Текст книги "Орлица Кавказа (Книга 2)"

Автор книги: Сулейман Рагимов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 25 страниц)

А Гёрус жил необычной для себя кипучей жизнью. Всегда полусонный небольшой захолустный городок, где под старой чинарой, прикрывшей своими ветвями почти всю главную площадь, десятилетиями не происходило никаких выдающихся событий, вдруг наполнился народом, пешими, конными; ишаков с яркими хурджинами приводили в город армянские купцы; шумные кавалькады всадников на храпящих конях, украшенных сверкающей упряжью следовали за уездными беками; странники с посохами и в рванье стремились сюда же... Зачем? Может, потому, что в скоплении людей легче прокормиться сирому и несчастному, может – еще зачем. Кто знает?..

Солдаты все шли и шли, оглашая вечерние улицы залихватскими песнями и удалыми посвистами; казаки въезжали молча, покачивая длинными пиками и недобро поглядывая по сторонам из-под спущенных на лоб лихих чубов. Вай аллах, какая же сила накопилась! Куда это, а?

Поначалу Гачаг Наби и его соратники полагали, что арест Хаджар – случайная беда, которую поправить, в общем-то, нетрудно. Но полноводная река событий забурлила, закипела водоворотами, проявила свой куда как своенравный норов – и вышла из берегов. Что теперь будет?

Нам, из нашего далека, конечно, все куда яснее, чем тем, кто жил в конце прошлого века. Мы-то уже точно знаем, что приближался громадный и коренной поворот истории. Что Гачаг Наби, Хаджар и другие гачаги появились не случайно. Империи предстояло пасть! И в том, что происходило в те дни, была лишь неожиданно ярко проявившаяся, чуть опередившая общий ход событий закономерность, о неотвратимости которой знали лишь самые смелые и прозорливые умы человечества...

Колосс был еще жив и, казалось, полон сил. Но болезнь уже таилась в его исполинском теле. И первым ее признаком была необычная чувствительность истукана к любому проявлению неполадок. Так лежащему при последнем издыхании человеку все небезразлично – жужжание мушиных крылышек и то повергает его в ярость! А тут – пошли дела такие, что с жужжанием мух их и сравнивать не годится.

Первые молнии блеснули здесь, первые громы той грозы, которой предстояло разразиться. Вот это будет правильное определение.

Однако, внешне, повторяем, все еще текло как прежде. И многим казалось, что движение гачагов – случайность, бред, болезнь края. Какая недальновидность! Ну, будь это так – разве могли бы в этом случае кавказские орлы так прочно и надежно обосноваться по всем горным областям? Разве смогли бы они объединиться со своими сподвижниками и единомышленниками из других мест, скажем, из Тифлиса и даже из далекого Петербурга? Разве стала бы гигантская машина управления империей придавать столь большое значение сводкам о течении дел в далекой провинции?

Гачаг Наби, конечно, не мог бы высказаться по этому поводу так, как говорим мы с вами. Но он прекрасно понимал, что не личная вражда к уездному начальнику или, скажем, губернатору заставила его ступить на тропу войны. Он понимал, что не во имя встречи с ним, с Ало-оглы, прибыл сюда генерал-губернатор со своей пышной свитой, и даже красавицу жену привез в знак того, что обосновался здесь обстоятельно и торопиться не намерен – уедет восвояси только после того, как доведет свое дело до конца.

И неспроста генерал-губернатор вызвал сюда всех ханов и беков. Неспроста слетелись стервятники и снуют уже столько дней по улицам Гёруса. А что говорить о войсках, явившихся сюда с пушками и снарядными ящиками, словно бы на большую войну?

Нет, Наби не был столь высокого мнения о своей скромной персоне, чтобы приписать именно себе столь внушительные со бытия.

Нет, он просто спусковой крючок ружья, которое уже готово было выстрелить. Его судьба оказалась удивительным образом перемешана с тем, что все равно должно было бы произойти . Просто оказалось так, что в центре событий судьба поместила именно его, Наби, сына Ало. Но – раз так вышло, то делать нечего. Нужно держаться.

Вот так роковым образом история о любви Наби и Хаджар стала историей о потрясениях, которые испытала Российская Империя. Хотя казалось бы-почему?

Ах, Хаджар! Газель моя! Тебе и пятнадцати лет не было, когда твой лукавый взгляд навсегда прожег сердце Наби и поселил в нем не затихающую ни на миг сладкую муку! Нет у человечества больше и тайны и большего свершения, чем радость и горе большой, пылкой любви... Все может любовь!

Она толкает храбреца на подвиг, она позволяет обреченному спокойно смотреть в глаза смерти, потому что он пребывает в безмятежной уверенности, что жизни, напоенной любовью, нет и не может быть конца; многое может любовь.

Как была мила Хаджар, когда только первая завязь тронула еще совершенно зеленые яблочки юной наливающейся груди! Как прекрасна была Хаджар невестой, робко опускавшей глаза и охваченной еще и ей самой не ясным томлением!

Хотя – почему – была? Она и сейчас хороша, его Хаджар...

Подобна нежному голубю любовь Наби, и серебристым отсветом лунного сияния отсвечивают ее пушистые крылья...

Конечно – нынешняя Хаджар – совсем иная, чем раньше. Жизнь наложила свою суровую печать на весь облик этой незаурядной женщины. Она научилась вскакивать в седло, не касаясь стремени и стрелять на всем скаку, не зная промаха – это все так. Лицо ее потеряло детскую округлость и безмятежность и становится самозабвенным, дерзким и угрожающим в минуты схватки. Но – и в ярости это лицо прекрасно.

Ах, что же делать, что делать, как ей помочь?..

Гачаг Наби сильно потер щеку ладонью – и все же не смог стереть следы бродившей по нему нежной улыбки. Сидевший с ним рядом Аллахверди углядел то, что Наби пытался скрыть:

– Эй, Ало-оглы, чему ты улыбаешься?

Гачаг Наби смутился, как ребенок, которого застали, когда он таскал сахар из вазочки:

– Да так... Ничего...

– Странно! Такое трудное время, а ты о чем-то размечтался, словно юноша!

– Уж и помечтать нельзя...

– Может, и можно. Но – поделись с нами, о чем?

– Да, да,– присоединился к Аллахверди и кузнец Томас.– Что у тебя за тайна, которую ты скрываешь от самых близких друзей? Нехорошо, Гачаг!

– Ладно, скажу – решился Наби.– Только вы не смейтесь. Я очень скучаю. Даже – тоскую...

– С чего это?

– Как вспомню Ханали-кызы, так ночами спать не могу.

Друзья переглянулись и расхохотались; сначала смеялись только Томас и Аллахверди, но вскоре к ним присоединился и Наби. Смеялись долго, заговорщицки поглядывая друг на друга и утирая слезы...

Видела бы их Хаджар!

Глава сорок девятая

Конечно, Хаджар не унывала и не теряла надежды. Она полагалась на Гачага Наби, словно на каменную гору, знала, что не оставит ее возлюбленный. Но постепенно начинала понимать, как опрометчиво хвалилась тем, что, дескать, тюрьма ей не страшна и нет такой клетки, из которой она не смогла бы выбраться безпосторонней помощи. Стало ясно, что подкоп потерпел неудачу – или, во всяком случае, сроки его окончания существенно затягиваются. Ситуация создалась необычная – Хаджар увязла сама и сковывала Гачага Наби по рукам и ногам – не будь она в плену, он давно перешел бы Араке и замел бы следы где-нибудь в Иране – поминай, как звали. Теперь же он был привязан к месту и, что самое худое, об этом догадывались все.

Что и говорить – дочь Ханали тоже тосковала о своем любимом! Ей так хотелось взглянуть на него, услышать родной голос, уловить чутким ухом его дыхание, а потом – будь что будет!

Но – что можно было сделать в ее положении? Ничего не предпримешь! Да, тяжела доля мятежника, не по женским плечам эта тяжесть...

Не Хаджар была виновата в том, что происходило в эти дни в Зангезуре. И не Наби. Гнет царского правительства стал непереносим – и гордые люди не сумели с ним смириться.

Можно было, что и говорить, поднять обе руки вверх и завопить, рыдая:

– Сдаемся! Делайте с нами все, что хотите! Пусть все топчут нас ногами, мучают и обирают! Мы на все согласны! Ешьте, господа, если вы еще не сыты! Если не набили еще свои необъятные утробы! Ешьте все, что съедобнее, чем камни Зангезурских гор, потому что вам иначе никак не утолить ваши звериные аппетиты!

А когда не останется ничего другого – приходите к нам, сожрите нас и детей наших! Жирейте, высасывая из нас последние соки! Так уж нам на роду написано, что мы должны быть вашими рабами. Что мы должны стелиться вам под ноги и предупреждать все ваши желания. Нам суждено быть такими, в отличие от вас, чей удел власть...

Можно было, конечно, и так сказать. Но – кто бы это смог стерпеть? И ведь бежать было некуда! Спасаясь от деревенских богатеев, люди уходили в города и там за них принимались заводчики и фабриканты. С них снимали по семь шкур, заставляя работать почти даром. Куда же деться?

Если бы было нечто такое в естестве людей, что оправдало бы эту разницу в жизненном предназначении – можно было бы хоть не отчаиваться столь безответно. Но – где она, эта причина различий? Где логика? Почему те, кто топчут право и справедливость, должны утопать в роскоши, а те, кто ищут добродетели,– те гниют в тюрьмах?

Слава аллаху, что находятся смельчаки, которые не хотят терпеть этой гнусной несуразицы. Слава аллаху, что есть такие, как Хаджар и Наби, которые готовы сражаться во имя иной жизни. И во имя друг друга...

Все рассуждения Хаджар, рано или поздно, но обязательно приводили ее к воспоминаниям о Наби – и тут их цепь прерывалась. И где там взять логику, когда стремятся друг к другу два любящих сердца? Есть вещи и посильнее логики...

Как Хаджар жаждала появления Наби! Что ей до того, что это просто невозможно. Нетрудно ведь догадаться – нет ему пути в каменный мешок тюрьмы. Потому что, войдя в нее – он уже никогда отсюда живым не выйдет.

Хаджар понимала это. И не хотела Гачагу Наби пленения и смерти. Но она хотела, чтобы он непременно был рядом. Можно ли осудить любящую женщину за подобное желание?

Впрочем, каждый раз, подумав о том, она немедленно спохватывалась. Ей начинало вдруг чудиться, что она слышит голоса:

– Эй! Знайте – Гачага Наби убили при попытке проникнуть к его жене Хаджар!

Тогда ее бросало в жар и холод. Она представляла себе, как безжалостные пули одна за другой впиваются в Ало-оглы, пронизывают его насквозь, превращая в решето – и вот, наконец, самая подлая проходит сквозь большое сердце Наби, из которого бьет поток густой алой крови.

– Что вы делаете?– кричит Хаджар и задыхается от собственного крика.– Что вы делаете? Разве можно столько стрелять в человека? Смотрите, на нем уже и места живого нет... Остановитесь!

Хаджар при этом становилось так страшно, что она закрывала глаза руками, словно маленькая девочка, и начинала убеждать себя в обратном:

– Нет, нет! Это не может случиться! Ни одна пуля не настигнет Наби! Он ведь заворожен, заговорен от пуль... Нет, нет! И ей становилось легче. Тогда снова немедленно ею овладевали прежние желания.

– Пусть он придет! Ну, пусть он окажется здесь, целый и невредимый! Пусть появится хоть на один миг! Ведь не мог же он забыть меня? Ведь он говорил, что со мной никто не сравнится. Я много раз замечала на свадьбах и празднествах ни на одну девушку он не глядел. Только я ему и нужна. Любовь его ненасытна и не знает предела...

Она припомнила вдруг, как, бывало, когда всадники настигали в пути обездоленных кочевников или проезжали через бедные села,– Наби вдруг вспыхивал ярче мака, увидев ребятишек в отрепьях или девушек в рваных платьях. Он тут же открывал хурджины, переброшенные им через седла и начинал раздавать добро, отмеряя ружьем ситец от плотных скаток:

– Возьми, красавица, сшей себе платье! И сестре сшей! И братишке... Не унывайте – аллах велик и милостив. Не век будет длиться ночь, и день для нас настанет!

Раздаст так все, что под руку подвернется, а потом, отъехав подальше, спрашивал у жены тихонько:

– Ты не рассердилась?

– За что же?

– Я ведь твое раздал...

– Делай так и дальше, милый! И у меня сердце болит, когда вижу нищету и нужду.

– Мы ведь именно за них сражаемся,– говорил он снова, как бы в утешение жене, которая совсем в этом не нуждалась.– За них! А когда победим – я и не подумаю остаться гачагом. Я снова возьму в руки посох чабана – или примусь пахать и сеять, подымая сохой жирный горный чернозем... Верно?

– Но ведь ты все позабыл, Гачаг! Как пашут и как жнут. Как бросают в землю зерна и как собирают спелые колосья.

– Что же я помню?

– Ты помнишь, как свистом вызвать верного Бозата, своего любимого скакуна серого; помнишь, как свистят пули над самой головой; помнишь холодную сталь дагестанского кинжала, спрятанного у тебя за пазухой...

– Значит, мне уже не жить иной жизнью?

– Похоже на то, Гачаг.

– И сына у нас нет, чтобы хоть он смог воспользоваться плодами нашей победы. Чтобы хоть он увидел то, что нам не увидеть...

– Не горюй, Наби. Вон сколько мальцов бегает по улочкам наших селений. Они дети нашего народа – значит, и наши дети. Какая разница?

Они умолкали; цоканье копыт их коней нарушало вечернюю тишину гор. Плечо Наби, укутанное буркой, чуть касалось плеча Хаджар. Черная бурка,– а рядом белая; белая – а рядом черная... Рядом, рядом, плечо в плечо.

Глава пятидесятая

Издали зорким взглядом увидел Гачаг Наби, как вернулся в свою хижину Карапет, видно, отдежуривший сегодня в тюрьме, а через несколько минут дверь снова открылась и из нее вышла плотная смуглянка, направившаяся в огород с тяпкой и большим жестяным ведром. Это жена Карапета Айкануш принялась за свою ежедневную, никогда не кончающуюся возню по хозяйству.

Она деловито смела землю, преграждавшую путь воде из арыка к грядкам; полила огурцы, помидоры, картофель, подсолнухи; не обделила и травы, буйно пробивающиеся к солнцу,– шпинат, щавель, кинзу, укроп. И портулак у нее удался!

Сноровисто работая в огороде, Айкануш не забывала при этом все время поглядывать по сторонам. Время такое – все надо видеть, все слышать. Зевать некогда.

Когда руки заняты, глаза при деле, уши на макушке – голова все равно свободна. И потому Айкануш сосредоточенно размышляла. Она снова и снова задавала себе один и тот же вопрос: "Как быть?"

Слепым нужно быть, чтобы не увидеть, какая вражеская сила скопилась в Гёрусе. Столько понаехало солдат, беков и ханов, будто ожидалась битва двух падишахов за шахиншахский престол. Так что же делать с подкопом, который, не дай бог, каждый день может попасться кому-нибудь на глаза.

То, что дело застопорилось надолго, в этом Айкануш не сомневалась. Она сама уже побывала в штольне, и ее руки, умеющие держать кирку, вполне убедились в крепости встретившейся на пути скалы. Она долго долбила ее – и бросила.

Передохнув, она уселась перед зеркалом, задумчиво лаская пальцами темные усики над верхней губой.

– Если бы я могла с утра до вечера скакать на коне, как Хаджар, я, наверное, похудела бы. И стала стройной, как она. Тогда и мне можно было бы одеть чоху джигита и скакать рядом с гачагами в их лихих набегах. Может, тогда мне тоже дали бы имя: "Гачаг Айкануш"? И пели бы обо мне песни?

Но на коне ей скакать не пришлось, а от работы в огороде талия ее и не думала убывать в объеме. Куда там! Наоборот. Хорошо поработав, Айкануш вкусно и сытно ела. Что тут еще говорить?

Итак, она поливала грядки, а глаза ее то и дело шарили по окрестным склонам. Она ожидала, что вот-вот появится Аллахверди или Томас, которые исчезли, как только в Гёрус прибыл генерал-губернатор. Исчезли и бросили подкоп на произвол судьбы.

Айкануш говорила себе:

– Просто удивительно, куда они подевались, почему даже весточку не пошлют. Чтобы мы тоже знали, как нам быть. Может, оставить все и бежать? Но – как бежать? С другой стороны, может – не убегать. Но – как не убегать, когда такой страх кругом.

А, может, Карапету следует замуровать вход в подвал и заштукатурить, чтобы никому и в голову не пришло, что прячется у нас в домике... А может отправиться к Гачагу Наби, попросить у него, чтобы дал нам коней и позволил сражаться в его отряде?

Ну и что ж, если я до сих пор ни разу не садилась на лошадь. Научусь. Стисну зубы – и научусь. Оденусь, как парень – и никто не узнает, что это я. И усики мне в этом помогут. Одна беда – в седло могу не поместиться. Для этого надо наполовину похудеть сначала. Не то можно упасть с коня у первой же канавы. Кроме того, необходимо похудеть хотя бы для того, чтобы удальцы Гачага Наби перестали пялить на меня глаза.

Можно. Все можно сделать. Если только Карапет не станет ругаться. А то как начнет – не дам тебе одевать брюки и сапоги! Не допущу, чтобы на тебя глазели!

Как объяснить ему, бестолковому, что пусть глядят, на то и глаза. Но если только кто руку в мою сторону протянет – тут же кровью умоется. В этом, Карапет, можешь быть вполне уверен. Рука у меня – ого! Ударю – ни один гачаг на ногах не устоит!

Воображение Айкануш так услужливо нарисовало ей этот трудный разговор с мужем, что ей уже казалось, что он стоит перед ней и говорит недовольным тоном:

– Ай, жена! Ну, что тебе взбрело в голову? Зачем тебе людей морочить и разжигать ссоры между гачагами? Зачем тебе это, Айкануш?

Она уже видела, как ответит ему:

– Карапет, дорогой... По-моему, это ты сам втянулся в эти дела. Ты носил Хаджар лепешки и зелень, с этого все началось.

– Что было, то было – смущенно ответил ей воображаемый Карапет и задумчиво почесал шею.– Действительно, я. Видно, нам уже нет обратной дороги.

Тут, конечно, Айкануш сразу перестала бы спорить и опустила бы глаза. Что спорить, если муж уже понял свою ошибку. Остального проще всего добиться не настойчивостью, а лаской.

Тут самое время напомнить, что при всем при том Айкануш отнюдь не бездельничала. Она работала вовсю, и огород уже дышал той живительной свежестью, которую приносит всему растительному миру долгожданная ласковая вода.

Однако так уж была устроена молодая женщина, так ее воспитали в Кафане, где она выросла, что она не умела делать зараз только одно дело. Поливать, окапывать, размышлять и наблюдать – все успевала эта пышущая здоровьем толстушка.

Поэтому она уже издали заметила темный силуэт человека, мелькнувший вдруг в дубовой роще. Присмотревшись, она быстро убедилась, что это гость нежданный – ни на Томаса, ни на Аллах-верди он не похож. Кто же это?

Скорее всего он напоминает того незнакомца, что однажды спускался в подкоп, дробил киркой камни как Фархад, не зная усталости... Потом ей сказали, что это был, дескать, сам Гачаг Наби. Возможно ли такое? В Гёрусе, наполненном сыщиками, солдатами и прочей сволочью? Нет, скорее всего это случайное сходство.

Человек приблизился легким быстрым шагом, остановился у плетня:

– Да сохранит тебя аллах, красавица!

– Да продлит он и твои дни, кум.

– Карапет дома?

– А тебе зачем это знать?

– Нужен.

– А сам ты кто? И зачем тебе нужен мой муж? Незнакомцу явно ее вопросы пришлись не по душе. Но он ответил терпеливо:

– Приглядись, может и узнаешь меня. Виделись.

– Ты похож на одного человека, но боюсь назвать имя...

– С каких пор ты стала такой боязливой, кума? – весело прищурился гость.

– Ты похож на... Да только этого быть не может...

– Что так?

– Потому что, если я ошибаюсь – ты или герой, каких мало, или полный безумец. Скалы, горы, поля и долины Зангезура кишмя кишат теми, кто только и мечтает, чтобы снять с тебя живого шкуру. Сам генерал-губернатор приехал...

Она назидательно подняла к небу указательный палец.

– Целый день по проволоке письма шлет в Петербург и оттуда получает ответы. Все въезды и выезды из города закрыты. Невозможно поверить, что ты и есть тот самый человек, из-за которого -и заварилась вся эта кутерьма. Неужели ты и правда ничего на свете не боишься? Может, ты заколдован и ходишь невидимкой?

Не отвечая ей, Гачаг Наби, а это был, конечно, он, спросил деловито:

– Кого же ты высматривала, поливая свой огород? Я же видел, как ты шаришь все время взглядом по окрестным склонам. Айкануш ответила вопросом на вопрос:

– А чем ты занимаешься? И что здесь делаешь? Гачаг Наби широко улыбнулся.

– А я занимаюсь тем, что напрашиваюсь к тебе в гости. Это я и делаю уже давно, но ничего у меня, как вижу, не выходит.

– Добро пожаловать! – ответила нараспев дочь Магыча, как этого требовал обычай. Но с места не тронулась.

– Ну, так что, дома ли твой муж?

Айкануш стояла в растерянности и никак не могла решить, что же ей теперь делать. Проще всего не тянуть больше время, а разбудить Карапета и пусть он сам все решает. Если это действительно Гачаг Наби, то он поможет разобраться в том, что делать дальше с подкопом, с тайным ходом, начинающимся у хижины Карапета. Но – тогда почему он не назвал до сих пор своего имени? И не кому-нибудь, а жене своего ближайшего помощника, ежедневно и ежечасно рискующего для него своей свободой, а может, и жизнью? Так – может, это просто ловкий сыщик? Соглядатай, до которого дошли слухи о подкопе и который теперь вынюхивает, как ему получше захватить всех причастных к этому делу прямо на месте преступления? .

Ведь – если станет известно, что открылась попытка освободить пленницу, то ее уж, наверное, увезут куда-нибудь подальше! А, бросившись освобождать свою орлицу, и Гачаг Наби, наверняка, попадет в сети и будет отправлен в Сибирь в железной клетке, словно диковинный зверь... Тогда наступят страшные времена. Все будут молча сносить любые поборы и притеснения.

Исчезнет у людей опора и надежда на справедливость. С ними поступят, как заблагорассудится ханам и бекам – кого повесят, кого расстреляют, кого зарежут попросту...

Размышляя так, Айкануш все более и более мрачнела лицом. Опасность может воздействовать на человека двояко – у одних она отнимает дар речи и парализует мышление; другим придает решимость и смелость. Страх за свою жизнь подстегивает каждого.

Сейчас этот страх подсказывал Айкануш: не доверяйся коварному незнакомцу! Избавься от него любыми способами – и дальше действуй, словно ты Гачаг Хаджар – разбуди мужа и срочно уходите в горы, где следует присоединиться к отряду Гачага Наби. Потому что – если уж настигнет и там смерть, так среди своих. Среди тех, с кем вы добровольно решили соединить свою судьбу.

"Ах, почему же не пришли вовремя Томас и Аллахверди? Я уже не говорю обо всех остальных, кто побывал в нашей скромной хижине, кто молча трудился в шахте – и ушли, как пришли... Но вот те, кто рассказывал нам байки, кто звал нас с собой – где они в эту страшную минуту? Наша судьба решена, мы уже перешли узенький мостик, отделяющий угодья белого царя от скромных владений гачагов. Но ключи от тюремных камер, которые в руках у Карапета, заставляют нас подвергаться двойной опасности, потому что из-за них', ключей, которые могут понадобиться когда-нибудь гачагам, мы вынуждены оставаться здесь, среди врагов. Так – может, пришла пора бросить все и бежать?"

И еще одно соображение угнетало ее. Она понимала, что, случись худшее, откройся связь Карапета с Ало-оглы,– и ему достанется самая страшная доля. Можно сказать, прямо на куски разрежут Карапета и Айкануш, спрашивая их с недоумением:

– Да как это вы, христиане, связались с нехристями? Если вы на такое способны, то не только с вами нужно расправиться. Отцов ваших, братьев, сестер и племянников – всех нужно повесить и расстрелять за такое богопротивное дело. Все семя ваше нужно искоренить с лица земли...

Плохо, плохо дело, Айкануш... Ну же, решайся на что-нибудь!

Айкануш подняла глаза – но незнакомца не увидела. Она осмотрелась кругом нету! Что он, сквозь землю провалился, что ли? Или превратился вдруг в хлебную крошку, которую склевал ненароком расхаживающий за плетнем самодовольный петух?

Встревоженная Айкануш вернулась в хижину. Карапет мирно спал; его богатырский храп наполнял всю небольшую комнатенку. Она стала теребить мужа:

– Проснись, ай Карапет, проснись... Не открывая глаз, он пробормотал:

– Я вижу, у моей Айко сегодня хорошее настроение...

– Подожди, я расскажу тебе одну очень странную историю!

И она принялась говорить, как внезапно появился из лесу незнакомый человек, о чем он расспрашивал и как неожиданно и непонятно исчез. Последнее удивило ее и испугало еще больше, чем все остальное. Карапет тоже остался в недоумении:

– А может, тебе все приснилось?

– Уж и не знаю, что думать,– развела руками верная подруга.

– Не думаю, чтобы Гачаг Наби сам пришел сюда,– принялся рассуждать вслух стражник.– Говорят, что генерал-губернатор рвет и мечет. Что он поклялся поймать Ало-оглы во что бы то ни стало. Даже уездного начальника Белобородова из-за этого дела чуть не прогнал назад в Россию... Так что – у нас здесь скоро начнутся кровавые сражения. Много крови прольется. Неужели Наби в такой час будет среди бела дня расхаживать по Гёрусу? Ведь и он не бессмертный!

Айкануш поглядела на него восхищенно:

– Какой ты умный, Карапет! Все правильно сказал. Я вот тоже так подумала.

Потом спросила робко:

– А если начнется стрельба, ты тоже будешь в ней участвовать?

– Конечно! – выпятил грудь Карапет.

– И ты совсем не боишься?

– Ничуть!

– Какой ты смелый! – восхитилась супруга, и глазки ее заблестели. Их блеск не укрылся от зоркого глаза Карапета и тот поспешил воспользоваться благоприятной ситуацией. Да, похоже, и сама Айкануш не собиралась сопротивляться всерьез. Она только вырвалась на минуту из охвативших ее властных рук, чтобы накрепко запереть двери хижины...

Именно в этот час вернулись с гор Томас и Аллахверди. Они попробовали войти, по обыкновению, без стука, но дверь хижины не поддалась. Удивившись и прислушавшись, они без труда угадали причину. Улыбнулись друг другу понимающе и грустно, и вновь почувствовали, как сильно их тянет в давно оставленный родной дом.

Глава пятьдесят первая

Как бы искусно ни приободряла княгиня Клавдия Петровна своего сановного супруга, сомнительность зангезурской экспедиции угнетала ее все больше. Генерал-губернатор чувствовал безысходность, естественно, еще острей.

Конечно, он время от времени предпринимал те или иные действия, которые должны были показать всем окружающим, что губернатор настроен самым решительным образом. Это удавалось. Пожалуй, даже Белобородое после длительной аудиенции у генерал-губернатора остался вполне убежденным, что перемены состоятся. Однако на деле все было совсем не так.

Последняя депеша от наместника Его Величества на Кавказе совершенно доконала его. В ней сообщалось, что министр иностранных дел, который непосредственно осуществлял руководство всем ходом событий на Восточной окраине Империи, отбыл в Польшу, и надолго. Следовательно, за делами будет непосредственно наблюдать сам государь.

Это было очень плохо, потому что все действия генерал-губернатора гянджинского теперь оказывались известными в Петербурге, как если бы Его Величество сам изволил бы пожаловать сюда, чтобы наблюдать за ходом кампании. На посредничество и заступничество наместника рассчитывать не приходилось.

Значит, единственное, что могло спасти положение – это полный разгром гачагов в Зангезуре. Нужно подавить все очаги мятежа, захватить живыми его главарей и отправить их в Петербург. Пусть государь император сам поглядит на Гачага Наби и Гачаг Хаджар, которых привезут ему во дворец, скованных по рукам и по ногам! С одной стороны, это будет свидетельствовать об одержанной победе наглядней всех реляций, с другой – позволит тем, кто правит нами из Петербурга, убедиться воочию, что мы имеем дело с врагом умным и упорным, что уж тут скрывать.

Надо ли говорить, что генерал-губернатор прекрасно понимал ситуацию? И то, что наместник в каждом письме, в каждом приказе подстегивал его, подталкивал к решительным действиям, только раздражало и сердило уставшего от всего этого переполоха старого вояку.

"Собираетесь ли вы использовать казаков для карательных операций? Намерены ли проводить операции на дальних границах округа? Переведете ли пленников, в том числе "кавказскую орлицу", за пределы Зангезура?"

И прочая, и прочая, и прочая...

Да, да, да! Собираюсь! Намерен! Намечаю!

Но – что пользы от наметок, если эти проклятые гачаги, быстрые и неуловимые, могут в любой момент совершить разбойный налет не там, где это предусмотрено нашими планами, а в любом им угодном месте? Как перевозить Хаджар в другие края, если нет гарантий, что удастся благополучно уйти из этих краев? Горные тропы – предательски опасны; здесь иной раз один храбрец может задержать продвижение полка. А несколько вовремя спущенных с хребта исполинских каменных глыб окажутся эффективней, чем батарея полевой артиллерии. Что же загадывать при таких обстоятельствах? Как решать?

Проще всего скомандовать:

– Огонь!

И вся могучая сила, собранная им здесь в единый кулак, начнет без умолку палить по окрестным кустам, так что черные клубы порохового дыма застлят белый свет. Да что от этого толку?

В этих рассуждениях и застала генерал-губернатора его супруга, и ее приход в мрачный кабинет князя был, как всегда, более, чем кстати.

– О чем тужите, Федор Матвеевич? – спросила Клавдия Петровна ласково; но в голосе ее чуть заметно прозвучали хорошо знакомые губернатору металлические нотки.

– Да вот, разбираю бумаги, которых мне целый ворох притащили,– ворчливо посетовал губернатор.– Поверите ли, душенька, ни одного толкового офицера, кого можно было бы на письменный фронт посадить... Как я своего секретаря прошляпил, в столицу отпустил!

Он откашлялся.

– Нет, палить из пушек в случае нужды они сумеют... Но написать нужное письмо по всей форме и впопад, так, чтобы потом не было неудовольствий от наместника и из Петербурга – тут их нет. Нет, цены не было моему татарчонку!

– А что писать надобно?

– Всего всякого... Но более всего запросов – распиши им диспозицию, как с мятежниками воевать будешь... Ну, что здесь отвечать? Воевать будем, как получится. Эти гачаги – они как блохи, сегодня здесь – завтра там. Успел прихлопнуть – твой выигрыш, чуть под-задержался – укусит и ретируется. Вот и вся диспозиция. Да ведь такое не напишешь...

– Не горячитесь так, мои шер. От злости кровь густеет, может удар случиться. Вену отворять придется.

Тронутый ее заботой, губернатор улыбнулся.

– Ну, душенька, это не беда. Кровь свою я в жизни не раз видывал, а поскольку лекарь всегда под боком...

– Я не о том, князь. Вам не болеть сейчас пристало, а быть в полной собранности. Оттого и предупреждаю вас – не горячитесь, не суетитесь по мелочам. Вы на большее нужны.

– Что бы я делал без тебя, дорогая,– проникновенно сказал ей супруг, и предательская влага омыла его выпуклые глаза.

– Почему это – без меня? Мы с вами, князь, теперь неразделимы. Ваши победы – они и мои, ваши поражения – мои в первую очередь, значит – я вас не вдохновила на подвиги!

– Горячая у тебя кровь, княгинюшка! – проговорил генерал.– Сказывается и молодость, и поколения предков – славных воинов... Помолчав, он признался: