Текст книги "Орлица Кавказа (Книга 2)"
Автор книги: Сулейман Рагимов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 23 (всего у книги 25 страниц)
Конечно, нельзя сказать, что все в стане врагов на один манер, что каждый там безжалостный кровопийца, но можно не сомневаться, что людям совестливым там развернуться не дадут. Придется им вздыхать о творимых бесчинствах втихомолку, потому что ничем они помочь угнетенным и терзаемым не смогут.
Надо полагать, Гачаг Наби не представлял себе достаточно полно ту силу, которая ему противостояла, он и представления не имел о грандиозности империи и сложности ее могучего аппарата, управляющего, направляющего и подавляющего. Но он знал одно – она стоит на таких казематах, как гёрусский, и нужно затратить все силы, чтобы уничтожить эту опору. Нужно сказать прямо, что Ало-оглы отдавал себе отчет, сколь малы его силы. И потому особо уповал на свою хитрость.
Итак, в распоряжении его только ближайшая ночь. И полдня. Удастся ли за это время вызволить Ханали-кызы из гёрусского каземата – значит, она спасена; не выйдет, значит, и не питай зря надежд на благополучный исход.
Конечно, есть еще крайний выход. Если вдруг повезут Хаджар в железной клетке, погруженной на телегу, влекомую волами, дабы сплавить ее с глаз долой, в чужие края, где освободить пленницу будет практически невозможно, тогда есть еще возможность напасть на охрану и постараться отбить прекрасную подругу Гачага Наби вооруженной силой. Можно устроить засаду в горах, сбросить на дорогу в заветном месте тяжелые валуны, преградить путь отряду... И так далее. Но – это очень уж большой риск. Слава аллаху, те, кто ее охраняют, тоже не дураки, понимают, что без боя "кавказскую орлицу" никто не отдаст, и потому все время будут настороже.
Много при этом оборвется жизней человеческих и с той, и с другой стороны. Многих удальцов будут оплакивать матери, рыдая в голос, так что слышно будет и в другом конце аула. Много девушек наденут черные платки в память о безвременно ушедших женихах, так и не дождавшись веселого и прекрасного дня свадьбы.
И, можно не сомневаться, именно Гачаг Наби и Хаджар обвинят в напрасном кровопролитии. Их считали бы виновниками каждой смерти.
– Это еще не все, – закаркали бы черными воронами малодушные. – То, что сейчас осиротело столько семей – лишь начало. Потом начнется расправа победителей со всеми, кто хоть как-то замешан, и поди докажи, что виноват не ты, а твой сосед! Долго разбираться никто не будет. Огнем и мечом пройдут завоеватели по нашей земле, умножится толпа нищих, тщетно ждущих возле забора с утра до ночи скудного подаяния...
Самое страшное – что так бы все и было.
Обдумав, Ало-оглы нашел единственный верный путь. Поигрывая ключами, висевшими у него на поясе, он улыбнулся. Невеселой была эта улыбка, может, и хорошо, что никто не видел ее. Потому что страшно, когда улыбается человек, задумавший то, на что решился Гачаг Наби.
* * *
Спустились тени на отроги зангезурских гор. Затеплились желтые огоньки редких фонарей на улицах Гёруса.
Засветился огонек и у ворот гёрусского каземата. И в камерах, где сидели узники посостоятельнее, загорелись коптящие сальные свечи.
Гачаг Наби недолго дожидался удобного момента. Только стемнело, как начальник тюрьмы Татарыбек прошел размашистым шагом в свою убогую канцелярию. Гачаг Наби неслышно прокрался за ним и возник на пороге, склонив голову.
Начальник был погружен в чтение каких-то бумаг, которые он разглядывал, прищурившись, поднеся к самому огню.
Увидев краешком глаза солдатскую гимнастерку и услышав позвякивание ключей, он спросил:
– А, Карапет, пришел?
– Пришел, – покорно ответил мнимый стражник.
– Что, поумнел после моей затрещины?
– Так точно...
– Будешь помнить мое отеческое наставление всю жизнь!
– Буду помнить, господин начальник...
– Значит, должен благодарить меня за науку...
– Спасибо, господин начальник!
– Ладно.
Татарыбек помолчал, покачал головой, прочно сидящей на мощной красной шее.
– Раз ты понял, значит, теперь будешь выполнять все, что я скажу.
– Да, господин начальник.
– Поклянись.
– Как, господин начальник?
– Клянись Иисусом Христом, сыном непорочной девы Марии... Гачаг Наби растерянно промолчал. Но Татарыбек истолковал его молчание по-своему:
– Ты думаешь, Карапет, что нельзя клясться такой клятвой перед нехристем? Ну, так гляди!
И он вытащил из-за ворота висевший на шелковом шнурке нательный крест.
– Видал? Я уже давно принял истинную веру! Он размашисто перекрестился.
– Ну, теперь ты веришь мне до конца?
– Да, господин начальник!
_ И не побоишься теперь сказать мне, что ненавидишь от души этих мусульманских псов?
– Не побоюсь, господин начальник...
_ И понимаешь, что должен делать правоверный христианин...
– Нет, господин начальник! Татарыбек вздохнул нетерпеливо.
– Надо же, какой ты непонятливый. Душить нужно этих мусульман, топить, резать! Теперь понял?
– Понял, господин начальник!
– Ну, вот, наконец... А кого нужно удушить первым?
– Не знаю, господин начальник...
– Какой же ты все-таки несообразительный! Подумай. Шевели мозгами.
– Не знаю...
Татарыбек тяжело вздохнул, всё еще не поворачиваясь к своему "помощнику", с которым раньше и словом перемолвиться гнушался, а теперь пришлось вступать в обстоятельные переговоры.
– Ну, кто самый опасный человек у нас в каземате?
– Разбойник Гудрат!
– Эх, ты, деревня. Атаманша разбойничья, вот кто самый опасный элемент!
– А-а-а-а...
– Вот ее и надо извести.
– Как же?
– Очень просто. Тебе эта Хаджар вполне доверяет.
– Нет, господин!
– Брось запираться. Я же знаю, что она еду берет только из твоих рук.
– Напраслина это, господин начальник!
– Сказал – брось!
"Карапет" вытянулся по стойке смирно.
– Значит, ты хочешь мне помогать? – снова спросил Татарыбек.
– Да, господин начальник!
– Так слушай. Еду для "кавказской орлицы" тебе сегодня передаст фельдшер. Что там – тебя не касается. Твое дело – чтобы эта хищная птичка склевала все зернышки без остатка. Усвоил?
– Зачем это, господин начальник?
– Состаришься, если много знать будешь! Или, того вернее, и состариться не успеешь.
– Кажется, я догадываюсь, господин начальник...
– Это уже твое дело.
– Только боязно – а что нам потом скажет его превосходительство господин генерал-губернатор?
– Важно не что скажет, а что подумает... Он и накричать на нас может, и пообещать, что накажет примерно. А сам будет думать: "Молодцы, ребятушки! Знают службу!" И при случае это нам зачтется, не горюй.
– А?..
– Ну? Что тебе еще?
– А как же Гачаг Наби?
– Ну, без своей орлицы и он не много налетает!
– А если?..
– Какой ты докучный, братец! Если да если... Смотри, еще слово скажешь, придется тебя снова поучить, как давеча. Схлопочешь...
– Что, господин начальник?
Глухо заворчав, Татарыбек приподнялся из кресла, неторопливо отводя мощную длань. В жирное, ничем не защищенное тело и вонзился кинжал Ало-оглы, вспоров брюхо великана, словно старую перину... А пока палач хрипел и корчился, вторым стремительным движением Гачаг Наби провел лезвие от уха до уха по багровой шее, так что и хрип смолк...
Надо же, чтобы в этот самый момент в двери, заслонив ее своей грузной тушей, показался вдруг фельдшер, подручный Татарыбека. Что ж, еще лучше!
Дагестанский кинжал Гачага Наби и тут не промедлил. Фельдшер издал короткий стон и повалился на пол. Два поверженных гиганта почти заполнили своими непомерными телами небольшую комнату.
Ало-оглы вытер окровавленное лезвие о погоны палачей и спокойно вышел из каземата, не забыв закрыть за собой дверь на запор.
Глава семьдесят седьмая
Генерал-губернатор вернулся из гёрусского каземата в свои покои очень расстроенным. Будучи человеком неглупым, он отлично понимал всю весомость понесенного только что поражения. Тут же сел за письменный стол, потребовал срочно карту уезда и стал размечать план боевых действий, которые он решил незамедлительно развернуть против опостылевших мятежников. Опытный глаз военачальника преображал зеленые и коричневые штрихи на глянцевой поверхности бумаги в реальный рельеф. Он уже представлял себе, где укрыть засады, как развернуть разведку, сколько выслать походного охранения... И пришел в себя только сообразив вдруг, что не на войну он собрался, где можно найти и исчислить противника, а готовится выступить, чтобы жечь мирные хижины и рассеивать стада коз и баранов, пасущихся на горных отрогах.
Княгиня Клавдия Петровна и не ожидала, пожалуй, от посещения мужем каземата ничего утешительного. Она окинула князя, буйствующего за столом, вполне даже спокойным и чуть ироничным взглядом. Отметила, что голова его трясется, хоть сам он этого не замечает, что вполне логично дополнило непрестанный тремор рук и ног, преследующий его все последние дни.
Между тем, в этот раз генерал-губернатор вел себя вполне достойно. Он не сдался заранее, он приготовился действовать и намеревался пустить в ход все свои военные познания и громадный жизненный опыт.
За свою долгую жизнь он ни разу не бежал с поля битвы и согласился бы его оставить только бездыханным.
Уговаривать, успокаивать, строить козни и плодить интриги – нет, это явно не его дело. Вот выстроить отряды в боевую линию и:
– Шашки наголо! Вперед, орлы!
Это другое дело. Здесь он никому не даст себя опередить.
Рассуждая так, генерал-губернатор, конечно, глубоко заблуждался. Воевать и карать – вещи различные. И навыков разных требуют, и дух простите, совсем не тот.
Еще раз повторим – в подобных ситуациях политик нужен, а не военный. Принцип: "разделяй и властвуй" куда больше принесет пользы, чем прицельная стрельба бомбами батареи осадных орудий в течение недели.
Разделяй и властвуй! Над земледельцами, с одной стороны, и землевладельцами, с другой; над торговцами и покупателями; над кузнецами и теми, кто приходит к ним ковать коней и острить серпа... Властвуй над разделенными и восстановленными друг против друга!
А тут...
Не поймешь никак, с кем имеешь дело. Казалось бы, кругом одни мирные деревни, не знающие запаха порохового дыма, а на деле – сплошь вооруженные разбойники. Непокорные и озлобленные, готовые каждый момент укусить даже руку, протянутую к ним с подачкой. Надо бы их всех заковать в цепи и отправить по этапу. А уж те, кто останется, будут набивать себе трудовые мозоли и за себя, и за тех, кто не пожелал трудиться и теперь гниет в остроге.
Может, даже надо бы пару-другую голов отрубить на главной площади, может; тогда поняло бы, наконец, дурачье, что с ним шутки плохи.
...А уж что говорить, если вспомнить эту проклятую "черную кошку", которая и в каземате умудрилась предстать разгневанной тигрицей' Можно было подумать, что не в каменной яме среди свирепых стражников она стояла, а где-нибудь в разбойничьем стане, на хорасанском ковре, и резала генералу его высочества правду-матку в глаза.
Да, уверенности у нее хоть отбавляй! Смело разговаривает атаманша...
Впрочем, хватит эмоций. Пора приступить к делу. Больше медлить нечего. Необходимо собраться с мыслями, все прикинуть, все предусмотреть.
Хватит разговаривать попусту, пора заговорить пушками. Другого языка эти дикари не понимают и понять не смогут.
А дикарку непокорную давно уже следовало бы отправить отсюда в места не столь отдаленные. Тогда было бы спокойнее.
А с этими... Гачагом Наби и его шайкой... Расправиться! Самым безжалостным образом! И с его приспешниками из Петербурга, и грузинскими оборванцами... Всех! На корню!
"Ах, какой только швали теперь ни найдешь в наших краях! – продолжал казниться генерал-губернатор.– И народники, и марксисты... И ведь того гляди соберутся все вместе и похоронят нас! Того гляди, расползется зараза по империи и погибнет великое царство. Нет, действовать! Действовать! На то и дана мне власть государем".
Губернатору не сиделось за письменным столом. Он расхаживал по комнате крупными шагами и рассуждал вслух.
"Выбора нет. Операцию нужно проводить со всей решительностью. Созревший гнойник должен быть удален. Иначе и мне самому несдобровать. То ли в дом для умалишенных пристроят, то ли самого упекут в застенок – мол, потворствовал государственным преступникам. Как подумаю о том, что на старости лет можно вдруг лишиться всех чинов и дворянских привилегий, греметь цепями, подобно беглым каторжникам... Нет, насчет цепей это, пожалуй, чересчур. Но хорошего будущее не сулит, это уж точно...
Одно спасенье – надо любой ценой вырвать у судьбы успех, не дать уплыть последнему шансу. Для этого и нужна-то малость – переловить десяток беглецов... Малость – если рассказывать об этом или посылать официальный рапорт по инстанции, а на деле – ухватить их – все равно, что воду в решете удержать, никак не выходит.
Кстати – что это я о цепях заговорил? А, вспомнилась девка Хаджар, как она в запальчивости позванивала оковами. Странно, вспомнил и ощутил холод металла на запястьях и щиколотках. Может, когда по твоей воле другой оказывается в цепях,– и тот, кто принял решение, попадает в незримые оковы?"
Генерал-губернатор зябко поежился.
"Боже мой, что за проклятый век! Как славно было при наших отцах и дедах все ясно. Холоп есть холоп, ему плеть нужна, а не поможет – значит, ноздри рвать. И дело с концом.
Конечно, и тогда бунтовали. Стенька Разин, Емелька Пугачев – вволю натешились, пока им шеи поскручивали... Но тогда об этой гуманности дурацкой разговоров не было! Никаких улещений, никаких оглядок на общественное мнение! А уж что Запад скажет – это учитывать вообще никому в голову не приходило. ,
Мир видел и восстание Спартака, и гибель великой Римской империи, и угасание древней цивилизации эллинов... А Парижская коммуна? А цареубийственный топор Робеспьера?
Нет, мы не первые и не единственные в человеческой истории люди, на долю которых выпали ужасные катаклизмы. Именно потому так страшно. Опыт древности учит, что появилось на горизонте черное полчище туч – жди урагана. А вынесет ли корабль потрясения – это уже другой вопрос. Тут все зависит как от прочности корпуса, так и от умения капитана! Впрочем – нельзя все перелагать на одного человека, будь он хоть семи пядей во лбу. Капитан может быть прекрасным, кстати сказать, в отличие от нашего верховного кормчего, у которого, на мой взгляд, и трех пядей не наберется,– но если струсят вахтенные офицеры, беды не миновать.
Значит, князь, имейте в виду всю тяжесть ответственности, которая легла сегодня на ваши плечи.
Итак: перекрыть все дороги и тропки, ведущие в крепость. Попытаться выявить все места возможных засад, откуда мятежники могут нападать на наши отряды, причиняя огромный вред уже тем, что спустят на дорогу лавину мелкого щебня или начнут бомбардировать идущие через ущелья колонны валунами и обломками скал, укрепившись на острие крутого гребня...".
Генерал-губернатор вошел в раж и громко разговаривал сам с собой, расхаживая по комнате крупными шагами. В таком состоянии его и застала княгиня Клавдия Петровна, которая вошла в комнату, торопливо простучав по деревянному полу острыми каблучками.
Губернатор повернулся к ней:
– Что, дорогая?
Супруга ответила, не скрывая насмешки:
– Я вижу, князь, что вы уже провели решающее сражение, умудрившись не покинуть при этом своего кабинета... Ну и как, победа оказалась впечатляющей?
Не принимая ее иронического тона, губернатор ответил:
– Конечно, каждый полководец должен промыслить все возможные перипетии предстоящей кампании. А что касается победы – неужели вы в ней сомневаетесь?
Княгиня не пожелала ответить на этот встречный вопрос. Закусив губку острыми зубами, она продолжала допрашивать супруга:
– Ну, а как ваше сражение с "кавказской орлицей"? Вы же побывали у нее в каземате... Говорите скорее, генерал, я схожу с ума от нетерпения!
Губернатору не оставалось ничего иного, как пожать плечами и признаться в поражении:
– Должен признаться, что она меня поразила. Я ожидал увидеть невежественную горянку, которая и двух слов разумно связать не умеет, от которой несет лошадиным потом и запахом недогоревшего костра. На деле же встретил очаровательную красотку, правда, отнюдь не европейского толка, но по-своему, безусловно, весьма привлекательную... Когда же она заговорила – бог мой! Никто из дам великосветских салонов не смог бы вложить в свои слова столько патетики и истинного жара! И уж, тем более, при столь сложных обстоятельствах, чтобы не сказать более,– надо признать, все это просто поразительно.
– Вот как? – подняла брови Клавдия Петровна.
– Именно так,– подтвердил губернатор.– Она держала себя, как плененная королева. Не знаю, может, она вообразила себя новой Марией Стюарт... Впрочем, уверен, что моя подопечная и не слыхала этого имени.
– Каков же смысл ее речей, столь пленивших ваше воображение?
– Тут была изложена целая программа...
– Изложена связно?
– Во всяком случае, весьма пылко!
– Нет, я говорю о том, не стоит ли послать к ней врача, чтобы он освидетельствовал, находится ли наша пленница в здравом рассудке? То, что вы мне рассказываете, сильно походит на проявление мании величия; в противном случае мне трудно понять тот невероятный апломб, с которым держится эта дикарка...
Генерал-губернатор посмотрел на свою прекрасную супругу; теперь пришла его очередь подарить ей иронический взгляд:
– Не рискую сердить вас, Клавдия, но думаю, что она меньше нуждается в услугах медика, чем я, и даже, смею сказать, вы, моя дорогая. Нервы ее крепче стали. Рассудок действует четко и безотказно. Нет, о недуге и говорить не приходится.
– Но как вы объясните столь невероятное присутствие духа в столь плачевных для нее обстоятельствах? Губернатор развел руками:
– Ничего вам сказать не могу! Загадка... Мне не по зубам. Княгиня раздраженно дернула плечиком:
– А что вам по зубам, князь?
Увидев, как смутился и сник супруг, она сменила гнев на милость:
– Так расскажите мне все же о том, как именно вы планируете операцию...Судя по тому, как громко рассуждали, вы вслух, когда я входила в комнату, планы у вас самые что ни есть решительные.
– Ну, начать следует с того, что избавиться от прекрасной разбойницы. Я прикажу отправить ее в Тифлис, в Метехский замок, и пусть там наместник его величества полюбуется на столь необычное чудо и попробует на ней свои замечательные методы усмирения туземцев, которыми он столь часто хвастается в Петербурге.
Такой решительности княгиня от мужа не ждала. Она даже в лице изменилась:
– Как? Вы готовы, не доверяя крепости стен каземата, доверить судьбу пленницы превратностям дальнего пути?
– Что поделать! Этот очаг беспокойства следует изъять.
– А ежели этот разбойник Наби со своими удальцами решат ее освободить?
– Ну что ж! Я дам ей достойный и сильный конвой, который сможет справиться не с десятком, а сотней оборванцев! И пусть прольется кровь, как того заслуживает ситуация. Нужно сказать, что при этом, естественно, вся вина ляжет на плечи тех, кто предпринял нападение. Прекрасный случай восстановить против них народ, который понесет за их грехи примерное наказание.
– Но не навлечет ли такой шаг и на тебя ответного безрассудства со стороны отчаянного Гачага Наби?
– Наша жизнь и так достаточно небезопасна, дорогая. Вы знали это, когда советовали мне принять пост генерал-губернатора...
– Однако, опасность опасности рознь,– стояла она на своем. – Одно дело знать, что живешь в диком краю среди абреков, но окружен надежной охраной за стенами хорошо обстроенной резиденции, другое – стать объектом ярости самого опасного из местных разбойников, да еще в чужом городе, для пребывания в нем высокой власти отнюдь не приспособленном... Может, не стоит трогать эту девку?
– Да уж думал,– ответил генерал-губернатор молодецки, целуя нежно ручку красавицы-супруги, что уж давно за ним не замечалось.– Столько времени размышляю,– продолжал он.– Но ведь посуди сама – нам необходимо покончить с этой историей, без чего отсюда не выбраться. А тот путь, который я тебе изложил – самый простой и быстрый. Нарыв созрел, пора его вскрыть.
– И все-таки не хотелось бы крови...
– Да разве вся империя, вся власть наша на далеких окраинах– не на крови стоит? Что же глаза на это закрывать, голубушка...
– Но не подумали вы о том, что кровавая схватка, в которой прольется кровь многих местных жителей – и мусульман, и христиан, может повести к их объединению? А если не будет национальной розни, нам своей власти здесь не удержать!
– Ах, Клавдия, поглядели бы вы на "кавказскую орлицу",– продолжал генерал-губернатор о своем не обращая более внимания на увещевания супруги.Какая женщина, черт побери! Какая смелость, каков кураж! Да уж, черной кошкой ее назвать нельзя, тут Николай Николаевич Кудейкин, царствие ему небесное, был совсем не прав. Если уж угодно – то черной пантерой – может быть... А насчет кошки – извините, и речи нет.
– Мне очень приятно, что она вас вдохновила настолько, что вы вновь заговорили о женских достоинствах,– улыбнулась Клавдия Петровна.– А то я уж полагала, что размышления о делах государственных навсегда вытеснили эту тему из круга ваших раздумий...
– Нет, нет! – заверил ее приободрившийся губернатор и даже вновь поцеловал ручку.
– Так вот, я тоже хочу ее повидать! – властно заявила княгиня.
Губернатор опешил от неожиданности.
– Зачем это вам, дорогая?
Но княгиня стояла на своем. Делать нечего, пришлось согласиться. Поразмыслив, генерал-губернатор предложил:
– Ладно. Завтра, когда будем отправлять конвой, я привезу вас к воротам каземата. Полюбуешься на львицу в крепких оковах и непосредственно около тюрьмы, где опасность нападения разбойников практически исключена.
Княгиня вернулась к себе, а генерал-губернатор вновь сел за огромный дубовый стол, на котором была разложена подробная карта. Сел – и, опустив голову на руки, глубоко задумался.
Глава семьдесят восьмая
Куда же делся Гачаг Наби после того, как отправил к праотцам двух недостойных людей? Бросился ли он, сломя голову, спасать свою жизнь в дальних селениях, а еще лучше – за границей империи, где его наверняка не достанет длинная рука могучего Российского императора? А, может, забился в одно из своих тайных убежищ, которые разбросаны по всему Зангезуру и упрятаны так надежно, что можно пройти в двух шагах – и не догадаться ни о чем?
Нет. Мы зря потеряли бы время, если пустились бы в дальние поиски. Все решалось куда проще. Гачаг Наби сидел беззаботно в кругу друзей, в гостеприимной хижине Карапета и пил чай, наливая один стаканчик "армуды" за другим из фарфорового чайника с обломанным носиком.
Более того, все его ближайшие соратники пришли сюда повидаться с ним, послушать его рассказы о том, что произошло в каземате, дабы потом решать всем вместе, как быть дальше. Здесь были и Томас, и Аллахверди, и Гогия, и Тамара, и Андрей, и дорогие гости из Грузии. Однако не стоит думать, что успех вскружил Гачагу голову и он потерял бдительность. Совсем даже нет.
Самые преданные смельчаки были расставлены вокруг хижины в укромных местах, откуда они могли видеть все подходы и подъезды, оставаясь при этом незамеченными. Руководили их действиями Мехти и расторопный Тундж Вели.
Конечно, возникни вдруг тревога или узнай соглядатаи губернатора о сборище бунтовщиков в хижине, которая стоит на окраине села – смельчаки успели бы ретироваться или организовать достойную оборону. Однако бегство никак не входило в планы тех, кто сам шел навстречу опасности.
Итак, все сидели на стареньком полосатом паласе, который ткала некогда бабушка Айкануш в далеком карабахском селении. Мирно посапывал самовар, исходил теплом лаваш, только что подоспевшие в раскаленном тендире, топившемся здесь же, поодаль от дома; в мисках томился зеленый лоби, политый мацони с чесноком... Что еще нужно человеку, если он молод, силен и сидит в кругу друзей в столь доброй и располагающей к беседе обстановке?
Но друзья не просто обсуждали незатейливые деревенские новости, как могло бы показаться со стороны. Они работали.
Конечно, когда генерал-губернатор сел за стол, расстелил карту и стал вышагивать по ней циркулем, измеряя расстояния и делая цветными карандашами пометки – он был похож на полководца, в руках которого все бразды, обеспечивающие победу в предстоящем сражении. Однако не там, а здесь, среди неторопливо разговаривающих людей в чохах и холщевых рубахах решалась судьба грядущих событий.
К тому же – зачем, скажите, карта Гачагу Наби, который знал каждый кустик, каждый пригорок в окрестности лучше, чем губернатор расположение мебели в собственной спальне? К тому же, обладая громадным опытом стремительных схваток, он прекрасно мог предугадать, как повернется дело, если бой завяжется в том или ином ущелье или у перевала, исхоженного караванами верблюдов или вереницами ишаков с пестрыми хурджинами на серых вытертых боках... Здесь можно спрятать засаду, там нетрудно разместить стрелков, а через сто шагов будет завал, который отрежет неприятельские тылы.
Пока Гачаг Наби рассказывал о своих планах и наметках, все слушали его с предельным вниманием, но каждый слышал свое.
Восторженные Людмила и Андрей видели в Гачаге Наби человека из легенды, того, о ком поют народные сказители и кто уже при жизни стал героем эпоса, который навечно останется в памяти людей. И нетрудно было заметить, сколь весомой и истинной была основа того, что потом становилось понятным преувеличением, когда весть об очередном подвиге или рассказ о мудром решении переходил стократно из уст в уста. Воистину, велик народ, умеющий понять главное и не заметить того, что шелуха и мелочь!
Гогия и Тамара не могли не видеть живописности и картинности зрелища, которое представило бы нынешнее собрание взгляду человека со стороны. Желтые блики свечей вырывали из полутьмы то блещущие, словно молнии, черные глаза Гачага и его соратников, то вспыхивали на гранях полированной стали оружия, то бросали изломанные тени на прокопченные деревянные стены... И в этой полумгле наивные, видевшие много тяжелого в жизни своей люди, неграмотные, не знающие печатного слова – ковали зарю нового мира. Кому, как не художнику, человеку, для которого кисть и кинжал – постоянные и неразлучные спутники, кому другому разглядеть ее первые, еще прозрачные лучи на мрачном небосклоне!
Нужно сказать, что повстанцы были куда лучше осведомлены о положении в стане противника, чем штаб– генерал-губернатора. Дело в том, что, верный своей тактике, Карапет упоил в доску адъютанта. Сели они пить водку еще засветло стражник как бы невзначай проболтался офицеру, что ему прислали из дому родные специально для него отогнанную чачу, приготовленную из сброженных ягод шелковицы; чачу, чистую, словно слеза, и крепкую, так что ее можно зажечь и пировать в синеватых бликах...
Конечно, тот не устоял и снизошел до того, что согласился принять угощение неотесанного деревенщины.
Чача была действительно прекрасной, и, не наловчись Карапет наливать себе вместо нее кристальной воды из Агбулага, лежать бы и ему сейчас под столом вместе с адъютантом его превосходительства.
Когда язык у офицера стал заплетаться, удержать его от длительных разглагольствований стало уже попросту невозможно. Да Карапет, естественно, и не пытался. Он жадно впитывал все, что выбалтывал ему собутыльник, и запоминал, чтобы рассказать об этом Гачагу Наби. А тот многое успел поведать своему новому другу, пока не свалился и не захрапел.
Прежде всего, он не мог не поделиться своими наблюдениями о болезни генерал-губернатора, о его старческих слабостях, о том, как нерешителен и подозрителен тот стал. Но все же упомянул и о том, что незамедлительно будет начата операция, план которой сейчас вырабатывается.
Кроме того, Карапет сообщил слушателям, прилежно ему внимавшим, что, по-видимому, убитых Гачагом Наби палачей еще не хватились, потому что никто о случившемся не обмолвился ни единым словом. А уж то, что подымется страшный переполох, говорить не приходится.
Так что разговор волей-неволей снова вернулся к подвигу, совершенному Ало-оглы в каземате. Тем более, что Айкануш в этот самый момент безуспешно пыталась отстирать пятна черной крови с рубахи Карапета, в которую был одет Гачаг Наби днем.
– Покажи твой кинжал! – потребовали друзья.
Наби нахмурился – кинжал не игрушка, и впустую вынимать его из ножен не положено. Но – друзьям отказать нельзя... Клинок пошел по рукам ценителей; каждый пробовал пальцем остроту лезвия, любовался красотой отделки и высказывал свои восторги вслух. Все сходились на том, что такой кинжал вполне стоит хорошей сабли работы старых мастеров. Гачаг Наби слушал хвалы своему другу, с которым он не расставался даже ночью, но облегченно вздохнул, когда кинжал вернулся к нему и он смог вложить его в ножны, предварительно любовно отерев о рукав...
Теперь перенесемся снова в покои генерал-губернатора, которого мы оставили в кабинете за письменным столом.
Нужно сказать, что наступательный порыв старика угас так же быстро, как разгорелся. И причина тому, надо сказать, была совершенно неуважительная, а уж государственной ее никак не назовешь.
Дело в том, что его чуткое ухо уловило, что каблучки любезной его исстрадавшемуся сердцу Клавдии Петровны простучали мимо двери, которая вела в ее гостиную. Нетрудно было прикинуть, что княгиня прошла прямо в конец коридора, где размещалась комната врача. И тут у генерал-губернатора впервые зародились смутные подозрения.
Нет, ревнивым он не был – слишком уверенным в себе он прожил жизнь. Но при нынешних обстоятельствах!.. Змея ревности шевельнулась в его сердце.
"Впрочем – что за вздор? – сказал себе князь.– С чего бы это подозревать достойнейшую супругу, с которой столько вместе пройдено?.. Нет никаких оснований..."
Беда в том, что ревность не склонна прислушиваться к голосу рассудка. Генерал-губернатор постарался вернуться к карте, на которой не успел отметить главных вех, необходимых для проработки боевой обстановки – но карандаш сломался и полетел в угол комнаты. Генерал гулко хлопнул ладонью о стол. Надо было бы написать наместнику, известить о начале операции, просить сообщить необходимое в столицу – но отложил на потом, так как разболелась голова, и пришлось двумя руками тереть седеющие виски...
Нет, ему никогда не приходило раньше в голову искать в главном враче губернии возможного поклонника Клавдии Петровны. Но ведь у женщин с докторами возникают особые, весьма доверительные отношения, а Клавдия не раз сетовала на разные недомогания... Кроме, того, внезапно понял старый муж, врач вообще мужчина привлекательный. А тут – совместные путешествия, всегда рядышком... Ах, как же раньше об этом не подумалось? О боже, непонятно, что предпринимать... Но ждать – немыслимо. Может, прямо сейчас отправиться на розыски супруги, как бы для того, чтобы обсудить с ней план операции до того, как он будет предложен на рассмотрение господам офицерам? В этом случае можно подойти неслышно к комнате врача и прислушаться, затаив дыхание, не донесется ли оттуда звук страстного поцелуя или обрывок фразы, который превратит мрачное подозрение в уверенность?
