Текст книги "Трон Цезаря"

Автор книги: Стивен Сейлор

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 21 страниц)

Я остановился и заглянул в узкую щель между занавесками. Краем глаза я заметил один глаз, пристально глядящий на меня.

«Это ты, царица Клеопатра?»

Она хрипло рассмеялась. «Кажется, ты удивлён меня видеть».

«Я думал, что царица Египта будет представлена в более заметном транспортном средстве, достойном вашей божественности».

«Не в этом городе. Не в это время».

«Вы выходите на улицу очень рано утром».

«У меня было дело к твоему консулу Антонию… последнее дело… прежде чем я покину это место навсегда. Расставание было дружеским».

«Я весьма удивлен, что вы все еще в Риме».

«Чтобы эвакуировать королевское посольство, нужно время, даже после… такой катастрофы». В её голосе слышалась дрожь. «Меня не будет уже через час. Эти закрытые носилки погрузим на баржу на Тибре. Баржа довезёт меня до Остии. Оттуда корабль доставит меня обратно в Египет. Как странно, что ваше лицо станет последним, которое я увижу в Риме».

Я думал о странной и запутанной судьбе царицы. Если бы Цезарь был жив, и Цинна успешно предложил бы закон, разрешающий ему брать чужеземных жён, первым делом Цезаря в Египте вполне могла бы жениться на Клеопатре и узаконить Цезариона как своего наследника, по крайней мере, в Египте, где Цезарь стал бы законным царём, не покорив его, а женившись. Всё это теперь было невозможно, но легитимность Цезариона ещё могла быть подтверждена. «Эта дружеская встреча с Антонием – могу ли я считать, что у Рима теперь есть царственный принц?»

«Не дразни меня, Гордиан, прозванный Искателем. Нет, мой сын ещё официально не наследник Цезаря, по крайней мере, здесь, в Риме.

Но кто знает, что нас ждет в будущем?»

Меня осенила мысль. «Диктатор дал тебе много даров…»

«Да, мы с Цезарем часто обменивались подарками».

«Возможно, он дал вам книги для вашей знаменитой библиотеки».

«Конечно. Он был очень щедр в этом отношении. Он желал, чтобы Александрийская библиотека обладала всем лучшим, что создал латинский язык».

«Включая поэзию?»

"О, да."

«Вы знакомы с поэтом Цинной?»

«Конечно. Он был другом Цезаря».

«Вы знаете Змирну?»

«Да, да. Очаровательное произведение. Цезарь дал мне экземпляр. Я знала, что он был в восторге, поэтому я прочитала его с большим интересом. Подозреваю, в библиотеке уже есть один-два экземпляра, но я отвезу тот, что он мне дал, обратно в Александрию… на память». Она на мгновение замолчала, охваченная волнением. «Конечно, ни одна латинская поэма не сравнится с лучшими образцами греческой поэзии, но Цезарь считал её шедевром».

«Что вы думаете о теме? Я имею в виду инцест». Семья Клеопатры была печально известна браками между царственными братьями и сёстрами. Она сама была замужем за младшим братом, убитым в гражданской войне между ними, а теперь вышла замуж за ещё младшего брата, на продолжительность жизни которого я бы не рискнул поспорить. Но, насколько мне известно, Птолемеи никогда не одобряли браки между родителем и ребёнком.

«Стихотворение просто соответствует легенде», – сказала она.

Я кивнул. «Не думаю…» Моё сердце забилось чаще. Возможно ли это? «Не думаю, что Цезарь дал вам копию другой поэмы Цинны, новой поэмы, об Орфее и Пенфее?»

Последовала пауза, которая длилась до тех пор, пока я не нашел ее почти невыносимой.

«Нет», – наконец сказала она. «Он упоминал о такой работе…

Что-то, над чем поэт ещё работал, или, может быть, только что закончил? Но нет, я никогда не видел копии.

«Ну что ж. Счастливого пути, царица Египта, вам и вашему сыну».

«И пусть твои дела будут в безопасности, Гордиан-прозванный-Искатель, если ты решишь остаться в этом змеином гнезде».

Украшенная драгоценностями рука исчезла. Занавески задернулись. Носилки снова пришли в движение. Это был последний раз, когда я или кто-либо другой видел Клеопатру в Риме.

OceanofPDF.com

Л

Прежде чем я успел постучать, входная дверь Дома Клювов открылась передо мной. Меня заметили разговаривающим с Клеопатрой во дворе и узнали. Антоний, узнав о моём визите, приказал рабу немедленно впустить меня.

Я велел Давусу ждать меня в вестибюле. Раб повёл меня по тихим коридорам. Я слышал приглушённые голоса и тихие шаги многочисленных рабов, занимавшихся своими утренними делами.

Антоний встретил меня в приёмной комнате рядом с садом. Он был небрежно одет в зелёное льняное платье – наряд, который я бы счёл скорее подходящим для сна или отдыха в доме, чем для приёма царицы Египта. Несколько нелепой была его искусно сделанная серебряная пектораль – массивное украшение с драгоценными камнями, изображающее ястреба с распростёртыми крыльями, явно египетского образца.

Он увидел, как я разглядываю его. «Тебе нравится?» – спросил он. «Прощальный подарок от царицы Клеопатры. Может, немного безвкусный?»

«Я бы сказал, очень красиво».

«Да, ну, не представляю, где и по какому поводу я мог бы надеть такую вещь здесь, в Риме. Возможно, в одной из азиатских провинций, на каком-нибудь неформальном собрании, не требующем тоги или военной формы». Поглаживая указательным пальцем сверкающее серебро, он, казалось, с нежностью обдумывал эту идею. Мечтал ли он последовать примеру Цезаря и завоевать Парфию? «Ну что ж, пусть и безвкусно, но определённо весьма ценно».

«Драгоценный подарок, – согласился я. – Королева, должно быть, очень тебя ценит».

«Клеопатра ценит будущую дружбу Рима», – сказал Антоний со смехом. «Хотя… ну, не говорите моей жене, что я так сказал, но она такая очаровательная, правда?»

«Цезарь так думал».

«Но вы не знаете? Ах, Файндер, ты всегда невосприимчив к дурному влиянию. Но нет, я больше не должен тебя так называть. Сенатор Гордиан, я бы сказал».

«Если я действительно сенатор...»

«Ах, да, я понимаю ваше беспокойство, учитывая… как был прерван день вашего посвящения». Он глубоко вздохнул.

«Не бойся, ты такой же сенатор Рима, как я консул. Мы заключили такой договор с… остальными.

Все назначения Цезаря должны уважаться – все.

Это включает в себя и твоё назначение в Сенат. Я специально позаботился об этом, как одолжение Мето.

И чтобы обеспечить тебе верность Мето, подумал я. И мою тоже? «Спасибо, консул».

«Пожалуйста, сенатор».

«Могу ли я задать вам вопрос как сенатор консулу?»

"Конечно."

«Похоронная речь – была ли она в нескольких вариантах?»

Антоний одарил меня едва заметной улыбкой. «Проницательно с вашей стороны, сенатор, оценить ситуацию. Да, мы заранее продумали различные варианты развития событий. Если бы толпа неожиданно проявила враждебность к Цезарю, мы подготовили очень короткую и очень сдержанную речь. Если бы толпа оказалась… неуравновешенной… мы предусмотрели и этот вариант. Так всё и вышло.

На самом деле, она оказалась гораздо более изменчивой, чем я ожидал. Так что да, мы подготовили не одну версию речи.

"Мы?"

«Я сказал «мы»?»

«Несколько раз».

«Ужасная привычка. Никогда не следует называть себя во множественном числе».

«Я подумал, что, возможно, «мы» подразумевает жену консула как его сотрудницу».

Антоний прищурился. «От тебя ничего не ускользает, правда? Неудивительно, что Цицерон дурно отзывается о тебе за твоей спиной и что ты испытываешь терпение даже самого Цезаря. Скажу лишь одно: ни один консул не мог бы желать лучшей помощницы, чем моя жена. Её вклад в день похорон был неоценим».

«Но я не видел её среди скорбящих женщин с Кэлпурнией. Я вообще её не видел».

«Нет? Ну, я сам её в тот день почти не видел. Мы оба были очень заняты».

«Я, несомненно, присутствовал на похоронах Цезаря»,

– спросила Фульвия, которая словно появилась из ниоткуда, словно мои слова её вызвали. Антоний, казалось, был так же ошеломлён, как и я. Он нахмурился на мгновение, а затем криво усмехнулся.

«Ну что, сенатор Гордиан, – сказал он, – я заверил вас в вашем статусе? Это то дело, которое у вас было ко мне сегодня утром?»

«Нет. На самом деле я пришёл увидеть жену консула».

«О, да?» Он вопросительно посмотрел на меня. «Ну, вот она.

Ты принимаешь гостей, жена?

«Нет». Как и Антоний, Фульвия была одета в ночную рубашку, которая нескромно оставляла руки открытыми. «Но я сделаю исключение для Нашедшего».

«Теперь мы должны называть его «сенатором», любовь моя».

Она медленно кивнула. Она внимательно посмотрела на меня и нахмурилась. «Это деликатный вопрос, сенатор?»

Я глубоко вздохнул. «Очень даже».

«Муж, ты бы…?»

Антоний понял невысказанный намёк жены и шагнул к двери. Неужели он всегда был так услужлив к её желаниям?

«И, Антоний, сними эту отвратительную штуку. Чем меньше людей её увидят, тем лучше».

Антоний со вздохом поднял серебряную пектораль над головой и вышел из комнаты, оставив нас одних.

Фульвия пристально посмотрела на меня, не произнеся ни слова, и заставила меня заговорить первой.

«Когда Цезарь умер…» – тихо сказал я. «Когда я увидел, как его убили на моих глазах, это было ужасно. Страшный шок. Почти… немыслимо. И всё же… кто из нас был по-настоящему удивлён? Прошло всего несколько дней, но уже кажется, будто его смерть была предопределена. Неизбежна.

Конечно, понятно. А потом я увидел, как умер Цинна…

«Ты действительно видел, как это произошло?» – резко спросила она.

«Не совсем. Меня дважды ударили по голове. Я же тебе недавно рассказывал».

Она кивнула.

«Как бы ни спутались мои чувства, то, что я увидел в тот день, было еще ужаснее того, что я увидел, когда умер Цезарь.

Цинну буквально разорвали на части, оторвав голову и конечности. Убили так же, как Орфея и Пенфея. Но почему? Говорят, его приняли за другого Цинну. Разорвали на куски по ошибке! Убили без причины, осквернили тело, выставили голову на шесте. Это было непостижимо. Смерть Цезаря, по крайней мере, имела смысл. Но быть столь зверски убитым по ошибке – если, конечно, это не было ошибкой. Цинну убили намеренно. Была причина.

Фульвия пристально посмотрела на меня, не отрывая взгляда от моего. Наконец она заговорила: «Отец Либер повелел».

«Нет, Фульвия. Ты приказала».

«Как жрица Отца Либера, да».

На долгое мгновение я лишился дара речи. Я и не ожидал, что она признает свою вину. Теперь, когда она это сделала, я не решался задать себе эти вопросы, страшась ответов. «Кем ты командовал? И почему? И что ты сделал с телом Цинны?»

Фульвия скрестила руки и подняла подбородок, выглядя столь же грозной, как любой мужчина, настолько внушительной, что я сделал шаг

назад.

«На какой вопрос мне ответить в первую очередь?» – тихо спросила она. «Мне правда не стоит говорить вам, кто в этом замешан. Теперь, когда вы сенатор, вы, возможно, сможете создать нам проблемы».

Но я думаю, ты не будешь, когда узнаешь правду. Ну что ж, хорошо. Ты помнишь женщин, которые были вчера на похоронах?

«Я их видел. Я их не узнал».

«Хорошо. Потому что эти женщины стали вместилищами божественного гнева, уничтожившего Цинну».

«Женщины? Ты хочешь сказать, что именно женщины разорвали Цинну на куски? Это невозможно».

«Нет? Ты думаешь, что простые, слабые женщины никогда не смогут быть достаточно сильными? Очевидно, Гордиан, ты не понимаешь вакхического безумия. Вдохновлённые Дионисом, отцом Либером, Вакхом – богом с бесчисленным количеством имён – и с лёгким колдовством, даже простые женщины способны превзойти твои самые смелые фантазии».

«Колдовство?» Я резко вздохнула.

«Есть момент, когда смертная женщина может стать Менадой – не просто Менадой, – момент метаморфозы. Для этого необходимо произнести определённые заклинания. Поликсо – очень искусная ведьма».

«Нубийская няня? Ты хочешь сказать, что Поликсо может превращать смертных женщин в менад?»

«С Божьей помощью. Менады. Вакханки. Сосуды праведного гнева Диониса. Дочери отца Либера».

«Я думал… мне снились… Фурии…»

«Это не имеет никакого отношения к Фуриям!» Ее глаза вспыхнули.

«Только Дионис».

«Но ты был там, чтобы вести их. Это ведь твой голос я слышал, да? Цинна тоже его слышал – голос, который звал его по имени, указывая на него остальным. Грубый, хриплый голос… как шёлк-сырец на ухе…»

«Вот так, ты имеешь в виду? „Цинна! Смотри, вот он! Вот Цинна!“» Она воспроизвела голос точно так, как я его слышал.

В тот день. У меня на затылке встали мурашки. Голос, казалось, исходил откуда-то извне. Эффект был жутким.

Я словно вернулся в тот момент: услышал рёв толпы, увидел Цинну, улыбающегося рядом со мной, ощутил первый аромат мирры. «Цинна подумал, что его узнал какой-то любитель его поэзии, возбуждённый его видом».

«Любительница его поэзии? Вряд ли!» – её смех был резким и жестоким.

«Сафо – она была среди женщин?»

«Нет. С самого начала было решено, что она не должна присутствовать и не должна принимать участия. На её руках не должно было быть крови».

«Но она знала заранее?»

«Да, конечно. Это было сделано ради неё».

«И все же она попыталась предупредить своего отца…»

Да, в минуту сомнения, слабости Сафо написала это слово на песке. Бедняжка. Было ли это слово предупреждением или угрозой? Хотела ли она спасти отца или вселить в него страх? О чём бы она ни думала, услышав об этом от Поликсо, я велел ей остановиться. Я не собирался допустить, чтобы Цинна уклонился от наказания, раз уж этот момент наконец настал.

Я покачал головой. Греческое слово «берегись» использовалось, чтобы предостеречь Цинну. То же слово использовал Артемидор в записке, которую я передал Цезарю.

Ни одно из предупреждений не было услышано. И они не имели никакого отношения друг к другу.

«Настал момент, говоришь ты. Почему именно этот момент? Почему именно этот день смерти Цинны?»

Мы выжидали, думая сделать это после того, как Цезарь уедет в Парфию. С Антонием, управляющим городом, у меня были бы развязаны руки.

Но затем я узнал, что Цезарь намеревался, чтобы Цинна пошел с ним, поэтому это нужно было сделать быстро, прежде чем они уйдут.

–”

«Точно так же, как убийцы Цезаря должны были действовать в мартовские иды», – сказал я.

«Да. Сначала я выбрал Либералию, зная, что сила Отца Либера и колдовство Поликса будут особенно сильны в этот день».

«Поликсо!» – воскликнул я, пораженный горькой иронией ее имени.

Легендарный Поликсо помог своей дочери спасти царя Лемноса, когда женщины убили всех мужчин на острове. Этот Поликсо поступил наоборот. И подумать только, это сам Цинна дал ей это имя.

«Вы говорите «Либералия». Но вы тогда ничего не предприняли».

«Нет. После того, как Цезарь был убит, а другой Цинна сделал себя мишенью для гнева толпы – и не один раз, а дважды, глупец! – мне пришло в голову, что день похорон – самый подходящий момент. Эмоции бушуют, страсти неудержимы. Среди безумия толпы безумие менад может остаться незамеченным, особенно если мы замаскируемся и будем молча заниматься своими делами».

«А путаница одного Цинны с другим отвлекла бы всякие подозрения относительно смерти поэта».

«Именно. Ужасная авария, сказали бы люди. Безмозглая толпа приняла одного Цинну за другого».

«Ты думаешь как мужчина», – сказал я. Это был не комплимент.

«Чтобы контролировать людей, нужно уметь думать как люди».

«И все это было сделано потому, что Сафо сказала тебе, что Цинна… она утверждала, что он…»

«Заявили? Ты поэтому здесь, Искатель, потому что считаешь, что твой собутыльник был ложно обвинён? Ты воображаешь, что его бедная, полубезумная дочь выдумала такую историю?»

«Какие у тебя были доказательства, что Цинна совершил такое? Если это были только слова Сафо…»

«Собственные слова Цинны обличили его».

«Ты имеешь в виду «Смирну»? Это всего лишь поэма, Фульвия. Фантазия, основанная на древней легенде. Цинна не выдумал эту историю. Да, она явно его увлекала…»

«Я не имею в виду это отвратительное стихотворение. Как я уже сказал, его вина была доказана его собственными словами».

«Вы с ним столкнулись?»

«Мне это было не нужно». Она пересекла комнату и взяла с полки небольшую коробочку. С серебряной цепочки на шее она достала ключ, необходимый для её открытия. Из коробочки она вытащила небольшой свёрнутый пергамент.

«Что это?» – спросил я.

«Отрывок из сочинения Цинны, который мы не сожгли на его погребальном костре. Посмотрите сами», – она сунула его мне в руку.

OceanofPDF.com

ЛИ

Я развернул пергамент. Это было письмо, адресованное «Моей дорогой Сафо» от «Твоего любящего отца».

Были и другие слова, но мой взгляд, казалось, сам собой остановился на самом нужном. Почерк, несомненно, принадлежал Цинне.

Очевидно, вам понравилось, с самого первого раза.

Любой ребёнок на это пошёл бы. Думаю, ты сам это инициировал. А ты тратишь своё время (и своё искусство), лелея какую-то воображаемую рану, которую я тебе нанёс. (Умоляю, не показывай мне больше душераздирающих стихов на эту тему!) Оставь позади это надуманное чувство вины и посмотри правде в глаза: этот акт доставляет удовольствие нам обоим; он значит всё или ничего, как ты выберешь.

Я ахнула. «Но зачем ему такое писать?»

«Сафо и её отец много лет обменивались письмами. Представляете? Жить в одном доме, но при этом обмениваться длинными письмами? Это были странные отношения во всех отношениях. Я мог бы показать вам письма с ещё более откровенными отрывками. Но это письмо, я думаю, даёт довольно хорошее представление об этом человеке – о его нелепом самооправдании. Он действительно верил, что дочь привлекала его внимание, хотела его, жаждала. В его представлении это она соблазнила его – прямо как в том гнусном стихотворении!»

«Король Кинирас был невероятно красив», – тихо сказал я.

«Почти божественно. Неотразимый… даже для собственной дочери.

–”

«Как Цинна себя считал». Она видела, как я покачал головой. «О да! В некоторых письмах он даже подыгрывает сходству их имён, Кинир и Цинна. Как будто это одно и то же».

«Однако он назвал свою дочь Сафо, а не Змирной».

«Да, назвал ее Сафо, а затем высмеял ее стихи.

Это тоже есть в письмах. У нас есть несколько её писем, но ни одного стихотворения, потому что она сжигала каждое после того, как оно вызывало его презрение. И всё же она продолжала писать новые. Как отчаянно она хотела угодить этому мерзкому человеку любым способом.

«Она бы никогда сама не убила Цинну», – сказал я.

«Нет. И ни один мужчина не стал бы его наказывать. Он не нарушал закона. В его собственном доме верховенство отцовской воли не подлежит сомнению. Другие мужчины могли бы возненавидеть его поведение, но никакой закон этого не запрещает. Поэтому нам, женщинам, пришлось сделать то, что должно было быть сделано, – с помощью отца Либера».

«Это стихотворение было его фантазией, – прошептал я. – Если бы ему хватило фантазии! Он должен был воплотить её в реальность.

Какой ценой!»

«Как Цезарь», – сказала Фульвия.

«Что? Как, как Цезарь?»

У Цинны была фантазия об изнасиловании и власти. Он воплотил её в реальность и разрушил жизнь дочери, а в итоге и свою собственную.

Цезарь тоже мечтал об изнасиловании и власти – о порабощении целых городов, целых народов; о власти править всеми людьми на земле до конца своих дней, восседая на золотом троне! Что ж, его мечта сбылась, не так ли?

Если бы такая фантазия осталась в его воображении!

Вместо этого он сделал это реальностью, ценой сотен тысяч, возможно, миллионов смертей – не только тех, кто погиб в бою, но и множества женщин и детей, которые умерли от голода, эпидемий и жестокостей

порабощение. Цезарь был родоначальником бесчисленных преступлений.

«А твой Антоний – чем он отличается? Разве он не последует примеру Цезаря, если сможет? Неужели он тоже желает золотого трона?»

Она горько улыбнулась. «Да, все мужчины одинаковы. Но некоторые полезнее других. Цинна или Цезарь: чьи фантазии вы бы разрушили, если бы могли?»

«Вопрос несправедлив. Почему бы не представить себе мир, в котором у мужчин никогда не возникнут подобные фантазии?»

«Да, это может быть лучший мир. Или, ещё лучше, мир без людей. И без богов. И даже без животных.

Только камень, вода, солнце и воздух. Идеальный мир без страданий, жестокости и смерти, неизменный, простирающийся навечно.

«Но мы живём в другом мире, Фульвия. Мы живём в мире, кишащем всевозможными формами жизни, где каждый человек и каждый зверь отчаянно соперничают друг с другом, иногда даже с богами».

«Поэтому нам остаётся лишь мириться с такими людьми, как Цезарь или мой Антоний, или пытаться использовать их в своих интересах. Но нам не нужно мириться с такими людьми, как Цинна».

Я надолго погрузился в раздумья. Фульвия тоже молчала.

Я откашлялся. «Теперь я знаю, кто убил Цинну и почему… но не знаю, как именно и что с ним стало».

«Вы уверены, что хотите это знать?»

"Да."

Она отошла от меня и медленно прошлась по комнате.

Мы всегда планировали обезглавить его и оторвать определённые части его тела, те части, которые оскорбляли всякую порядочность – руку, писавшую слова, мерзкие гениталии, совершившие это безобразие. Как менады, мы знали, что можем положиться на непоколебимую силу Диониса, которая даст нам необходимые силы. Чтобы ещё больше вдохновиться, мы жгли мирру, чтобы пропитать одежду её ароматом – мирра в честь, а не

Любой мужчина или стихотворение, но в память о Змирне, осквернённой отцом, и о пролитых ею слёзах. Пусть это будет последним, что услышит Цинна, вместе со зловонием собственной крови!

«Его кровь», – прошептал я. «Камни мостовой были ею пропитаны, но после этого не было видно ни единой плоти…»

«Кровь имела большое значение для ритуала очищения».

«Ритуал?»

«Трижды мы всасываем в рот немного крови жертвы и трижды выплевываем её. Так сей акт становится угодным Отцу Либеру. Но есть ещё более древний кровавый ритуал, акт искупления, который в наши дни почти не совершается…»

«Да? Продолжай».

Из-за толпы вокруг нас менадам приходилось действовать почти молча – никаких криков или воплей, которые могли бы подогреть наше неистовство, ведь наши женские голоса выдали бы нас. Обычно голос – единственный способ, которым женщина может дать выход своим эмоциям, либо это, либо какое-нибудь насилие над собственным телом, рвать на себе волосы или царапать щёки. Мы заглушили свои голоса и вместо этого начали действовать. Это вынужденное молчание лишь усиливало наше неистовство.

«Так неистово, так интенсивно…»

«Да? Продолжай!»

«В тот день мы коснулись самого лика бога», – прошептала она, глядя вдаль. «Трижды нам надлежало слизать кровь с его отрубленных частей и трижды выплюнуть её…»

Тогда эти органы больше никогда не смогут причинить нам вреда, никогда не смогут отомстить ни в этом мире, ни в следующем. Даже фурии будут успокоены. Его голова, его руки, его гениталии…

разрубленных и лишенных силы навсегда. Но Менады поистине обезумели, все мы, все сразу. Мы обратились к самому глубокому, самому темному прошлому. Мы провели кровавый ритуал в его самой примитивной и могущественной форме. Ни один человек не может надеяться достичь такого состояния божественного безумия – только те из нас, кто следует за Отцом Либером.

«Что ты сделал с Цинной? Что ты сделал с частями Цинны после того, как разорвал его на куски?» Я знал, но мне нужно было это услышать.

«Мы его съели».

Я от ужаса закрыла рот рукой.

«Мы пожирали его сырую плоть. Раздавили его зубами и проглотили». Она повернулась ко мне. На её лице я увидел не ужас, а своего рода экстаз. «Это был самый совершенный и самый полный обряд Вакха, который я когда-либо испытывал, и сомневаюсь, что когда-либо испытаю нечто подобное снова – обряд, достойный наших древнейших предков, тех смертных, которых невозможно забыть, которые населяют древние легенды и мифы. В тот момент нашей власти не было предела. Это было блаженство. Изысканность. Неописуемо прекрасно. Это было за пределами всего, что вы когда-либо могли надеяться испытать, за пределами всего, что вы можете себе представить».

Я вздрогнул. «А как же кости? Ты же их не ел».

«Только костный мозг».

У меня ком в горле.

«Что касается остальных его костей, – сказала она, – то к тому времени вокруг Форума уже пылали костры, устроенные людьми, которые приказали толпе зажечь факелы, надеясь сжечь дома Брута и остальных. Закончив, мы бросили кости и другие останки в костры. Они сгорели дотла, и никто не обратил на это внимания».

«А голова?»

Голову унес в качестве трофея человек, которого я для этого нанял, намеренно, чтобы отвлечь присутствующих на похоронах и увести их, чтобы мы могли спокойно и незаметно продолжить наше дело. Этот человек позаботился о том, чтобы голову в конце концов выбросили в Тибр. Корм для рыб…

Традиционный конец обезглавленного преступника. Говорят, что человек, потерявший голову в этом мире, остаётся без неё и в Аиде, с отрубленным навеки телом и головой. Достойное наказание для Цинны.

«Но как ты мог пойти на такой риск? У Цинны в тот день был телохранитель, как и у меня. Что, если бы Давус и телохранитель не затерялись в толпе? Что, если бы они дали отпор?»

Она улыбнулась. «Голову Цинны унес телохранитель. Этот человек был на моём жалованье, одним из моих шпионов при дворе Цинны. Сначала он бросил своего господина по моему сигналу и позаботился о том, чтобы твой зять отделился от тебя и затерялся в толпе. Это он ударил тебя по голове как раз перед тем, как схватили Цинну. Я сказала этому человеку не убивать тебя, а лишь ошеломить. Он хорошо справился».

«Раб должен быть распят за предательство своего господина!» – сказал я.

«Этот человек сейчас далеко от Рима, у него новое имя и мешок, полный золота».

Мы долго смотрели друг на друга. Наконец я нарушил молчание.

«Цинна осуществил Смирну, используя свою дочь. А ты осуществил Орфея и Пенфея. Ты и твои менады разорвали живого человека на части.

А потом вы сожгли единственный экземпляр этого стихотворения на его погребальном костре!»

«Поэтическая справедливость, Искатель. Мы не смогли уничтожить все следы его гнусной Змирны. Слишком много копий, в слишком многих руках.

Но мы могли бы позаботиться о том, чтобы последняя доза яда Цинны никогда не была подброшена миру».

«Яд? Цезарь назвал его венцом латинской литературы».

Она сплюнула на пол. «Мужское суждение! Мужчины, которые пишут стихи об изнасиловании и инцесте, чтобы возбудить других мужчин, которые объявляют такую порнографическую чушь шедеврами.

Я достаточно наслушался про «Орфея и Пенфея», чтобы понять, что это очередная мерзость. Вместо коварной кормилицы и похотливой дочери все женщины были безумными чудовищами, способными убивать.

«Но этими монстрами стали вы сами!»

Она покачала головой. «То, что поистине чудовищно, противоречит божественной воле. Всё, что мы делали, было угодно Отцу Либеру. И теперь, когда ты знаешь правду, Искатель, позволь мне предостеречь тебя: никогда не рассказывай о ней. Мне бы не хотелось, чтобы ужасная судьба Цинны постигла человека твоих достоинств. Ради твоей прекрасной жены и дочери, не говори ничего».

Мы оба молчали. Я искал в себе смелости задать последний вопрос.

«Бетесда… и Диана…?»

Улыбка Фульвии была довольно доброй. «Вот именно этот вопрос ты и пришла сюда задать, не так ли? Остальное ты уже поняла, или почти всё, но пока не знаешь, участвовали ли Бетесда и Диана. В конце концов, они обе участвовали в Либералии». Она замолчала, словно наслаждаясь моим волнением в ожидании ответа. Она глубоко вздохнула и прищурилась.

«Хорошо это или плохо, сенатор Гордиан, но ваша жена и дочь не участвовали в наказании Цинны. Они также не знали о наших планах. Я намеренно исключил их из списка, опасаясь, что они могут выдать вам какую-нибудь тайну. Кроме того, насколько я знаю, однажды, несколько лет назад, они уже тайно вершили правосудие над человеком, похожим на Цинну. Ни одну женщину не следует призывать к такому поступку больше одного раза».

Я затаила дыхание, готовясь услышать другой ответ. Мой вздох смешался с рыданием облегчения.

«Теперь, когда у тебя есть ответ на этот вопрос, мы закончили?» – спросила Фульвия.

Я покачал головой. «Не совсем. Я пришёл сюда ещё по одной причине. Мне нужно тебе кое-что рассказать».

Она подняла бровь.

«Сафо умерла».

Сардоническая улыбка исчезла. «Откуда ты это знаешь?»

«Я пришла сюда из дома Цинны. Поликсо нашёл её сегодня утром, висящей на верёвке. Мне очень жаль, Фульвия».

Сначала она выглядела скорее потрясённой, чем охваченной горем. Затем её широко раскрытые глаза внезапно наполнились слезами. Не произнеся больше ни слова, она повернулась и вышла из комнаты.

Чуть позже появился Антоний, уже в консульской тоге. По тону его голоса было ясно, что он не видел свою жену и её страдания. «Ты ещё здесь, Файндер? Сенатор, я хотел сказать».

«Я как раз уходил».

«Я вас провожу».

В доме стало шумнее, чем прежде. Когда мы подошли к вестибюлю, я услышал множество голосов.

«Новый день, новая встреча, – вздохнул Антоний. – Сколько же разговоров было после смерти Цезаря».

«Лучше разговоры, чем альтернатива».

«Возможно. Позже будет достаточно времени для кровопролития. Я попрощаюсь с вами здесь, прежде чем мы дойдём до вестибюля. Я не совсем готов выслушивать всю эту болтовню. Кстати, вы знаете, что стало с моей женой?»

«Она ушла от меня довольно внезапно. Я не знаю, куда она делась.

Возможно… в дом Цинны.

«А, утешить Сафо? Бедняжку. Мы теперь её опекуны, знаешь ли. Я называю её бедняжкой, но Цинна оставил ей огромное состояние, которым теперь мне приходится распоряжаться.

Ну, финансовые дела я оставлю Фульвии. Она в этом деле мастер.

«Она очень необычная женщина, ваша жена».

Антоний улыбнулся: «Ты и половины не знаешь».

OceanofPDF.com

ЛИИ

«Жена консула – людоедка? И все эти почтенные матроны на похоронах тоже? Возможно, я не стала такой уж римлянкой, как думала», – сказала моя жена-египтянка, приподняв бровь.

В полдень мы сидели в саду, ковыряясь в еде, к которой никто из нас, кроме Давуса, не испытывал особого аппетита. Несмотря на предостережение Фульвии молчать – которое я воспринял вполне серьёзно, особенно учитывая, что её муж мог в конечном итоге занять место Цезаря, – я понимал, что бесполезно пытаться скрыть правду от жены и дочери. Я рассказал всё Бетесде и Диане.

Их

сюрприз, который

казалось

полностью

подлинный-

Заверила меня, что Фульвия была честна, когда сказала, что они не причастны к заговору. Моё облегчение несколько омрачилось тем, что сказала Диана дальше.

«Интересно, почему Фульвия не пригласила нас поучаствовать, мама? Я думала, мы ей нравимся».

А вы бы так поступили? – начал я, но передумал. Мне мог не понравиться ответ. – Фульвия боялась, что кто-то из вас выдаст мне заговор. Видите ли, я мог предупредить Цинну. Или сделать что-то ещё, чтобы сорвать их замысел.

«А, теперь всё понятно», – сказала Диана. «Хотя я бы никогда не предала доверие Фульвии, даже ради…»

«Довольно, дочка», – сказала Бетесда, увидев выражение моего лица. «Что сделано, то сделано. Дружба Фульвии…

Искренне. Если она нас исключила, значит, она поступила так, как посчитала нужным.

«А теперь посмотрим, сможешь ли ты сохранить тайну от Фульвии, – сказал я. – Она не должна знать, что я тебе рассказал».