Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)
И все же вы приблизились, – замечает прокурор.
– Да, пришлось, – соглашается Накамура.
– Шеф заставил вас продолжить знакомство?
Каитаро пожимает плечами:
– Нет, я вернулся не поэтому.
– Разве не был назначен другой агент, Хару?
– Я не позволил бы ему прикоснуться к Рине.
– Итак, что произошло?
Накамура смотрит на свои руки, безвольно лежащие на коленях.
– Я вернулся в ее район, постоянно появлялся в тех местах, где бывала она. Но мне никак не удавалось заговорить с ней. И я постоянно думал о ней.
До приезда в Токио у меня было несколько подружек, мне нравилось проводить с ними время, заниматься сексом. Перебравшись сюда и устроившись на работу в агентстве, я продолжал встречаться с женщинами, но через некоторое время все изменилось, я стал избегать общения. С Риной все было иначе. Даже глядя на ее фотографии, я чувствовал, как меня тянет к ней. Я хотел оказаться в этом плену. И я хотел рассказать ей о Сато, о том, что он замышляет. Больше никакой игры, никаких зеркал и ловушек. Я мог бы предложить ей сделать компрометирующее фото и получить развод, или она могла бы развестись с ним на своих условиях. А потом мы начали бы встречаться уже по-настоящему.
– И почему же вы не сделали этого? – спрашивает Куросава.
– Взаимное притяжение – сильная штука, – медленно произносит Каитаро. – Это как химическая реакция. Но та же реакция может все разрушить. Если бы я рассказал, для чего меня наняли, отношения, которые ждали нас впереди, никогда не стали бы реальностью.
– Но вы могли просто оставить свою работу, – говорит прокурор. Однако Каитаро пропускает эту реплику мимо ушей.
– Когда мы вновь встретились, Рина почувствовала мою нерешительность. Мы вообще очень тонко чувствовали друг друга. Она понимала, что меня гложут сомнения, но, вероятно, списала их на смущение. Или на порядочность – качество, которое она так ценила. Я знал, что наши отношения, и без того хрупкие, не выдержат правды. И шанса начать все сначала, даже если я уйду из агентства, не будет. Я стал бы ей ненавистен. Все, что до того момента связывало нас, перестало бы иметь значение. – Накамура на секунду умолкает. – Но и оставить ее на растерзание Хару и Сато я тоже не мог.
Куросава молчит. Затем делает короткий взмах в сторону панели из тонированного стекла. Через несколько секунд в комнату заходит молодой человек, в руках у него пластиковый стаканчик с водой. Он опускает его на стол перед Каитаро. Тот кривит губы в улыбке, однако не притрагивается к воде.
– Мне никогда не приходилось играть с Риной, – произносит он негромко. – Ни одна из тех ролей, которые я, как профессионал, опробовал на других женщинах, не заставила бы Рину обратить на меня внимание. Она мгновенно уловила бы фальшь. Рина видела меня насквозь. Она вообще гораздо внимательнее приглядывалась к людям, чем они к ней. Как и я.
– Но все же вы рассказали ей о себе?
– Я просто был собой.
– То есть вы рассказали ей о своем детстве? Откуда вы родом? Где выросли? – настаивал прокурор. – Зачем выкладывать столько личной информации, а после оставлять «объект», с которым работал?
– Я не оставлял ее! – быстро откликается Каитаро.
– Нет, – с нажимом произносит Куросава, – оставили.
– Рина знала меня, – глядя прямо в глаза допрашивающему его человеку, говорит Каитаро. – Нет, не о моей работе… Она знала меня настоящего, и ее не пугало то, что она видела. – Он откидывается на спинку стула, его взгляд устремляется куда-то в пространство поверх головы прокурора. Впервые за время допроса лицо Накамуры светлеет, когда он вспоминает о былых надеждах. – Рина была моим домом, женщиной, которая не только понимала меня, но которой я нравился. Мы с ней были похожи.
– Она не хотела развестись?
– Нет, – свет на лице Каитаро гаснет, – поначалу не хотела.
– Так часто случается с вашими клиентами?
– Большинство людей эгоистичны. Они не против романтических увлечений на стороне, особенно если их привычная жизнь скучна и не приносит ничего, кроме разочарования. Некоторые так отчаянно нуждаются в любви и внимании, что недолго думая с головой бросаются в любовную авантюру. Даже тот, кто считает себя порядочным человеком, может оказаться циничным и даже жестоким, когда на карту поставлено его благополучие. Но Рина была другой. Она серьезно относилась к своему долгу перед семьей, пытаясь соблюсти интересы всех ее членов: мужа, дочери и отца. Для нее счастье близких стояло на первом месте, и она не готова была с легкостью отказаться от своих принципов. Рина была невероятно добрым человеком, но та жизнь, которую она вела, становилась просто удушающей. Ей как воздух требовалось пространство для самой себя. И наши отношения давали ей это пространство. Мы никогда не делали ничего, чего бы она не хотела делать.
– И что случилось после развода?
– Рина переехала в Мэгуро, в дом отца, а еще через некоторое время – ко мне. Мы стали жить вместе. – Каитаро смотрит в камеру, и на несколько секунд его лицо вновь озаряется радостью.
– Вы продолжали работать в агентстве?
– Нет. Я ушел оттуда. Мы основали собственное дело – небольшое фотоателье. Рина снова общалась со своими знакомыми, издателями и фотографами, и вскоре у нее должна была состояться выставка. Она как раз работала над целой серией снимков для нового проекта. Того, который мы начали вместе тем летом. Но сперва нам нужно было устроить «семейное гнездо».
Каитаро делает паузу, прокурор вопросительно смотрит на него.
– Сумико жила у дедушки, – поясняет он. – Это было одним из условий Ёси: девочка останется у него до тех пор, пока Рина не сумеет обеспечить стабильную жизнь и дом для его внучки. Сумико знала меня как друга матери, но мы встречались нечасто. Рина говорила, что отец испытывает нас – ее и меня. Но мы хотели, чтобы Сумико была с нами, и поэтому выполняли все его требования.
– Вам раньше приходилось иметь дело с детьми?
– Нет.
– Но вы хотели, чтобы дочь Рины жила с вами?
– Мне нравилась Сумико. Она была не по годам сообразительная и всегда умела настоять на своем. Я ценю эти качества.
– Как умерла Рина?
Улыбка исчезает с лица Каитаро. На некоторое время он замолкает.
– Вы знаете, что такое найти человека, который по-настоящему становится твоей второй половиной, который дополняет тебя во всем? Что бы вы ни делали, какие бы решения ни принимали – этот человек всегда разделяет ваш выбор и идет рядом. Вот кем была для меня Рина.
– Как она умерла, Каитаро?
– Веревка, – говорит он. – Она лежала у нас на тумбочке. Обыкновенная кухонная веревка.
Изображение на экране утратило резкость, когда я остановила кассету. Пальцы сами сжались в кулак, так что на ладонях остался след от ногтей. Прокурор Куросава застыл с карандашом в руке, занесенным над блокнотом, хотя я не помнила, в какой момент он начал делать пометки. В уголке страницы мне удалось рассмотреть набросок – перевязанная бечевкой коробка. Я закрыла глаза. Но и под плотно сомкнутыми веками я все так же отчетливо видела Каитаро. И слышала его голос. Мне захотелось оказаться в той комнате, где они сидели, приложить палец к его губам и не дать больше произнести ни слова. Мне хотелось остановить время.
Иногда случается, что убийства оказываются записанными на видео: например, попав в поле зрения камеры наружного наблюдения или камер безопасности в магазине. Вы оказываетесь свидетелем последних минут жизни человека. Когда смотришь такое видео, хочется крикнуть тому, кто на экране, предупредить, чтобы он не шел тем путем, по которому уже начал движение. Остановив кассету с записью допроса, я подумала: если бы можно было не дать ему договорить или самой не слушать того, что он собирается рассказать, если бы можно было этим остановить ход событий и не позволить совершиться непоправимому… Когда я вновь запустила пленку, Каитаро все так же неподвижно сидел в тишине, глядя прямо в камеру.
– Я любил ее, – сказал он. – И все еще люблю.
ЖЕМЧУГ
Тем вечером я стояла посреди спальни, сжимая в руке жемчужные бусы моей матери, которые всегда были для меня чем-то вроде талисмана. Мне нравилось слушать нежное постукивание жемчужин, когда я перекатывала их из ладони в ладонь. Бусы старинные и тяжелые, в семьях такие вещи принято передавать по наследству – от матери к дочери. В мой двадцатый день рождения дедушка достал их из кармана и передал мне. Вкладывая жемчуг в мою руку, он напомнил, как однажды я едва не лишилась их.
В нашем доме была вечеринка. Гости собрались во дворе возле небольшого декоративного бассейна. Я, тогда еще совсем малышка, сидела на коленях у мамы. Мама же, как и полагается хорошей хозяйке, занимала беседой кого-то из коллег мужа.
Я тем временем с увлечением теребила крошечными пальчиками висящие у нее на шее бусы – гладкие блестящие шарики заворожили меня. Дедушка добавил, что в детстве я была невероятно активной и любила находиться в центре внимания взрослых. Поэтому, стараясь привлечь внимание мамы, я потянула за бусы раз-другой, а затем дернула изо всех сил. Нитка лопнула, и жемчуг рассыпался по всему двору, а часть покатилась к бассейну. Мама со смехом вскочила со своего места и, не спуская меня с рук, бросилась догонять жемчужины. Мы вместе подбирали бусину за бусиной, выудив несколько штук из бассейна. Склоняясь над ним, мама показала мне на отражение, подрагивающее в мерцающей воде: наши головы находились так близко, что одно отражение наплывало на другое. Два лица с большими темными глазами и высокими скулами – две женщины, из которых теперь осталась лишь одна.
ЁСИ
БУЦУДАН[44]
Ёси Сарашима находился у себя дома в Мэгуро. Он сидел в кабинете и смотрел на фотографию дочери. Это была его любимая фотография Рины. Снимок сделан на пляже в Симоде. Взгляд Рины устремлен прямо в камеру, солнечные блики играют на лице. Ёси видит на фотографии девушку, которой некогда была Рина, видит молодую женщину, которой она стала, и видит мать своей внучки, Сумико.
Две свечи освещают портрет Рины. Сама фотография стоит в глубине шкафчика из розового дерева, буцудана – домашнего алтаря; пол комнаты устлан татами[45]. В воздухе висит сладкий запах ладана, хотя сами ароматические палочки, зажженные рано утром, уже догорели, превратившись в горстку серого пепла, рассыпанную на подносе. В течение нескольких месяцев после смерти дочери Ёси каждый день приходил сюда и каждый раз обнаруживал на алтаре свежие цветы, горящие свечи и курящиеся ароматические палочки, Ханна была очень внимательна. Но позже Ёси стал находить здесь Сумико, девочка сидела на коленях перед алтарем, спиной к двери, и не замечала деда, который останавливался на пороге, затем разворачивался и на цыпочках выходил из комнаты. Ханна в это время обычно возилась на кухне – готовила завтрак и собирала бэнто для Сумико. Но, когда часы били семь, она откладывала дела, брала свежий носовой платок и шла в комнату с татами, чтобы вытереть заплаканное лицо Сумико прежде, чем девочка отправится в школу.
Ёси аккуратно, обеими руками, вытащил фотографию из святилища. Ему больше никогда не увидеть глаз дочери, эти тонкие брови и высокие скулы. Со двора донеслись крики и веселый визг. Ёси подошел к окну и выглянул наружу. Сумико играла с Ханной. Девочка носилась по дорожкам, освещенная лучами вечернего солнца, подпрыгивала и хохотала, подол ее короткого, чуть выше колен, белого хлопчатого платьица взлетал при каждом прыжке. Вот она снова мчится во весь опор, прыгает и ловко хватает летящий к ней пластиковый диск. Ёси наблюдает за внучкой. Глаза девочки широко раскрыты от восторга, раскрасневшееся лицо обращено к солнцу, она скачет по траве – проворная и полная жизни. Сумико просто ребенок, обычный жизнерадостный ребенок. Ёси хочет, чтобы внучка такой и оставалась. Он медленно возвращается к алтарю и с помощью небольшого бумажного веера одну за другой задувает свечи. Ёси забирает фотографию Рины из семейного святилища, отныне ее там не будет.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Бывают более счастливые времена, но это время наше. Жан-Поль Сартр
РИНА И КАИТАРО
РЫБКА-БРИТВА
Когда женщина рождается в этот мир, вместе с ней приходят дети, которых она когда-либо родит. Крошечные души вложены в плоть ее матки, словно драгоценные жемчужины – в розовое нутро ракушки. В тот день в больничной палате, где остро пахнет антисептиком и скрипят жестко накрахмаленные простыни, Рине показали картинку на дисплее аппарата УЗИ – подводную пещеру, наполненную фосфоресцирующим светом. И в центре этого таинственного пространства перекатывался мерцающий узелок клеток – начало новой вселенной, ребенок, о котором она молилась.
Но Рина и ее дитя общались не через снимки УЗИ и анализы крови, их связь – в пигментных пятнах на коже, растяжках на животе, прикосновениях и толчках одной жизни, бьющейся внутри другой. Все тело Рины расширилось и расплылось. «Ты кувыркаешься во мне и устраиваешь беспорядок, – думала она, – ты выкраиваешь себе дом в моих внутренностях. И все это – ты». Не было необходимости произносить слова вслух, они понимали друг друга без слов.
Первые месяцы Рина лежала по ночам без сна, надеясь уловить движение сгустка клеток, который поселился у нее в животе, словно ожидая тока воды в бассейне. Вскоре среди ночи ее стали будить неожиданные толчки того завитка, похожего на гребень волны, что рос в ней. «Ты, – думала Рина, – ты пихаешь меня, прокладывая себе дорогу к выходу из меня».
Иные моменты она помнила до конца своих дней. Просыпаясь каждое утро на рассвете, Рина лежала тихо-тихо, чтобы ощутить присутствие ребенка. Если она не чувствовала толчков и пинков, то пугалась – вдруг с младенцем что-то случилось, – но затем внутри, в самой глубине нарастал пульс жизни. Рина клала руки на живот и улыбалась: движение означало, что все в порядке, оба они живы и в безопасности.
В такие секунды она думала о своей матери, которая умерла от рака и теперь лежала в семейном склепе. Рине тогда только-только исполнилось пятнадцать, и с тех пор не было дня, чтобы она не вспоминала о маме и не скучала по ней. Но сейчас, переживая собственный опыт зарождения новой жизни, она иногда ощущала, пусть и на короткие мгновения, мамину близость, а это было именно тем, в чем нуждалась Рина.
В тишине своего дома, чувствуя движение ребенка внутри, она оглядывалась на мир вокруг себя, который сама же и создала, думала о совершенном ею выборе, вспоминала первые недели ухаживания Сато. Он отвез ее в токийский Диснейленд. От того времени, нескольких месяцев их короткого знакомства, в памяти осталась лишь эта прогулка в парке аттракционов: горячие пальцы Сато сжимают ее локоть, он тащит Рину во Дворец Золушки. Разноцветные огни подсвечивают башенки и стены замка, вокруг слышны болтовня и смех. Рино и Сато вместе с другими парочками стоят в очереди за шоколадным попкорном. Его продают в пластиковых контейнерах, сделанных в форме сказочной кареты, ручка на крыше кареты позволяет нести контейнер как сумочку. Дворец настолько популярен у влюбленных, что гуляющих здесь взрослых намного больше, чем детей. Рина помнит катание на каруселях – вихрь музыки и движения, – помнит сладкий вкус сахарной ваты на языке и ожидание, стоящее за суматохой развлечений, смешанное с тревогой, которую она старательно топит в улыбке, а затем странное и чуждое ощущение, оставшееся от поцелуя мужчины.
По мере того как ребенок внутри рос, Рина стала размышлять, насколько подлинными были их отношения с Сато. Когда пришла боль и начались схватки, она не смогла побороть панику. Ковыляя к телефону, Рина прижимала руку к животу и уговаривала ребенка немного подождать, но тщетно – плавающая внутри нее рыбка была неумолима. Острая как бритва боль охватила все тело, пронзая насквозь, – рыбка-бритва прорывалась наружу.
«Я иду, я иду», – повторяла она. Рина удивлялась, как такое крошечное существо может быть настолько отважным.
Позже, когда они с дочерью оказались дома, Сато приветствовал их возвращение помпезным букетом пышных зимних роз и уехал в офис. Рина и малышка остались вдвоем. Прижимая к себе девочку, Рина смотрела на маленькую головку, помешавшуюся у нее в ладони, на завиток черных волос на макушке, размером не больше ногтя. От прикосновения к нежной, как сахарная пудра, коже у Рины перехватывало дыхание: новорожденная девочка, новая жизнь. «Это ты, – думала Рина. – Мы все время были вместе». Снимок УЗИ, который вручили в больнице, всегда казался ей ненастоящим. Рина не могла представить себе, что создание, ради которого она появилась на свет, сейчас лежащее у нее на руках, можно запечатлеть на фото.
День клонился к вечеру, солнце медленно сползало за горизонт. Волнение, сопровождавшее Рину до рождения дочери, сменилось спокойной уверенностью. Она стояла перед окном и, покачивая на руках сверток, указывала на розовеющее небо. Малышка спала, но Рина, уткнувшись носом в лобик дочери, тихонько рассказывала ей о Токио – о том городе, в котором она родилась, и о том мире, в котором ей предстоит жить. Комната позади них была завалена подарками: плетеная колыбелька и пеленальный столик стоят в углу, белые ползунки и комбинезоны разбросаны по дивану, рядом – большая пачка памперсов. На столе в миске лежит крыжовник, крупные светло-зеленые ягоды лоснятся и готовы треснуть от спелости. Несколько дней Рина потратит на написание ответных благодарственных открыток, но сейчас на всем свете существуют только они вдвоем, она и ее дочь. Два силуэта, вырисовывающиеся на фоне предзакатного города.
Рина поцеловала головку девочки и вдохнула ее запах – запах Сумико. И стала думать обо всем том, что с ними произойдет.
НАЧАТЬ СНАЧАЛА
Профессионального сообщества фотографов и выпускавшегося им журнала, некогда известных под названием «Экспозиция», больше нет. Студию, в которой раз в квартал проводили открытые лекции и выставки, вам тоже не удастся отыскать. Да и сама узкая улочка в Гиндза[46], где располагалась редакция, с характерными для этого района домами из легкого желтого кирпича, – здания теснились и напирали друг на друга, незаметно перетекая один в другой, – давно сметена стеклянными постройками, однообразными и скучными.
Каитаро стоял под фонарем на углу улицы, сжимая в пальцах незажженную сигарету. Чиркнув зажигалкой, он прикурил, глубоко затянулся и, выдохнув длинную струю дыма, стал наблюдать за людьми, которые направлялись к укромной двери, расположенной в нише рядом с рамэн-баром[47]. Посетители поднимались по короткой крутой лестнице и исчезали внутри. Рина и Хару уже были там, но Каитаро выжидал, решив проскользнуть в зал в последний момент и устроиться в задних рядах.
В тот вечер он попросил разрешения работать без напарника, но Такеда не позволил. После знакомства на рынке, закончившегося позорным бегством, Накамуру следовало и вовсе отстранить от дела. А его неуклюжее предложение расторгнуть договор с клиентом было встречено шефом с разочарованием и даже некоторым подозрением. Попытка переубедить начальника провалилась окончательно после появления в агентстве нового сотрудника, Хару, чей послужной список удачно проведенных операций рос изо дня в день. И лишь давнее знакомство с Такедой и настойчивость Каитаро, утверждавшего, что он идеально подходит на роль любовника для данного объекта, заставили шефа смягчиться и дать ему второй шанс. Но дальнейшее участие Каитаро в деле, если ему вообще разрешено будет продолжать, зависит от сегодняшнего вечера.
Последние несколько человек вошли в здание, и он последовал за ними. Оживленный разговор и громкие голоса молодых людей эхом отдавались от стен лестничной клетки, заглушая шаги Каитаро.
Он нашел место в последнем ряду и быстро осмотрелся, отыскивая глазами Хару и Рину. Она сидела в дальнем конце комнаты, устроившись там, где ее точно не будет видно со сцены. Наблюдая за ней, Каитаро понял – Рина нервничает. Студия «Экспозиции» не была тем местом, куда она частенько заглядывала и где чувствовала себя свободно, – больше не была. Каитаро смотрел, как Рина опустила на пол сумку и скинула с пятки красный ремешок сандалии, который натер ей кожу.
Первый оратор – ученик фотографа Шумея То-маци, специализировавшегося на морском пейзаже, – приблизился к трибуне. Окинув взглядом аудиторию – фотографов-любителей и профессионалов, он кивнул человеку, сидевшему возле проектора, тот нажал на кнопку. На экране появился слайд. Лекция началась.
Едва прозвучали первые слова, Каитаро откинулся на спинку стула и вдруг понял, как давно он не был на подобных встречах. Как давно не проводил вечера, занимаясь чем-либо помимо работы. Лишь иногда, если удавалось, урывал несколько часов для сна. Ему не нравилось оставаться одному в своей квартире, и все же Каитаро предпочитал одиночество общению с коллегами из агентства. Да и все равно никого из них не заинтересовал бы разговор о том, что обсуждали в этом зале. Слушая оратора, Каитаро чувствовал, как испаряется его усталость. Витавший в воздухе дух свободы, возможность работать самостоятельно – только ты и камера – наполняли Каитаро бодростью и надеждой.
Он посмотрел на Рину. Поначалу она сидела положив ногу на ногу и завернувшись в вязаную шаль, но сейчас скинула ее с плеч и вся подалась вперед, ее взгляд неотступно следовал за указкой оратора, когда он отмечал что-то на слайде и давал пояснения. На губах молодой женщины то и дело появлялась легкая улыбка, словно услышанное вызывало у нее удивление.
Остаток вечера Каитаро старался не смотреть на Рину, хотя ему стоило немалых трудов заставить себя не оборачиваться в ее сторону. Лишь в финале лекции, когда началась серия вопросов и ответов, он позволил себе изредка поглядывать на нее Рина сидела вытянув шею и прислушивалась к ответам, которые давал выступавший. Накамура чувствовал, как она обдумывает каждое услышанное слово: слова собирались где-то там, в районе затылка, где начинался нежный изгиб ее шеи, и возле высоких скул, и в медленной улыбке, трогавшей губы Рины. Эта заразительная улыбка заставляла улыбаться и его. Он отвернулся.
Хару дремал на стуле, уронив подбородок на грудь. Каитаро захотелось подпихнуть его локтем, но коллега сидел слишком далеко. Оставалось надеяться, что он лишь притворялся, будто спит. Это соответствовало бы и его имиджу, и хамоватой натуре. Хару был страшным занудой и тупицей, проводившим все свободное время за игрой в пачинко[48]. Стоило Накамуре взглянуть на него, как в ушах сама собой начинала звучать оглушительная музыка вперемежку со щелканьем серебристых металлических шариков и какофонией писков, издаваемых автоматами, пока сидящие перед ними игроки пытаются поймать удачу за хвост. Хару оказался бы последним, кого Каитаро выбрал бы в напарники, но этот новичок считался проворным и сообразительным, и Такеда настоял на его участии в сегодняшней операции.
Наконец выступавший закончил отвечать на вопросы и поблагодарил слушателей. Вокруг него собралась стайка зрителей, желавших получить автограф. Хару открыл глаза и стал озираться по сторонам, зевая во весь рот. Убедившись, что Рина заметила его, и уловив на ее лице гримасу отвращения, он скривился в нагловатой ухмылке и подмигнул. А когда она накинула шаль, взяла сумку и начала пробираться к выходу, Хару вскочил и тоже рванул к двери, прокладывая себе дорогу локтями. Люди удивленно вскрикивали и с неодобрением смотрели ему вслед. Едва Рина спустилась по ступенькам и вышла на улицу, как этот наглец пронесся мимо, толкнул ее и вышиб сумку из рук. Молодая женщина ахнула, содержимое сумки высыпалось на тротуар, помада и кошелек отлетели в сторону и оказались в луже, оставшейся после недавнего дождя. Рина что-то возмущенно крикнула ему вслед, но Хару даже не обернулся. Он быстро исчез в темноте, оставив ее собирать рассыпавшиеся вещи. Прохожие аккуратно обходили ползающую по тротуару Рину и валяющиеся под ногами предметы.
Каитаро присоединился к ней: опустившись коленом на влажный асфальт, поднял несколько карандашей, откатившихся так далеко, что Рина не заметила их, и книгу в мягкой обложке. Прежде чем отдать ее владелице, он промокнул влажный переплет рукавом куртки.
– Вот, теперь не испачкаетесь.
– Спасибо. – Рина все еще осматривала мостовую, проверяя, не пропустила ли чего впопыхах. – Надо же, какой придурок. Мне даже показалось, он уснул на лекции.
– Именно так. Спал как младенец, – попяи нул Накамура, протягивая Рине руку и помогая подняться.
Она наконец вскинула на него глаза и после короткой паузы сказала:
– Привет. Это ведь вы, не так ли? Нет-нет, я не собираюсь…
– Да, это я, – улыбнулся Каитаро. – Привет.
– Вы увлекаетесь фотографией?
– Да! – на этот раз искренне рассмеялся он. – Но, уверяю, я не охочусь за вами.
– О, нет, я не имела в виду… – Рина запнулась.
– Я знаю, – поспешил Накамура успокоить ее. – На самом деле, раз уж мы встретились, я хотел бы извиниться за свое поведение – там, на рынке.
– О, не стоит, – пожала она плечами. – Все в порядке…
– Просто я понял, что вам не очень-то хотелось идти пить кофе со мной. Меня это несколько смутило.
– Вам трудно принимать отказ? – предложила объяснение Рина.
– Ну да, что-то в этом роде, – согласился Каитаро.
– Вы сверхчувствительный, – улыбаясь, слегка поддела его она.
– Я не очень в этом разбираюсь, – улыбнулся в ответ Каитаро.
– Ав том, что касается знакомства на улицах?
Каитаро расхохотался.
– Я умею разговаривать с людьми. И слушать их.
Она вновь улыбнулась.
– Итак, Рина…
– О, надо же, вы запомнили мое имя. – Ее улыбка сделалась шире.
Каитаро кивнул, по-прежнему не сводя с нее взгляда.
– Итак, вы спешите домой к дочери или у вас найдется время выпить со мной кофе?
Он заметил быстрый взгляд, который Рина бросила на него, вероятно удивленная, что он запомнил и такие подробности. Накамура ждал: молодая женщина посмотрела в дальний конец улицы, затем взглянула на часы у себя на запястье.
– Вам пора домой, – сказал Каитаро, отступая на шаг в сторону.
– Сумико осталась с дедушкой, – наконец произнесла она и, прищурив глаза, уставилась на него. – Вы намерены отвести меня в кафе или снова сбежите?
– Нет, сегодня не сбегу. – Он поправил папку, которую держал под мышкой.
– Это ваши работы? Вы фотограф? – кивнув на папку, спросила Рина.
– Нет… то есть я хочу сказать, здесь просто несколько фотографий. Хотел показать их сегодня вечером, – он махнул рукой в сторону студии, из которой они только что вышли, – но потом передумал.
– А мне покажете?
– Если вы позволите угостить вас кофе.
– Хорошо.
Стоя рядом с ней в свете уличных фонарей, Каитаро подумал, не предложить ли ей руку. Ему хотелось почувствовать ее близость, ощущать прикосновение ее одежды к его, тяжесть руки, которая ляжет на изгиб его локтя. Но еще не время. Он не мог торопить молодую женщину, а видя ожидание, появившееся на лице Рины, и не хотел этого делать. Напротив, Каитаро жестом предложил ей идти вперед, поскольку им приходилось обходить поблескивающие на земле лужи. Так, следуя друг за другом, они направились к огням в конце переулка.
НЕСПЯЩИЙ ГОРОД
Был поздний вечер. Каитаро различал среди привычного городского шума звон цикад, скрытых в листве деревьев. Он шагал по улицам в самом сердце квартала развлечений – Кабукитё[49], «неспящий город». Кондиционеры, выдыхавшие наружу струи теплого воздуха, и сотни вертикальных неоновых вывесок, отражавшихся в зеркальных панелях небоскребов, наполняли сумерки гнетущим жаром. Минуя один за другим ярко освещенные двери ночных клубов, едва отличимых один от другого, Каитаро старательно отгонял от себя мысль о насмешке, которая сквозила в предложении Сато встретиться в районе Кабуки-те. Он вошел в одно из заведений и, лавируя между столиками, направился к поджидавшему его мужу Рины.
– Сколько еще тебе потребуется времени? – спросил Сато.
Он сидел в одиночестве, баюкая в ладонях банку с охлажденным «Асахи»[50], и дымил сигаретой. Дым оставался висеть в воздухе тяжелыми пластами.
– Такие вещи не делаются второпях. – Накамура опустился на свободный стул.
– Возникли сложности?
– Нет.
– Интересно, что же все-таки произошло на рынке? – усмехнулся Сато. – Такеда ничего толком не рассказывает.
– Это был стратегический ход, – пояснил Каитаро. – Чтобы возбудить интерес объекта, – добавил он фразу, которую не раз слышал от самого Сато.
– Но в конечном итоге вы все же познакомились. И кем ты представился, какую сочинил историю?
– Никакой истории. Просто человек в городе.
– Ну, по крайней мере, ты заставил ее пойти с тобой, – Сато делает большой глоток пива из банки. – И на этом спасибо. – Он постучал пальцем по лежавшему перед ним счету из кафе, куда Накамура пригласил Рину. – Итак, чашка кофе. И что дальше – какой-нибудь идиотский чизкейк? – Сато расхохотался.
– Ты встречаешься с кем-нибудь? – спросил Каитаро невозмутимым тоном. – Не говори, что у тебя нет подружки.
Глаза Сато сузились:
– А тебе какое дело?
– И она, конечно же, именно та самая одна-единственная? Ты ведь обдумал, куда двигаться дальше, верно?
Сато откинулся на спинку стула, глотнул из банки и молча, оценивающим взглядом уставился на Каитаро. А затем понимающе хмыкнул, как человек, которому удалось решить непростую задачку.
– О нет, ты же не хочешь сказать, что Рина отказала тебе? – визгливым фальцетом воскликнул он. – Я-то думал, ты бьешь без промаха, самый меткий стрелок Токио! – Теперь Сато просто сотрясался от смеха, расплескивая пиво.
Каитаро сидел не шелохнувшись, чувствуя, как лежащие на коленях руки сами собой сжимаются в кулаки, а кровь начинает бешено стучать в висках.
– В чем проблема, приятель? – Сато вновь отхлебнул пива. – Парочка поцелуев, Накамура! Если это все, на что ты способен. А твой напарник щелкнет парочку снимков.
– Я предпочитаю сам делать снимки, – пробормотал Каитаро.
– Ну, как тебе больше нравится, – пожал плечами Сато.
Одна из работающих в заведении девушек приметила мужчин и направилась прямиком к их столику.
Весь ее наряд состоял из коротенькой черной юбочки и безрукавки, на голове была надета блестящая шапочка с кошачьими ушами а-ля Мишель Пфайффер[51]. Сато без колебаний притянул ее и усадил себе на колени. Девушка-кошка с довольным урчанием запустила пальцы ему в волосы.
– Учти, Накамура, мне нужен результат! Ну и просто в качестве совета: ей не требуются долгие ухаживания. – Сато захихикал и поспешно добавил, словно утешая собеседника: – Да не волнуйся, тебе не придется ее трахать. Компрометирующее фото – и дело в шляпе.
Девушка уютно, совсем как кошка, устроилась на коленях Сато и принялась пощипывать ему мочку уха. Он жадно стиснул ее руками за талию. Затем снова взглянул на Каитаро. В его глазах вдруг мелькнуло хитрое выражение:
