Текст книги "Рассказ о брате (сборник)"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)

– Рад познакомиться.

– А вы хорошо знали Фрэнсис? – спросила Мэри.

– Ходили пару раз в кино. Потом случайно столкнулись у паба, и она предложила подвезти меня.

– Вы ведь тоже тогда серьезно пострадали?

– Перелом ноги, с десяток синяков. Скоро поправился.

Она взглянула мне в глаза.

– Вы, конечно, знаете, что Фрэнсис… – и замолкла. Она знала, что я знаю. Тут я уразумел, что ее интересует.

– Да, – кивнул я, ответив на ее взгляд. – Мне сообщили в полиции. И ваш отец заходил. Для меня весть была неожиданной.

– К сожалению, отец так и не сумел примириться с этой стороной трагедии. Забыть бы ему обо всем – самое разумное.

– Согласен. Сколько уж лет тому!

– Да. Мне кажется, виновата тайна. Ему покоя не дает неизвестность. Имя мужчины или парня… Виновника.

– Подсаживайтесь к нам. Выпьем, – предложил Роберт. Видно, он слышал историю раньше. Любопытно, а как же это Маккормак – при его‑то воззрениях на смешанные браки – согласился на такого?

– Спасибо. Я тут с женой и друзьями.

– Тогда не будем вас задерживать, – сказала Мэри. – Извините, только сейчас пришло в голову. Бонни Тейлор – случайно не ваш брат?

– Да.

– Роберт, ты ведь знаешь Бонни Тейлора? Футболиста?

– А как же. Видел его в игре не раз. Талант высшей пробы, но… – он запнулся, – нрав у него несколько переменчивый.

– Вы по – прежнему живете в Йоркшире? – спросил я Мэри.

– Нет, сейчас в Лидсе. Муж врач. А я медсестра. Так мы и познакомились. Скоро, может, уедем в Нигерию. Роберт хочет работать для своего родного народа.

– Это естественно.

Распрощавшись, я вернулся к нашему столику, Моника с Эйлиной ушли в дамскую комнату. Вскоре – обе как раз вернулись – Пайкокам принесли обед. Мы уже поели, пить не хотелось, так что, попрощавшись, мы пошли к машине.

– Так ты все‑таки знаком с этой женщиной? – спросила Эйлина.

– Оказывается, она сестра Фрэнсис Маккормак. Мэри.

– Той, что погибла?

– Да.

– Они похожи?

– Настолько, что поначалу мне померещилось – явился призрак.

Мы забрались в малолитражку. Ветер был по – прежнему холодный, но через стекло уже припекало солнце.

– Поедем через холмы, вкруговую?

– Да.

Я запустил мотор.

– Пятьдесят потомков! – произнесла Эйлина. – Я про женщину, о которой Моника рассказывала. Еще при жизни – пятьдесят!

– Слава богу, не все так плодовиты. Не то скоро б на головах друг у друга стояли.

Эйлина отмолчалась.

– Я тут наткнулся на интересную мысль в «Джен Эйр», – перегнувшись, я взял книгу с заднего сиденья и распахнул на заложенной странице: – «Безволие и глупость ныть, что не под силу переносить выпавшее вам на долю. Что требует судьба, то и неси». Совет суровый, но в общем, верный.

– Помню. Слова Элен Бернс. Ее утешает сознание, что после смерти ей предстоит другая жизнь.

– Ну а мы знаем, что другой не предвидится, поэтому нам надлежит наилучшим образом распорядиться этой и быть благодарными за все наши удачи. – Я оглянулся. Поблизости никого. Наклонившись к Эйлине, я поцеловал ее холодную щеку, рука моя скользнула ей под пальто.

6

Когда мы приехали домой, у нас сидела Юнис. Наряжена в широкое в мелкую сборку платье, те же дымчато – серые чулки и черные лакированные туфли на высоком каблуке. Они с Бонни гоняли чаи и смотрели теленовости – спортивную хронику.

– Ну, как тут у вас? – спросил я, подразумевая Бонни.

– Продули, – откликнулся брат. – Три – один.

– А игру поглядели?

– Нет. Вот этот тип, – Бонни кивнул на тарахтящего комментатора, – только что отрапортовал: «Отсутствие Бонни Тейлора, отстраненного клубом от игры, существенно повлияло на ход матча и сказалось на результате». Чудеса, меня вдруг произвели в маги и волшебники.

Эйлина скрылась наверху, не успели мы порог перешагнуть. Я нашел ее в спальне, она выбирала платье для ресторана, клокоча от раздражения, что в доме оказалась Юнис.

– Гордон, дом – наш, – злилась она. – Сюда мы приглашаем лишь по своему усмотрению.

– Может, он решил, что так удобнее, чем заезжать за ней потом.

– Но мне совсем не нравится, приходишь домой – а тут, извольте, полно незваных гостей.

– Со стороны послушать – подумают, Бонни без нас тут вечеринки закатывает. В конце концов, девушка идет с нами на обед. Ты что, не желаешь идти?

– Я желаю. И уже, между прочим, как видишь, собираюсь. Мне просто не нравится, как Бонни тут распоряжается. У нас не гостиница.

– Чем же он так провинился? Что тебя задело?

Она промолчала. Я вытащил костюм, рубашку, галстук и пошел следом за ней в ванную. Наткнувшись на запертую дверь, ругнулся, но тут же вспомнил: все‑таки мы в доме не одни. Дверь рядом с ванной открыта. Тут мой кабинет. Эйлина предпочитает заниматься в гостиной, пристроив тетрадь на колене. К тому же все‑таки это я замахиваюсь на сочинительство, которое, как известно, требует тишины и уединения. «Замахиваюсь», – по – другому и не назовешь мои потуги на творчество, признавался я себе.

Мне казалось, стан сочинителей делается все многолюднее. Обладая достаточной восприимчивостью, многие стараются передать на бумаге, что означает быть человеком. Но я очень четко понимал разницу между зудом случайного порыва и нераздельной отдачей творчеству, требующей регулярного упорного труда в единоборстве между словом и чистым листом бумаги.

На столе у меня грудилась стопка школьных сочинений, к понедельнику я должен был их проверить и выставить оценки. Рассеянно пролистав верхнее, я сдвинул стопку в сторону. В колонке лопотала вода. Шаги по лестнице, поднимается кто‑то. Ага, Юнис. Она торкнулась в запертую дверь ванной и, обернувшись, увидела меня.

– Занято, – констатировал я.

– Потерпим. – Едва войдя, девушка остановилась у порога.

– Хотите, подождите тут. Передо мной войдете.

Ну вот, тут же спохватился я, поощрил остаться, а Эйлина, увидев ее тут, пожалуй, разозлится еще больше.

– А могу покричать вам, как освободится.

– Да ну, подожду. Если не мешаю.

– Нет, нет, пожалуйста.

Она подошла к столу, оглядела комнату: книжные полки, бюро, плакаты, гравюры и фотографии на стенах.

– Славненькая берлога.

– Да, ничего. Устраивался с прицелом – все должно служить неослабному творческому горению.

– О?

Но я же ее наставник! Одно дело признавать недостатки наедине с собой, и совсем другое – поверять их ученице.

– Главная беда – нет времени, – выдвинул я самое хилое из оправданий.

– Боюсь, это всегдашняя наша отговорка, – она взялась за журнал. На обложке пухлогубая красотка возлежала на шелковых подушках, одна грудь обнажена, рука прикрывает живот. Внутри была подобная фотография, но рука уже ничего не прикрывала. – Что‑то ничего творческого тут не проглядывается, – вывела Юнис.

– Напиши вы рассказ, а не поэму, пожалуй, сумели б продать в этот журнал.

– Вправду так считаете? – Она пустила страницы веером.

– Да нет. Разве что десяток лет назад. Но смерть эвфемизмов положила конец литературной отделке произведений.

Юнис задержалась на страничке прозы.

– А, понятно, про что вы. Теперь слова пишут, не задумываясь, лишь бы слова. И повторяют и повторяют их, аж с души воротит.

– Случайный набор самого примитивного свойства. Как у вас подвигается с Бонни?

– Ему не мешает многому поучиться. Похоже, с интеллигентными женщинами ему не приходилось общаться.

– Да, тут вы в чем‑то правы.

Мне стало неловко. Не из‑за журнала, его Юнис уже отложила, а потому, что не подыскивалась тема для досужей болтовни. А темы растерялись оттого, что я не желал ее присутствия здесь, не хотел, чтобы ее отпечаток ложился на окружающее. Кабинет не достояние общественности. Следующий раз на занятиях она будет воображать меня в этой обстановке, знать, что окружает меня в минуту самых моих сокровенных размышлений. А то еще примется строить догадки, почему это я сам не сотворю чего‑то значительного, а только их подстегиваю – творите, да еще и деньги за поучение беру.

– Вот эта мне нравится, – она показала на небольшую акварель напротив стола. Двор фабрики, лебедка, и двое мужчин возятся с мешками шерсти.

– Местный художник, – просветил я ее.

Подойдя поближе, Юнис стала скрупулезно изучать акварель с разных точек, прилаживая то так, то сяк очки.

– Хм… да.

Дверь ванны отворилась, появилась Эйлина, окликая:

– Гордон?

– Тут я.

– Ванна в твоем распоряжении, – она вошла. Настроение ее, похоже, переменилось, словно водой смыло и раздраженность. Она заметила журнал.

– Ну а как тебе дефекты женщины в натуре? – она взмахнула тонким шелковым халатиком, купленным ею в магазине «Помощь нуждающимся» еще до нашей женитьбы. Уперев руки в бедра, Эйлина вздернула плечо, выставив напоказ трусики, чулки на резинках и розовую грудь. И тут увидела Юнис.

– Ах! – Она запахнулась.

– Жду, пока освободится уборная, – сообщила Юнис.

– Так ступайте скорее, не то Гордон опередит.

У Юнис шевельнулись в улыбке губы, и она, миновав Эйлину, вышла.

– Господи! – выдохнула Эйлина, когда дверь ванны закрылась.

Я залился краской не хуже ее.

– Прости, так уж получилось.

– Да ну к черту!

– Лин, чего ты заводишься? – успокаивал я. – Ну подумаешь! Ну что особенного?

Но Эйлина, круто повернувшись, вылетела – в всполошенном воздухе поплыл запах талька. Нечаянно вдохнув невидимую пыльцу, я безудержно расчихался. Такое со мной как‑то приключилось, когда мы предавались любви, но в тот раз оба мы хохотали до упаду.

Когда мы вышли к машине, Юнис проделала маневр, показавшийся мне до крайности нахальным. Мужчинам полагалось бы, как водится, сидеть вместе, впереди. Но не успел Бонни, перегнувшись, отпереть дверцу, как Юнис вмиг прыгнула к нему, предоставив мне располагаться сзади с Эйлиной. Едва ли Эйлина противилась такой расстановке. Я поймал ее взгляд. Она подняла бровь и отвернулась.

Эйлина молчала, пока Бонни кружил переулками, выруливая на шоссе, пересек его и направил машину вниз по крутому холму через полузаброшенный район малых домиков, где зияли провалы на месте снесенных строений, к магистрали. Фары высветили в темноте тонкие яркие шаровары, собранные у щиколоток. Пакистанка. Потупясь, женщина ступала мелкими торопливыми шажками по разбитому асфальту. Я благодушествовал: плавный бег «ягуара», приглушенное урчание мотора, запах духов Эйлины. Настроение омрачалось только тем, что я не сумел разгадать ее насупленность. Неприязнь к Юнис – не причина, неприязнь эта лишь обостряет ее раздражение. Я терялся, как подступиться к Эйлине; это было ново для наших отношений, если раньше и пробивалось нечто подобное, то лишь намеком, вскользь. Я всегда считал, что с женой мне на редкость повезло: очень уравновешенная и покладистая. За мной прегрешений никаких, эта причина отпадает. И все‑таки меня точил червячок невесть какой вины. Желая рассеять свои опасения, я взял Эйлину за руку. Она сидела все так же молча, и защемил неизведанный дотоле страх – страх быть отвергнутым. Под ложечкой противно засосало. Оставалось надеяться, что тошнотворное это чувство хоть не отобьет аппетит за обедом.

«Ягуар» пополз вверх из долины. Пропуская встречные машины, Бонни стал на развилке, затененной громадами двух складов.

– А сейчас поверни налево, – посоветовал я. – Самый короткий путь.

– Угу, помню, – откликнулся Бонни и круто взял вправо. Через две минуты мы одолели гребень. Я совсем запутался, куда же мы заехали. Но тут Бонни прижался к обочине, не выключая зажигания, у «Крайтериона».

– Юнис, – попросил он, – окажи мне услугу.

– Смотря какую.

– Скакни через дорогу, глянь, что за фамилия намалевана на вывеске.

– Ты серьезно?

– Ну.

На секунду мне показалось, что девушка посоветует ему сбегать да взглянуть самому, но, стрельнув на него глазом, она выбралась из машины и зашагала через автомобильную стоянку.

– Что за шутки? – спросил я.

– Мы не знаем, как его зовут.

– Нет, но…

– Эйлине происшествие известно, ага?

– Ей да. Ну а Юнис?

– Юнис не знает. Может, позже расскажу.

Юнис остановилась у освещенного входа. Вышли двое, заговорили с ней, один, пропуская девушку, придержал дверь. Она на минутку взялась за ручку и тут же отпустила, едва те отошли. Вернувшись, она влезла в машину.

– Видели тех двоих? Я выглядела круглой идиоткой. Ну что бы я сказала, спроси они, что я здесь делаю?

– Уж выкрутилась бы, не сомневаюсь, – Бонни двинул машину с обочины.

– Так как его зовут‑то?

– На вывеске – Томас Артур Гринт.

– Спасибо.

– Может, просветишь меня – в чем смысл?

– Вышел маленький спор, – небрежно кинул Бонни.

– И кто же победитель?

Прямо Бонни ей не ответил, но, полуобернувшись, бросил через плечо:

– Гордон, его зовут – Томас Артур Гринт. Усек?

– Да, – без жара подыграл я. – Том Гринт. Я не усек серединку.

– А в серединке еще одно его имя – Миляга, – заявил Бонни. – Томас Артур Миляга Гринт.

– Что‑то не бывала в этой пивнушке, – заметила Юнис, когда стало очевидно, что посвящать в истину ее не собираются.

– Эх! Сколько ж ты потеряла! – тут же откликнулся Бонни. – Тутошний владелец – мил бескрайне. Эрудит громадный. Вон хоть Гордона спроси. Гордон, верно, хозяин милый?

– Весьма.

– И все‑то на свете он знает, – разошелся Бонни. – В футболе спец великий. Не иначе как и сальных книжоночек не чурается. А уж сальные стишата! Тут его никто не побьет. На сальную поэзию у Миляги Гринта свои твердые воззрения.

Юнис неуверенно хохотнула.

– Часто они такими играми забавляются? – обернулась она к Эйлине.

– Они братья. Их и спросите, – ответила та. Она смотрела в затылок Бонни. И опять, приподняв бровь, непонятно чему чуть заметно улыбнулась. На меня она не взглянула.

Теперь мы неслись к Лидсу очень быстро, но скорость не ощущалась.

– И ресторанчик, куда ты нас везешь, надеюсь, милый, – заметил Бонни. – Юнис подавай исключительно миленькое. Так, Юнис?

– Не сомневаюсь, что ресторан именно такой.

– Такой – это какой?

– Милый! – врастяжечку пропела Юнис.

– Эх! Что ж ты! Нарушила правила. Тебе не положено произносить «милый». Словечко наше с Гордоном. Так, подумаем, какой с тебя штраф.

Когда я предложил наш любимый китайский ресторанчик, Эйлина возразила: «Пусть Бонни выбирает сам. Зачем навязывать свои вкусы?» В «Серебряный дракон» мы с Эйлиной наведывались раз по десять на год, чаще, чем в любой другой. Напали мы на него случайно, забредя сюда после нашего объяснения, и считали своим личным пристанищем. Как‑то мы привели в наш ресторан еще одну парочку, но те на все только фыркали да носы воротили, испакостив нам вечер; с тех пор мы остерегались кого‑либо приглашать туда. Я с надеждой подумал, что сегодняшний вечер не повторит тот, давешний.

Метрдотель жестом пригласил нас, широко улыбаясь. Он единственный из всего персонала дарил посетителей улыбками. Остальные, что мужчины, что женщины, хранили непроницаемо загадочное выражение лиц под стать легендам об их расе.

– Официант – миляга что надо, – высказался Бонни, когда мы шли вслед за ним. – Тут уж не сомневайтесь.

Нам дали меню.

– После супа надо заказать порционное блюдо каждому, – подал я совет. – Можно еще лишнюю порцию взять, а потом все разделить.

– Годится, – согласился Бонни.

– А ты, Юнис, что будешь? – спросил я. – Цыпленка, утку, мясо, креветки?

Все выбрали, и я набросал номера на бумажной салфетке.

– Палочки всем?

– А то как же! – резвился Бонни. – Ножи, вилки – больно нужны они нам. А палочки – они милашки. И бутылочку шампанского. Ага? Юнис, ты как?

– Как и ты.

– Нет, ну до чего ж легко угодить этой девушке!

– Шампанское – это очень дорого, – вмешалась Эйлина. – С меня и пива хватит. Под китайскую кухню идет и оно.

– Ну уж, Эйлина! Нашла тоже умилительный напнток! Гордон, пиво – что?

– Пиво – бяка.

– Во. Поняла? А шампанское – милее нет. Зачем пришли‑то? Провести милый вечерок.

– Разумеется, отказываться я не стану.

– То‑то же. Отказывать – немило. Оскорбительным отказ бывает часто, а уж милым – ни в жизнь! – Бонни выудил пригоршню мелочи из кармана, поглядел на монетки и повернулся ко мне. – Телефон тут есть?

– Э… в коридоре, через зал, на стене, – не сразу вспомнил я.

– Извините, – Бонни встал.

– Часто с ним такое? – Юнис проводила его взглядом.

– Какое?

– Мальчишеское балагурство.

– Да это ж он изо всех сил старается быть милым.

– Ох! И вы туда же!

– Это у нас в крови.

– Но вообще‑то вы не так уж сильно похожи. Хоть и братья, а?

– Характерами? Или внешне?

– И так и так.

Подошел официант. Я сделал заказ.

– И бутылку тридцать девятого, пожалуйста.

– Шампанское?

– Шампанское. Уж охладите как следует.

– Хорошо, сэр. – Он отошел.

– А у вас, Эйлина, есть братья или сестры? – спросила Юнис.

– Есть. Брат.

– Похож на вас?

– Да, мы похожи.

– А вы, Юнис? Не иначе как единственная дочка? – поинтересовался я. – Угадал?

– Как это вы узнали?

– Догадался.

Вернулся Бонни. Его провожали взглядами. Один парень, перегнувшись через стол, жарко зашептал что‑то подружке. Она оглянулась на Бонни.

– Занято, – усаживаясь, сообщил Бонни. – Ну как? Заказали?

– Сейчас принесут.

– Эйлина, проводите меня, пожалуйста, в уборную, – попросила Юнис.

– Конечно, – Эйлина поднялась, прихватив сумочку.

Первый раз с утра я остался с Бонни вдвоем.

– Знаешь, кого я сегодня встретил? Сестру Фрэнсис – Мэри.

– Это где же тебя угораздило?

– В Хауорте, в «Черном быке». Веришь, даже испугался: почудилось – Фрэнсис вошла.

– До того похожа?

– Вылитая Фрэнсис.

– Прежде ты ее не знал?

– Нет. Поговорили с ней. Она была с мужем. Он врач. Африканец, представляешь? Черный, как цилиндр гробовщика, – я выжидающе уставился на Бонни.

– Зато католик, наверное.

Я невольно рассмеялся.

– Это мне в голову не пришло.

Бонни забарабанил по скатерти. Я колебался, передавать ли слова Мэри о своем отце.

– Все‑таки, – произнес я, – это кое‑что доказывает.

– Что же?

Я пожал плечами.

– Человек может добиться всего, стоит захотеть по – настоящему. При условии, конечно, что готов не только кататься, но и саночки возить.

– Гордон, по крупному счету мне хотелось одного. И я своего добился.

– Ну а сейчас? Чего ты хочешь сейчас?

– В том‑то и вопрос. Большущий вопрос.

Официант принес тарелки, бульонные чашки и палочки. Подоспел суп, и как раз вернулись женщины. Эйлина взялась разливать бульон. Позади Бонни прошагали к выходу парень с девушкой. Парень не утерпел и зыркнул на Бонни. С полдороги, набравшись, видно, храбрости, все‑таки вернулся с торжественным лицом.

– Извините, мистер Тейлор… Вы ведь мистер Тейлор?

– Мистер Тейлор – вот, – Бонни широким жестом указал на меня. – Я его брат.

Парень зарумянился.

– Не хотел мешать вам.

– Но почувствовали, что ваш долг высказать – какое я дерьмо, – подсказал Бонни.

Парень зарделся еще гуще.

– Нет, что вы! Наоборот, хотел сказать, не думайте, что все верят газетным россказням: вот мы с невестой, мы считаем, что равного вам нет.

– Спасибо.

Парень умудрился выдавить улыбку.

– Приятного вам аппетита. – Поклонившись, он отошел.

– Лично я считаю – случай умилительный, – промурлыкал Бонни. – Как, Юнис, по – твоему – случай был какой?

– Восхитительный и обворожительный.

– Восхитительный и обворожительный, а также?..

– А также.

– Нет, во слов‑то накидала! Гордон, как их там называют? Слова, которые значат то же, что другие?

– Синонимы, – опередила меня Юнис,

– Очень умно, – одобрил Бонни.

– Но только полных синонимов не существует, – поправил я. – Даже самые близкие хоть чуть, а разнятся по значению.

– Вот это правильно, покивал Бонни. – Томаса Артура Гринта я б в жизнь не назвал обворожительным, а ты, Юнис, мошенничаешь. Плутуешь, детка. Другие из себя выдираются, лишь бы держаться мило.

– Но сам же предупреждал, что мне запрещено употреблять слово «милый»?

– Ага, попалась! Еще один штраф.

Юнис кивнула, когда Эйлина задержала полный половник бульона над ее чашкой.

– Мило, мило, мило, – зачастила она. – Мило!

– Гляди, Гордон, Юнис‑то не по вкусу наша игра, – пожаловался Бонни. – Так и норовит поломать.

– Игра ваша в зубах навязла, – возразила Юнис.

– Так вот ты как заговорила? – Бонни доел суп, но поднимая глаз на девушку, и отрицательно помотал головой, когда Эйлина протянула половник к его чашке.

– Как нам с ней поступить, Гордон?

– И мне забава ваша прискучила, – поддержала Эйлина.

– Ну в таком случае – окружен и сдаюсь!

Принесли горячее. Метрдотель самолично доставил

шампанское.

– Наливать?

– Ага, давайте, – Бонни тронул бутылку. – Отлично.

Вылетела с легким хлопком пробка. На нас оборачивались. Какая‑то женщина улыбнулась. Бонни поднял бокал.

– За поэзию! Всюду, где встречается!

– Ммм, – причмокнула Юнис. – Ничего нет лучше!

– Ты про поэзию? – уточнил Бонни. – Или про шампанское?

– Про шампанское. Нечего смешивать одно с другим.

Эйлина принялась раскладывать по чашкам жареный рис. Проворные палочки Юнис подцепили цыпленка и кешью.

– Нет, ты не права. Шампанское идет ко всему, – изрек Бонни. Он нацелился палочками на кушанья. – Гордон, ты заказывал. Что порекомендуешь?

– У меня вкусно, – с полным ртом едва выговорила Юнис.

– Да ну тебя! Еще одурачишь!

– Попробуй утку, – предложил я и подвинул ему блюдо. – Помнишь, Эйлина, как мы пили шампанское в летнем кафе напротив Реймского собора?

– Да. На нас тогда налетели осы.

– Любую романтику что‑то да подгадит, – заключил Бонни.

– Неважно! – возразила Эйлина. – Победили мы!

Тогда в Реймсе мы с Эйлиной, разомлев от шампанского, любили друг друга в отеле (отель – одно название: так, скромненькая крыша над головой, постель и завтрак). Мы заснули, а проснувшись, отправились обедать. Но выбор оказался на удивление скудным: в этом провинциальном городке в девять вечера уже наступила ночь, он прятался за жалюзи. «Только и всего, что величественный собор, – ворчал я, пока мы тащились от одного запертого ресторана к другому, – а так ничем не лучше, чем в Барнсли». – «Нет, в Барнсли лучше, – поправила Эйлина, – там китайский ресторанчик открыт до полуночи». Но нам все‑таки удалось набрести на ресторан, владелец которого не успел закрыться. Помню, я еще побранился с ним на скудном французском, а он лениво отругивался на скудном английском. Перебранка разгорелась из‑за отсутствия газа в минеральной воде, заказанной Эйлиной. Бутылку принесли уже распечатанной, и меня охватили подозрения, что нацедили водичку прямо из‑под крана. Спать нам не хотелось, но податься больше было некуда, и мы промаялись всю ночь. На следующее утро, выбираясь на юг, я сделал два круга по кольцевой, прежде чем отыскал нужный поворот. Шел наш медовый месяц.

Усадив посетителей за соседний столик, к нам опять подскочил метрдотель. Приметив, что бокал Юнис пуст, он налил вина ей и дополнил наши три бокала. Меня подобная обходительность всегда злит – ведь это, в сущности, поощрение жадности: чем быстрее человек пьет, тем больше ему достается, а бутылка пустеет, и другим остается меньше.

Бонни кивнул официанту, окинул взглядом Юнис, поглощенную деликатесами, и спросил с вкрадчивым простодушием;

– Юнис, а у тебя с кем случилась самая памятная любовь?

– Ну уж извини!

– Та, о которой ты сочинила поэму? Угу?

– Какую поэму?

– Ну свою. Ты еще заходила за ней к Гордону.

– Так ты что, читал?

– Гордон мне показал. А разве стихи не для посторонних глаз? Прости.

– Поэма еще не опубликована.

– Ладно, кончай скромничать. Мне понравилось. Хотя, само собой, я не спец вроде Гордона, но даже я проникся. Недурна. Совсем недурна. Будешь пробивать в печать?

– Со временем, возможно. Но с чего ты взял, что она автобиографическая?

– Ты, Юнис, точь – в-точь девушка из поэмы. Сдержанная такая, не настырная, не нахалка. Много размышляешь, да скупо болтаешь.

– Разыгрывать меня взялся, что ли?

– Не, серьезно. А как ты набрела на такой сюжет? Мне понятно, как поэтов осеняет идея написать о нарциссах, о деревьях… Но такие картинки…

– Поэты должны обладать живым воображением.

– Ах, вон как! Воображение! А я‑то думал, главнее всего – жизненный опыт.

– Заимствовать сюжет из личных переживаний необязательно.

– Не, ну это понятно. Убивать там, пытать и калечить людей – зачем это? Но секс приятен и доступен всем. Что толку, например, спрашивать Гордона или Эйлину, кого они любят больше всех. Что им отвечать при данных обстоятельствах? Само собой, скажут – друг друга. Но мы‑то с тобой, Юнис, мы – птицы вольные, перед нами весь мир. По – моему, эмансипация женщин – придумка хоть куда.

– Ты хам! Настоящий хам! Вот ты кто! – выпалила Юнис.

– Вот те на! Чего это? Думал, ведем приятную беседу о развлечениях, всем понятных. За бутылочкой шампанского, деликатесами разными. Думал, милый вечерок у нас.

– Катись ты вместе со своими милостями! – Юнис швырнула салфетку, подхватила с полу сумочку и ушла в холл.

Лицо Эйлины горело, она уткнулась в чашку, царапая палочкой скатерть.

– А знаешь, она права, – наконец подняв глаза на Бонни, выговорила она.

– О чем ты, Эйлина? Не пойму.

– Понимаешь прекрасно. А я вот не пойму, в чем смысл – зачем приглашать, а потом оскорблять человека, – Эйлина скрутила салфетку и встала. – Пойду к ней.

– Ну, теперь давай ты, братец, – повернулся ко мне Бонни, когда Эйлина ушла.

– Что именно?

– Послушаем твой выговор.

– Ты сам на это упорно напрашивался. Не пойму только, чего ради.

– Что, не слыхал никогда о грязной игре на поле? Когда мяч отобрать не удается, дают подножку.

– Приставал к ней вчера?

– А ты как думал? Слопал рыбу, обтер рот и без проволочек подкатился.

– И, как я понимаю, ничего не вышло?

– Очень правильно понимаешь. Ничегошеньки.

– Девушка не обязана тебе уступать.

– А почему? Потому что знает – будет со мной, когда захочется ей. В ее власти подарить мне – ну назовем это – утешение. Но нет, она такая же, как все. То приманивает, то убегает. А пожелает – уступит.

– Мало девушек, что ли? У тебя, надеюсь не наступил дефицит.

– Им льстит прошвырнуться с тобой по всяким шикарным местам. Но предложи провести тихий вечер у камина – и готово: надулась. Сначала бросается к тебе сломя голову, враз, а едва начнет пощипывать совесть, ты ж у нее выходишь подонок.

– Традиции, Бонни, освященные веками.

– И винить надо мужчин. Известно. Любят? Что ты! Ненавидят! Любовью можно заниматься и ненавидя. Знаешь про это?

– Неужели не встретилось ни одной непохожей?

– Однажды да, – признался Бонни. – Но замужем. Муж ее парень неплохой, и к тому же ей никак нельзя было огорчать двух своих ребятишек.

– И вы расстались?

– Да. Ее муженьку подмогли, перебросили на работу получше. Она отправилась с ним. Со слезами, с клятвами, что не забудет меня вовек. Но уехала. Жизнь всякого цепляется о какую‑то зазубринку. Верно? Скажи? Вот если б тот парень прежде согласился на работу в Австралии… А другой встретил бы именно эту женщину на несколько лет раньше. А у тебя с Эйлиной что? Вот бы она родила пару детишек?

– Нет. Это огорчительно, но не конец света.

– Ты ее так и утешаешь? Знаешь что, малыш? Не худо б тебе присматривать за ней. Не очень я ее хорошо знаю, но по – моему, женщина она с настроениями.

– Нет, Эйлина очень спокойная.

– Значит, тем труднее разгадать, когда ее что одолевает.

– Мне кажется, ей Юнис не пришлась по душе.

– Да… Юнис…. Слушай, что с Юнис‑то теперь? Как думаешь, дотла я все спалил?

– Поглядим, какая вернется. Тебе это важно?

– Черт его знает, – он поднял бутылку и разлил нам остатки. – Твое здоровье!

– Твое! Вот они. Возвращаются.

Женщины шли через зал. Эйлина молча села.

– Извините, – произнесла Юнис. – Если желаете, я уйду.

– Нет, ты что, Юнис! Виноват я, – извинился Бонни, потрепав ее по коленке под столом. – Забудь. У меня пошла дурная полоса.

Эйлина попросила китайского чая. Я пошел в уборную и по дороге сделал заказ. Когда я шел обратно, Бонни стоял в коридоре у телефона. Он перехватил меня за руку, удерживая.

– Алло? «Крайтерион»?.. Можно Гринта? Ах, его нет?.. Миссис Гринт… Дикинсон меня зовут… Джимми Дикинсон… Я встретил в Манчестере его приятеля, он попросил проведать мистера Гринта. Я не хотел мешать ого отдыху… Нет, ничего важного… Он что?.. Неприятно… С ним что‑то серьезное? Вот как? Вот как… Нет, вы подумайте! Уж и дома ты не в безопасности… Ну, я рад. Передам. Он обрадуется, что… – тут Бонни бережно нажал на рычаг, разъединившись в середине фразы.

– Не то ринется выспрашивать меня, – пояснил он.

– А какие новости?

– Состояние у него сравнительно удовлетворительное.

– Неплохие вести.

– Мне очень даже полегчало.

7

На обратном пути Бонни включил приемник. Побродив по радиоволнам, он выудил на третьей программе скрипичную сонату. Я не знал музыкальных пристрастий Бонни. Имеются ли они у него вообще? Возможно, он попросту, как большинство, поглощает тот товар, каким в данный момент торгуют вразнос в поп – музыке. Я немножко удивился, что брат не переключает волну. Музыка пела будоражащим контрапунктом к плавному бегу машины. Гладкий ход «ягуара» скрадывал скорость, хотя Бонни выжимал предельную на всех прямых отрезках. Тускло мерцали в свете панели приемника силуэты Бонни и Юнис. Юнис опять ведь залезла вперед. Мы с Эйлиной устроились сзади.

– Ну как? Ты в порядке? – шепнул я ей.

– Угу.

Я положил руку ей на бедро, через толстую юбку прощупывалась застежка резинки. Как и большинство женщин, Эйлина предпочитала удобные и теплые колготки, но, зная, что я, как и большинство мужчин, предпочитаю видеть на женщине чулки, натянула сегодня их, чтоб ее не перещеголяла Юнис. И, однако, внимания моего она вроде как не жаждала. Отвести руку не отвела, но на ответ не намекала. Самая легонькая ее ласка означала, что все хорошо. Или что сердится она не на меня. Я опять встревожился. Будь мы не мужем и женой, а любовниками, я б решил, что Эйлина дает мне понять, что я ей больше не нужен. Но мы ж и любовники, верно? Всего две ночи назад она отчаянно льнула ко мне. Вот оно как бывает: с виду фундамент солидный, прочный, но миг – и зазмеились, разбежались трещины.

Возникла идея – отправиться в ночной диско – клуб. Бонни не хотелось маячить на публике, но и вечера из‑за этого обрывать он не хотел. Меня тоже не особо тянуло, но, чувствуя, что Юнис рвется туда, я выдвинул довод: у нас, дескать, нет ни одной членской карточки в диско. Хотя про себя не сомневался, что, заплати мы за вход, – спокойно пропустят. Наша вялость сбила пыл даже с Юнис. Эйлина предложила – поедем домой и выпьем кофе. А я присовокупил – и виски.

Когда фары машины скользнули по нашей дорожке, Юнис коротко вскрикнула.

– Ты чего? – спросил Бонни. – Уронила что?

– Нет. Мне показалось, стоит кто‑то.

Включив полный свет, Бонни высветил дорожку между соседней стеной и домом до самого гаража.

– Ну? Что?

– А все‑таки там кто‑то стоял, – настаивала Юнис. – За дом, верно, зашла.

– Женщина?

– Да вроде.

– Пойду взгляну, – я распахнул дверцу. – Бонни, не выключай фары.

– На‑ка, возьми, – перегнувшись назад, Бонни сунул мне фонарик.