Текст книги "Рассказ о брате (сборник)"

Автор книги: Стэн Барстоу

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

Кровать чуть подрагивала в такт грузным шагам на лестнице. Недавно родители купили новую ковровую дорожку, и в раскрытую дверь доносился резкий запах. С тех пор, едва запахнет новым ковром, мне сразу вспоминается дознание, сломанная нога, авария, Фрэнсис… В холле послышался голос матери, гулкое хлопанье закрывшейся двери. Мать тут же поднялась ко мне.

– Ну?

– Факты уточняли для следствия.

Ногу сверлила боль, в голове стучало, меня подташнивало.

– Ужинать принести?

– Нет, спасибо. Дай горячей воды, выпью лекарство да буду спать. Бонни пришел?

– Нет еще. Он предупреждал, что задержится.

– Как придет, попроси, чтоб не шумел. Хорошо?

На следующее утро, проснувшись, я через проход между нашими кроватями уперся пристальным взглядом в лицо Бонни. Я сверлил и сверлил его взглядом, пока он не проснулся – незаметно, разом – и тоже взглянул на меня.

– Что?.. – Он будто сознавал, что это мой взгляд выцарапал его из укрытия и неведения сна.

– Подонок! Она была беременна!

– Что? – приподнявшись на локте, повторил он. – О чем ты?

– Фрэнсис была на втором месяце беременности.

– Откуда ты знаешь?

– При вскрытии обнаружилось. Вчера двое заявлялись, все старались выудить, связано ли как‑то это обстоятельство с аварией.

– Беременность‑то тут при чем?

– Ни при чем. Но значит, она была еще больше взвинчена, чем мне показалось. Ни при чем, ишь ты! Но когда девушку гложет такое, а парня не дозовешься, то реакция за рулем нарушается.

– Отцепись ты! Я знал, что ль!

– Конечно! Где уж там! Ирландка, видите ли! Неохота вязнуть в дребедени всякой. Однако случая переспать с ней ты не упустил.

– Слушай, Гордон, она была, конечно, католичкой. Но отнюдь не монашенкой. У нее водились и другие.

– Но ее заклинило на тебе. Намертво. Ей‑то было известно, от кого у нее ребенок. И знаешь, я не сомневаюсь, не стала бы девочка виснуть на тебе, если б поняла после вашего объяснения, что все без толку. И про ребенка б словечком не обмолвилась. Фрэнсис стоила куда дороже, чем тебе сдается. Чем тебе хочется признавать.

Сбросив простыню, он рывком сел на краю постели, таращась на меня.

– Слушай, отвали, а? Еще твоих поучений не хватало! Завелся‑то небось только оттого, что девчонка тебе самому глянулась. Мне жалко ее. Усек? Нет? Жалко. И еще больше теперь, когда я узнал, что она была беременная. Но я не пойму, я что, машину мог удержать на краю обрыва? Нет? Ну так заткнись!

Без стука распахнулась дверь. Вошла мать.

– Чего это вы тут развоевались?

– Да так, ничего, – буркнул Бонни. Небольшая братская стычка.

– Завтрак на столе. Спускайся, ешь, не то опоздаешь…

– Гордон, завтрак на столе. Поторопись, не то опоздаешь, – окликнула меня Эйлина.

Я шепотом отозвался. Бонни открыл глаза. Взгляд, сосредоточившись, остановился на мне.

– Ты чего? – спросил он.

– Принес тебе чай.

– А, спасибо. – Он оперся на локоть.

– С нами позавтракаешь или сам себе приготовишь?

– Насчет меня не волнуйся. Справлюсь.

– Может, зайдем сегодня к старикам? Я за тобой заеду из школы.

– Давай.

После дознания меня навестил Маккормак – плотный, приземистый, лысеющий мужчина лет пятидесяти. Натруженные руки. Ни малейшего сходства с Фрэнсис. Правда, цветом волос похожи, хотя он уже начинал седеть. Может, он найдет утешение, хоть слабое, в других детях, размышлял я, у него их несколько. Он мялся и крутил вокруг да около, пока наконец не выяснил, что о ее беременности мне известно. Я спросил, знает ли о том еще кто‑нибудь.

– Нет. Следователь только мне да жене сказал. Не вижу, говорит, смысла оглашать. Однако, сдается мне, эдакое всегда всплывает. Слухи все одно поползут.

– Только не от меня, мистер Кормак.

– Я вот узнать зашел… не вы в ответе? А? – его цепкий взгляд остановился на мне. Но я не отвел глаз.

– Нет. Я уже говорил в полиции, что с Фрэнсис не виделся почти год. До самого последнего вечера.

– На Библии присягнете?

– Нет, мистер Кормак, не стану. Придется вам на слово поверить.

Вздохнув, он отвел глаза.

– А не слыхали, кто бы?..

– Дочка у вас была очень красивая. Нравилась многим. Я мало кого из ее приятелей знаю.

– Господь – он знает. Знает и покарает.

«За что?» – спрашивал я себя после его ухода. Зато, что парень поддался соблазну? Девушка ведь не оттолкнула его. За то, что отказался от свадьбы, да еще по обрядам, в которые не верит? Или за то, как он отделался от девушки? Но кому ведома вся подноготная? Может, иначе было нельзя? Мы с Бонни больше не обсуждали эту беду. Как Маккормак и предсказывал, сплетни все‑таки поползли. Как‑то в воскресенье и меня просветили в пабе. Тогда я осадил сплетников: «А зачем мне‑то знать?» Но когда с новостями подступилась мать, от разговора было не улизнуть.

– Слыхала я, Маккормак была беременная.

– Да, мне тоже говорили, – я переждал немного, отложил журнал и взглянул на нее. – Невиновен я, мать.

Расспрашивала она Бонни про Фрэнсис или нет, не знаю. Я не слышал ни разу, чтобы связывали их имена. Отношения с Фрэнсис Бонни хранил в глубоком секрете, и мне не верилось, что делал он это только для того, чтобы утаиться от меня.

Когда зазвонил телефон, я завтракал, Дожевывая, поднял трубку. Звонила Юнис.

– Извините, что беспокою вас в такую рань. Хотела застать, пока не ушли. Вы завтракаете? Я вам помешала?

– Нет – нет, я как раз закончил.

– Я вчера где‑то забыла свою рукопись. Случайно не в машине?

– Да. Я нашел ее.

– Ой, как здорово! А то у меня это единственный экземпляр.

– Всегда, Юнис, храните второй. Заповедь номер один писательского ремесла.

– Да ведь пока это лишь черновой набросок. Хотела поработать над ним в выходные.

– Может, переслать по почте?

– Что толку? Все равно не дойдет раньше понедельника. Может, я к вам сама заскочу?

– У нас весь день никого не будет. – Кроме брата, мог бы я добавить, который двери не откроет.

– Да днем‑то я тоже занята. Если только вечером… в полвосьмого, например?

– Пожалуйста.

– Я вам действительно не помешаю?

– Нет, нет. – Да, все‑таки добилась ты своего, голубушка, подумал я, кладя трубку. Правда, я могу передать тебе рукопись прямо в дверях, не пуская через порог. Тогда уж Бонни тебе не видать.

Спустилась Эйлина, причесанная, одетая. Я уже заваривал свежий чай.

– Гордон, ты сегодня опоздаешь!

– У меня первого урока нет. Кстати, ты сегодня не поздно? Машина нужна. Хочу ближе к вечеру завезти Бонни к нашим.

– Вернусь с уроков прямо домой. Вроде звонил кто‑то?

– Да. Это Юнис Кэдби. С курсов. Ну та, что сочинила сексуальную поэму. Помнишь?

– А, вон кто!

– Я ее вчера подвозил после занятий, и она по случайности – подстроенной – забыла, видишь ли, в машине рукопись. Зайдет за ней вечером.

– Ну – ну, – Эйлина копалась в сумочке. – Интересно взглянуть на нее.

– Да нет, милая, зубки она точит не на меня, на Бонни.

– А он про это знает?

– Вчера ему говорил. Но что она придет, ему пока что невдомек, – я ухмыльнулся. – Может забавно получиться.

– Так он не сказал, надолго к нам? – Эйлина приостановилась в дверях, натягивая пальто.

– Пока нет. А что?

– Ну просто… выходные же на носу… он нас свяжет. Вдруг нам вздумается прокатиться куда.

– Ему сиделка не нужна.

– Нет, но… о, ну мне пора лететь. После договорим.

Она чмокнула меня, подхватила сумку, папку и умчалась. Я взглянул на часы. Того гляди опоздаю и на второй урок. Я налил себе свежего чая и пошел в ванную, прихватив по пути газету из передней. Бонни сняли с ближайших игр.

4

– Ну а ты сам можешь как‑то поправить? – спросил отец.

– Можно решение обжаловать. Иль в клубный совет обратиться. Бить себя в грудь и обещать быть паинькой. А то попрошу – пусть внесут меня в список на переход.

– Слушай, вот так – напрямую – сыщется на тебя покупатель? Задаром никто не отпустит, правильно? Им подавай потраченное да еще деньгу – другую сверху. Сам как считаешь, цена твоя на рынке скакнула вверх или вниз? По сравнению с прежней, года два назад?

Обиняки не в отцовском характере: изъясняется он всегда предельно четко, бесстрастно. И нагоняи нам такие же задавал: лаконично перечислял наши прегрешения, оценивал их и назначал соответственное наказание.

– Менеджеров на меня зарится полно, – сцепив пальцы на затылке, Бонни раскинулся в кресле: то ли вправду беспечен, то ли наигрывает – не раскусить за этой его позой. – А может, вообще сверну все эти футбольные дела да куплю себе какое заведеньице.

Мы сидели у газового камина в гостиной. В этом доме отец с матерью поселились еще до нашего рождения. К гостиной примыкает кухня, она тянется в длину всего первого этажа. Наверху две спальни и переделанная из третьей ванная. За домом, через дорогу, раскинулся длинный симпатичный садик с лужайкой и овощными грядками – отцовская отрада. Перед домом, на отвоеванном местечке между каменной стеной и шоссе, которое все гуще с каждым годом наводняют машины, тоже лоскуток земли. Дом приветливый, уютно обставленный. Углы шкафов и кресел теперь не оббиты, не то что в ту пору, когда мы с Бонни росли тут. Я люблю наш дом с детства, только с каждым годом он казался мне все теснее и теснее. Сейчас мать сновала между кухней и гостиной, таская пшеничные лепешки, джем и домашнего приготовления яблочный пирог, отмахиваясь от наших протестов – Эйлина, дескать, готовит нам горячий ужин. Хотя, в общем, зная мою мать, вряд ли Эйлина возьмется за готовку, не выяснив прежде наш аппетит.

– Мы с отцом, – приговаривала мать, расставляя чашки, чайник, – в это время всегда чаевничаем, ну а вы как желаете.

По дороге я предлагал Бонни – заброшу тебя, а сам укачу на часок, но он настоял, чтобы я остался, – так ему удобнее. Я сидел и гадал: может, сковываю мать, не даю ей излить свои чувства свободно. Я знал, что она рада приезду Бонни. Не выставляя радость напоказ, она пока что лишь мимоходом попрекнула Бонни за редкие наезды. Но я также знал – радость подпорчена недоумениями и разочарованиями от его выходок. Затеряйся Бонни в туманной безвестности какого‑нибудь серого ремесла, мать обожала бы его не меньше. Ее печалило, что, дав ей повод для исключительной гордости, он обратил эту гордость в стыд. Да и не столько горек сам стыд, как сами провалы. Она поинтересовалась, кто для него готовит.

– Сам. А некогда возиться – обедаю где‑нибудь.

А ей хотелось, по – моему, выведать, живет ли с ним женщина. Хотя, насколько мне известно, ни одна из его подружек не рвалась к домашним хлопотам. Не того они толка, чтоб взять да нацепить на себя фартук.

– Ко мне пристают, чтоб переехал в общагу.

– Это что такое?

– Дом, где есть хозяйка. Туда селят молодых парней, новичков в клубе. Она следит за кормежкой, да чтоб не загуливались допоздна.

– Ну тебе‑то такая опека ни к чему, – иронически заметила мать.

– Я там и не живу.

– Бонни, чего ты хочешь, сынок? Вот что нам с отцом не дает покоя. Думаешь, громадное удовольствие – развертываешь газету, и всякий, раз одно и то же – опять ты кому‑то насолил. Разонравился футбол, так распростись с ним. Примись за другое.

– Это ты зря, – вступил отец. – Он еще верных лет шесть – семь играть сможет, с его‑то опытом…

– По мне так опыта он набрался не того сорта. В прошлой воскресной газете молоденькая вертихвостка вывалила, напоказ, всю его интимную жизнь. Нате, люди добрые, обсасывайте!

– Ну, привет! Она‑то при чем? Историйку сляпал газетчик, расколов девчонку.

– Какая разница! Ведь ей нашлось чем поделиться.

– Нечего верить всему, что печатают.

– Что? Врут в газетах? Так закон имеется против вранья.

– Необязательно врать впрямую. Так все вывернут – не узнать.

– Главное – сыскалось, что выворачивать.

Мы распрощались, когда отцу подоспела пора отправляться в магазинчик ставить сковороды. Мать взяла с Бонни обещание зайти еще перед отъездом. Жизнь, которой он живет, представлялась ей пагубной, но что было в ее силах? Только стоять и беспомощно наблюдать со стороны.

– Втолкуй хоть ты ему, Гордон! – тихонько взмолилась она у дверей, Бонни ушел вперед к машине. Я обещал попробовать, но только чтоб успокоить ее. Мир, в котором обитал Бонни, был для меня непонятен. Правила и нормы, награды и разочарования моего мира были совсем иные, и у меня хватало самонадеянности считать, что он в моем мире и недели не выдюжил бы. Но ведь другие в его среде обитания выживали, достигали своего и без самоизничтожения. Если это все, что принесли ему талант, слава и деньги, то лучше бы сломал себе ногу он, разом сметая все надежды на блестящую карьеру, в той автомобильной катастрофе, когда оборвались жизни Фрэнсис и их неродившегося ребенка.

Мы ехали молча, вдруг Бонни сказал:

– Слушай, а я б не возражал против кружечки пива.

– Да? Так что, рискнешь показаться в пивной?

– Ну ты даешь, Гордон! Воображаешь, весь треклятый мир только, и мечтает позырить на Бонни Тейлора?

На боковой улочке – мы как раз заворачивали на площадку заправочной станции – мелькнула вывеска «Тетли».

– Ни разу здесь не был, – заметил я, – даже не представляю, что за место. Ставлю фунт, что тебя приметят, и десяти минут не пройдет.

– Принято.

В зале ни души, только простецкого вида бармен переставлял бутылки на полках позади стойки. Толстяк с брюшком, зачес седых волос идет набок чуть ли не от самого уха. Я заказал две кружки пива. Нацеживая пиво, бармен бегло, испытующе смерил нас глазами, взгляд его поминутно упирался в Бонни. Тот точно не замечал этого, следя, как взбухает пена. Я поручиться мог, что фунт уже у меня в кармане.

– А у вас затишье, – обратился я к бармену.

– Через часок, глядишь, набегут.

Я стал доставать мелочь, но Бонни бросил бумажку на прилавок, подцепил кружку и пошел к столику. Я двинулся следом, прихватив сдачу.

– Ну что! Проиграл ты пари.

Он мимолетно взглянул на стойку.

– Думаешь?

– Даже не сомневайся.

– А, пускай… – Он передернул плечом. – Будет ему теперь о чем потрепаться с дружками.

После встречи с родителями он опять померк. Пиво пил с расстановкой, но выпил быстро, я еще и до половины не дошел. Он вытащил пачку денег.

– Слушай, приволоки еще, а?

– Принесу, конечно. Но платить мой черед.

– Кончай ты дурить. Я на твоих хлебах уж два дня. – Он подтолкнул деньги через стол. – Угостись виски.

– Нет, спасибо.

– Так мне рюмочку притащи.

– Одно виски? И все? – переспросил бармен.

– И все. Налейте двойное.

Выгребая мелочь из кармана, я добавил несколько монеток к фунту Бонни. Бармен зыркнул на Бонни, тот сидел отвернувшись. Тут меня по неведомой причине охватила тревога. Я пожалел, что мы забрели сюда. Сосущее чувство тревоги томило меня и когда я снова устроился за столиком.

– Знаешь, – сказал я, – мать просто сбита с толку, отсюда ее разговоры.

– А кто может врубиться? Я так вообще в глухих потемках. Отчего все лопнуло, как мыльный пузырь? Вот объясни, отчего?

– Она бы больше радовалась, сделайся ты ну хоть водопроводчиком каким. Жил бы себе за углом да приводил жену и детишек на чай к родителям по выходным.

– Да теперь‑то ясное дело! Когда все треснуло, все наперекосяк. Но, Гордон, поздновато уж мне ремеслу обучаться. И я не собираюсь возвращаться, жить тут в мусорной куче.

– Есть городишки еще паршивее.

– Нет уж, уехал так уехал.

– Куда ж ты наметил?

– Куда‑нибудь, где за мной не стелется хвост из прошлого. Где про меня только и знают, что из газетных побасенок.

– С тебя довольно такой характеристики?

– А чего? Зато потом всех очарую вусмерть, показав, какой я на самом‑то деле – добродушный, покладистый, уживчивый.

– А заниматься чем будешь?

– Деньга водится. Хватит на паб. Другие ветераны – футболисты ходят на поклон к хозяевам – пивоварам и управляют пабом ради их прибыли. Ну, некоторым удается наскрести на газетный киоск. Но у меня, Гордон, деньжата есть. Осилю купить собственный. Вот он – успех! А?

– Но почему бы тебе не остаться в футболе? Поиграешь пока, а там перейдешь в тренеры или менеджеры.

– Начисто обделен качествами – как там оно называется? – организатора. Не способен сорганизоваться даже настолько, чтоб за собой углядеть. Некоторым удается, они к футболу прикипают. Но я теперь как выбегаю на поле, так удивляюсь: зачем? Ты знаешь, как ревет стадион? Послушал бы ты с середки поля. Что это они – обожают тебя? Ненавидят? Обожают, когда ты на высоте. Им и не снились такие финты, что ты показать можешь… Но стоит разок промазать – и тебя ненавидят. Люто. Ведь знали ж они, знали – как им теперь кажется – никому не дано подняться до такого. Но и это им нравится. Будоражит, а как же! Вот – вот кинутся на тебя. Иль на соседа. Иль ринутся крушить пабы, поезда, автобусы. Такой настрой теперь в их реве. Ухо у тебя натренировано, ты уже слышишь – вот оно, началось. От этого еще хуже, ты съезжаешь ниже некуда, не игра – лажа. Спекся. Иль азарт напускаешь, устраивая спектакль в угоду толпе. Но все туфта: играть с полной отдачей тебе уже не под силу. Куда там, когда нутро тебе дерут презрение и страх. И тогда в сокровенных тайниках души ты признаешься себе, что не тянешь по крупному счету. Игрок ты эффектный, да недостает мозгов и напора, чтоб обратить блеск в настоящий большой футбол. Я, Гордон, их ослеплял. Техничностью. Но истина – она вот – вот прорвется наружу. Некоторые подозревали давно: тренеры, пара – тройка комментаторов. Ну а во время последних матчей даже олухи на трибунах расчухали.

Бармен расхаживал по залу, задергивая малиновые занавески на окнах. Бонни вряд ли даже замечал его. Тот подошел к нашему столику, зацепил одной рукой порожние кружки.

– Ваш знакомец тот, кем мне показался? – обратился он ко мне.

Духа заговорить набирался долго, и я не стал придираться к тону.

– Это мой брат. А кем он вам показался?

– Его фото в газете – вон на стойке. Мне сразу, как вы вошли, показалось – лицо знакомое будто. Так что, завтра без тебя обойдутся? – повернулся пузан к Бонни.

– Собираются вроде.

– Это уж точно. Перебьются. Незаменимых нет. Хотя некоторые мнят ну вовек их не заменить!

– Послушайте, – вмешался я, – мы зашли спокойно выпить и посидеть.

– Ухлопать такие деньжищи, а взамен – куча неприятностей, – еще пуще распалился бармен. – Сколько отвалили‑то за последний переход? Тысяч четыреста?

– Низковато взял, – откликнулся Бонни. – Полста тысчонок.

– Да… Вот что я называю – схлопотать себе хворобу за бешеные деньги. Иные из старичков небось в могиле перевернулись.

– Не в те времена жили.

– Померли, главное, вовремя. Хоть не привелось беднягам увидеть, как сейчас похабят игру!

– Слушай, мотал бы ты отсюда, а? – рассердился Бонни.

– Чего?

– Почему б тебе, к примеру, не махнуть куда подальше. А мы вот допьем свое и тоже двинемся себе.

– Ты у меня враз допьешь! Еще не хватало, чтобы мне хамили в моем же заведении. Никому не позволю! А уж тебе подавно! Самый дерьмовый футболист во всей Англии!

Я увидел, что Бонни примеряется к отвислому брюху. Уж не расстояние ли прикидывает, мелькнуло у меня. Но тут он молниеносно рванулся – я только и успел, удерживая его, вскрикнуть: «Бонни!» да руку вытянуть. Одним махом он вскочил и ударил бармена. Того скрючило пополам, дух вышибло.

– У – ух! У – ух!

Бонни залпом допил виски.

– Ну, потопали!

Мы добрались уже до выхода, когда сзади донесся шорох. Обернувшись, я увидел, что в зал из двери в дальнем углу вошла пышная женщина. Она тотчас углядела бармена на полу и заорала:

– Эй, вы, двое! Интересно, что вы… – Но мы уже вышли.

– Вот уж перепала ему темочка для пересудов, – заметил Бонни, когда мы ехали обратно к перекрестку. – Посмотришь, как раскрутят стычку. Два дня – и окажется, что буйствовал я чисто бешеный, пивнуху разнес по кирпичику. – У меня еще скакал пульс, и я не стал отвлекаться от руля. – Да, кстати, напомни, фунт тебе должен.

Заслышав знакомый звук мотора, Эйлина вышла встречать нас в переднюю.

– Что‑то вы запропали!

Я посмотрел на часы. Двадцать минут восьмого. Я же собирался позвонить ей из паба.

– Пива выпить заехали.

– А что ж не позвонил? Пришла эта девушка, мы вас ждем, не садимся ужинать.

– Юнис? Что‑то рановато. Где она?

– В гостиной. Пришлось попросить ее, чтобы подождала. Я даже не знаю, где ее рукопись.

– В моей папке наверху. С ужином не хлопочи. Позже поедим. Мать до отвала напичкала нас лепешками и яблочным пирогом.

– Прости, Эйлина, – сказал Бонни. – Кругом я виноват.

– Бонни, повернулся я к нему, – это та, с курсов, я тебе вчера про нее рассказывал. Заглянешь, может, в гостиную? Поздороваешься. Как надоест – испаришься.

Немудрено, если б после инцидента в пабе брат отказался, мол, хорошенького понемногу. Но он пожал плечами.

– А чего? Можно.

Мы занимали квартиру в двухквартирном доме. Такие строили в двадцатые годы – безобразные на вид, но добротные. Дом воткнули на невесть откуда взявшемся пустыре между двумя особняками на тихой окраинной улочке. Нам с Эйлиной обоим нравилось обилие комнат, но, зная, что детей не предвидится – наших, во всяком случае, – мы особо не обставлялись в молчаливом согласии, что еще, может, поменяем жилье на меньшее. Гостиная – как с дешевой распродажи. Когда мы с Бонни вошли, Юнис, скрестив ножки, сидела на вдавленных подушках дивана, облокотившись на белый дерматиновый подлокотник.

– Юнис, простите за опоздание.

– Это я рано. У меня, наверное, часы барахлят.

– Бонни, познакомься. Юнис Кэдби. Мой брат – Бонни.

Бонни плюхнулся в кресло, что поближе.

– Ты, значит, Юнис, сочиняешь?

– Так, немножко.

– Не профессионал?

– Ой, что ты! Куда там. Даже еще не публиковалась ни разу.

– А трудишься где?

– В муниципалитете, в бюро информации.

– И как она, работенка? Занимательная?

– Ничего. Но иногда впадаешь в уныние и растерянность. Когда задают вопрос, на который представления не имеешь, как отвечать.

– Зато сколько можно типов перевидать! Опять же в курсе управления городскими делами. По – моему, для писателя это очень полезно.

– Это‑то да.

Я отправился принести чего‑нибудь выпить. Достал бутылочку – из тех, что купила Эйлина, – и пошел откупоривать на кухню.

– Ну, как они там? – поинтересовалась Эйлина.

– Бонни беседует с Юнис, словно эта девица – интереснейшая личность на всем белом свете. – Я разыскал штопор. – Ты, наверное, с голоду умираешь? Прости, что припозднились. Бонни захотелось пива, и я подумал, что кружечка его подбодрит, он уж сколько воздерживается.

– Ну и как? Взбодрился?

– Э… потом расскажу. Выпей глоточек.

– Ты хочешь их угостить?

– Не мешало бы.

– Девушка надолго задержится?

– Не представляю.

– К ужину останется?

– Не знаю. Ты не хотела бы?

– Тебе решать. У меня в меню запеченные цыплята. Натянем и на четверых, но тогда надо рису добавить.

– Давай сориентируемся по ходу. Если Бонни вдруг заскучает и скиснет, тут же ее спроважу.

Я вернулся в гостиную с вином для Юнис и виски для Бонни.

– Мне представляется, сходство тут очевидное, – держал речь Бонни. – Парней, которым хочется стать звездой футбола, миллион. Но мало того, что таланта маловато, так ведь изволь еще пахать на тренировках, чтобы хоть чего‑то достичь, а вот это уж нет, пахать мы не любим. Точно так же многим грезится, – протягивает он книгу: «Вот. Я написал». Только безвылазно месяцами корпеть за столом и писать ее на самом деле – труд не про них. Вообще, – продолжал он, – со стороны‑то оно, всякое творчество, завлекательное. Особенность твоей ситуации и в том, что тебя не поджимает. Времени у тебя навалом – совершенствуйся себе на здоровье. А я… я уже под горку.

– Ну! Не верю!

– Что поделаешь – правда. Помимо всего прочего, я просто – напросто уже не тот игрок, каким был ну хоть два года назад. Нет, понимаешь, я не то чтобы там соглашаюсь с абстрактной истиной. Это – увы! – факт. И посторонние уже примечают.

– Я видела, как ты играл в последнем матче с «Юнайтед» на их поле.

– Правда?

Юнис высказалась об игре – и со знанием дела. Так что Бонни взглянул на нее, словно бы заново раскрывая для себя собеседницу. А та стала задавать вопросы – неглупые, по делу.

Откровенность Бонни удивила меня. Я задумался над подтекстом его высказываний. Футбольные игроки, такие, как Бонни, сверкающими метеорами прочерчивают футбольный небосвод. Не про них идущее по нарастающей оттачивание мастерства, создание шедевров в старости, как это дано писателям, художникам, композиторам. И даже золотых сумерек исполнителей они лишены – у Стоковского, Боулта, Рубинштейна последние концерты насыщены накопленной мудростью щедрой жизни. Нет, футболисты, вспыхнув, озаряют небосвод лишь на десяток лет. И меркнут, оставляя по себе воспоминания, да еще, может, несколько метров кинопленки. «Вот как я играл когда‑то». «Я видел самого Бонни Тейлора!» – «Что за Бонни Тейлор? А, старичок, что ль, какой?» Кому он нужен? Теперь есть другие. Достигая поры расцвета, футболисты уходят в менеджеры или покупают пабы, отели, спортивные магазины. Теперь уже сверкают новые таланты. А они не в силах доказать, что в свое время играли не хуже. Лучше играли. Какие чувства переживает человек, вкусивший славы?

В гостиную, прикрыв за собой дверь, вошла Эйлина.

– К тебе пришли, – наклонившись, шепнула она мне на ухо.

– Кто? – Сердце у меня противно екнуло в дурном предчувствии.

– Полицейские. Двое.

«Полицейские» Бонни уловил. Он обернулся на Эйлину. Голос Юнис сник: девушка заметила, что ее перестали слушать.

– Юнис, – попросил я, – пройдите, пожалуйста, с Эйлиной в другую комнату на минутку.

Что происходит, Юнис не поняла, но не утеряла самообладания.

– Знаете, мне, в общем, уже давно пора.

– Нет, нет, это ненадолго. Да и рукопись я вам еще не отдал. Попроси их подождать, Эйлина. Я сейчас.

Эйлина увела Юнис, опять притворив дверь.

– Вот так… – сказал я Бонни.

– Ну и прыть!

– Да уж. Ну что, будем туману напускать?

– А толку‑то.

– Тоже правильно.

Он передернул плечом.

– Давай уж, волоки их сюда.

Когда я вышел в переднюю, у меня аж в глазах зарябило от синих мундиров,

– Добрый вечер, – поздоровался я с сержантом.

– Мистер Тейлор? – спросил он. – Мистер Гордон Тейлор?

– Да, я.

– На дорожке ваша машина, сэр? – Он назвал номер.

– Моя.

– Извините за беспокойство, но на вас поступила жалоба.

– Пожалуйста, проходите.

Я провел их в гостиную.

– Мой брат, – и полицейские уселись рядышком на диване.

– Вы сегодня вечером пользовались машиной, мистер Тейлор? – осведомился сержант.

– Да.

– Ваш брат был с вами?

– Да.

Сержант взглянул на Бонни, тот подтвердил.

– Пожалуйста, расскажите, куда вы ездили.

– Пожалуйста, расскажите, в чем суть жалобы, – попросил я.

– А сами не догадываетесь?

– Скажете, будем знать наверняка, – заметил Бонни.

– Нам стало известно, что двое клиентов сегодня напали на хозяина «Крайтериона» на Нортфилд – роуд, было замечено, как они отъезжали на оранжевом «мини», номерной знак… – он снова считал номер из блокнота и взглянул на меня. – Машина ваша, так ведь, мистер Тейлор?

– Ну, что я тебе говорил? – повернулся ко мне Бонни;

У меня уже возникло ощущение, что разговор идет как‑то странно, точно взята не та тональность. Внимание сержанта переключилось на Бонни.

– И что же, если не секрет, вы ему говорили, сэр?

– А то и говорил, что из пустяка слона раздуют. Брат к драке не имеет никакого касательства. Он только присутствовал.

– Значит, хозяина вы избили в одиночку?

– Так уж и избил! Скажете тоже! Сунул ему разок в поддых. Если он болтает что другое – нагло врет. Брат пытался было удержать меня, да не успел.

– Может быть, опишете подробнее обстоятельства вменяемого вам избиения?

Я отметил, что он уже не обращается к Бонни «сэр». Эта странная деталь тоже неприятно кольнула меня.

– Бармен узнал Бонни и пустился в рассуждения о футболе.

– Кстати, – повернулся сержант к Бонни, – назовите ваше полное имя.

– Бернард Льюис Тейлор, – уголки губ Бонни раздраженно дернулись на медлительность сержанта, писавшего в блокнот. Записав все, сержант кивнул.

– Продолжайте.

– Он чего‑то завелся, – сказал Бонни, – принялся подкалывать меня – и какие деньжища‑то мне отвалили за переход. И игроки‑то теперь только футбол разваливают.

– Я сказал ему, – вклинился я, – что мы зашли спокойно выпить, только и всего.

– Были в зале еще посетители? – спросил сержант.

– Нет, никого.

– Когда вы ушли?

– Минут десять восьмого.

– А сколько там просидели?

– Около получаса.

– С чего это он вдруг стал оскорблять вас? Как думаете? Вы, кстати, не знали его прежде?

– В глаза не видал. В пивную его никогда не заходил, – ответил Бонни. – А теперь уж меня точно отлучат.

Сержант, само собой, на шутку не отозвался, и, хотя мне казалось, что молодой констебль улыбнется, тот глядел на Бонни с каменным лицом.

– Я, – продолжал Бонни, – вообще выгодная мишень для хохмачей вроде него. Умников, которые корчат из себя великих знатоков и верят каждому газетному слову. Прицепился ну тебе репей, и я повторил ему то же, что брат. Только выразился поярче.

– Как именно, не припомните?

– Нет. Не припомню, – наконец‑то Бонни выказал первые признаки самосохранения. – Зато помню его слова. Расшумелся, что не позволит хамить ему в собственном заведении да еще самому дерьмовому футболисту во всей Англии. Тут‑то я не утерпел и врезал ему разок.

– Вы ударили его один раз?

– Да. В живот.

– Он дал сдачи?

– Нет. Икнул и свалился, как мешок. И мы ушли.

– Свидетелей случившемуся не было?

– Когда мы уходили, – сказал я, – в зал вошла женщина, из дальней двери. Да и я могу подтвердить. Если только, – добавил я, – против меня тоже не выдвигают какого‑нибудь обвинения.

– А он‑то что, интересно, утверждает? – спросил Бонни. – Такой весь из себя симпатяга.

– В настоящее время он с заявлением не может выступать, – ответил сержант. Мы оба вперились в него. – Его жена видела, как уходят двое, и описала нам машину. Муж успел сказать, что его избили. С ним случился сердечный приступ. Он в больнице.

Бонни вздохнул.

– Так что ж, выходит, вы не знали, кого ищете?

– У нас были приметы машины, номер. Компьютер выдал имя и адрес владельца.

– Значит, обвинения не выдвигают? – спросил я.

– Пока нет. Идет предварительное расследование. Будет обвинение или нет – зависит от потерпевшего.

– Тут уж не беспокойтесь, – заметил Бонни. – Обвинение он предъявит. С превеликой радостью.

– Если поправится, – уточнил сержант. – Если нет – возможно, предъявим мы. Как я понимаю, здесь не постоянное ваше место жительства?

– Нет, я тут в гостях.

– Будете уезжать, сообщите, где вас найти.

Они ушли. Когда я, проводив их, вернулся, Бонни развалился в кресле, задумчиво нахохлившись.

– И это мой поклонничек, – мотнул он головой на дверь. – Хоть бы одно ободряющее слово.

– Он при исполнении.

– Гордон, да он даже автографа не попросил! – вполне серьезно пожаловался Бонни. – Дурной знак. А мы выболтали все без всякой надобности.

– Было бы еще подозрительнее, если б что утаили.