Текст книги "Рассказ о брате (сборник)"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)

– Юнис, взгляните, только незаметно, – попросил я, – не знаком ли вам парень у автомата? Или его дружок? Вон, у стойки?

Потягивая пиво, Юнис обозрела обоих поверх кружки.

– Нет. А что такое?

– Они уже просверлили нас глазами.

Парень у автомата насовал монет в прорезь, потыкал поочередно клавиши и, прежде чем вернуться к стойке, снова покосился на нас. В зале громко забился монотонный ритм. Юнис устроилась повольготнее, потянув на себя юбку.

– Крик сезона – чулки с резиновым верхом.

– Ты что же, их демонстрировала?

– Может, и случилось ненароком.

– Повезло ему.

– Легко доставить удовольствие, а?

– Кому? Мне?

– Мужчинам.

– Довольны мы малостью, правильно, но угодить нам нелегко.

– Вот вам вряд ли хоть когда угодили.

– Судьба?

– Нет, я не про то говорю.

– Для начала недурно выяснить, скольким мужчинам ты пробовала угодить, и уж только тогда принимать за истину твою точку зрения. Правда, я ничуть не жду, что ты меня просветишь…

– Еще бы.

– Я имею в виду твои намерения.

– Я в ваших рассуждениях совсем заблудилась.

– Я имею в виду то, что ты узнала от ряда мужчин в отношении себя, необязательно норма для всех вообще мужчин и женщин.

– Выводы строятся на личном опыте.

– На что человек настраивается, с тем и сталкивается.

– Не знаю, не знаю. Лично я живу в надежде на сюрприз.

– Рад слышать. Не годится отказываться от иллюзий в столь молодом возрасте.

Я был вполне доволен собой. Хоть чуть – чуть подправил нарушенный между нами баланс. Но едва возникнув, самодовольство улетучилось. Я ведь мог и продолжить: «Но иллюзии все равно непременно исчезнут, а сюрпризы у жизни не все кряду радостные»,

Я допил пиво.

– Взять тебе еще?

Поставив сумочку на колени, Юнис раскрыла ее.

– Позвольте, теперь угощаю я.

– Нет, нет! Что ты!

– Да бросьте! Я девушка самостоятельная и в состоянии платить в очередь.

– Мне‑то пива больше не хочется. Разве только ты желаешь.

– Нет. Пойдемте тогда.

Мы разом встали. Я ушел за дверь, помеченную силуэтом в брюках. Когда я выходил, внезапно отлетела, стукнувшись об мою ногу, внутренняя дверь. Придержав ее, я отступил – «клетчая куртка». Парень прошел мимо без слова, не взглянув. Пока я томился у столика, поджидая Юнис, парень в черной куртке, приканчивая пиво, поджидал своего приятеля. Потом оба вышли не оглядываясь.

«Мини» я оставил в школьном дворе. Поблизости – мы встали у обочины, дожидаясь зеленого, – никого. Но вот позади, во дворе паба заурчал мотор, по нас полоснули фары: тронулась какая‑то машина. Мы уже дошли почти до середины дороги, когда эта машина устремилась с душераздирающим подвыванием, наращивая скорость, на нас. Схватив Юнис за руку, я рванулся, волоча девушку за собой, на другую сторону. Машина с ревом промчалась, все убыстряя бег.

– Бог ты мой!

– В упор неслись! – возмутилась Юнис. – Точно нас тут в помине нет!

– Или, напротив, слишком отчетливо видя, что мы есть, – возразил я. Сердце у меня прыгало. Я несколько раз глубоко вздохнул.

– По – вашему, они всерьез намеревались сбить нас?

– Нет, нет, – я уже приходил в себя. – Дурачились, мерзавцы. Решили, пусть‑ка эта парочка попрыгает,

– А почему возникло множественное число?

– В машине, мне показалось, сидели двое? Да сама подумай, какой водитель в одиночку учудит такое?

– Разве что он пьян или слеп. Или и пьян и слеп. Номер не заметили?

– Нет.

– На них надо жалобу подать.

– Ты в целости и сохранности?

– Да.

Юнис кипятилась, негодовала, но напугана не была ни капли. Она‑то восприняла происшествие как обычную хулиганскую выходку. Я отпер «мини» и впустил Юнис. Включив фары, обошел малолитражку, обследовал шины и только тогда влез сам.

– Что‑нибудь случилось?

– Нет, фары решил проверить.

Так, потихоньку превращаюсь в параноика, подумал я, запуская мотор.

Развернув машину, я выехал из каменных ворот.

– А вы, оказывается, впечатлительный. Вот уж не думала.

– Когда в тебя чуть не врезается машина на полном ходу, на любого подействует.

– Нет, вы вообще такой.

– Куда ж денешься. Все мы таковы, – согласился я. – Просто ближе познакомилась со мной. И кстати, раз уж зашла речь, вот у тебя хладнокровие – не прошибешь.

– О, и у меня выпадают паршивые минуты, – призналась она. – Но я стараюсь не замыкаться на фактах, изменить которые не в моей власти, а там, где можно, действую энергично.

Вот уж не метил сделать комплимент. Ровность Эйлины меня восхищает, я ее высоко ценю; но хладнокровие Юнис идет от ее холодности, мелкоты чувств и безоглядной сосредоточенности на себе. В ее стихах воспевались страсти, но, хотя поэтические образы впечатляли, за ними пряталось отсутствие подлинной теплоты. Нравится девушка мне, убеждал я себя, не больше прежнего. Она подарит наслаждение, подозревал я, как одолжение. Да и то, когда сама сочтет насущным. И чего я гроблю время на прикидки. Бонни девицу раскусил в момент.

За нами зависли фары. Давно или нет, я не заметил. Сбросил скорость. В появившийся просвет проскакивали, обгоняя нас, машины, но те фары не приближались.

– А куда, как вы считаете, отправился Бонни? – спросила Юнис.

– Ни малейшего представления. Домой, наверно. Тебе он никак не намекнул?

– Нет. Как я уже говорила, я думала, что он по – прежнему гостит у вас.

– Позвонить обещал? Нет?

– Сказал – как‑нибудь.

Каким видится ей такое отношение? Разумным? Бесцеремонным? Зависит, конечно, от того, что между ними произошло.

Сзади по – прежнему светились фары. Я уповал на красный свет: машина окажется ближе, и я сумею разглядеть, что к чему. Но надо же! Как назло! Зеленая волна выстилает дорогу в город. У автостанции я круто развернулся и с ходу прижался к бровке. Юнис швырнуло вперед, ремень безопасности рвануло.

– Прости, – я проводил глазами проскочившую машину – зеленый «форд». Машина исчезла за поворотом, не сбавляя хода.

– Ну, еще раз спасибо. – Юнис нашаривала пряжку от пояса.

– Минутку, я тебя к порогу доставлю.

– Да зачем? Вам крюк давать.

– Не спорь. Расскажи, куда ехать и как.

– Если хочется… Тогда поверните направо. Или можно проехать чуть дальше и срезать напрямую.

– Поверну, пожалуй.

Я еле – еле протащился мимо подъезда станции и, дав задний ход, свернул ближе к нему. Я еще давил поочередно то педаль сцепления, то акселератор, а из‑за угла уже высунул нос «форд». Я поддал газа и залетел в проулок между домами, Юнис опять швырнуло вперед. Проплыл зеленый «форд». Выждав секунд с десяток, я вырулил на пятачок, откуда дорога просматривалась в оба конца. «Форда» держал светофор в двухстах шагах от нас. Я взял влево и утопил педаль.

– Теперь разобъясни поподробнее, без спешки, куда ехать, – попросил я.

– Мы же повернуть хотели!

– Ну передумал.

– Что‑то происходит. Что?

– Звучит дико глупо, но мне кажется, нас выслеживают. Тот зеленый «форд». Он то проезжает, то возвращается.

– Я внимания не обратила. И чего им надо?

– Вот доберемся до твоего дома, выскажу тебе свои соображения. Имеется какой кружной путь? Не через центр? Чтоб не возвращаться.

– Да. Мимо парка, а потом прямо по холму.

– На Муркрофт – лейн?

– Именно. И оттуда спуститься на Лоу Мур – роуд, – она примолкла ненадолго, пока я жал на акселератор. – А не ошибаетесь? Может, почудилось? Слушайте, а может, вы разыгрываете меня? Чтоб попугать?

– Может, и чудится, – признал я. – Поэтому ничего и не говорил, пока не пришлось тут маневрировать.

– Но что им от нас понадобилось?

– По – моему, они хотят проводить тебя до дому. Но охотятся не за нами.

– Зачем им я? Кто им нужен?

– Бонни.

Она переваривала известие и нарушила молчание лишь минут пять спустя.

– Вон там повернуть в проезд, – указала она на комплекс девятиэтажек.

Я затормозил во дворе между двумя громадинами.

– Провожу тебя. – Когда я шагал за ней по асфальтированному двору к мощеной дорожке, на проезд бесшумно выкатила машина. Она стала, фары тотчас погасли. Слишком далеко, не определить ни цвета, ни марки.

Юнис я ничего не сказал, но двинулся следом за ней по бетонным ступенькам на второй этаж, решив довести до двери. На каждой площадке лифт, окна и стеклянная дверь, забранная решеткой. За ней – коридор, в который выходят еще четыре двери – безликие, за каждой заперта чья‑то жизнь. Вся обстановка казалась мне чуждой. Я вырос в небольшом одноквартирном стандартном доме, имеющим общую стену с соседским. Чуждо такое место обитания и для большинства жильцов, перебравшихся сюда после сноса таких же стандартных домов, вплотную смыкавшихся с соседскими, еще совсем недавно рядами поднимавшихся по холму по обеим сторонам шоссе. В нашем городке пока еще не народилось поколение, не изведавшее жизни в стандартных домах. Я заметил, пока Юнис рылась в сумочке, ища ключи, что в двери у нее глазок, чтоб сперва разглядеть гостя, а уж тогда решать – пускать или нет. Мне вдруг открылось, что по лестницам и коридорам тут может разгуливать всякий, кому вздумается.

– На гостей не рассчитывала, – предупредила Юнис, – так что прощенья просим за беспорядок.

Узкий Т – образный коридорчик, из него двери. Девушка сбросила плащ и потянулась к выключателю в гостиной, но я придержал ее за локоть.

– Минуточку, – я прошел в комнату к незашторенному окну. Участок проезда, который мне хотелось видеть, в обзор не попадал. Но я задернул занавески и только тогда разрешил – можно, включай. Лампа высветила ее неуверенную улыбку.

– Если хотели набиться в гости, попросили б, и все дела.

– Извини.

– Ну рассказывайте,

– Да рассказывать‑то нечего. Мне звонил пару раз какой‑то тип. «Мы знаем, где этот подонок. Передай ему, он своего дождется». В этом роде. Вначале я думал, кто‑то походя изливает злобу.

– Но теперь считаете, за этим кроется большее?

– Боюсь, да.

– А Бонни известно про звонки?

– Нет, не успел я рассказать.

– А Эйлине?

– Она на такие не жаловалась.

– Да ведь не звонит же он только при вас.

– Конечно, но… Не хотелось дергать ее по пустякам. Да и не хотел, чтоб тебя это коснулось.

– Благодарю.

– Но если за нами следили, тебе надо знать.

– Почему, как думаете, они – кто там они есть – взялись за слежку?

– Ты знаешь, где Бонни?

– Я уже ответила. Нет.

– И я – нет. И они – нет. Считаю, они проверяют его знакомых.

– Надеясь, что кто‑то да приведет к нему?

– Именно.

– Но, может, он к себе домой уехал?

– Про то им неведомо.

– М – да. – Она задержала на мне взгляд. – Как по – вашему, это те самые, что покушались на нас?

– Не исключено.

– А зачем же им так высовываться?

– Скорее всего дилетанты. Им требуется подогревать свое раздражение.

– Ну ладно… Раз уж вы тут, хотите кофе? Или чего покрепче?

Я взглянул на часы. Эйлина наверняка уже легла.

– А что у тебя водится из покрепче?

– Виски.

– А, недурно. Но и от кофе не откажусь.

– Отлично. Снимайте пальто и располагайтесь.

Выходя, она погасила люстру и включила торшер у тахты. В комнате сразу стало уютнее и теплее. Многое тут, догадался я, куплено в комиссионке и на распродажах. Иначе молодой женщине, живущей на свой заработок, не обставиться. До нашей женитьбы Эйлина жила в одной комнате и всей собственной мебели у нее стояло одна – две вещи, чтоб хоть немножко скрасить безликость рухляди, которую насовал в комнатушку хозяин в потугах оправдать подешевле вывеску «меблированные комнаты». Как я увидел, сняв пальто и осмотревшись внимательнее, Юнис увлекалась эпохой конца девятнадцатого века: на стенах портреты деятелей и пейзажи того времени. Висело несколько незнакомых мне этюдов Сатклифа. Я был удивлен.

От созерцания городской улицы с большой вывеской, рекламирующей «Виски Дьювара», прилепленной на углу какого‑то здания, меня оторвало появление Юнис с бутылкой этого самого напитка. Я праздно пораскинул, сколько же миллионов литров этой жидкости поглощено между тогдашним годом и нынешним. Скольким романтическим сценам оно придало блеска и сколько фитилей трагедии подпалило!

– Чайник греется. Кофе будет готов через минуту, – она разлила виски. – Воды добавить?

– Нет, спасибо. Так выпью. А ты, оказывается, страдаешь ностальгией, – я жестом показал на стенку.

– Самая, по – моему, влекущая эпоха. Славно жилось тогда: турнюры, корсеты, огромные шляпы, экипажи с кучерами. Вот бы очутиться там!

– Зловонные канавы, ночные горшки, туберкулез и дифтерит. И в помине нет Акта о собственности замужних женщин, нет развода, нет права голоса.

– Обходились же!

– Некоторым да, удавалось.

– Я бы обошлась.

– Ты бы приковала себя к решетке, на манер суфражисток.

– О, нет! Только не я! Так действовали женщины, которые не могли добиться желаемого по – иному.

Привстав, Юнис сняла со стены свой портрет – к этой фотографии я особо не присматривался – и протянула мне. Пышно взбитые волосы, огромное колесо шляпы, талия в рюмочку, тесный – мыском – корсаж, поддерживающий полуобнаженную грудь, роскошную, ослепительно белую. Улыбка на губах в точности такая, какой она дарит меня сейчас.

– Хм, пожалуй, ты добилась бы своего.

– Не сомневайтесь.

– А какие у тебя в нашу эпоху желания?

– Быть собой. На сто процентов. Все сто процентов времени.

– Воинствующая феминистка?

– Только для себя. А другие пусть о себе заботятся сами.

– Ну хоть в честности тебе не откажешь.

– То есть вы меня не одобряете. Я ни на миг не сомневаюсь, что вас воротит от воинствующего феминизма, но хотя бы теоретически вы способны одобрить, поддержать солидарность женщин, объединившихся в союз ради совместного блага. Женщина же, которая заявляет, что заботится только о себе, подрывает ваши мужские устои, – теперь она улыбалась ехидно.

– Хм – м, возможно, я не так уж и ошибался насчет вас.

Еще минуту она не сводила с меня взгляд. Но я молчал, не объясняя дальше, и мне показалось, в глазах ее появилась тень вызова, словно бы она не так уж и тверда в своих воззрениях, как выставлялась.

– Чайник кипит, – обернулась она к двери. – Вам с сахаром?

– Один кусочек, пожалуйста.

Юнис внесла чашки, расставила их на столике и присела у дальнего валика дивана.

– Растворимый. Настоящий кофе, извините, кончился.

– Он ужасно подорожал последнее время.

– Уж мне ли не знать!

Я прихлебнул еще виски в ожидании, пока кофе остынет.

– Когда наведывался к тебе Боини? В последний раз, я имею в виду?

– В воскресенье вечером. Днем‑то мы тоже виделись. Но он позвонил потом, сказал, что между вами возникли трения, и попросился переночевать. Я недвусмысленно дала понять, что на большее пусть не рассчитывает.

– Но он не преминул попробовать лед?

– А как же! Вполне естественно, по – моему. В общем, я разрешила ему приехать, и он спал тут, на диване. – Она засекла мою усмешку. – Что тут такого забавного? Наврал небось, что повезло?

– Нет, нет.

– Но вы так заключили.

– Говоря откровенно – да.

– Неужели такой неотразимый? Братец ваш? Настолько, что, едва завидев его, женщины тут же сражены наповал?

– Мне известно не больше твоего. Но я бы очень удивился, если б кто так стойко противился ему, как ты.

– А меня вот не соблазняет перспектива болтаться еще одним скальпом на поясе Бонни Тейлора.

– Что отнюдь не означает, что тебя не соблазняет он сам.

– Ох, Гордон, не суйтесь вы в чужие дела!

Я немножко помолчал, изучая ее портрет в наряде ретро.

– Наверное, подспудно мне хотелось вызнать – чтоб поменьше суеты и смущенья, – нравлюсь ли я тебе. – Еще не договорив, я уже понял, что допустил тактическую ошибку. Опять подставился.

– Так, из любопытства? Для согрева тщеславия в досужую минутку?

– Нет. Так я себе это не формулировал.

– А как? Как легкое приключение? Капелька меда на стороне, подсластить супружескую жизнь? Сами не знаете, да? Ну, ясно. Вряд ли вы всерьез задумывались. Так, ленивые мыслишки… Авось…

– Да, – глубоко вздохнул я. – Убила ты всякую веселость и беззаботность момента.

– Что тут беззаботного – отправляться в постель с женатым?

– Твоя постановка вопроса делает невозможным хоть какой‑нибудь ответ.

– Ну и великолепно. А за предложение спасибо. Если такое имелось. Но сомневаюсь, довели б вы до конца. Не в вашем духе. Вы больше любитель порассуждать, поприкидывать…

Я почувствовал, что стал пунцовым, и возликовал, что свет в комнате сумеречный.

– В категорию удачливых любовников ты меня не заносишь?

– Я лишь строю догадки. Я вас недостаточно знаю.

– Ах так… Одно могу сказать в твою пользу: охладить ухажера словами ты, безусловно, умеешь. Извини за грубость.

– Или разжечь. Как мне вздумается.

– И часто вздумывается?

– От многого зависит. Женщины могут ждать, Гордон. И долго, если надо. Не знали этого?

Во мне закипало раздражение. Долгим глотком я допил кофе.

– Почему вы решили, что этим типам требуется Бонни?

– Он злит ближних.

– Это как же надо разозлить, чтоб на тебя устроили охоту.

– Люди вроде Бонни разжигают ненависть так же легко, как и любовь. Ты бы послушала, что о нем говорят. Некоторых корчит от одного его имени.

– Я бы определила это как раздражение. Но ненависть?

– Ну, кто их разберет, – на меня навалилась неодолимая усталость. – Может, мне чудится.

– А телефонные звонки? Были же?

– Это да. Но, может, они действительно всего лишь злобная пустая выходка.

Я поднялся, проверил, при мне ли ключи, и взял пальто.

– Спасибо за выпивку и кофе.

– Всегда пожалуйста. Пардон, что не сумела выказать большее… э… гостеприимство.

Я заворчал.

– Позвони, ладно, если появятся какие вести от Бонни.

– Хорошо. – Юнис тоже поднялась проводить.

На лестничной площадке – дверь затворилась, металлически щелкнула задвижка – я опять почувствовал себя уязвимым. Держась поближе к стенке, я подошел к окну. Темный силуэт машины, караулящей в проезде. Я соображал, как лучше спускаться, пешком или на лифте, когда кто‑то выбрался из машины и направился к зданию. Девушка. Я ухмыльнулся. Машина брызнула светом фар и тихонько поползла прочь.

Девушка повстречалась мне между вторым и первым этажом, и я вежливо пожелал ей спокойной ночи.

– Ой! – испугалась она. На щеках – клоунские оранжевые разводы румян. – Доброй ночи!

Я подошел к «мини», залез, пустил мотор и двинулся домой.

Съежившись, завернувшись в толстый шерстяной халат, Эйлина сидела у газового камина.

– Гордон, они опять звонили, – голос у нее срывался, ее трясло. – Ты должен что‑то сделать, чтоб прекратили названивать.

14

Квартировала Люси Броунинг в особняке на холме, среди других особняков и вилл; холм старожилы по старинке именовали Денежный парк – там в пору шерстяного бума обитали богачи. Тогда даже торговцы шерстяными отходами наживали состояние. Теперь частных особняков осталось совсем мало, не хватало средств на их содержание, да и кому охота застревать тут, дабы любоваться обломками промышленной революции, усеивающими там и сям эти долины, перетертые жерновами перемен; когда можно свободно умчаться в Дейлс и там среди известняков облегчить свою память.

«Не иначе как, – раздумывал я, шагая вслед за Люси по просторному пустому холлу, – такой вот особняк и мечтался Юнис в ее глазах о о fin de siecle. Каков же был бы мой тогдашний удел, я знал абсолютно точно: двенадцатичасовая смена, шестидневная рабочая неделя на местной фабрике или шахте, да, может, добился бы жалкого образования, какое можно получить на грошовое пособие от общества содействия механикам».

Широкая, не застланная дорожкой лестница. Я старался ступать осторожно, шаги же Люси гулко отдавались в лестничном колодце: она шагала энергично, порой обгоняя меня. Может, вспоминает, подумал я, что творится в комнате, и подсознательно хочет забежать вперед да исправить упущения. Мне не доводилось бывать у нее прежде. Я отметил, что каблуки ее коричневых лодочек выгодно подчеркивают стройность лодыжек и икр. Туфли у Люси всегда были очень изящные. На одной площадке к закрытой двери прислонен красный облупившийся трехколесный велосипед, стоит детская коляска. На последнем этаже, где начиналась территория Люси, лестница сужалась и была застлана вытертой ковровой дорожкой, в грязно – коричневых узорах. Лестница кончалась огороженной площадкой и передней. Попали мы сразу на кухню, отделенную от комнаты стеной, застекленной наверху. Комната довольно просторная – раза в полтора больше моей – с полукруглым из‑за резкого ската крыши окном.

– Слушай, а недурно раньше жилось прислуге, а?

– Не скажи. Тут переделок‑то сколько было, – бросила Люси. – Дыра была жутко убогая. – Хотя на улице потеплело, она наклонилась и зажгла газ. – Главный недостаток – почти нет дневного света. Поэтому и стена наполовину стеклянная, чтобы из кухни светило. – Она сбросила жакет, одернула тонкий серый джемпер. Грудь у нее была очень красивая. – Чаю хочешь?

– Давай.

– Включи торшер. А я пойду приготовлю.

– Нужно Эйлине позвонить, – сказал я, – предупредить, что задержусь.

– Телефон там, – показала Люси, – звони себе на здоровье.

Я включил торшер, а она почти одновременно зажгла лампу дневного света под потолком на кухне. В углу стоял овальный раскладной столик красного дерева. На полке у дальней стены – портрет темноволосого мужчины с короткими седыми усиками. Рядом с камином пара больших, обитых ситцем кресел и тахта. По другую сторону камина невысокие книжные полки. На кофейном столике лежит «Дэниел Мартин» Джона Фаулза в зеленой обложке, дешевое издание с закладкой между страниц.

– Так больше нельзя, Эйлина, – уговаривал я. – Давай я тебе помогу. Но, чтобы помогать, надо знать, что тебя гложет.

– Не знаю. Я устала от всего.

– Но почему? Что переменилось?

– Я сама переменилась. Мысли стали другими.

– Может, к матери съездить ненадолго? Развеешься?

– Как же это я к ней явлюсь вот такая? Пусть уж лучше ни о чем не знает.

– А как мне со своей матерью прикажешь объясняться?

– Не знаю.

Она приняла таблетку снотворного. Я не стал протестовать. Когда спит, она освобождается от всего, оставаясь наедине со своими сновидениями. Я лежал рядом, мне не спалось. Часа через два я поднялся, зажег камин в гостиной и выкурил сигарету за сигаретой, сколько их в припрятанной пачке оставалось. Наконец меня сморило. Проснулся я какой‑то одеревенелый, глаза резало. На улице занимался бледненький рассвет. Может, надо, подумал я, оставить ее одну? Но была пятница. Надо дотянуть до конца недели. Заварив чай и оставив его настаиваться, я поднялся взглянуть, как Эйлина. Она лежала, будто не шелохнулась за всю ночь ни разу. Лицо безмятежное, веки не дрожат. Стараясь не греметь, я выдвинул ящики, достал носки, смену белья и тихонько вышел. Чистое белье на исходе. Пора отправляться в прачечную да и в магазин: закупать продукты на неделю. Прежде чем уйти, я позвонил дежурному телефонисту, и тот согласился блокировать телефон ближайшие две недели.

В воздухе висел реденький туман, пахло прохладной влажной землей. Яркие головки крокусов горели точно брызги краски. Жирный черный дрозд, исследовавший лужайку, при моем появлении взлетел, точно распознав во мне птичьего губителя. Уже пора расставаться с зимой: перекапывать землю, рыхлить, удобрять и выравнивать лужайки. Нужно серьезнее заняться садом. Я пообещал себе, что в этом году обязательно займусь им как следует. Человек живет не только умом. А если единственное, что может постигнуть ум, – тщета… «Он не рожок под пальцами судьбы, чтоб петь, что та захочет». Где мой Горацио? Нет никого, кому открыться. Да и откровения мои вызовут вопросы, на которые не ответишь. Мысленно я перебрал друзей, знакомых, коллег – и не нашел ни одного близкого, с кем можно поделиться. Со всеми своими тайнами шел к Эйлине.

Свернув на школьную дорогу, я увидел впереди в гуще ребятишек Люси Броунинг. Удивительно, как это ее еще не облепили ученики. Я нагнал ее и, притормозив, окликнул. Люси наклонилась к окошку машины.

– Теперь вроде бы и садиться‑то нет смысла…

– Прыгай давай, – пригласил я, – сэкономить пяток минут никогда не лишне.

– Да уж поутру я всегда найду, куда пять минуток пристроить, – усаживаясь, согласилась она. – А уж сегодня – накладки сплошные. Один автобус набит битком, другой опоздал. Я должна бы прийти еще двадцать минут назад.

– А машина где же?

– На приколе. В который раз! За последний год я целое состояние угрохала на ее ремонт. Похоже, надо смириться, что старушка годится только на смятку.

Я улыбнулся. Жаргонных словечек Люси нахваталась от покойного мужа. Он был на десять лет старше ее и воевал во вторую мировую. Как‑то на педсовете она назвала замшевые туфли «корочками». Хьювит тогда только глазами захлопал.

– То ли дело твоя симпатичненькая букашечка, а?

– Надежна, экономична и не требует кучи денег на обслуживание.

– Придется очаровать управляющего банком.

– Ты уж наверняка и так вусмерть его очаровала.

– А в наши дни только такие методы в ходу.

– Да я не про то.

– Да уж, понятно, нет. Льстишь мне. С серой да холодной утренней зари.

Хотя машина еле ползла, все‑таки пришлось затормозить: у самых ворот из‑за группки старшеклассников вырулил наперерез велосипедист. Тормозя, я выбросил левую руку в сторону, упершись в упругую грудь Люси. Она ведь сидела без привязного ремня, и ее бросило вперед. Приспустив стекло, я рявкнул вслед лихачу:

– Эй ты, щенок!.. Останавливаться и не думает! – выходил я из себя.

Велосипедист исчез из виду, прошив толпу на дорожке.

– Здесь положено вести велосипед за руль, а не ездить. А этот наглец даже остановиться не соблаговолил, чтоб ему всыпали. Не знаешь его?

– Нет.

– Я тоже. Он в безопасности.

– Да ну, Гордон! Подумаешь, преступление!

– Согласен. Но ведь им на руку, что школа такая огромная. Нарушителю исчезнуть в толпе – пустяк! И этот нахал великолепно это знает!

Ползя со скоростью пять миль в час, я завернул на стоянку.

– А как жена? – открывая дверцу, спросила Люси.

– Переутомление. Врач прописал ей слабый транквилизатор.

Она подождала меня: я захватил с заднего сиденья папку, плащ и запер дверцу.

– Слыхала, у тебя раздоры с Великим Белым Вождем, – заметила Люси, когда мы двинулись к школе.

– О?

– По проблеме чтения – пригодного и непригодного для юных впечатлительных умов.

– Черт подери! Любопытно, каким это образом слухи просочились сквозь закрытую дверь его кабинета.

– Ты же отобрал ту книгу. Ребята не дураки, соображают, что к чему.

– Но они же не у тебя в классе!

– У меня учатся их братишки, сестренки, дружки. Уж не воображаешь ли ты, что книга побывала в руках только тех, кому предназначалась? Книжечка‑то препикантная. Некоторые мои ребятишки приобрели себе и собственный экземпляр!

– Ну и что! Пришли в книжный магазин с законными платежными средствами и извлекли с полки.

– И притащили домой. А когда родители возмутились, то им в ответ: дескать, это в школе велели прочесть.

– О, господи, Люси! Хоть ты‑то не начинай!

– Я всего только выстраиваю беспощадную логику жизни.

– На это замахивался и я, давая им книгу.

– Методы методам рознь…

– И мой – ошибочный? – Я подождал. – Так?

– По – моему, при всем моем уважении все‑таки в данном конкретном случае ты со своим энтузиазмом дал маху.

– Люси, у наших ребят совершеннолетие на носу. Они вот – вот смогут жениться и не спрашивая на то разрешения. Их уже можно будет забирать на войну.

– Одного из моих, например, в особый восторг привела пакостная сцена изнасилования, – продолжала Люси. – Он притворился, будто возмущен ужасно, но глазки у него маслились и, несмотря на все его старания, в голосе проскальзывал восторг.

– Значит, это просто извращенец. Из него, видать, получится ревностный служака тайной полиции.

– Но, Гордон, оберегать нам следует в первую очередь самых нестойких.

– Зная, что таковые есть, мы, столкнувшись с ними, сумеем искуснее их перевоспитать.

– Про жизнь многое узнается не из книг.

– Я, уже нацелившись толкнуть парадную дверь, приостановился и обернулся к ней.

– Ну, Люси, ты меня изумляешь! А еще учитель английского!

– Я только хотела сказать, многие все познают из самой реальности. Ты успел просмотреть сочинения?

– Угу.

– Может, обменяемся впечатлениями?

Соображал я вяло – мы стояли точно островок в потоке спешащих, обтекающей нас толпы. Я лгал. Я не читал работ. Может, исхитрюсь, просмотрю на большой перемене.

– У меня сегодня весь день забит.

– У меня тоже.

– Тогда знаешь, – предложил я, – ты без машины, давай, подвезу тебя домой после уроков? И по дороге обсудим?

Ответила дежурная телефонистка.

– Какой номер вы набираете?

Я назвал ей номер.

– Он в порядке, – сказал я. – Я мистер Тейлор. Звоню к себе домой.

– Перезвоните, пожалуйста, я открою линию.

Я набрал снова. Длинные гудки.

– Ну! Куда ж ты пропала, девочка? – бормотал я. И наконец положил трубку.

– Не отвечает? – Люси вошла с подносом, на котором стоял чайник, укрытый плотной салфеткой, и белые фарфоровые чашечки, расписанные голубыми цветочками. – Может, выскочила куда?

Никуда она теперь не выскакивает, хотелось мне сказать. К телефону не подходит, потому что я же не предупредил ее, что договорился с телефонной станцией.

– Наверное.

Ароматно пахло чаем.

– «Эрл Грей»?

– «Лапсань». Нравится?

– Вкусный.

– Иногда хочется чего‑то особенного, не повседневного.

Я откинулся в кресле, поставив чашку и блюдце на подлокотник.

– У тебя, Люси, пресимпатичная комнатушка. Я б и сам не прочь пожить в такой.

– Только смотри, не повтори моей ошибки, – ответила Люси. – Когда Эдди умер, я решила, что для нас с Доналдом дом слишком велик. Сейчас‑то он уже в университете и, может, вообще не станет жить дома постоянно. Ну так вот, когда я услышала от одного приятеля, что эта квартира сдается, я продала дом и переехала сюда. Это было еще до того, как инфляция разразилась. И в результате теперь лишилась последнего своего верного капиталовложения: деньги по акциям вовсе не выдают. Тресты едва себя окупают, не говоря уж о прибылях, да каждый месяц плачу квартплату. Спрашивается, за что? Хоромы! Такая квартира, во всяком случае, не для семьи.

– Особо многочисленного семейства у нас не предвидится.

– О? Твое решение?

– Нет, – я‑то считал, что Люси знает, – Эйлина не может иметь ребенка.

– Расстраивается?

– Очень.

– А ты?

– Я не особенно. Пока что, по крайней мере.

– А у меня один Доналд. Так уж сложилось. После одни болезни.

– Ну хоть сын есть.

– Да. И жаловаться не на что. Он хороший мальчик. Между прочим, – Люси поднялась, – я много какого барахла повыбрасывала, когда перебралась сюда, но… – Она подошла к шкафу и вытащила фотографии из плотного белого конверта, отобрала несколько и присела рядом на подлокотник. – Узнаешь?

Фотография школьного класса, с десяток молодых девушек при полосатых галстучках. Я указал:

– Вот это, конечно, ты. – Улыбающаяся, пухленькая, некрасивая, уже в очках. – Толстенькая была.

– Это точно. Boule de suif. Щенячий жирок. Потом сбросила. Почти, – добавила она сухо.

– Слава богу, не весь, а то было бы досадно.