Текст книги "Рассказ о брате (сборник)"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц)

– О'Рурке? Нет, таких здесь нет. До нас жили какие‑то по фамилии Робертшо, а мы здесь вот уж скоро год.

Маргарет сказала «спасибо» и повернула назад.

Она пошла через двор, вдоль низкой стены, у которой тогда положили тела двух задохнувшихся детей. Вот здесь соседи пытались вдохнуть назад жизнь, которая уже покинула обоих. Она вспомнила, как какая‑то незнакомая женщина громко стонала, закрыв себе лицо фартуком. Да, о том времени помнишь много, очень много и не забудешь никогда. Только лица брата и сестры в последнее время она никак не могла вспомнить, и это угнетало ее.

10

Поппи протянула руку за ночной рубашкой. Он глядел с некоторым разочарованием: рубашка фланелевая до пола, с закрытой шеей.

– В честь чего монашеский наряд?

– А другие рубашки в стирке.

– Обе? Поппи, я тебе не верю. Как это понимать: очередной приступ самобичевания за то, что преступила нормы?

– Да ну тебя, опять ты со своими умными разговорами. Прибереги их для своей книжки, – сказала она, завязывая у горла узкую красную ленточку.

– Поппи, мы договорились, по – моему, что два взрослых человека имеют право наслаждаться, ничего не боясь и не стесняясь. Мне казалось, ты научила меня этому.

– Ничему я тебя не научила. Когда ты появился здесь, то все уже прекрасно знал. – Она надела светло – зеленый клетчатый халат и подошла к электрокамину увеличить накал. – Два взрослых человека… только один из них парень, у которого все впереди, а другая – женщина, у которой давно прошли лучшие годы. Я тебе в матери гожусь. Ты говоришь, я чему‑то тебя научила – это значит, как мать, что ли?

– В мире полно женщин на двадцать лет меня старее, они что, все только в матери годятся?

– Ну и многие тебя чему‑то научили? – Она сидела на стуле перед туалетным столиком, держа в руке щетку для волос и не пытаясь причесываться.

– Послушай, Поппи, – сказал Уилф, – мы с тобой взрослые люди. Двадцать лет разницы в возрасте – это, это всего лишь случайность. Не более того.

– Ну ладно, если это такая чепуха, почему б нам тогда не отнестись к этому по – серьезному и не пожениться, а? – Она взглянула на его отражение в зеркале. – А, сразу понимаешь, что к чему. И ты понимаешь, и я.

– Не знаю, что на тебя нашло, Поппи. Мы ведь знали, на что шли и вообще что с нами происходит.

– Виновата я. Могла бы все прекратить, если б захотела.

– Но ты ведь не захотела, и я счастлив этим. Я буду всегда благодарен тебе. – Он глядел на нее в зеркало, и взгляд был любящим и нежным.

– Я могла все это прекратить в самом начале, – сказала Поппи. – В тот вечер, когда ты менял лампочку на лестнице.

– Я слезал со стремянки, и тебе показалось, что я оступился. В темноте ты протянула руку и взяла за плечо. Помнишь, что ты сказала?

– Вроде того, что опасно целовать вдовушку в темноте.

– Да. А я сказал, вдова – не монахиня. Вы хотите жить, как монахиня? Нет, сказала ты, только я разборчива, в этом вся разница.

– А у тебя хорошая память.

– Прошло всего четыре месяца, Поппи. Я помню и более давние разговоры. Конечно, разговоры, важные для меня. А это был важный разговор. Показалось, ты мне даешь зеленую улицу, ну и я, как всякий молодой человек, в общем, дареному коню в зубы не смотрят, по крайней мере, такой красивой лошадке, как ты.

– Все выложил? Только я не лошадка, а скорее яблоко. Немного перезрелое, но грызть можно.

– Оправдаться нечем, Поппи. У меня в мыслях не было ничего возвышенного. Как человек, ты мне сразу понравилась, но такой поворот дела был неожиданностью. Я был польщен.

– Потом ты, однако, не торопился.

– Я ж тебе говорю, я был польщен, но не уверен. Ты красивая женщина, и с характером. Как‑то не хотелось получать по роже. Поэтому я ждал некоторых признаков.

«Признаков» он ждал примерно десять дней. С растущим волнением встречал взгляд, ощущал прикосновение руки. Все это могло значить одно. В молодой девушке так проявляется влюбленность или романтическая страсть, которая приводит к близости до брака. В женщине такого возраста, как Поппи, то были безошибочные признаки желанья. Однажды она зашла к нему в комнату по какому‑то делу, и он решил проверить: стоя у двери, с бьющимся сердцем обнял ее.

– Нет, – сказала она, отводя его руки после поцелуя, – не сейчас.

– Значит, потом?

– Хорошо.

– Сегодня?

– Как хочешь.

– Хочу.

Он опять поцеловал ее, она закрыла глаза, прерывисто дыша.

– Приходи, когда все улягутся. Только не шуми. Я оставлю дверь открытой.

Уилф улыбнулся этим воспоминаниям.

– Я подумал, мне крупно повезло. Вот так, по – простому, сказал себе: послушай, ей смерть как хочется, так что тут и думать ни о чем не надо, все приготовлено. Даже на улицу выходить не требуется.

– А я не знала, что ты можешь быть такой скотиной. Не понимаю, зачем ты об этом. Считаешь, от этих грубостей мне легче становится?

– Говорю все это для того, чтоб сказать тебе кое‑что еще. Понимаешь, все вышло не так, как ты думаешь, то есть не так, как тебе хочется представить. Потом, через какое‑то время, я почувствовал, что полон нежности к тебе. То есть, не то чтоб попользовался и забыл до следующего раза. Ты мне сразу понравилась, но теперь уже я привязался к тебе. Хотелось что‑то доброе для тебя сделать.

Только сейчас он увидел, что она плачет. Стал позади нее, положил ей руки на плечи.

– Что с тобой?

– Всегда надо сдерживаться. Никуда не денешься.

– Иногда надо давать себе полную волю. И пожалуйста, не говори, что не стоило начинать. Ведь стоило.

– Просто в последнее время что‑то не так.

– Из‑за Маргарет? С тех пор, как она появилась, ты на меня злишься.

Поппи подняла голову, вытерла под глазами слезы.

– Я гляжу на нее и вижу себя двадцать лет назад: столько надежд, вся жизнь впереди! Ты стоишь рядом с ней, вы такие молодые, а я смотрю на тебя, как мать смотрит на сына, который привел свою девушку. А когда ты трогаешь меня, вот как сейчас, у меня такое чувство…

– О, боже, Поппи, ты сошла с ума. У меня есть мать, старше тебя лет на восемь. Одного взгляда хватит, чтоб понять: твои мысли – совершеннейшая чушь! А Маргарет мне никто, ну живет человек в доме. То есть, конечно, она неглупая и привлекательная девушка, но мне не нужно никому ничего доказывать, ухаживая за ней. – Все это время он ходил по комнате, потом остановился и попросил: – Ну, Поппи, перестань, мне тяжело смотреть, когда ты так расстраиваешься.

Поппи выдергивала волосы из щетки.

– Мерзкие волосы, лезут. Чего‑то надо делать.

Он подошел к двери.

– Ты куда?

– Пойду к себе.

– Не хочешь остаться?

– А меня не просили.

– А тебе нужны просьбы?

– Мне показалось, ты не в настроении.

– Не хочу, чтоб ты уходил. Ведь можешь просто остаться?

– Идет.

Он лег в кровать. Она выключила свет и легла, повернувшись к нему спиной. Он пристроился так, что каждый изгиб его тела повторял ее позу. Немного погодя она взяла его руку, мягко и нежно сжала ее, потянула, чтоб он ее обнял.

– Как супруги с многолетним стажем, – пробормотала она. Он улыбнулся в полусне. До утра еще далеко.

Маргарет лежала в постели, слушая голоса в соседней комнате. Говорили двое, но слов не разобрать. Один голос мужской, и на ум сразу пришел Уилф Коттон и еще картина, которая сейчас наполнилась новым смыслом: миссис Суолоу обнимает его и говорит: «А мы здесь хорошо устроились». Можно бы, конечно, придать этому ночному разговору невинный смысл, если б не было других таких разговоров, хотя и не столь долгих, доносившихся явно оттуда. Сейчас голоса смолкли, однако не слышно, чтоб кто‑то выходил из комнаты.

Значит, миссис Суолоу – любовница Уилфа. Она спокойно приняла эту мысль и не осудила их. Поппи милый приличный человек с простой душой и большим запасом доброты и здравого смысла, Маргарет еще не приходилось никак использовать эти свойства, но она знала, что всегда сможет обратиться за помощью. И потом Поппи здоровая женщина, и вряд ли ей легко умерить свои аппетиты. Почему б им и не стать любовниками? Он, насколько ей известно, свободен, так что Поппи ни у кого ничего не отнимает. Возраст и опыт могут даже обострить естественные порывы в красивой женщине, да еще с хорошей фигурой, и тогда зрелость становится достоинством, находит отклик в мужчине. И вот двое, Поппи и Уилф, соединились. Им, наверное, хорошо вдвоем.

Неожиданно у нее защипало в глазах. Не нужно было ходить туда. Она не подозревала, что память столь свежа. Раньше воспоминания были как бы отодвинуты в прошлое, не связывались с нынешней жизнью, оставаясь былой печалью. Теперь все как будто сжалось в одно трагическое вчера: пожар, отец, дядя Эдвард, тетя Марта, одинокое существование в Лондоне, Флойд – все. Она повернулась к стене и спрятала голову в подушку.

Уилф проснулся около пяти и обрадовался, вспомнив, что Поппи рано встает. Протянул руку и дотронулся до ее горячей кожи. Сквозь сон она спросила, который час. «Пять часов, – прошептал он ей в ухо, добавив: – Время любви».

– Ишь, хитрец. Думаешь, меня можно взять, покуда я еще не проснулась. – Она шумно вздохнула и взяла его за руку.

– Впрочем, – сказал он, – мы решили, что не будем.

– Заткнись.

– Ты ж сказала, что не хочешь.

– Сейчас вылетишь отсюда, если не прекратишь издеваться.

– Может, уйти, пока не поздно?

– Обижаешь старушку.

– Кто это тут старушка?

– Я.

– Очень, очень даже милая старушка.

– Чем милая?

– Хочешь, чтоб я сказал? Во – первых, когда сердишься, стеклянный глаз меняет цвет, а когда я вижу твою деревянную ногу…

– Ты что, не можешь быть серьезным?

– Если я посерьезнею, мы можем наделать такого, о чем ты пожалеешь.

– Ну если так, то лучше уходи. Теперь меня голыми руками не возьмешь, я проснулась.

– Да уж куда там, когда на тебе этот балдахин. – Он прижался головой к ее плечу, привлек к себе.

– Поппи, давай не будем попусту копаться в душе.

– Ты меня немножко любишь?

– Ты ведь и сама знаешь. Знаешь же.

Она повернулась к нему и крепко обняла.

11

С книгой дело не шло. Еще месяц назад писалось легко, рукопись в папке становилась все толще и толще, а теперь он снова и снова переделывал и окончательно губил те же страницы. Роман застопорило.

Лишь изредка, прочитав написанное, он чувствовал, что в пределах его возможностей сделано неплохо, а главное, обещает развитие в будущем – при наличии времени и старания.

Времени и старания. Время он выкраивал от работы, бросить которую нет возможности. А старание – старание соразмерно твердой решимости стать писателем. То, что давала ему Поппи, наверное, не смогла бы дать никакая жена; он сомневался, что жена вообще смогла бы вытерпеть эту добровольную каторгу. Он ушел из дома, чтоб освободиться от напряжения, неизбежно сопутствующего совместной жизни, и совсем не рвался к условиям, которые могут оказаться еще более обязывающими. Для него их отношения с Поппи были идеальными, и, конечно, в таком виде они вряд ли были бы возможны, будь разница в возрасте поменьше. Делать связь эмоционально более глубокой было бы с его стороны крайне глупо. Они оба знают, что рано или поздно их связь прекратится, но глядят на это с разных концов двадцатилетней разницы. Ему нетрудно представить свою будущую жизнь без Поппи, но как она представляет себе свое будущее? Казалось, у нее очень смутное понятие об этом, чего он никак понять не мог. Не мог понять, почему она не пытается найти себе мужа и вообще почему раньше этого не сделала.

Мало что тревожило его теперь, кроме отсутствия стимула в работе, который сейчас, когда роман застопорило, был особенно нужен. И не то что хотелось обсудить с кем‑то конкретные трудности в работе, поскольку то видение мира, что нес в себе, он мог изложить только на бумаге, а не в разговорах, но общение с людьми, которые думают примерно так же, как ты, освободило бы, пусть ненадолго, от чувства, что работаешь в полном одиночестве. Среди людей, с которыми он общался, интерес к чтению не выходил за рамки простого желания прочесть что‑нибудь занимательное. И уж конечно, никто не интересовался писательскими проблемами. По вечерам он иногда выпивал с сослуживцами, но основное время проводил у себя за столом или же бродил по улицам. Сознательно не собирал материал, просто складывал впечатления, наблюдал, думал. Он любил кино и раньше примерно раз в неделю ходил с Поппи в местный кинотеатр. Но постепенно зрителей там становилось все меньше и меньше, хозяин стал подыскивать более прибыльное дело и наконец открыл зал для бинго. Какое‑то интеллектуальное общество в городе, несомненно, было – писатели, художники, музыканты плюс околоинтеллигентская публика, то есть люди, которые умеют поговорить обо всем, а сами ничего делать не умеют и именно потому полезны. Но он не искал контактов с ними, а они, уж конечно, не интересовались им. Две радиопередачи и рассказ в «Этюде» не получили никакого отклика в литературном мире. Вот только Би – би – си переслало письмо от бывшей жительницы Йоркшира, переехавшей в Борнмут: знакомые картины прошлого тронули ее до слез. Он начинал понимать, что хваленая писательская свобода и независимость – это палка о двух концах. И еще он понял, что неудачи воспитывают какую‑то особенную дерзость. Когда есть что показать, текст говорит сам за себя, но когда показывать нечего или же сделано немного, защититься от безразличия окружающих нечем, кроме как собственной уверенностью в конечном успехе. Но когда наступала неудовлетворенность, вот как теперь, он начинал сомневаться, сможет ли когда‑нибудь закончить работу и романист ли он вообще. Ему нравилось видеть слова на странице, не слышать, как в пьесе, а именно видеть, особенно в рассказе, где нужно убрать все несущественное и с помощью резких мазков создать атмосферу, настроение, осветить характер в переломный момент развития. Но он понимал, что настоящей проверкой писательского мастерства будет романная форма, где потребуется развитие характеров. И сознание того, что он приступает к произведению на восемьдесят или даже сто тысяч слов и неизвестно, что еще из этого получится, приводило в трепет. Он не представлял себе, в какой мере все должно быть спланировано или же напротив, вырастать само собой. Главное, остерегаться сюжетности – это он знал точно. Ранние опыты с коротким рассказом убедили его, что для начинающего писателя сюжет – опасная вещь. Если сюжет можно пересказать с помощью сотни слов, то его и не стоит рассказывать по – другому. А в романе характеры – это все.

Порой он садился за стол с ощущением полной пустоты, но тут оказывалось, что одно слово тянет за собой другое, фраза фразу, смотришь – из фраз уже сложился целый абзац, а из абзацев – страница. Другой раз, наоборот, в мучительных поисках нужных слов проходил час, другой, он отодвигал машинку, собирал бумаги и вставал от стола. Ну что ж, попробуем завтра.

Считаешь себя одиноким, а литературный мир полон примеров из жизни писателей, и писателей куда лучше тебя, у которых точно так же не шла работа. Сколько раз Достоевский менял замысел «Идиота», как мучительно искал «точное слово» Флобер! Для многих писателей – профессионалов тысяча слов в день – норма. Тысяча слов – четыре странички машинописного текста, а он впадал в уныние, если за вечер не писал шесть или даже семь страниц.

Он решил идти на кухню посмотреть телевизор и по пути столкнулся с Маргарет.

– Ну что, муза покинула вас?

– Да вот явилась часов в семь, но я ее так встретил, что больше не видать.

Маргарет засмеялась. Она была в зеленой замшевой куртке, вокруг шеи повязала шелковую косынку.

– Вы на улицу? – спросил Уилф.

– Надо письмо послать.

Он остановился в нерешительности.

– Я вообще‑то собирался поглазеть в телевизор, но, пожалуй, лучше пройтись. Не возражаете, если я пойду с вами?

Он нырнул назад в комнату, натянул толстый свитер и нагнал ее у выхода.

– Как идет торговля джемом?

– Я не понимаю вас.

– Как дела на работе?

– На вашем месте я бы воздержалась от снисходительных ремарок в отношении того, что дает мне средства к существованию.

– О – го – го.

– А также учтите, наша фирма не просто поставляет джем и сахар к чаю, масло на бутерброд и изюм для пудинга. Помимо товаров каждодневного спроса, мы снабжаем потребителя орехами, финиками, инжиром…

– И всеми существующими в природе восточными пряностями, – вставил Уилф.

– Вы не можете себе представить, сколько в этом романтики. Заснешь над накладными и видишь во сне далекие страны…

– Визирей, султанов, шейха, магараджу и прочих шишек. – Он похлопал в ладоши: – А ну‑ка, подать сюда танцовщиц и бальзам от рабов и комаров!

– Не увлекайтесь, не увлекайтесь, а то нас заберет полиция.

– Разве можно быть такой скучной! Не успел я уйти из мира унылых расчетов зарплаты для унылых людей, занятых производством мужских сорочек, как вы со своими разговорами о полиции тянете меня назад, на землю!

– Видно, вам сегодня хорошо работалось.

– Напротив. С семи часов не написал ни одного путного слова. Если б работалось хорошо, вы б сразу поняли: я бы был унылый и раздраженный.

– Непонятно…

– Не старайтесь поддерживать разговор. Когда я сам разговорюсь, мой собеседник может просто отдыхать и слушать. Особенно если я выпил кружки две пива. Что наводит меня на мысль: а не пойти ли нам куда‑нибудь выпить? Вот только опустим ваше письмо.

– Пива?

– Можно и пива. Что вам больше по вкусу?

– А здесь есть поблизости приличный паб?

– Там дальше по шоссе «Башня» – неплохое заведение. Правда, новый владелец несколько его подпортил, но посидеть можно без особых неудобств. Главное – у них хорошее пиво.

– Ну тогда пошли.

На асфальтированной площадке вокруг паба стояли машины.

– Наверное, там сейчас полно народу, – сказала Маргарет.

– Да нет, приезжает по одному – два человека. Хотя место стало популярным с тех пор, как сделали ремонт.

По шоссе шел густой поток машин. Пришлось переждать у светофора. Посередине улицы Уилф хлопнул себя по карману.

– А черт, как глупо. Пригласил, а у самого нет с собой денег. Погодите, вот полкроны. На этом далеко не уедешь.

– У меня есть мелочь. Берите.

– Ну нет, я ж вас пригласил.

– Но платить‑то нечем, а я все равно хочу выпить.

– Ну ладно. Потом отдам.

В пабе, судя по всему, дела шли бойко, но сегодня, в будний день, зал не был набит настолько, чтоб создавать посетителям неудобства. Без труда нашлось два места в дальнем углу. Подошел официант в белом пиджаке; у него были прямые и светлые, как солома, волосы, на носу – прыщ.

– Пинту горького и… – Уилф вопросительно взглянул на Маргарет.

– Легкого, пожалуйста.

Официант ушел. Маргарет сказала с улыбкой:

– Я б заказала джин с лимонным соком, но мы ж экономим.

А у нее хорошие зубы, отметил он. Да что и делать, как только разглядывать ее. Умна. Даже очень. Женщин, с которыми интересно разговаривать, меньше, чем женщин, с которыми хочется переспать. А уж сочетание этих двух свойств вообще большая редкость. Ему по крайней мере такие женщины не попадались. Что‑то в ней есть странное. Никаких семейных связей. Бросила работу в Лондоне…

– Сигареты нет, – сказала она.

– Купить на ваши деньги?

– Да нет, потерплю. Ну а вообще как дела?

– С романом? Подождите еще месяца три, и я вам дам более точный ответ.

– Но ведь рассказ в «Этюде» написан очень профессионально.

– Однако между такой вещицей и романом огромная разница. Прежде всего в объеме. Да и когда начинаешь писать, поначалу вообще не ясно, роман ли это. То есть непонятно, удастся ли растянуть то, что хочешь выразить, до романа. С рассказом все ясно за одну – две ночи. А на роман нужен по крайней мере год. Так что главное – перенести поскорее все на бумагу, убедиться в наличии романа. То есть убедить самого себя. Вам не скучно?

– Нет, нет, совсем не скучно.

– Ну и если нет опыта создавать характеры в рамках романа, их трудно обдумать заранее. Так что начитаешь понимать своих же героев в процессе самой писанины. К концу книги знаешь о них больше, чем знал в начале, приходится возвращаться назад, пересматривать написанное.

– Значит, вначале вы не очень‑то ясно представляете себе сюжет?

– Ой, пожалуйста, не говорите этого слова. Я его ненавижу. Сюжеты у меня паршивые.

– Ну тогда содержание.

– Ладно, пускай будет содержание. Так вот, все, что происходит с человеком, зависит, хотя бы частично, от того, какой он человек. Каждый может попасть под машину и остаться калекой. Но важно, как человек выходит из этой ситуации, а вот это уже зависит от характера, личности.

– То есть характеры определяют содержание книги, а не наоборот?

– Вот именно. Как представить себе сюжет, если не представляешь себе людей?

– И все‑таки я вас не совсем понимаю. С вашей точки зрения, из моей жизни получился бы очень плохой роман, потому что она полна событий, над которыми я совершенно не властна.

– Но интересно, как вы реагировали на них, что вы делали после того, как происходило то или иное событие.

– В одном случае у меня не было выбора. Я была ребенком и поступала так, как мне было сказано.

– То есть не было свободы действий? Ну а ваше отношение, оценка? Я бы сказал, если речь идет о каком‑то важном событии, то и само оно, и последующие, навязанные вам поступки частично определили вашу личность. Но только частично. Всегда есть свобода выбора. Возможность противиться влиянию событий. Хотя бы немного.

Маргарет молча кивнула. Он чувствовал, что говорит слишком много, но ему казалось, она ничего не имеет против.

– Ну, например, – говорил он, – представим себе, что мы персонажи в романе. То, что мы сидим здесь, чистая случайность, и случайно прежде всего то, что мы поселились в одном доме. Тут в общем обсуждать нечего. То есть невозможно полностью исключить элемент случайности. По чистой случайности у двух братьев могут быть характеры, при которых конфликт неизбежен. Точно так же директорский совет может по случайности состоять из людей, которые совершенно по – разному смотрят на вещи. Нас‑то интересует именно этот конфликт. Вот отсюда уже можно плясать. Итак, куда же мы движемся дальше?

– Вы писатель, вам и карты в руки.

– Ну что ж, давайте посмотрим. Итак, если мы – главные герои, основные события должны произойти после нашей встречи. Но вот почему мы оказались здесь – это тоже, наверное, важный вопрос, потому что ответ на него поможет понять, что мы за люди. То, что мы оба оказались в этом городе, может, и случайность, но ведь у каждого из нас были свои причины. Итак, начнем с меня. Я работал бухгалтером на шахте. Но я хотел стать писателем. Жизнь в поселке с родителями сковывала меня. Мне нужно было то особое чувство одиночества, которое испытываешь в чужом городе, нужна была свобода распоряжаться собой, как я сам того хочу. В один прекрасный день я собираю вещи – и оказываюсь в этом городе. Но у вас с этими местами более тесная связь, раз вы родились здесь. Почему вернулись вы?

– Это долгая история.

Уилф улыбнулся в ответ:

– Ну вот видите.

– Вы меня убедили. Публика осталась довольна.

Он слегка поклонился. Допил пиво, положил монетки на стол.

– Ну что, господин казначей, пойдем по второму кругу?

– Да, пожалуйста.

Он подозвал официанта и повторил заказ.

– Я заметил, вы ловко ушли от ответа, и мой длинный заход оказался ни к чему, – сказал он Маргарет.

– Но разве вы говорили только для того, чтоб заставить меня разговориться?

– Нет, но есть какая‑то неудовлетворенность, раз вы не подхватили тему.

– Уж простите.

В бар, смеясь и болтая, вошли трое молодых людей, хорошо и небрежно одетых. Уилф заметил, что Маргарет обратила на них внимание. Один из них повернулся, увидел Маргарет, поднял брови и помахал ей рукой – в ответ она слегка кивнула головой и улыбнулась.

– Это ваши приятели?

– Нет. Тот, кому я кивнула, Стивен Холлис. У него отец – владелец фирмы, где я работаю.

– Не сам падишах, а наследник престола.

– Вот именно.

Уилф смотрел на тройку: они взяли стаканы с виски, сели за столик неподалеку. Ему показалось, что этот парень неравнодушен к Маргарет, и он с некоторым удовольствием отметил про себя, что сам уже сидит в ее обществе.

– Вы его хорошо знаете?

– Мистера Стивена? Говорила с ним три – четыре раза. Мне с ним общаться почти не приходится.

– А называете его мистером!

– Все так называют. Из него будет директор фирмы.

– Знаете, это напоминает анекдот: американский промышленник вызывает к себе в контору служащего и говорит: «Послушай, парень, ты начал с простого рабочего, через три месяца стал старшим рабочим, через шесть – заведующим секцией, еще через три – управляющим производством, а потом и вице – президентом. За всю историю концерна никто еще не делал такой карьеры. Сейчас есть свободное место в совете директоров. Мы хотим предоставить его тебе. Что ты на это скажешь?» – «Спасибо, папа».

– По вас сразу не скажешь, что вы во власти предрассудков.

– Я считаю, вообще невозможно выйти из плена первых двадцати лет жизни.

– Или даже девяти.

– Первых девяти лет? Эти годы вы провели здесь?

Она кивнула.

– Однако вся моя последующая жизнь очень отличается от той, что была до девяти лет.

Уилф ждал, что она продолжит. Маргарет молчала. Тогда он сказал:

– Ясно.

12

Все было допито. Паб еще не закрывался, но деньги вышли. Они встали из‑за столика. Холлис оторвался от разговора с дружками и помахал рукой Маргарет. Она шла впереди Уилфа. Глядя на ее ноги, он подумал, что вполне может понять Холлиса.

Пересекли шоссе и теперь в полумраке шли по аллее.

– А после Лондона жизнь в провинциальном городке вам не кажется безнадежно скучной? – спросил он.

– Ну, в Лондоне, конечно, больше развлечений, но ведь все стоит денег. А на зарплату машинистки в театры и на концерты особенно не находишься.

– А люди?

– Люди есть всюду. В Лондоне их тоже надо искать, а на это нужно время и время. Думаете, там полным полно писателей, художников и тому подобной публики? Я по крайней мере ни одного писателя там не встречала. – Она обернулась к нему с улыбкой. – Пришлось для этого вернуться в провинцию.

– Но вернулись вы не из‑за писателя.

– По правде говоря, не знаю, зачем вернулась. Была веская причина бросить Лондон – в общем, личная причина, но почему я решила приехать именно сюда – это я могу объяснить себе с трудом. Одному господу известно, сколько на свете есть мест, более удобных для проживания. А вы‑то почему приехали сюда? Я всегда считала, что Мекка писателей и художников – это Лондон.

– Но я хочу писать о здешних краях, какой же смысл уезжать отсюда? Надо взять определенные рубежи, и первый из них – закончить роман и потом чтоб его приняли.

– А дальше?

– Дальше? Публикация романа, высокая оценка критики, роман быстро расходится!

– Вам нужен успех и денежки? Значит, вы не отвергаете презренный металл?

– А кто ж его отвергает? Для меня деньги означают независимость. Правда, если б я писал для денег, то давно бы оставил это дело. Хотя вот так жить ради будущего – странное занятие. Моя мать говорит, это значит не ценить жизнь, не успел достичь одного рубежа, уже глядишь на следующий.

– И так до бесконечности, пока наконец радостно не сходишь в могилу.

– Вот именно. Причем особенно глупым это кажется в наши дни: где гарантия, что какому‑то идиоту не придет в голову послать несколько ракет и не стереть с лица земли все эти наши рубежи?

– А вас очень беспокоят эти вопросы – атомная бомба и прочее?

– По – моему, бомба – это чудовищно, но я живу, как живут многие, стараясь поменьше думать о ней. Раз я не участвую в сидячих забастовках на Трафальгарской площади и, с другой стороны, не поддерживаю самоубийство в национальных масштабах, мне мало что остается делать. Остается надеяться: как‑то удастся продержаться, пока руководители не опомнятся наконец.

– Не могу сказать, чтоб у вас было ясное политическое сознание.

– А у кого оно есть? Чем быстрее русские начнут серьезные переговоры, не дожидаясь того времени, когда горячие головы, которым нужна война, получат у нас полную свободу действий, – тем будет лучше.

– Да, в позиции русских много здравого смысла.

– Несомненно. Да, говори не говори, а вопросы в нашем мире решает кучка циничных негодяев, жаждущих власти, – они‑то ради своих целей будут утверждать, что черное – это белое.

– Балансируя на грани пропасти, надеяться, что все обойдется? А если не обойдется?

– Иначе ни в чем нет смысла.

– А разве во всем должен быть какой‑то смысл? Можно подумать, вы верите в бога. Вы верующий?

– Нет, – сказал он, – не верующий.

Она, помолчав, сказала:

– Мне кажется, у вас это не столько неверие, сколько неприятие определенных вещей.

Он искоса взглянул на нее.

– Вы хитрая.

– О нет, не очень.

– А вы в бога верите?

Она коротко рассмеялась и ушла от ответа на этот вопрос так же, как уже уходила от других.

– Завтра поговорим.

– А это что значит?

– Это моя любимая фраза. Я жила с теткой, с годами она стала очень странной, дошло до того, что не могла ответить ни на один вопрос и отвечала только: «Завтра поговорим, поговорим завтра».

– А когда наступало завтра, следовал тот же ответ?

– Да. Потом ее отвезли в заведение, где не надо отвечать ни на какие вопросы.

В передней горел свет, но входная дверь была закрыта на задвижку, как обычно по вечерам.

– У вас ключ с собой? – спросил он.

Он открыл дверь и вернул ей ключ.

– Интересно, как там насчет какао. Пошли проверим?

Открыли дверь на кухню. Поппи сидела у огня с кружкой в руках.

– По телевизору есть что‑нибудь?

– Не хочу смотреть. Голова раскалывается. Вы что, гуляли?

– Зашли в «Башню».

– Думала, ты работаешь.

– Я работал, а потом застопорило.

– Нашел занятие поинтереснее?

Маргарет начала испытывать неловкость. Он мягко сказал:

– Кончай допрос, Поппи. Я ж не ребенок, и ты мне не мать.

– Ну раз ты так считаешь.

– Пойду наверх, – сказала Маргарет, но Уилф жестом удержал ее.

– Маргарет, не уходите. Мы ж не попили какао. Поппи, у тебя есть какао?

Поппи поставила кружку и поднялась с кресла. Она слегка пошатнулась и на секунду закрыла глаза.

– У вас совсем больной вид, – отметила Маргарет. Как вы себя чувствуете?

– Похоже, у меня грипп. – Поппи стояла у камина, держась рукой за полку. – Варите сами какао. Я пошла спать.

– Вам помочь? – спросила Маргарет.

– Сама дойду.

– Да я могу сварить, – сказал Уилф, – а вы, Маргарет, пока уложите ее в постель.

– Не болтай чушь! – неожиданно в голосе Поппи зазвучала с трудом сдерживаемая ярость. – Ты что, выпил лишнего?

Уилф поднял брови и ничего не ответил. Маргарет открыла перед Поппи дверь.

– Пойдемте. Я поднимусь с вами. Мне совсем не трудно.

– Поппи, дорогая, выспись. Утром будешь чувствовать себя лучше.

– И то правда, а то вы все останетесь без завтрака.

– Уилф, варите какао. Я скоро приду, – сказала Маргарет.

– Я вас не задержу, – сказала Поппи.

Когда Маргарет вернулась, Уилф сидел в кресле Поппи, на столе стояли две кружки дымящегося какао.