Текст книги "Рассказ о брате (сборник)"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 24 страниц)

– С милым рай и в шалаше, – уныло заметил Уилф.

Он был рад встрече с матерью, но ему стало скучно. Пять минут пробыл в доме, а уже хотелось поскорее уехать назад. Было немного стыдно за себя, но он ничего не мог поделать. Лишь бы не показать своих чувств.

Мать накрыла стол на двоих. Все как обычно: чистая скатерть, нож, вилка, посередине соль, перец и пустой стаканчик для горчицы на металлической подставке с гербом их города. Он не знал, откуда у них эта подставка, но сколько себя помнил, она всегда была на столе. Мать поставила две тарелки над духовкой, чтоб подогрелись, потом пошла на кухню, налила из‑под крана стакан холодной воды, опять открыла духовку, проверила пирог. От запаха текли слюнки.

– Подождем еще минуту.

Делать было больше нечего. Мать стояла у духовки с полотенцем в руке и глядела на него.

– А ты неразговорчив. Чего ж тогда приезжал, и оставался бы там у себя. Ну а как ее, миссис Суолоу, следит за тобой или перестала?

Уилф приготовился к обычному набору вопросов: питаешься вовремя? Меняешь белье? Носки чинишь? Ты что‑то похудел – наверное, все‑таки ешь не вовремя.

– Постричься пора, – говорила мать, критически разглядывая Уилфа, – а то оброс, как невесть кто.

Он потрогал жесткие волосы на затылке: да, недели две – три все собирается зайти в парикмахерскую.

– А что, у тебя нет получше ботинок? – продолжала между тем мать, с неодобрением рассматривая его серые замшевые туфли: на правой уже слегка отошла подошва.

– Да другие надо снести в мастерскую.

– На что ж они похожи, если эти пора нести к старьевщику. Она отвернулась, чтоб вытащить пирог из духовки, и продолжала: – Если б жизнь у тебя пошла получше, еще была б причина не жить дома, а так, на тебя посмотришь, хоть сейчас в приют для бездомных.

Она стояла с пирогом в руках. Через прорези в корочке выходил густой пар.

– А ну сбегай, принеси, на что поставить.

Он принес большую подставку, мать поместила пирог в середине стола.

– Хорош, – сказал Уилф, невольно причмокивая. – Я голоден, как зверь.

– Не позавтракал перед отъездом?

– Да съел яичницу с ветчиной, но когда это было? Часов пять назад.

Она положила ему большой кусок, себе намного меньше.

– Вот не знаю, как насчет соли. Не пробовала.

Он откусил. Нет, никто, кроме матери, не умеет испечь такой пирог: ароматная картошка, нежная рубленая баранина и корочка, в меру тоненькая, в меру хрустящая, – идеально! Он с жадностью глотал пирог, а мать глядела на него с явным удовольствием. Уилф опустошил тарелку и откинулся назад.

– Быстро разделался. Хочешь еще?

Он взял тарелку обеими руками, протянул к ней.

– Пожа – а-а – луйста.

– А твоя хозяйка не печет тебе?

– Бывает. Она вообще неплохо готовит, но такой пирог, как у тебя, никто испечь не сможет.

Подумать только, мать чуть не засмеялась от удовольствия!

– Ну, нельзя иметь все сразу. И свободу, и мамин пирог.

Она заварила чай и, как будто желая еще раз дать понять, как много он теряет вдали от дома, нарезала фруктовый торт, который испекла накануне, и под ее одобрительным взглядом Уилф съел три ломтика.

– Но вообще мне нравится жить так, как я сейчас живу, – заметил он.

– А, сыновей дома не удержишь.

– У тебя есть Гарри.

– Пока не женится.

– Так он даже и не нашел себе никого. Мне он ничего не говорил.

– Мне тоже. А потом сразу обрушит на голову.

Значит, мать действительно ничего не слыхала. Ну что ж, тем лучше.

16

В тот же день, после того как отец вернулся с шахты, Уилф пошел к Бетли. После обеда легче будет застать его дома, хотя тоже не наверняка, у Бетли нет четкого распорядка дня. Руководство шахты позволяло профсоюзным лидерам приходить и уходить, когда им удобно, чтоб в пересменку не создавали шум шахтеры, явившиеся со своими жалобами и запросами.

Матери Уилф сказал, что уедет часов в пять, а до этого хочет пройтись по поселку. В комнате наверху оставались кое – какие его вещи, это давало повод подняться туда и достать фотографию из чемодана. По дороге к Бетли решил не проговаривать предстоящий диалог: неизвестно, что скажет Бетли, а заготовленные фразы могут только помешать. Он просто размышлял о Бетли, о том, что стояло за ним. Уилф понимал, что неприязнь к Бетли сочетается у него с определенным страхом. Что касается неприязни, то он испытывал ее к стороннику любой веры, основанной на определенных человеческих ценностях, попирающему именно эти ценности ради достижения своих целей. Христос учил добру, а между тем в течение столетий людей пытали, резали и жгли, ссылаясь на веру в Христа. Религия ради религии. Лучше быть грешником и веровать, чем быть честным, добрым человеком и не веровать. Коммунизм вырос из острого сознания несправедливости, жгучего желания распределить богатства так, чтоб не осталось больше людей непомерно, богатых и чудовищно бедных. Церковь не думала об этом, вся история ее свидетельствует о том, что в интересах церкви поддерживать невежество, суеверный страх и покорное смирение перед судьбой. Ну а что проповедуют теперь? Дело ради дела? Потворствовать тому, против чего надо бороться? Беспорядки и волнения невыгодны ни рабочему ни хозяевам, но организовывать их – значит, приближать день своей победы. Это средство для достижения цели, но может ли цель быть достигнута, если средства превращаются в цель и заведомо искажают ее? Что касается Уилфа, кто он сам? Полуинтеллигент с неясными убеждениями и склонностью к либерализму? Во что он верит? Точно знает, во что верить нельзя. Но ради чего он готов сражаться?

Бетли жили в недавно застроенном районе в новом доме с большими окнами. По краям улицы уже были выложены бетонные панели, но проезжая часть, пока что являла собой сплошные колдобины, которые наверняка вытрясали душу из подержанного «морриса», на котором ездил Ронни. Машина стояла у входа, это Уилф увидел издалека. Решил направиться к черному входу, хотя с точки зрения тактики, может, и следовало войти через парадный; Но, с другой стороны, стоя там, выставишь себя напоказ всей улице (будто вся улица в курсе дела и только и ждет продолжения).

Дверь была распахнута. Уилф постучал и подумал, что и при обычных обстоятельствах глупо стучать в открытую дверь. Он увидел часть кухни с встроенными шкафами бледно – голубого и серого цвета, раковину из нержавеющей стали. Рядом с дверью стоял большой новый холодильник.

За спиной кто‑то окликнул его, Уилф вздрогнул и быстро оглянулся. В дальнем конце двора стоял навес перед ним небольшая лужайка, здесь на твердой серой земле гордо поднялись первые зеленые побеги. Через эту лужайку и шел Бетли – небольшого роста вертлявый мужчина лет тридцати в коричневой спортивной рубашке и широких домашних брюках. Жесткие прямые волосы гладко зачесаны назад. У Бетли всегда был хороший цвет лица, но сейчас, когда он подошел поближе, Уилф увидел, что Бетли небрит и еще что он растолстел.

– Привет, Ронни.

– Привет. Давно не виделись. Как живешь?

– Сносно.

Вытаскивая из кармана пачку сигарет, Ронни скользящим взглядом всматривался в Уилфа. Закурив, вспомнил, что надо предложить и Уилфу. Тот покачал головой и сказал:

– Я хотел с тобой поговорить. О чем, ты, наверно, догадываешься?

– Нетрудно догадаться, – Ронни Бетли сделал глубокую затяжку. – Ну что ж, заходи.

Прошли через кухню в глубь дома.

– Не будем давать соседям повод для развлечения.

– Смотреть особенно не на что, – ответил Уилф. – Пистолета я не захватил.

– Когда кругом тихо, голоса далеко слыхать. Не люблю никого посвящать в свои дела. – Он открыл дверь гостиной. – Можем здесь посидеть.

На голубом ковре стоял большой письменный стол, из всех ящиков торчали бумаги, бумаги лежали и на крышке стола. Деловой человек, подумал Уилф и уселся на глубокий мягкий диван, стараясь выглядеть максимально непринужденно. Откинулся, заложил ногу за ногу и тут понял, что сидит как раз на том месте, где два дня назад Гарри сжимал в объятиях жену Бетли. Ронни сидел в кресле на фоне камина, выложенного голубой плиткой. Кто‑то в этом доме очень любит голубое. Огня в камине не было, из решетки торчала газета, но в окно светило солнце, и комната была наполнена этим светом и теплом. Ронни молча курил, сбрасывая пепел в камин. Наконец произнес отрывисто и грубо:

– Давай выкладывай.

– Джун дома?

– Поехала на день к матери.

Уилф уселся поудобнее.

– Гарри сейчас у меня. Приехал вчера вечером и все рассказал.

– Я слыхал, он сегодня не вышел на работу. А что он собственно шляется?

– С утра чувствовал себя неважно и решил полежать денек.

– И подослать братца в роли просителя?

В намерения Уилфа не входило говорить резкости в начале разговора, но пришлось ответить резко:

– А я не собираюсь тебя ни о чем просить.

– Неужели? – секунду Ронни насмешливо разглядывал Уилфа. – А что ж тогда ты хочешь?

– Спокойно все обговорить с человеком, который привык вести разговоры.

– Ну да, а если сам говорить не умеешь, то приходится просить других?

– Мне кажется, вы б не смогли разговаривать спокойно. И потом он меня не просил. Я сам вызвался: мы можем все спокойно обсудить, друг с другом не ссорились, ведь правда?

– Давай дальше. Я слушаю.

– Гарри говорит, ты хочешь подать на него в суд за оскорбление действием?

– Совершенно верно.

– Я подумал, может, он не так тебя понял или ослышался?

– Он понял меня правильно.

– И ты серьезно собираешься передать дело в суд?

– Собираюсь.

– Понятно, Гарри был немного не прав, но подавать в суд – это уж слишком.

– Немного не прав, говоришь? Твой мерзейший братец ходил к нам целый год, мы его принимали как друга, чуть не каждую неделю. В этой самой комнате сидели часами, говорили обо всем на свете. А когда уйдет, мыс Джун, бывало, скажем друг другу: «Какой замечательный парень, скоро небось найдет себе подходящую девушку и женится».

Уилф взглянул на Бетли и понимающе кивнул, как бы оценивая по достоинству образ чистой, ничем не запятнанной дружбы, созданный Ронни.

– И что потом? Как он себя повел, когда я стал доверять ему абсолютно во всем? При первой же возможности полез на мою жену, чтоб ее изнасиловать!

– Да ну, это уж загнул!

– Загнул, говоришь? Что его остановило, так это только мой приход!

– Мне кажется, если бы Джун захотела, она б сама остановила его.

Бетли дернул головой.

– Погоди, погоди. Мы тут говорим не о ком‑нибудь, а о моей жене. Что значит – «если бы захотела»?

Уилф невинно взглянул на Бетли.

– Это так, фигура речи, в общем, я оговорился.

Для убедительности Бетли стал размахивать рукой с выставленным указательным пальцем.

– Я хочу, чтоб ты знал, как все это расстроило Джун. Можно только радоваться, что у нее после всей этой истории не произошел нервный срыв.

– Да, конечно. Но меня больше беспокоит Гарри, меня касается он. Хотя несомненно, когда подобное случается с приличной, ни о чем не подозревающей женщиной, понять ее чувства можно. Но на вашем месте я б тысячу раз подумал, прежде чем решился раздувать дело, а то вдруг Джун придется еще хуже.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Если подашь в суд, ей придется пройти через довольно неприятную процедуру свидетельских показаний – рассказать все, в подробностях. Подумай об общественном мнении. Я б, например, не хотел, чтобы имя моей жены трепали на каждом перекрестке и в каждой забегаловке. Все знают, что Джун очень привлекательная женщина, – он приложил ладони к груди, и на лице его появилось выражение обезоруживающей искренности, – я это тоже знаю, Ронни. Я всегда так считал. Но ты ж понимаешь, что за люди кругом, что они станут говорить? Ну да, конечно, упрятали парня в тюрьму, а уж если начистоту, она тоже, чай, не святая. Сколько времени он к ним ходил, чуть не год. На виду ничего, все шито – крыто. А когда дома нет мужа, как удобно! Я так, например, считаю, что она не лучше других. Весь поселок будет обсуждать вас: женщины – больше ее, а мужчины – вас обоих, потому что тебя они уважают, ты их понимаешь, ты еще много дел сделаешь, тебе до финиша далеко. На Гарри никто особенно злиться не станет. А если он здесь потеряет работу, так найдет в другом месте. Ему это неважно. Он никто. А ты, Ронни, – деятель. Тебя все знают, ты других учишь, как жить.

Уилф откинулся назад, так, словно разговор уже закончен. Потом, почувствовав, что Бетли хочет сказать что‑то, продолжил несколько небрежно:

– Что мне всегда нравилось в тебе, Ронни, так это, как ты умеешь влиять на людей. Кувберт тоже умел, но не до такой степени, как ты. С одной стороны, ты вроде их человек, а с другой – на порядок выше. Они тебя уважают, потому что ты не просто треплешь языком, в общем, ты этих людей понимаешь, и понимаешь получше, чем я. Они и поработать, и погулять как надо сумеют, и они‑то знают, как надо обращаться с женщиной. А уж если мужчина не может справиться с собственной женой без помощи полиции… ну тогда, извините…

Тут Уилф пожал плечами, чувствуя, что наплел ровно столько, сколько нужно.

– Считается, я умею хорошо говорить – но ты, как вижу, и сам не дурак. – Бетли стряхнул упавший на брюки пепел. – Кому уже Гарри успел натрепать?

– Пока только мне. А я ни с кем не разговаривал. Джун поехала к матери, но ведь это не значит, что она хочет поделиться с ней?

– Ни с кем она делиться не собирается, – резко ответил тот. – Я уже сказал, сломаю ей шею, если вздумает кому рассказать.

Уилфу после этих слов сразу стало многое ясно – будто пролился дневной свет. Странно, что он так долго переоценивал Бетли. Он сказал осторожно:

– Можешь быть полностью уверен в том, что ни от меня, ни от Гарри никто не услышит ни слова.

Бетли презрительно хмыкнул.

– Я могу быть уверен! Скажите, пожалуйста! Большое тебе спасибо! Он, видите ли, будет защищать мою семейную честь. Лучше позаботься о своем подлюге братце.

– В деле замешаны трое, – спокойно ответил Уилф. – То, что касается одного, касается всех.

– Тебя послушаешь, можно подумать, мы какие‑то заговорщики. А виновный один – Гарри, а мы – пострадавшая сторона.

Уилф стоял у тонкой черты, разделявшей разумный и сдержанный разговор и открытый конфликт. Он не был уверен, что полезно переходить эту черту, в таком случае пришлось бы воспользоваться единственным оружием, которое у него было в руках.

– Я только хотел, чтоб ты самым серьезным образом поговорил с Джун, предупредил: адвокат Гарри постарается ее дискредитировать – или изобличить во лжи, или же откопать что‑нибудь такое в ее прошлом, что бросит тень на ее репутацию.

– Я тебе уже говорил, – сказал Бетли, у которого опять покраснело лицо, – быть поосторожнее с такими разговорами.

– Хочу объяснить, – продолжал Уилф, с усилием напрягая свое терпение, – что может произойти: Гарри без борьбы не сдастся, я буду стоять рядом и помогать, чем могу. В мире полно людей, которые готовы себе навредить, чтоб другому досадить. Раньше я считал, что ты принадлежишь к иным.

Уилф встал с дивана, выпрямился, как бы показывая этим, что разговор закончен. Потом продолжал спокойно:

– Гарри причинил тебе зло, но это зло ничто по сравнению с тем, которое ты можешь причинить себе сам. Пока что все зависит от тебя, но если ты дашь ход делу, то окажешься во власти общественного мнения и тогда кто тебе поможет? Разве что бог.

– Я подумаю об этом, ладно?

– Хотелось бы знать точно, что ты собираешься предпринимать.

– Уже сказал: я подумаю.

Значит, он хочет держать Гарри на крючке. Он выслушал Уилфа, понял, что в его словах есть смысл, и не станет рисковать собственным положением из чувства мести. Наверное, сам сообразил раньше, до прихода Уилфа. А когда тот пришел, дал ему высказаться. Пускай Гарри помучается немного в неизвестности. Так, судя по всему, обстоят дела. Однако Уилф не мог рисковать – он не мог уйти, не дав Бетли понять, что тот играет с огнем. Он сказал:

– Гарри несколько дней пробудет у меня. Если тебе захочется его видеть, можешь с ним связаться. – Он вынул из внутреннего кармана пиджака письмо, блокнотик, записную книжку и сложенный листок бумаги с кое – какими записями для романа. Потом вытащил фотографию, положил ее вниз лицом, прижал большим пальцем и начал искать по карманам ручку. – Мать лучше насчет адреса не беспокоить. Она расстроится, если узнает.

– Знаешь, сейчас не время для нежных чувств. Нужно было раньше думать.

«Ну что ж, – сказал себе Уилф, – попытаюсь в последний раз. И уж тогда ударю эту самодовольную рожу в самое больное место».

– Знаешь, Ронни, ты все делишь на белое и черное – и в политике, и в людских отношениях, а все далеко не так просто. Ты уверен, что знаешь все, что тебе следовало бы знать?

– Я знаю то, что мне сказала Джун, и то, что я видел своими глазами, – сухо ответил Бетли, – и этого мне вполне достаточно.

– И ты не можешь мне вот здесь, сейчас пообещать, что ради всех нас мы забудем это дело?

– Я тебе уже сказал: подумаю.

– Это то, что я должен передать Гарри?

– Говори ему, что хочешь, – ответил Бетли с отвращением в голосе, – я ему никаких посланий передавать не собираюсь.

Уилф почувствовал себя оскорбленным. Он взглянул на слегка запачканную оборотную сторону фотографии и стал писать адрес. Потом протянул Бетли. Сердце у него стучало.

– Вот, возьми мой адрес.

– Ладно, куда‑нибудь положу.

Стоя у камина и слегка покачиваясь на мысках, Бетли перевернул фотографию. Он перестал качаться, опустился на пол полной ступней, и сразу стало видно, что он дюйма на два ниже.

– Где взял? – Неожиданно у Бетли прорезался грубый и сильный голос.

– Гарри нашел где‑то в Шеффилде.

Уилф сделал шаг вперед, вытащил фотографию из зажатых пальцев Бетли и засунул ее назад в карман.

– Надо написать адрес на менее важном документе.

– Скотина.

Бетли отвернулся. Потом оперся о полку камина.

– Я не хотел показывать, – сказал Уилф, глядя в спину Бетли, – ты меня сам заставил. Это старая фотография, до тебя. Гарри никому, кроме меня, о ней не говорил. Нельзя смешивать с грязью девушку только зато, что она снялась в таком виде. Само по себе это не значит ничего, кроме одного: в этом деле не все так просто, как ты думаешь.

– Считаешь, я не знаю? – злобно взорвался Бетли. – Думаешь, я б позволил ей рассказывать на суде, как Гарри пытался ее изнасиловать? Сколько он к нам ходил, я‑то считал его другом, а ведь все это время у него за пазухой была фотография! Он давно решил, что Джун годится, и только ждал сигнала. И дождался. Так, спрашивается, зачем ему фотография? Что он, так не мог понять? Вон парень из Калдерфорда все понял, без всякой фотографии. Такому мало поцелуев, взял все, что надо, в машине. – Бетли поднял голову, повернулся к Уилфу и, неожиданно осознав, что наговорил больше, чем следовало, сделал над собой усилие, чтоб успокоиться. – Так что мотай назад к своему брату. Скажи ему, он выиграл.

– Никто в таком деле не выигрывает. Просто становишься немного умнее, а может, немного пессимистом, вот и все.

– Да иди ты со своей философией знаешь куда? В общем, прибереги ее для своей писанины.

– Можешь мне полностью доверять: то, что ты сейчас сказал, я нигде повторять не буду.

– Какой паинька! Разве что сам иногда вытащу, полюбуюсь, – проговорил Ронни сквозь зубы.

Уилф вынул снимок из кармана.

– Больше она нам не нужна.

Он зажег спичку и поднес пламя к уголку фотографии.

– А чем ты докажешь, что она у тебя одна? – спросил Бетли.

– А я и не стану доказывать.

Огонь поплыл вверх по снимку и вдруг погас.

– Дай сюда, – сказал Бетли.

Он стал на колени перед камином, разорвал газету на куски, поверх положил снимок и зажег. Оба стояли и глядели на пламя. Когда все было кончено, Ронни поворошил в камине кочергой.

– А теперь иди ты к эдакой матери. Чтоб духу твоего здесь не было.

Уилф вернулся к вечеру. Когда он вошел в комнату, Гарри вскочил из кресла в одной рубашке, без галстука.

– А я все ждал, ты позвонишь.

– Зачем?

– Ни черта себе, я день трясся в неизвестности.

– А я, может, не хотел тебя огорчать.

– Что, худо дело?

– Да нет. Можешь спать спокойно. Он решил не подавать в суд.

Уилф снял плащ, бросил на кровать. Гарри глядел на брата, и постепенно, как при замедленной съемке, на лице стало проступать выражение нечаянной радости.

– Ну, давай рассказывай.

– Я пошел к ним сегодня, после смены.

– Джун была дома?

– Нет. Он сказал, уехала к матери. Мы проговорили почти час. Я сказал ему, что не вижу никакого смысла в том, чтоб возбуждать уголовное дело. Люди начнут болтать и сплетничать: а может, это Джун сама к тебе полезла? Он, конечно, обозлился, когда я начал такой разговор, но я ему объяснил, что не я, а люди так могут подумать. Ну еще я ему сказал, что шахтеры не очень‑то уважают парня, который без помощи полиции с собственной женой справиться не может. Я уж постарался нажать на этот момент, – при этих словах Уилф широко зевнул. – Черт, как я устал. Можно подумать, весь день работал как лошадь.

– А что, это важнее дневной нормы, – возразил Гарри с довольным видом. – И все равно гад ты последний, что не позвонил. Я весь день промучился. А мать как?

– Поворчала немного, но в общем ничего. Я сказал, что у тебя что‑то вроде гриппа.

Гарри ухмыльнулся.

– Ну, брат, я тебе этого не забуду. Ты мне так помог. Снимок с собой брал?

– Да.

– Ну и пустил в ход?

– Нет.

– Жаль. Хотел бы я взглянуть на его рожу при виде фотографии. Привез назад или там оставил?

– Ни то, ни другое. Порвал на кусочки и сжег.

– А это зачем? – Гарри удивленно взглянул на брата.

– Снимок уже свое дело сделал. Ты и так из‑за него влип в эту историю, а если он как‑нибудь попадет не в те руки, еще хуже будет. Ну вот, я и решил: хватит, довольно.

Гарри задумался.

– Знаешь, мне так давно хотелось подкатиться к Джун, и повернись все немного иначе, я б с ней во как устроился!

– Не заводи ты опять эту песню. Держу пари, она бы сама тебя остановила, даже если б Ронни и не думал являться. Она только так, мозги крутит, я тебе говорил. Подумай, каково тебе появляться потом у них, все вспоминать, как было, и думать: а что дальше? Да нет, как говорится, с глаз долой, из сердца вон. Это что касается твоих отношений с ней.

– Да, но я ж все равно буду ее в поселке видеть. Никуда не денешься.

– Послушай моего совета: уезжай ты оттуда как можно скорее. Ничего, найдешь себе работу и в другом месте.

– Уехать и снять какую‑нибудь конуру?

– Почему бы нет? Ты ж вчера мне сам говорил, какой я тут счастливый. Ну вот, теперь твоя очередь.

– Конечно, хорошо для разнообразия. Но мне дома нравится. Дешевле, и потом опять‑таки уход, забота и все такое прочее.

– Да, но ты учти: Ронни тебе этого не забудет и при первой возможности постарается отплатить. А если ты будешь все время маячить у него перед глазами, знаешь, искушение слишком велико.

Гарри в задумчивости глядел себе на руки. Потом вздохнул.

– Наверно, ты опять прав. Придется сматываться.

Некоторое время они молчали. Потом Уилф спросил:

– Ты, сидючи здесь, совсем замучился. Скучно было?

– Да нет. Нашел папку, где твой роман. А что, у тебя хорошо получается. Вполне. Местами очень неслабо.

– Благодарю за комплимент.

– Да я серьезно, очень здорово. Ты скорей заканчивай и давай печатай. А еще кто‑нибудь читал?

– Нет, – сказал Уилф, – а если б я сообразил убрать рукопись, и ты б не прочел.

– Да чего ты обижаешься? Не для людей пишешь, что ли?

– У меня там еще много недоделок, ты просто не заметил.

– Уж куда нам, мы не писатели.

Уилф улыбнулся.

– Ладно, давай менять тему. Есть хочется.

– Я б тоже не прочь.

– А что, тут недалеко на углу можно купить рыбы с картошкой. Вот давай сбегай в знак благодарности.

– Пошли вдвоем и пивка выпьем.

– Да я устал немного.

– Кончай ты. На улице придешь в себя. Я б пройтись не прочь, – говорил Гарри, отыскивая глазами галстук. – Может, пригласим Поппи?

– Надеюсь, у тебя с ней ничего не было?

– Ну и подозрительный же ты. Думаешь, раз я влип с замужней женщиной, значит, ко всем подряд пристаю? И потом она не из таких, я правильно понимаю?

– Нет, конечно, – просто ответил Уилф. – И потом на днях у нее муж возвращается.

– А ты говорил, она вдова.

– Да вот выяснилось, они просто не живут вместе, а сейчас решили попробовать по новой.

Уилф пошел к Поппи. Она поднялась наверх переодеться, и через четверть часа они отправились в «Башню». До закрытия оставалось еще время. Гарри заказал для Поппи джин с тоником, и, к удивлению Уилфа, очень скоро она уже смеялась, как девочка. Гарри раскошелился на бутылку виски, а по дороге домой они купили рыбы с картошкой. Поппи сварила кофе, положила на тарелку бутерброды. Поужинав, разговорились и просидели далеко за полночь. Уилф чувствовал себя усталым и угнетенным. Ему очень хотелось побыть наедине с Поппи, хотелось заснуть рядом с ней. А вместо этого он выпил больше, чем намеревался, и дело кончилось тем, что он просто задремал, пока Гарри с Поппи болтали о чем‑то. Гарри растолкал брата и отвел в постель.

17

Лето постепенно перешло в раннюю золотую осень. К вечеру город растекался по десяткам путей и улочек, которые смутно мелькали за окнами автобуса. Живя в Лондоне, Маргарет в основном пользовалась метро, еще раньше, в Эмхерсте, к ее услугам всегда была машина дяди Эдварда или кого‑нибудь из друзей, а за мелкими покупками она, как и все, ездила на велосипеде. Теперь пришлось снова привыкать к автобусу. Она не любила автобус – в особенности вечером в автобусе ее почему‑то начинало тошнить, так было с самого детства.

В конце ноября из‑за этого произошел один примечательный эпизод. Неприятное ощущение вообще‑то возникало редко, скорее было какое‑то беспокойство, оттого что не можешь расслабиться. Но на этот раз, сидя в переполненном ночном автобусе и вдыхая застарелый запах табачного дыма и мокрой одежды, она вдруг вся покрылась потом и почувствовала сильный приступ тошноты. Встала, протиснулась к выходу, ухватилась за поручни и подставила разгоряченное лицо холодным струям влажного воздуха. Сошла на следующей же остановке и отправилась дальше пешком. Тоненькие шпильки застучали по тротуару. Рядом по мокрому шоссе шелестел вечерний поток машин. На свежем воздухе тошнота и жар сразу исчезли, но тут же стало зябко, и она пошла быстрее, прижав широкий воротник пальто поближе к лицу. Она пересекала какой‑то переулок, внешне ничем не отличавшийся от других, и привычно взглянула, нет ли машин на перекрестке. И тут остановилась от странной картины, которая неожиданно возникла у нее в сознании: женщина с тонким аристократическим лицом, орлиным носом и седыми, почти белыми волосами, только у самых корней проскальзывает желтизна, комната в небольшом доме, перед домом крыльцо – три или четыре ступеньки, мальчик, играющий на полу у камина, а на одной ноге у него протез. Все. Больше ничего. Но сильнее этих зрительных образов был запах, резкий запах какой‑то мази, который пронизывал весь воздух, казалось, мазь варили здесь же, на кухне. Она вспомнила, как вместе с матерью была у кого‑то в гостях, но кто были эти люди, не могла вспомнить, да и улица казалась совершенно незнакомой. В угловом здании явно помещался кабинет зубного врача: нижняя часть окон закрашена белой краской, а над ней виднеется шнур бормашины. Позади этого каменного дома с выступающим бельэтажем и тяжелыми квадратными эркерами стояли более скромные строения, их называли «стандарт повышенного качества». Она остановилась, стала на них глядеть, пытаясь снова поймать ускользающие образы, которые пробудили бы в ней детские воспоминанья, – и не узнавала ничего.

Прежняя жизнь ушла навсегда, и навсегда порвалась связь с прошлым. Фактически Маргарет пять месяцев жила в совершенно чужом городе. Осознанно или нет, она полностью погрузилась в свою новую жизнь.

Из фирмы «Холлис» она ушла. Проводить время со Стивеном и каждый день видеть Бренду-нет, работа, которая была у нее здесь, никак не могла скрасить такую ситуацию. Сам Стивен был в этом отношении беспардонным до крайности, и однажды при Бренде ей пришлось отказать ему, сославшись на то, что она занята. Сидеть восемь часов подряд рядом с человеком, который страстно желает получить то, что тебе даром не нужно, – это уж слишком. Стивен в общем‑то нравился ей. Нравилось бывать с ним в городе, нравилось, как чинно он на прощанье целовал ее в машине. Когда она со словами «ну что ж, хватит, мне пора» слегка отталкивала его, она знала, что тем самым не просто сдерживает его пыл, но и усиливает уважение к себе, как бы фиксируя некую дистанцию. Нет, она отнюдь не расставляла сети, поскольку совсем не хотела его поймать. Если он обсуждал ее со своими приятелями, то, наверное, с озадаченным видом – так, по крайней мере, казалось ей.

Небольшой рекламной фирме понадобилась машинистка, и Маргарет перешла на эту работу. Выполняла обычные обязанности секретарши, однако оказалось, ее предшественница была чудовищно небрежной, и очень скоро Маргарет с удивленьем обнаружила, что тут благодарны ей просто за аккуратность. Во главе фирмы «Мейпл и Эддерлей» стояли два сравнительно молодых и предприимчивых человека, усиленно двигавших дело. Маргарет поняла, что сможет закрепиться у них и в будущем даже получить более серьезную и интересную работу, если, конечно, захочет. Главное, если решится остаться в городе.

Ну а хочет она остаться здесь или просто больше податься некуда? Ей казалось, теперешняя жизнь – своеобразная интерлюдия, как сказал бы Уилф, проходной эпизод между большими драматическими сценами. Позади остался Флойд – ее постепенно затухающая боль. Воспоминания о нем все еще ранили, однако теперь она понимала, что, впервые испытав настоящую взрослую любовь, она полюбила не столько даже Флойда, сколько само это чувство. Флойд стер осадок от ее первого болезненного опыта на сеновале в Эмхерсте. Тогда, в семнадцать лет, она пошла на это не из‑за страсти, а просто из вызова: тетке казалось, что ее приятель ей совсем не пара. Так невинное ухаживанье закончилось чем‑то унизительным, неприятным и, как ей тогда казалось, бросающим тень на всю ее жизнь.

Между тем в доме произошли перемены. Уехал мистер Мостин, с которым она почти не общалась, вообще редко его видела. Он давно ухаживал за одной вдовой на другом конце города, и вот наконец они решили пожениться. Отъезд прошел совершенно незамеченным, и Поппи пока еще не сдала освободившуюся комнату.

Гораздо более важным событием стал приезд мужа. Поначалу было даже как‑то странно повсюду видеть его круглую голову, на висках и затылке волосы у него пострижены очень высоко, а на макушке густо намазаны бриолином. Особенно непривычно было наблюдать, как эта круглая голова торчит из‑за газеты: утром он сидел на кухне рядом с Поппи, нарушая тем самым то впечатление полной самостоятельности, которое всегда исходило от нее.