Текст книги "Рейдеры Нила (ЛП)"
Автор книги: Стивен Сейлор
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)
Стивен Сейлор
Рейдеры Нила
Меня так раздражает эта Эврипила, такая милая красавица,
Но этот проходимец Артемон, он все же окрутил ее любовью
Обычно ходит он потрепанным
С серьгой из дерева, торчащей из волос.
Завернутый в вонючий плащ из шкуры бычьей
Что содрана была с щита, как будто в шутку,
И ни на что не годного мошенника такого,
Все видели его то с жуликом, то с пьяной кучкой шлюх.
В кругу людей презренных
И часто наблюдали за его же пьяной дракой
Когда он колотил кого-то,
А ему выщипали волосы из бороды его.
Но, а теперь подобно сыну Кайка
Он разъезжает в колеснице слоновой кости цвета
И с золотыми кольцами в ушах,
Как будто царь какой-то!
Анакреон, 500 г. до н. э., Удачливый мошенник Артемон
I
Как у любого молодого римлянина, оказавшегося в самом захватывающем городе на земле – Александрии, столице Египта, – у меня был длинный список дел, которые я хотел сделать, но участие в набеге с целью кражи золотого саркофага Александра Македонского никогда не входило в их число.
И все же, однажды утром месяца Мая, я обнаружил, что занимаюсь именно этим.
Гробница основателя города была расположена в массивном, богато украшенном здании в самом центре Александрии. Высокий фриз вдоль одной стороны изображал подвиги завоевателя мира. Момент вдохновения, который дал начало самому городу около 240 лет назад, ярко отображен на фризе: Александр стоит на вершине песчаной дюны, глядя на берег и на море за ним, в то время как его архитекторы, геодезисты и инженеры с удивлением смотрят на него, сжимая в своих руках различные инструменты.
Этот массивный фриз был настолько реалистично вылеплен и раскрашен, что я ненароком ожидал, что гигантское изображение завоевателя внезапно повернет голову и посмотрит на нас сверху вниз, когда мы проходили под ним, направляясь ко входу в здание. Я бы не удивился, увидев, как он поднимает бровь и спрашивает гулким, божественным голосом: – Куда, во имя Аида, вы, ребята, направляетесь? Почему некоторые из вас размахивают мечами? А что это у вас у всех с собой – не таран ли?
Но Александр оставался неподвижным и немым, когда мы с моими спутниками пронеслись мимо него и ворвались в украшенный колоннадой вестибюль.
В этот день гробница была закрыта для посетителей. Железные ворота преграждали вход в вестибюль. Я был среди тех, кто нес таран. Мы развернулись в строй перпендикулярно воротам. Пока Артемон, наш вожак, считал, придавая нам ритм, мы изо всех сил били тараном вперед, затем назад, затем снова вперед. В конце концов, ворота дрогнули и прогнулись от удара.
– Еще раз! – крикнул Артемон. – Бьем по моему счету! Раз-два-три!
Каждый раз, когда в ворота ударялся таран, они стонали и визжали, как живые. На нашем четвертом рывке ворота распахнулись. Те из нас, кто нес таран, отступили обратно на улицу и отбросили его в сторону, в то время как авангард нашего отряда во главе с Артемоном ворвался в разрушенные ворота. Я обнажил меч и последовал за ними в вестибюль. Ослепительные мозаики, посвященные жизни Александра, украшали каждый дюйм поверхности от пола до куполообразного потолка высоко вверху, где отверстие пропускало солнечный свет, который переливался на миллионах кусочков цветного стекла и камня.
Впереди я увидел, что сопротивление оказала лишь горстка вооруженных людей. Эти стражи гробницы выглядели удивленными, испуганными и готовыми убежать – и кто мог их винить? Мы значительно превосходили их численностью. Они также все выглядели довольно старыми и немощными, чтобы рьращаться с оружием, с обветренными, морщинистыми лицами и седыми бровями.
Почему там было так мало стражников и почему они были такие неподготовленные? Артемон сказал нам, что в городе царил хаос, сотрясаемый ежедневными беспорядками. Все наиболее боеспособные солдаты были призваны царем Птолемеем защищать царский дворец, оставив только эту жалкую горстку сторожить гробницу Александра. Возможно, царь думал, что даже самая озверевшая толпа никогда не осмелится вторгнуться в такое священное место, особенно средь бела дня. Но Артемон перехитрил его. «Нашим самым большим преимуществом будет элемент неожиданности», – сказал он нам, и, похоже, он оказался прав.
Я услышал лязг мечей, за которым последовали крики. Я намеренно вызвался нести таран, чтобы не оказаться в передних рядах, так как там разворачивалось сражение. Я не хотел запачкать свои руки кровью, если мог этого избежать. Но был ли я действительно виновен меньше, чем мои товарищи впереди меня, которые яростно рубили противника своими мечами?
Вы можете задаться вопросом, почему я принимал участие в таком преступном деянии. Я был вынужден присоединиться к этим головорезам против своей воли. И все же, не мог ли я в какой-то момент ускользнуть и сбежать? Почему я остался с ними? Почему я продолжал выполнять приказы Артемона? Совершал ли я это из страха, или неуместной лояльности, или просто из жадности к обещанной нам всем доле золота?
Нет. Я делал это только ради нее – ради той сумасшедшей рабыни, которая каким-то образом была похищена этими бандитами.
Какой римлянин опустился бы до такого преступного поведения ради девушки, да к тому же простой рабыни? Слепящее египетское солнце, должно быть, свело меня с ума, раз я оказался в таком положении!
Когда я мчался через вестибюль к широкому коридору, который вел к саркофагу, я понял, что шепчу ее имя: – «Бетесда!» Была ли она все еще здорова и невредима? Увижу ли я ее когда-нибудь снова?
Я поскользнулся в луже крови. Взмахнув руками, чтобы сохранить равновесие, я посмотрел вниз и увидел бледное лицо упавшего охранника. Его безжизненные глаза были широко открыты, а рот скривился в гримасе. Бедняга мог бы быть чьим-нибудь дедушкой!
Один из моих спутников помог мне удержаться на ногах.
«Беспечный дурак! – подумал я. – Ты мог сломать себе шею! Ты мог упасть на собственный меча Что бы тогда стало с Бетесдой?»
Я услышал звуки другого сражения впереди нас, но оно длилось недолго. К тому времени, как я вошел в комнату, на ногах оставался только один охранник, и пока я подходил, Артемон всадил ему нож в живот. Бедняга безжизненно рухнул на твердый гранитный пол. Его меч со звоном упал рядом с ним, а затем в переполненном зале воцарилась тишина.
Лампы, установленные в нишах на стенах, обеспечивали единственное освещение. Хотя снаружи был яркий дневной свет, здесь царили полумрак и тень. Перед нами, на низком возвышении, находился массивный саркофаг. По форме и стилю он был частично египетским, похожим на угловатые футляры с мумиями древних фараонов, и частично греческим, с резьбой по бокам, изображавшей подвиги Александра – укрощение коня Буцефала, триумфальный въезд в Ворота Вавилона, ужасающую битву со слоновой кавалерией Инда. Сверкающий саркофаг, сделанный из чистого золота, был инкрустирован драгоценными камнями, в том числе ослепительно зеленым самоцветом под названием изумруд, добытым в горах самого южного Египта. Саркофаг сверкал в мерцающем свете ламп – объект захватывающего дух великолепия и не имеющий ни какой цены.
– Ну, и что ты об этом думаешь?
Я вздрогнула, словно очнувшись ото сна. Артемон стоял рядом со мной. Его яркие глаза сверкали, а красивые черты лица, казалось, светились в красноватом свете.
– Это великолепно, – прошептал я. – Великолепнее, чем я когда-либо себе представлял.
Он ухмыльнулся, сверкнув идеальными белыми зубами, затем повысил голос. – Вы слышали это, ребята? Даже наш римский приятель впечатлен! А Пекуния, – таково было имя, под которым он меня знал, – нелегко впечатлить, потому что разве не он видел все Семь Чудес Света, о чем он не устает нам рассказывать? Что скажешь, Пекуний – сравнится ли этот саркофаг с теми Чудесами?
– А он действительно сделан из чистого золота? – прошептал я. – Тогда вес, должно быть, огромный!
– Но у нас найдутся средства, чтобы утащить его.
Пока Артемон говорил, несколько человек принесли лебедки, блоки, мотки веревок и деревянные прокладки. Из вестибюля появилась другая группа, катившая по широкому коридору прочную тележку. На нее был погружен деревянный ящик с крышкой, сделанный специально для нашего груза. Артемон подумал обо всем. Внезапно он показался мне похожим на молодого Александра, изображенного на фризе здания, мечтателя, окруженного обожающими его архитекторами и инженерами. Артемон знал, чего он хотел, и у него был план для достижения этого. Он внушал страх своим врагам и уверенность своим последователям. Он знал, как подчинять людей своей воле. Конечно же, ему удалось заставить и меня делать то, что он захотел, вопреки моему здравому смыслу.
Повозку вкатили на место рядом с помостом. Верх ящика был снят. Внутри он был набит одеялами и соломой.
Для снятия крышки саркофага был задействован подъемный механизм.
– Стоит ли нам открывать саркофаг? – Спросила я, почувствовав укол суеверного страха.
– И крышка, и саркофаг очень тяжелые, – сказал Артемон. – С ними легче будет справиться, если мы будем поднимать их по отдельности.
Когда крышка начала подниматься над саркофагом, мне в голову пришла мысль.
– А что будет с телом? – спросил я.
Артемон искоса посмотрел на меня, но ничего не сказал.
– Вы же не собираетесь удерживать его для выкупа, не так ли?
Он рассмеялся, увидев выражение моего лица: – Конечно, нет. С останками Александра будут обращаться с величайшим уважением, и они будут оставлены здесь, где им и место, в его гробнице.
«Кража саркофага у мумифицированного трупа вряд ли является проявлением уважения», – подумал я. Артемона, казалось, позабавили мои опасения.
– Вот, Пекуний, давай взглянем на мумию, прежде чем извлечь ее из саркофага. Говорят, что он в отличной сохранности.
Он взял меня за руку, и мы вместе взошли на помост. Когда крышку водрузили на тележку, мы вдвоем заглянули за края саркофага.
Так случилось, что я, Гордиан из Рима, в возрасте двадцати двух лет, в городе Александрия, в компании головорезов и бандитов, оказался лицом к лицу с самым знаменитым смертным, который когда-либо жил на земле.
Для человека, который был мертв более двухсот лет, черты завоевателя удивительно хорошо сохранились. Его глаза были закрыты, как будто он спал, но ресницы были совершенно целы. Я почти представил, как он внезапно моргнет и посмотрит на меня в ответ.
– Осторожно! – крикнул кто-то.
Я обернулся и увидел, что на нас идет компания – не царских солдат, а горстка обычных граждан, без сомнения, возмущенных осквернением самого священного памятника их города. У некоторых в руках были кинжалы. Остальные были вооружены дубинками и камнями.
Когда люди Артемона набросились на вновь прибывших, рубя их и оттесняя назад, один из разгневанных горожан поднял руку и прицелился в меня. Я увидел, как зазубренный камень полетел в мою сторону.
Артемон схватил меня за руку и резко дернул в сторону, но слишком поздно. Я почувствовал резкий удар по голове. Мир перевернулся с ног на голову, когда я упал с помоста на тележку, ударившись головой об угол ящика. Покачиваясь, я отшатнулся и увидел кровь – мою кровь – на деревянном ящике. Затем все потемнело.
Как я докатился до такого печального исхода?
Позвольте мне рассказать вам эту мою историю с самогоначала .
II
Все началось в тот день, когда мне исполнилось двадцать два года.
Это было в двадцать третий день месяца, который мы, римляне, называем Марций; в Египте это был месяц Фаменот. Там, в Риме, погода, вероятно, была суровой и сырой или, в лучшем случае, прохладной и пронизывающей, но в Александрии мой день рождения прошел без единого облачка на небе. Теплое дыхание пустыни, занесенное случайным бризом с моря, наполнило город.
Я жил на самом верхнем этаже пятиэтажного многоквартирного дома в районе Ракотис. В моей маленькой комнате было окно, выходившее на север, в сторону моря, но любой вид на гавань и воду за ней, был закрыт листьями высокой пальмы за окном. Легкий ветерок заставлял листву исполнять вялый танец; движения листьев, когда они медленно скользили друг по другу, создавали томную, повторяющуюся музыку. Блестящая листва отражала лучи восходящего солнца, заставляя светящиеся точки танцевать на моих закрытых веках.
Я проснулся так же, как и заснул, с Бетесдой в своих объятиях.
Вы можете задаться вопросом, почему моя рабыня оказалась со мной в постели. Я мог бы отметить, что убогая квартирка, в которой я жил, была такой маленькой, что в ней едва хватало места для одного человека, не говоря уже о двоих. Кровать, какой бы узкой она ни была, занимала большую часть пространства. Да, я мог бы уложить Бетесду спать на полу, но что, если я встану ночью? Я бы, скорее всего, споткнулся о нее, упал и проломил себе череп.
Конечно, не из этих соображений я пригласил Бетесду разделить со мной постель. Бетесда была для меня больше, чем просто рабыней.
Когда я был мальчиком, и мой отец рассказывал мне о жизни, он ясно дал понять, что думает о хозяевах, делящих свои постели с рабынями. Помнится, он сказал, что со всех сторон это была плохая идея. Моя мать умерла, когда я был маленьким, и единственным рабом в нашем доме был старик по имени Деймон, поэтому я был уверен, что он говорил не про собственный опыт.
– Почему это, отец? Разве это противозаконно, когда хозяин спит с рабыней?
Я помню, как мой отец улыбнулся такому наивному вопросу: – Если бы мужчина переспал с рабыней другого мужчины без его разрешения – это было бы противозаконно. Но со своей собственностью римский гражданин может делать все, что пожелает. Он может даже убить раба, точно так же, как он может убить собаку, козу или любое другое животное, которое у него есть.
– Считается ли прелюбодеянием, если женатый мужчина заведет интимные отношения с рабыней?
– Нет, потому что для совершения супружеской измены должна быть вероятность появления свободнорожденного потомства – видишь ли, такое рождение может угрожать статусу жены и статусу ее детей. Но поскольку рабыня не имеет законного гражданского статуса, то любой ребенок, рожденный от рабыни, также является рабом, никакой союз с рабыней не может представлять угрозы для брака или наследников. Вот почему многие жены не возражают, если их мужья сколько угодно резвятся со своими рабами, мужчинами или женщинами. Лучше, если он займется этим дома, без каких-либо затрат, а не со свободнорожденной женщиной или вообще чьей-то женой.
Я нахмурился: – Тогда почему ты говоришь, что это плохая идея?
Мой отец вздохнул: – Потому что, по моему опыту, акт сексуального единения неизменно вызывает не только физическую реакцию, но и эмоциональную, хорошую или плохую, как у хозяина, так и у рабыни. И это приводит к неприятностям.
– К каким таким неприятностям?
– О, это ящик Пандоры полный горя! Ревность, шантаж, предательство, обман, лживость – даже убийство. Опыт моего отца в мире был шире, чем у большинства мужчин. Он называл себя Искателем и зарабатывал на жизнь раскрытием чужих секретов, часто скандального или криминального характера. Он называл это «Копанием в грязи». Он видел весь спектр человеческого поведения, от лучшего до худшего, но в основном худшего. Если его опыт заставил его убедиться, что плотские отношения между хозяином и рабыней – это плохо, он, вероятно, знал, о чем говорил.
– Я понимаю, что это может быть неразумно, но разве не правомерно хозяину спать со своей рабыней? – спросил я.
– Конечно, закон не возражает. Как и религия; такой поступок не оскорбляет богов. Философам также нечего сказать о том, как человек использует своих рабов.
– Но что об этом ты думаешь, отец?
Он бросил на меня проницательный взгляд и понизил голос, так что я понял, что он говорит от чистого сердца: – Я думаю, что, когда любые два человека вступают в плотские отношения, чем больше разница в их статусе, тем больше вероятность того, что один из них вынужден действовать против своей воли. Когда это происходит, то унижаются обе стороны. Здесь можно даже поменяться ролями. Я видел, как так называемые философы вели себя как придурки, богатые люди разорялись, влиятельные люди унижались – и все из-за любви к рабыне. Безусловно, не каждый союз может быть равным. Не каждая пара может быть похожа на ту, что существовала между мной ... и твоей матерью.
Он замолчал и отвернулся.
На этом разговор закончился, но слова, сказанные моим отцом, запали мне в память.
Во время моего путешествия из Рима в Александрию я совершил ряд поступков, которыми мой отец гордился бы, по крайней мере, я на это надеялся. Но, кроме того, я совершил несколько поступков, которые мой отец, вероятно, вряд ли бы одобрил. То, что я спал с Беесдой попадало в последнюю категорию.
Смутные мысли о моем отце, должно быть, были в моей голове, когда я проснулся тем утром – возможно, он мне снился, – но то, что он мог думать, а мог и не думать, быстро вылетело у меня из головы. Мой отец был далеко, в Риме, но Бетесда была здесь, рядом. Когда ее тело прижималось ко мне, а наши чресла переплетались, было трудно думать о чем-то другом.
От тех мест, к которым мы прикасались, исходило самое изысканное ощущение, какое только можно вообразить – теплая плоть к плоти. Те несколько частей моего тела, которые не касались ее, испытали что-то вроде ревности и кричали о том, чтобы немедленно исправить ситуацию. Каждая частичка меня хотела прижаться к каждой частичке ее тела, всем сразу. Судя по тому, как она реагировала, я не сомневался, что она чувствовала то же самое. Возможно ли, чтобы два смертных тела слились в одно? Мы с Бетесдой часто прилагали к этому все усилия, иногда по нескольку раз в день.
Наши тела покрывались испариной. Пока мы поворачивались то в одну, то в другую сторону, слабый ветерок из окна мягко сдувал пот с нашей кожи. Наши вздохи и стоны сливались с музыкой шелеста пальмовых листьев, затем перерастали ее по высоте и громкости, пока, конечно, продавцы на улице внизу и люди, идущие на работу, не обращали внимания на наши крики
Наконец, наш союз завершился, наивысшее наслаждение было достигнуто, и мы разошлись.
– Начало твоего дня рождения, учитель, было удачным? – спросила Бетесда.
Вопрос был настолько ненужным, что я громко рассмеялась. Долгое время никто из нас не произносил ни слова. Мы лежали бок о бок, едва касаясь друг друга. Утреннее солнце все ярче отражалось от колышущихся пальмовых листьев, заливая комнату кусочками света. Я услышал крик чаек и рев навигационных сигналов с далекого Фаросского маяка. Я закрыл глаза и некоторое время дремал, затем снова стал медленно просыпаться.
Бетесда провела кончиками пальцев по моему колену и вверх по бедру, затем потянулась к более интимной части моего тела.
– Возможно, мы могли бы сделать начало дня еще лучше, – сказала она.
И так мы и сделали, очень медленно, не торопясь. Ее тело было пейзажем, в котором я безнадежно заблудился – лес ее длинных черных волос, лабиринт гладких коричневых конечностей, постоянно меняющийся рельеф ее плеч. Ее бедра и груди превратились в волнистые песчаные дюны, когда она потягивалась, изгибалась и поворачивалась. Ее рот был оазисом, место между бедер – дельтой.
Когда мы закончили, я почувствовал, что окончательно проснулся. – Non puto me umquam taedet eam, – сказал я, в основном себе, поскольку произнес слова на латыни. Хотя Бетесда знала иврит, греческий и египетский языки, мне пока удалось научить ее лишь поверхностному знанию латыни. Она подняла бровь, явно не понимая, поэтому я повторил свой комментарий на греческом, нашем общем языке. – Не думаю, что когда-нибудь смогу устать от этого.
– И я тоже, – ответила Бетесда.
– Но иногда...
– Нам нужно поесть.
Итак, именно голод в конце концов заставил нас встать с постели. Я надела свою синюю тунику – мою лучшую, несмотря на несколько пятен и тот факт, что поношенное белье немного облегало мне плечи; как раз накануне вечером Бетесда зашила дыру на рукаве и починила обтрепанный подол. Я позволил ей надеться мою второсортную тунику зеленого цвета, которая ей очень шла. На ее более миниатюрной фигуре простая туника выглядела довольно скромно; она закрывала ее локти и колени и, стянутая пеньковым поясом, плотно облегала грудь, которая значительно округлилась с того дня, как я купил ее.
Бетесда стояла у окна и расчесывала гребнем из черного дерева волосы, которые спутались во время наших занятий любовью. Она поморщилась и пробормотала проклятие, когда гребень наткнулся на особенно неподатливую прядь. Я рассмеялся.
– Ты всегда могла бы побрить голову, как это делают богатые женщины. Говорят, так удобнее в нашем климате, да и отпугивает вшей.
– У богатых женщин есть парики, которые они надевают, когда выходят в свет, – сказала она. – Очень модные парики. Разные для каждого случая.
– Верно. Но ни один парик не может быть таким красивым, как этот. Я обошел ее сзади и кончиками пальцев осторожно разгладил узел ее волос. Я взял у нее расческу и медленно провел ею по ее длинным локонам. Ее волосы были густыми, тяжелыми и идеально черными, переливаясь радужными бликами, как крылья стрекозы. Каждая частичка ее тела была прекрасна, но ее волосы представляли для меня особое очарование. Каким бы перенасыщенным я ни был, я почувствовал новый прилив желания.
Я отошел от нее, отложил расческу и глубоко вздохнул. Я заставил свое волнение утихнуть – то, что должен уметь делать мужчина, как сказал мне мой отец.
Пришло время отправиться в мир за пределами моей маленькой комнаты.
Район Ракотис считался старейшей частью Александрии, построенной на месте небольшого рыбацкого поселения, существовавшего еще до того, как Александр основал свой город. Большая часть Александрии представляет собой элегантную сеть широких проспектов и величественных портиков, но Ракотис сохранил свой лабиринт извилистых переулков, как будто хаотичный дух старой деревни невозможно было укротить и заставить подчиниться современному мегаполису, который вырос вокруг него. Ракотис напомнил мне Субуру в Риме с ее высокими многоквартирными домами, тавернами и игорными домами. Веревки для сушки белья пересекали пространство над головой, в то время как оборванные дети бегали зигзагами взад и вперед по улице. За углом полуголые женщины зазывали покупателей из окон верхних этажей; продолжая идти, глядя вверх, вы, скорее всего, споткнетесь о кошку, дремлющую посреди улицы. Кошки делают в Александрии все, что пожелают. Несмотря на слияние греческих и египетских богов, которое началось с завоеваний Александром, местные жители по-прежнему поклоняются животным, насекомым и странным божествам, которые являются наполовину людьми, наполовину зверями.
Как и подобало хозяину и рабыне, я шел впереди, а Бетесда следовала на небольшом расстоянии позади. Если бы мы шли бок о бок, что бы подумали люди? Моей первой остановкой была небольшая таверна, где жена владельца приготовила мой любимый завтрак – горячую фарину, приготовленную с небольшим количеством козьего молока и финиковое пюре, поданное в глиняной миске. Я съел чуть больше половины содержимого, зачерпывая кусочками хлеба, затем передал то, что осталось от хлеба, Бетесде и позволил ей доесть миску. Она проглотила все это так быстро, что я спросил, не хочет ли она еще.
Она улыбнулась и покачала головой: – Теперь, когда вы поели, что еще вы бы хотели сделать в свой особый день, господин?
– О, я не знаю. Полагаю, я мог бы найти хорошую книгу в большой библиотеке и почитать ее тебе вслух. Или, возможно, мы могли бы посмотреть коллекцию сказочных драгоценностей в музее. Или подняться на вершину Фаросского маяка, чтобы оттуда полюбоваться видом. – Я, конечно, шутил. Библиотека и музей были открыты только для царских ученых и посетителей с соответствующими полномочиями, но не для простого римлянина, который зарабатывал на жизнь своим умом, а остров Фарос был закрыт для посещения всем, кроме работников маяка и солдат, которые его охраняли.
Я пожал плечами: – В такой прекрасный день, пока не стало слишком жарко, я предлагаю совершить долгую прогулку и посмотреть, куда она нас приведет. Несомненно, в мой день рождения меня ждет какое-нибудь грандиозное приключение. Я улыбнулась, понятия не имея, что нас ждет.
Конечно, всегда был шанс столкнуться с каким-нибудь насилием, когда кто-то был на свободе в Александрии. Так было не всегда. Когда я впервые приехал в город, я мог ходить куда угодно, в любое время дня и ночи, не беспокоясь о своей безопасности. Но за два года и восемь месяцев, прошедших с момента моего прибытия, Александрия становилась все более опасной и беспорядочной. Люди были недовольны, и они винили в своем недовольстве царя Птолемея. Время от времени возникали беспорядки. А бунты приводят к мародерству и, возможно, к одному-двум пожарам, затем к появлению царских солдат, а потом, неизбежно, и к кровопролитию. Можно подумать, что александрийцы испугались бы этих вспышек хаоса и бежали бы от них. Нет! Вместо этого они, казалось, наслаждались ими. Всякий раз, когда вспыхивал бунт, сотни или даже тысячи горожан слеталось на место происшествия, как мотыльки на пламя.
Почему народ так люто ненавидел своего царя? Несколько лет назад он пришел к власти, свергнув с трона своего старшего брата; насколько я мог судить, он сделал это при поддержке александрийской преступной группировки. Затем, словно для того, чтобы исправить положение, он женился на дочери своего свергнутого брата. (Эти египетские правители всегда женились на членах своей семьи, даже на братьях и сестрах.) Затем он убил свою мать, которая, очевидно, думала, что она должна была сидеть на троне. Так что люди здесь были неспокойны, и, чтобы показать свое стремление к переменам, они бунтовали. Это было то, что в Египте называлось политикой!
Для римлянина, выросшего в условиях ежегодных выборов, магистратуры и писаных законов, попытки разобраться в египетской политике и истории могли вызвать ужасную головную боль. Все цари и царицы здесь, казалось, были братьями и сестрами, или матерями и сыновьями, или дядями и племянницами, и они вечно женились друг на друге, затем убивали друг друга, затем отправляли выживших в изгнание, после чего те, кто был в изгнании, придумывали способ вернуться и убить тех, кто изгнал их, увековечивая цикл.
Первый царь Птолемей, основатель династии, был одним из полководцев Александра. Когда Великий умер, Птолемей провозгласил себя царем Египта, и с тех пор его потомки правили страной, став самой долго правящей династией в мире. Для тех, кто любил царскую романтику и интриги (которыми, казалось, были все в Египте), Птолемеи были источником бесконечного очарования, подобно персонажам на сцене. Личная и общественная драма их жизней забавляла и приводила в восторг и ярость население. В тавернах и магазинах, за пределами храмов и дворов, куда бы вы ни пошли в Александрии. люди говорили только об этом.
Как типичная александрийка, Бетесда могла назвать каждого из Птолемеев в хронологическом порядке, хороших и плохих, мертвых и живых, вплоть до Птолемея I. Слушая ее, я бы безнадежно запутался, поскольку одни и те же имена повторялись в каждом поколении: Береника, Арсиноя, Клеопатра (имя покойной матери царя) и, конечно, Птолемей – иногда их было несколько одновременно и в каждой ветви семьи. Со всем энтузиазмом римлянина, рассказывающего о знаменитых битвах, или грека, падающего в обморок при виде атлетов-олимпийцев, Бетесда пыталась объяснить мне, кто, что кому, когда и где сделал, и почему это так важно, но я никогда не мог запомнить всех игроков. Все Птолемеи были для меня на одно лицо.
Я только знал, что время от времени, если кто-то осмеливался выйти на улицу, там, вероятно, появлялось немного криков и топота, и, возможно, немного дыма и пепла, и, как правило, немного резни. И все потому, что народ ненавидел царя Птолемея.
Но в такой великолепный день даже угроза беспорядков не смогла удержать меня дома. В двадцать два года чувствуешь себя неуязвимым. Я был сообразителен и быстр. Чего мне было бояться? Если уж на то пошло, растущий беспорядок в городе был для меня благом. Когда нарушался общественный порядок, учащались случаи неправомерных действий со стороны частных лиц; и когда люди больше не доверяли властям, за выяснением правды они обращались к таким людям, как я. Мой отец называл себя Искателем, и навыки, которым он меня научил, оказались весьма полезными. Я мог открыть любой замок и незаметно следовать за мужчиной, я мог определить по бровям женщины, лжет ли она мне или нет, и я знал, когда модно говорить, а когда держать рот на замке. Тот факт, что я был чужеземцем, только увеличивал мою полезность; я был свободным агентом, без связей с какой-либо конкретной семьей или фракцией. Я не разбогател, но мне всегда удавалось сводить концы с концами.
В то утро у меня случайно оказалось при себе несколько лишних монет, на которые я планировал купить что-то особенное.
– Давай, побудем сегодня туристами? – предложил я. – В последнее время я был так занят, рылся в непритязательных тавернах и игорных домах с сомнительной репутацией, что забыл, какой красивый у нас город. Давай осмотримся!
Итак, мы отправились в путь. Мы вышли из района Ракотис и направились по широкому бульвару, обсаженному пальмами, фонтанами, обелисками и статуями. Наш маршрут привел нас к священному району гробниц в центре города, где в великолепных зданиях, окруженных пышными садами, хранились мумифицированные останки Птолемеев.
На очень широком перекрестке мы наткнулись на возвышающееся над горизонтом сооружение – Гробницу Александра. Ее стены были украшены необычными рельефными скульптурами, изображающими карьеру завоевателя. Хотя это сооружение и не такое грандиозное, оно напомнило мне Галикарнасский мавзолей, одно из Семи Чудес Света. Но в то время как погребальная камера царя Мавсола была опечатана, комната, в которой хранились останки мумифицированного Александра, была открыта для платных посетителей. Этим утром, хотя гробница еще не была открыта, очередь на вход обвилась вокруг всего здания и скрывалась из виду. Судя по их одеждам, посетители приехали со всего мира – персидские астрологи в шляпах-зиккуратах и остроносых туфлях, эфиопы цвета черного дерева, набатейцы в ниспадающих одеждах и даже несколько римлян в тогах. Все пришли, чтобы пройти мимо знаменитого золотого саркофага Александра и засвидетельствовать свое почтение – чего я сам за все месяцы, что прожил в городе, еще не сделал.
