянем еще раз на эту картину, представим себе, как и чем жили люди, захваченные этими событиями. Утомленный бездеятельностью министр отдавал ненужные распоряжения, не подозревая, до какой степени он осточертел окружающим, так же, как надоел своими бесконечными каламбурами, цитатами из древних авторов. Наместник плел интригу мелкими стежками, запутывая министра, расправляясь с непокорными, отсылая в Петербург письма с баснями о решительных победах.
Не было в живых уже грузина Сандро, жестокого Рябова, полковника Зубова, над их неизвестными могилами кружился ветер, души витали неизвестно где. Крестьяне и мелкие ремесленники передавали из уст в уста легенды о подвигах Гачага Наби, восхищались им, но бросить надоевшую им долю, клочок земли, кузнечные меха, полуразвалившиеся хижины не решались, и тянули по-прежнему свое ярмо, надеясь, что лучшие перемены придут сами собой, со стороны.
Бессмысленной деятельностью кипел Гёрус. Сменялись один за другим военные караулы, казачьи разъезды гарцевали в окрестностях города, местные жители, те что побогаче и познатнее, сидели в чайхане и судачили. Генерал-губернатор вел свои нудные разговоры с женой; она, не понимая, как выбраться из сложившейся ситуации, оскорбленная и униженная врачом, терялась в тоске. Секретарь наблюдал, посмеивался, писал дневник, понемногу помогал повстанцам.
Перепуганный случившимся, капитан Кудейкин наотрез бросил пить, ходил бледный, торжественный, ввел в тюрьме еще более жесткий режим, гонял солдат тюремного гарнизона по плацу, посещал губернатора, сообщая ему о все новых несуществующих событиях, подтверждающих, что против генерала был организован зловещий заговор, который теперь, слава богу, раскрыт.
Алов, неожиданно попавший в царскую темницу, прикидывался на допросах жалким дурачком, человеком жадным, мерзким, и это ему удавалось. Карапет, полностью завоевавший доверие капитана Кудейкина, грозно гремел ключами, бранился матом, раздавал для виду зуботычины заключенным, а тайком помогал им и, в первую очередь, – Хаджар и Алову.
Армянский купец, в доме которого жили Андрей и Людмила, в несколько дней постарел, потому что "око его величества" таскал ежедневно его на допросы, а потом стал требовать, чтобы на допросы ходила его дочь. Возвращалась она всякий раз часа через два и заплаканная.
В доме ключника гёрусской тюрьмы рыли пшеничную яму. Айкануш перестала ругаться с воображаемыми землекопами, да и те так устали, что, не обращая внимания ни на что, несли и несли мешки с землей к реке, сбрасывали и, не отдыхая, возвращались обратно. Аллахверди и Томас наткнулись на выступ скалы, промучались с ним несколько дней и решили обойти его, а там песок, который осыпался, тек, и подземный ход грозил в конце концов обрушиться.
Гачаг Наби запретил всякие налеты на помещичьи угодья, ввел строгую дисциплину в отряде, велел готовиться к большому походу. День и ночь осаждали его думы о Хаджар, и он, оставшись один, разворачивал перед собой план тюрьмы, начерченный незнакомым ему Рустамом Али и думал о набеге на тюрьму. Он был готов к тому, чтобы совершить нападение, но хотел, чтобы его сподвижники на этом настояли. Сам говорить об этом он не мог, так как речь шла не только о "кавказской орлице", ставшей давно для народа символом свободы, но и о его жене.
А налеты на поместья все же продолжались. Группы хорошо вооруженных, дерзких всадников внезапно появлялись в поместьях, грабили богатеев, щедро делили добычу между крестьянами и уносились как смерч. Набеги напоминали обыкновенный грабеж. Власти продолжали приписывать это "бандитам" Гачага Наби, но к своему изумлению, один из главарей очередного набега оказался сынком шушинского ахунда. Скандал замяли, сыскная служба оказалась в тупике. Разбойники мерещились всюду.
Странно, но и в такой обстановке продолжалась жизнь. Крестьяне заканчивали полевые работы, подсчитывали убытки, хоронили умерших от непосильного бремени, повитухи принимали роды, начались осенние свадьбы. Имущие, понемногу свыкаясь с повседневной опасностью, обирали до последней нитки бедный люд. Чиновники, словно им предстояло еще жить вечность, набивали карманы: составление каждой бумаги подорожало почти в десять раз. И своим чередом шла вечная игра любви. В соседнем с Гёрусом селении отец, пожилой мусульманин, не из бедных, застрелил свою дочь, застав ее в лесу с русским казаком.
В освободительных движениях есть своя логика. С самого начала все знают, что бунтовщики обречены на гибель. Знают это и сами повстанцы. Нельзя об этом не знать, когда против тебя стоят не только регулярные войска с пушками, хорошо обученными воинами, не только умелые военачальники, не только сам государь император, но и само время, мудрое время, определяющее ход поражений и побед.
Но несмотря на это, именно обреченные на гибель повстанцы чувствуют себя победителями, а верха, подавляющие один очаг бунта за другим, втайне считают себя проигравшими. Грозное веселье царит в повстанческих лагерях и тревожное беспокойство в особняках богатых людей. Кто знает, чувствует ли каждый отдельный человек, что принадлежит истории, а история всегда на стороне угнетенных.
Такими были мысли Андрея, когда он, вскочив в седло, поскакал вслед за новыми друзьями, которые вели его к Гачагу Наби. И теперь ему казалось, что холодность Людмилы, которую он всегда ощущал, не так страшна, что можно прожить счастливо и без любимой женщины, когда есть цель – закончить свою судьбу на взлете, в миг постижения истинной, ничем не стесненной свободы.
Глава тридцать восьмая
Гачаг Наби, присев у камня и потеплее закутавшись в бурку, задремал с мыслями о тех героях, которых он вел за собой, о милой своей Хаджар, о прошлом, полном тревог и борьбы, будущем, до краев наполненном неизвестностью. Попеременно накатывались -на него волны страха и радости, надежды и отчаяния, и только когда в небе забрезжила бледная заря, он окончательно стряхнул с себя тяжелое наваждение сна и занял ум земными и неотложными заботами.
Три дня, как ушли со стоянки Мехти и Тундж Вели, и до сих пор ни их самих, ни "новых мусульман", ни одной хорошей или нехорошей весточки. Попадись они в лапы солдатам, лагерь давно бы знал; может, их схватили ночью и втайне поместили в казематы, и теперь мучают, истязают, – Гачагу казалось, что за последний год он прожил уже тысячу жизней, так много приходилось думать о судьбах других, так близко они проходили возле сердца.
Поднявшись на ноги, Гачаг Наби стал обходить караулы и был обрадован, что ни один его бесшумный шаг, ни одно движение не ускользает от внимания часовых. Были у него в отряде люди, которые протестовали поначалу против такого железного порядка, строгой армейской дисциплины, но теперь всем было ясно, без этого они не выстояли бы и нескольких дней. Наби прошел к Бозату, потрепал его по спине и услышал в ответ веселое ржанье, отозвавшееся многократным эхом далеко в горах. Чудо-конь, такой же неутомимый, бесстрашный, преданный, как и все, кто окружал в трудные минуты Гачага.
Умывшись обжигающей водой родника, расчесав свои жесткие черные волосы, Гачаг Наби окончательно стряхнул с себя сон, и тело налилось бодростью. Заря занималась медленно, разгораясь все ярче и ярче, охватывая полнеба, и Наби почувствовал, что вера в окончательное торжество его дела крепнет, растет, пронизывает все его существо. Как бы долга ни была ночь, но день придет, и вот она, эта кровавая заря, которая несет освобождение от тьмы. Вот она!
Поднимется высоко солнце над всеми и для всех, и люди станут братьями, и на свободной земле не будет места ничему, кроме свободного труда и прекрасной любви. А пока, пока он должен быть неуловимым, как снежный барс, должен повергать врагов, должен огнем и мечом восстанавливать справедливость. Не хотел он крови, не любил он ее, но она была сейчас единственным способом приблизить великий день освобождения.
В рассветном гулком воздухе послышались человеческие голоса, и Гачагу Наби показалось, что они ему знакомы. Спокойно он поправил ножны знаменитого своего кинжала и выступил навстречу появившимся на тропинке четверым людям. Да это же Мехти и Вели! А эти, двое других, не "новые ли мусульмане"? Высокий темноволосый парень, явно некавказского склада, и девушка с белым личиком, обрамленным золотыми крупными кудрями.
Приветствуя гостей, Наби пытливо всматривался в их лица и не заметил ни тени смущения или страха, ни тени праздного любопытства, ни намека на высокомерие, которое нет-нет, а проскальзывало в самых гуманных представителях русской нации по отношению к ним, кавказцам. Сдержанность, спокойствие, в котором угадывалось чувство собственного достоинства, и почтительность к нему, к гачагу, почтительность к нему? Этот вопрос Гачаг неожиданно мысленно себе задал. Почтительность к разбойнику? К бандиту с большой дороги, который грабит, убивает, которым пугают в богатых домах детишек, антихристу, осквернившему веру в царя и Отечество? Ведь именно так его преподносят, именно так о нем говорят его враги. Но если это почтение не к нему? Если это почтение к свободе, если это уважение к борьбе, если это надежда на справедливость? Ведь, в сущности, разве дело сейчас в нем, в Наби, не он, так другой взялся бы за оружие и повел бы повстанцев в бой за торжество добра на земле и, наверное, внушал бы такую же почтительность, какую проявляли эти "новые мусульмане", ничем не отличающиеся внешне от обыкновенных христиан.
– Чтобы быть гостем у такого человека, как я, – нужно большое мужество, улыбнулся ободряюще Гачаг Наби.
– Мужество порождает мужество, – кратко и ясно ответил Андрей, и Наби незаметно для пришельцев одобрительно кивнул счастливым своими "пленниками" Мехти и Вели.
Глава тридцать девятая
Война – это всегда война, это всегда неизбежный страх перед смертью и сама смерть, это боль, ужас, разрушение. И тем прекраснее смысл освободительной борьбы, которая сопровождается тем же постоянным риском смерти, но при этом неодолимо влечет к себе не только испытанных бойцов; люди, робкие по своей природе, люди, с отвращением относящиеся к насилию, вступают в ряды народных мстителей, становятся рыцарями без страха и упрека. И спайка их так велика, мужество так безгранично, что перед ними отступает регулярная армия, соединенная в одно железной дисциплиной.
И одно страшит их в этой открытой и кровопролитной борьбе – предательство, жуткое, как шорох затаившейся змеи, готовой с самой неожиданной стороны, внезапно, мгновенно нанести смертельный удар, выхватив из восставших самого сильного – вождя, полководца, без которого освободительное движение обречено. Предатель – фигура во всей истории человеческой зловещая и неясная. Нередко симпатии людей к ним искренни, а заблуждения длительны. Гачаг Наби хорошо знал это и потому вновь и вновь думал об этих "новых мусульманах", этих русских, пришедших к нему в отряд, искавших с ним встречи. Их облик внушал доверие, слова говорили о душевной чистоте, но здесь нельзя было ошибаться. Он не имел права делать ни одной, даже незначительной ошибки; в конце концов его жизнь, полная лишений и тягот, беспрестанной борьбы, не так уж важна сама по себе, но за ним стоят тысячи, и его трагедия может обернуться трагедией и для них. Не знавший грамоты сын Ало обладал врожденным чувством такта, мудростью и умел удерживать внимание на главных своих мыслях, ничем их не выдавая. Обменявшись первыми словами с пришельцами, Гачаг разом представил себе, какую огромную моральную помощь они могут оказать повстанцам. Во-первых, поддержать дух бойцов, во-вторых, покажут его правоту перед теми русскими, для которых его цели были в лучшем случае неясны. А потом, потом, разве он не думал установить на земле законы справедливости и равенства? Разве он не надеялся запечатлеть в них извечную мечту народа? Но что он может, не обученный грамоте, не имея в отряде ни одного человека, который мог бы помочь ему в составлении нового закона? Эти русские, несомненно, знают толк в этих делах и, если их помыслы действительно чисты, а сердце так же бесстрашно, как и выражение глаз, то они принесут ему неоценимую пользу. Время покажет, кто они, а сейчас главное для него – это закон гостеприимства.
– Значит, это вы "новые мусульмане"? – спросил Гачаг, по привычке пригладив усы.
– Это не так, – улыбнулась смело в ответ Людмила. – Мы не "новые мусульмане". Мы – христиане.
– Что же тогда привело вас сюда? Если вы не разделяете нашей веры, если вы душой связаны с вашим богом, то почему вам было искать меня?
– Видите ли, – сказал серьезно Андрей, – мы не "новые мусульмане" и не можем ими быть. Мы, может быть, в чем-то новые люди.
– Не понимаю, – сдвинув брови, отозвался Ало и повернулся в сторону Вели и Мехти, но те понимали еще меньше, о чем шла речь. – Не понимаю, что означает новые люди, – продолжал Наби. – У вас какая-то новая вера. В нового бога?
– Почему обязательно бога? – улыбнулся Андрей. – Мы те, кого русский император считает" своими врагами.
– Вас? Врагами? – переспросил Наби. Ему показалось, что русский хвастает.Ну, я ему враг, потому что воюю против его солдат. А вы почему враги? Разве вы не разделяете его веры, не служите ему?
– Если бы служили, то были бы мы сейчас здесь? Да, мы ему враги, потому что стреляли в него.
– В кого? – невольно воскликнул Ало-оглы.
– В императора, – засмеялась Людмила.
– Стреляли, а он жив-здоров, – лукаво сказал Ало.
– Раз на раз не приходится, – грустно сказал Андрей.
– Да вы не расстраивайтесь, – расцвел дружелюбной улыбкой Наби. – Мне говорил землемер Василий о том, что стреляли в императора. Но я не думал, что это вы.
– Василий?-задумчиво произнес Андрей.-Василий... Нет, его мы, пожалуй, не знаем. Не помню, во всяком случае.
