Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)
Я стояла на коленях возле кресла и как раз потянулась к стопке бумаг, которые могли оказаться нужными мне записками, когда зазвонил телефон. Вся моя жизнь была собрана в этой комнате: сертификаты из школы, диплом университета и помещенная в рамочку статья из газеты, посвященная одному из самых знаменитых судебных дел самого дедушки. Каждое утро дед, сидя за завтраком и наслаждаясь своей любимой холодной лапшой, вырезает новости из крупных газет, чтобы я была в курсе событий, происходящих в стране и мире. Я прочитала все статьи и документы, хранящиеся в этой комнате, я действительно в курсе историй, происходящих за стенами этой комнаты, за исключением одной – моей собственной.
Я была настолько захвачена поиском запропастившегося конспекта, что не сразу обратила внимание на звонок.
– Алло, – сказала я рассеянно, поднимая трубку.
– Добрый день, – раздался несколько смущенный женский голос. – Извините, могу я поговорить с господином Сарашимой?
Все еще расстроенная пропажей бумаг и продолжая озираться по сторонам, я невнятно пробормотала в ответ:
– Боюсь, что нет. Он сейчас в Хаконе[17]. А что вы хотели?
– Это дом Ёситаки Сарашимы? – после короткой паузы спросила женщина.
– Да. Я его внучка, Сумико. Могу я вам чем-то помочь?
– Это дом и семья госпожи Рины Сато? – снова уточнила звонившая.
– Моя мама умерла, – сказала я, на этот раз уже более внимательно вслушиваясь в слова собеседницы.
На другом конце провода повисла тишина. В какой-то момент мне даже показалось, что женщина с робким голосом просто повесила трубку, но затем услышала, как она вздохнула, набирая воздуху в легкие, и снова заговорила:
– Я звоню из Министерства юстиции, отдел пенитенциарной службы. Мне жаль вас беспокоить, госпожа Сато, но мой звонок касается Каитаро Накамуры.
– А кто это?
Мой вопрос повис в воздухе. Звонившая просто повесила трубку.
КОЛОКОЛА
Люди говорят: вылетевшее слово не поймаешь. Раз сказанные, слова будто повисают в воздухе и начинают жить своей собственной жизнью. В последний год жизни моей мамы дедушка начал брать меня с собой в храм. Среди шума и суеты оживленной улицы мы шагали к Сэнсо-дзи[18]. Подходя к храму, я всей грудью вдыхала аромат ладана и тянула дедушку за рукав пальто. Он смотрел на меня сверху вниз, а затем подхватывал на руки, продолжая идти мимо торговых палаток. Это было у нас чем-то вроде ритуала. Он поднимал меня повыше и сажал себе на бедро, плотно подоткнув мою желтую юбку вокруг ног. Я болтала с ним, а он продолжал идти, указывая на интересные предметы, попадавшиеся на шумной торговой улице, где раскинулось более сотни ларьков и палаток, тянувшихся до самых ворот Сэнсо-дзи. Существовала еще одна, более тихая улочка, шедшая с востока на запад, но дедушка всегда выбирал именно этот путь. Мне он тоже нравился, главным образом потому, что здесь можно было купить мои любимые лакомства.
– Мандзю! [19] – требовала я, указывая на прилавок, где продавали румяные пирожки и булочки с вишней и сладким картофелем. Мне нравились все сладости на свете, но за красные бобы я могла бы отдать душу.
– Мандзю, дедушка! – с нетерпением повторяла я.
Тем временем к прилавку уже выстроилась очередь, такая плотная, что не помещалась на тротуаре. Люди толпились, тесня друг друга, словно надеясь побыстрее оказаться у цели. Лотки с горячими ароматными булочками опустошались в одно мгновение. Коренастая женщина средних лет руководила движением очереди. Она подталкивала людей вперед, а затем, едва только они получали свой товар, одним широким движением оттесняла их в сторону, чтобы дать дорогу следующему покупателю.
Я указывала на лоток с золотистыми мандзю, но дедушка решительно качал головой.
– Красные бобы! Красные бобы! – визжала я.
– Позже, Сумико, – не сдавался дедушка, а я сердито принималась дергать его за волосы.
– А маму ты тоже приводил сюда?
– Да, когда она была маленькая, – говорил дедушка, поудобнее усаживая меня на бедре.
Наверное, я уже была слишком большая, чтобы нести меня таким образом, но дедушке, похоже, и самому нравилось держать внучку на руках. Он говорил, что хочет запомнить меня в этом возрасте.
– А где мама?
– Она пошла за покупками.
– Почему она не взяла меня с собой?
– Потому что я хотел провести время с тобой.
– Но мне нужно…
– Я начал приходить сюда с твоей мамой, когда ей было столько же, сколько тебе сейчас, – продолжил он, а я тем временем отодвигалась от него все дальше, продолжая тянуться в сторону лотка с пирожками.
– Сумико! – строго произнес дедушка и опустил меня на землю. – Сначала храм, а потом все остальное.
Он протянул мне руку, и мы двинулись дальше. Я цеплялась за дедушку, прижимаясь к его ноге. Мне не нравилось, что вокруг столько людей. Я притихла и послушно шла рядом до главных ворот храма – врат Грома – с гигантскими бумажными фонарями, свисающими из-под арки. Однако, когда мы миновали их и приблизились к внутренним воротам с красными колоннами, я принялась беспокойно вытягивать шею в надежде хотя бы мельком увидеть большой колокол. Это был один из колоколов, отбивающих время. Мама говорила, что еще поэт Басё сотни лет назад слышал его звон. В те времена, когда Токио назывался Эдо, город управлялся этими перезвонами, которые сообщали людям, когда им пора вставать, обедать, ложиться спать. Сейчас же звон большого колокола слышен лишь раз в сутки – в шесть часов утра, – а также в новогоднюю ночь: ровно в полночь он бьет сто восемь раз – по разу на каждое из ста восьми желаний, которые, как говорят, порабощают людей. Дедушка водил маму и меня посмотреть, как это происходит. Его друзья в местном совете помогли нам получить место совсем близко от колокола. Так близко, что я чувствовала, как вибрирует воздух после каждого удара. Затем следовала пауза, наполненная необычайной тишиной, пока кедровую балку отводили назад, чтобы вновь отпустить, – и вновь воздух наполнялся мягкой вибрацией бронзы.
Пробираясь сквозь толпу, дедушка направлялся к кадильницам перед храмом. По дороге он говорил, что поднимающийся от них дым напоминает ему не столько об обряде очищения, сколько о моей маме: в детстве она всегда омывалась в волнах этого дыма, а он брал ее на руки и поднимал повыше. Волосы девочки были перевязаны белой сатиновой лентой, а пышные нижние юбки выглядывали из-под подола ее нарядного воскресного платьица.
– Ты готова войти? – спросил дедушка.
Я кивнула. Тогда он подхватил меня и, улыбнувшись, снова посадил себе на бедро.
Дедушка нашел место среди толпы перед отполированной до блеска кадильницей, выпускавшей в воздух густые клубы дыма. Я подалась вперед, он стал подгонять дым ладонью в мою сторону, а я плескала на лицо и потирала руки, делая вид, будто умываюсь этим дымом.
– Теперь ты чиста? – поддразнивая меня, спросил дедушка. – Маленькой капризули больше нет? – рассмеялся он. Я вскинула на него глаза и расплылась в милой улыбке. – Кажется, я знаю, что ты хотела бы сейчас сделать. Узнать свою судьбу, верно?
Это тоже было нашим ритуалом. Каждый раз, когда мы приезжали в Сэнсо-дзи, дедушка, прежде чем пойти на молитву в главный храм, отправлялся вместе со мной к стойке омикудзи[20]. Он давал мне монетку, и я бросала ее в ящик для пожертвований. Мы прислушивались, как она звонко падает на дно. А затем дедушка протягивал мне металлический цилиндр, заполненный длинными и тонкими деревянными палочками. Я трясла цилиндр до тех пор, пока одна из палочек не вываливалась в специальную прорезь.
Подняв палочку, я смотрела на вырезанный на ней символ, и мы вместе искали ящичек с соответствующим изображением. Дедушка засовывал руку внутрь, брал первый попавшийся листок с предсказанием и передавал его мне.
Он наблюдал, как я, шевеля губами, складываю слова. Мне нравились эти предсказания. Даже став старше, я иногда просила дедушку покупать их для меня в торговых автоматах, установленных вдоль дороги. Но в тот день, закончив читать, я не была уверена, что поняла смысл фразы, и протянула омикудзи дедушке. Он улыбнулся, слегка поклонился и пробормотал, что рад оказать мне услугу.
– Так, посмотрим, что тут у нас, – сказал он, поднимая бумажку повыше.
Затем я услышала, как дедушка сдавленно охнул и отвернулся, ища глазами проволоку, которая была натянута над ящичками, – проволоку, где остались висеть все те предсказания, что он не сумел мне растолковать. На ней уже болтались, лениво хлопая на ветру, несколько бумажных полосок.
Но я сделала шаг вперед и, пока он возился с бумажкой, складывая так, чтобы привязать к проволоке, ловко выхватила ее из рук растерявшегося деда.
– Что это означает? – спросила я, вновь вглядываясь в иероглифы.
– Нам не нужна такая судьба, – сказал дедушка, – давай привяжем бумажку здесь, чтобы ветер мог сдуть предсказание.
– Но я хочу знать, – заупрямилась я, отступая назад и вцепившись в бумажку пальцами.
– Сумико, отдай ее мне. Она принадлежит ве-тру.
– Объясни, что там?! – я скомкала тонкую бумажку в кулаке.
Дедушка потянулся ко мне, намереваясь силой разжать мои пальцы.
– Ну же, Сумико, отдай. Я куплю тебе другую, – попытался уговорить меня дедушка, но в следующий момент глаза его расширились от ужаса – я молниеносным движением закинула бумажный комок в рот и принялась жевать.
Некоторые слова уносит ветер, некоторые пожирает огонь, но проходят годы, и они возвращаются, рассыпаясь звоном, словно храмовые колокола, и поднимаются над шумом и суетой.
РИНА И КАИТАРО
НОВОЕ ДЕЛО
Каитаро сидел в рубашке с расстегнутым воротом, галстук, аккуратно свернутый, лежал на столе перед ним. Чашка со свежим кофе стояла рядом, пар медленно поднимался вверх. Каитаро пролистывал папку с новым делом, время от времени делая глоток из чашки.
На этот раз его мишенью станет домохозяйка: тридцать лет, карие глаза, каштановые волосы, среднего роста. Обожает чизкейки.
Каитаро вытащил карту, отметил место, где находится ее дом, глянул на листок, где был расписан распорядок дня женщины и указано, каким видом транспорта она обычно передвигается. Затем, сверяясь с картой, прикинул, сколько времени займут перемещения из одной точки в другую. Каитаро знал – пройдет не одна неделя терпеливой слежки, прежде чем он соберет нужные сведения о ее привычках, о любимых маршрутах и составит полный список интересов своей подопечной.
Муж женщины заполнил анкету, указав объекты недвижимости и прочую собственность, которая будет поставлена на карту при разводе. В Токио находились два объекта: квартира в Эбису[21] и дом в Мэгуро, а также летний домик на побережье в Симоде. Вся недвижимость была записана на девичью фамилию жены – Сарашима. Другой список состоял из цифр: общие счета в банке, акции, оценочная стоимость всего имущества в целом. К нему Ка-итаро добавил еще одну колонку, для собственных пометок. Он знал, что клиенты часто дают ложную информацию по поводу своих активов, преуменьшая либо преувеличивая их стоимость. И не сомневался, что Осаму Сато не исключение. Конечно же, заказчик выложил далеко не всю правду.
Отложив карандаш, Каитаро устало прикрыл глаза и потер переносицу большим и указательным пальцем. Ноющая боль в висках нарастала, и он тряхнул головой, пытаясь отогнать ее. Каитаро еще раз просмотрел материалы дела: основное имущество, указанное в бумагах, принадлежало жене Осаму Сато и ее семье. Кроме того, у супругов был ребенок, дочь семи лет. Каитаро не раз приходилось изучать подобного рода анкеты. Клиенты шли на всевозможные ухищрения, лишь бы получить преимущества при разводе, некоторые выискивали лазейки в законе, чтобы получить единоличную опеку над ребенком. Таким образом, ребенок нередко становился предметом торга и средством давления одной стороны на другую. Конечно, бывали ситуации, когда развод становился наилучшим решением проблемы для всех, включая ребенка. Но случаи, с которыми приходилось иметь дело Каитаро, чаще всего касались вопросов имущества. Он больше не удивлялся тому, на что готовы пойти люди, чтобы получить желаемое, но, в конце концов, это не его дело – одобрять или осуждать поступки клиентов, его задача – помочь в решении поставленных вопросов.
Взгляд Каитаро упал на пачку визиток в пластиковом футляре, лежавших перед ним на столе. Визитки были неброскими: на белом кусочке картона значилось лишь его имя, номер телефона и факса. При ярком свете офисных ламп вид иероглифов на визитке неожиданно принес ему странное чувство облегчения. Имя, которое родители выбрали с надеждой, что оно принесет счастье их сыну, состояло из иероглифов, означавших «море» и «первенец». На секунду ему показалось, будто он вернулся домой на Хоккайдо, они с дядей идут по берегу, поросшему высокой травой, на шее у него висит фотоаппарат, ремень слегка натирает кожу, он чувствует вес камеры. Вокруг ни души, только ровный шум прибоя и протяжные крики чаек.
В один из тех редких моментов, когда у них с отцом случались неторопливые разговоры, после двух или трех кружек пива, отец рассказал, как они выбирали ему имя. Родители сидели за кухонным столом в их крошечном бунгало и спорили насчет двух имевшихся вариантов. Отец выглядел задумчивым, когда рассказывал эту историю. Он недавно вернулся после вахты на рыболовном траулере и был непривычно мягок и тих. Ему нравилось «сын моря». Он надеялся, что его мальчик последует за ним в море на рыбачьем судне либо устроится на работу в какое-нибудь рыбное хозяйство. Вся его семья так долго жила морем, что иной выбор казался просто немыслимым.
Но для самого Каитаро его имя означало нечто совсем иное – необъятный простор морской глади и блестящий, точно серебро, песок, когда волна, накатив на берег, отползает обратно. А еще – тяжесть фотокамеры. Она принадлежит дяде Каитаро. Сам Каитаро пока только учился снимать живой, находящийся в постоянном движении мир вокруг себя. Его дядя приезжал не слишком часто, но, если ему удавалось получить хороший заказ, который мог прокормить их обоих, брал племянника с собой. Они путешествовали вдвоем по Хоккайдо, в конце дня валясь с ног от усталости на узкие койки в сельских мотелях или деревянные нары в дешевых городских хостелах. Измотанные, но счастливые и свободные. И в конце концов случилось то, что и должно было случиться, – Кай не оправдал ожиданий отца.
Мама предпочитала иную трактовку иероглифов, составляющих имя Каитаро, один из которых означал «посредник». Ей нравились люди, работающие в офисах. Настаивая на такой версии имени, мама надеялась, что ее мальчик поднимется до руководящей должности на местной фабрике по разведению ламинарий, а возможно, и начнет собственное дело. Теперь, сидя в крошечном офисе в районе Сибуя[22].
Каитаро сомневался, что это именно то «дело», которое мама имела в виду. И вряд ли под словом «агент» она понимала ту деятельность, которой занимался ее сын. Словом, маму он тоже умудрился разочаровать. Каитаро ничем не мог помочь самой маме – защитить ее или хотя бы сгладить их разногласия с отцом. Он даже себя не сумел защитить. И все же Каитаро выжил и действительно стал агентом, своего рода посредником, пусть его профессия и не из тех, о которых можно мечтать.
Каитаро потянулся к чашке, но кофе уже остыл, поверхность подернулась тонкой пленкой, и на вкус едва теплый напиток был неприятен. Он снова тряхнул головой, надеясь отогнать нарастающую головную боль. Какой смысл сейчас думать о прошлом? Каитаро никогда не принадлежал к тем подающим надежды юношам, от которых окружающие ждут многого. Да и вернуться назад, чтобы что-то изменить, попросту невозможно.
От сухого офисного воздуха в глазах начиналась резь. Каитаро на миг прикрыл веки и провел обеими ладонями по лицу, прежде чем вернуться к раскрытой перед ним папке. Это дело обещает неплохую прибыль. Ведь речь идет не просто о слежке за неверным возлюбленным или супругом, нет, агенту предстоит вступить в прямой контакт с объектом. Обычная слежка занимает пару недель и мало чем отличается от работы частного детектива: наблюдение, фотографии, подтверждающие неверность второй половины, и отчет, который передают клиенту, а уж он сам волен решать, что делать с полученной информацией. В данном же случае дело займет несколько месяцев. Если их шеф, Такеда, отдаст его Каитаро, он, наверное, сможет выкроить немного времени для себя.
Случай выглядел довольно простым. Каитаро уже набросал план действий – как закинуть наживку и поймать жертву на крючок в течение двух месяцев. Первые четыре недели он отвел на знакомство с женщиной и вовлечение ее в отношения, оставшееся время пойдет на то, чтобы собрать доказательства неверности. Скорее всего, это будут фотографии: поцелуи на улице и, конечно, кадры из номера отеля, где любовники проводят время. А затем он просто оборвет все контакты с женщиной, отключит телефон, номер которого даст ей, и переедет в другой район Токио. Вполне возможно, фирма даже переведет его на время в другую префектуру. Однако, просмотрев досье и вернувшись к началу, он почувствовал, что есть одна деталь, которая вызывает у него странное беспокойство – беспокойство, вряд ли уместное для того, кто намеревается соблазнить домохозяйку. Ее фотография. Снимок для паспорта – единственное предоставленное заказчиком фото. Освещение на снимке было слишком резким, свет направлен прямо в лицо, на котором нет ни капли косметики. Но Каитаро привлек ее взгляд, точнее то, как женщина смотрит в объектив: кажется, что в данный момент сама камера интересует ее больше всего на свете. Этот полный любопытства взгляд буквально заворожил его.
Он все еще держал фотографию в руках, когда дверь распахнулась и на пороге появилась Миа. Как правило, в офисе она занималась бумажной работой, однако сегодня Каитаро попросил ее встретиться с мужем женщины, чье фото он сейчас рассматривал. Миа обладала острым умом и проницательностью, умела быть настойчивой, соблюдая при этом необходимый такт. К тому же она отличалась невероятным терпением и могла сломать любые внутренние барьеры, которые выстраивали обращающиеся к ним клиенты. Но сегодня, ворвавшись в офис Каитаро, Миа выглядела откровенно раздраженной.
– Он заявил, что не желает со мной разговаривать. Говорит, что будет иметь дело только с агентом, который непосредственно займется его заказом.
Каитаро оторвался от фотографии:
– И что на это сказал Такеда?
– Чтобы ты удовлетворил требование клиента.
– Ладно. Ну и как он тебе?
Миа протянула ему один-единственный листок бумаги. Каитаро пробежал глазами сделанные ею записи.
– Твой случай, – коротко бросила она.
Каитаро надел галстук, встал из-за стола и, тщательно расправив рубашку, направился вслед за Миа в комнату для переговоров. Он низко поклонился Сато и передал ему визитку, держа ее обеими руками. Когда Миа принесла воду со льдом в двух высоких стаканах, Каитаро сел и стал неспешно изучать нового клиента, сверяя впечатления, которые сложились у него после прочтения досье, с тем человеком, которого видел сейчас перед собой.
– Моя коллега сказала, что вы не желаете идти на мировую с вашей женой, – начал Каитаро.
– Я уже объяснил вашей коллеге, что желаю развода, – ответил Сато, мотнув головой в сторону Миа, которая сидела рядом и с безучастным видом стряхивала прилипшую к чулку ниточку.
– Мы могли бы провести предварительное расследование, прежде чем вы примете окончательное решение, – продолжил Каитаро. – Миа познакомится с вашей женой, пригласит в кафе, чтобы по-дружески поболтать, – он заглянул в листок с пометками, – с Риной. Выяснить, как она относится к вашему браку, и оценить ее реакцию на саму возможность развода.
– Рина не верит в развод, – сказал Сато.
– Это почему же?
– Неважно. Не верит, и все.
– Господин Сато, – Каитаро слегка подался вперед, – если мы собираемся взяться за дело, нам нужно как можно больше узнать о вас и о вашей жене, и, увы, большая часть этой информации носит сугубо личный характер.
Сато молчал.
– Ваша жена изменяет вам?
– Нет.
– У нее нет ни любовников, ни близких приятелей?
– Нет.
– Подруги?
– Нет, она крайне замкнутый человек. Именно поэтому я и хочу избавиться от нее.
– Но вы желали бы получить опекунство над дочерью?
– На данный момент – да.
Каитаро поморщился и отвел глаза. Сато рассме – я лея.
– Меня предупреждали, что вы щепетильны, – негромко произнес он, – однако я не думал, что речь идет о брезгливости.
– Речь идет о чувствах, – заметил Каитаро, пристально глядя на Сато. – Мы стараемся свести к минимуму душевную боль, которую переживают обе стороны, во всяком случае до тех пор, пока не подписан договор. Наиболее успешно проходят дела по разводам, где между супругами нет взаимной неприязни.
Он подавил улыбку, заметив, как сузились глаза Сато. Этот человек явно не любит, когда ему возражают.
– Я обращусь в другое агентство, процедил он.
Каитаро пожал плечами и вздохнул с облегчением, когда Сато поднялся, собираясь уходить. Но тут в разговор вмешалась Миа. Вскочив на ноги, она низко поклонилась.
– Господин Сато, мы понимаем ваше нетерпение, – начала она, заставив его вновь опуститься на стул, – однако речь идет о важных решениях, которые требуют вдумчивого подхода. Поэтому мы должны убедиться, что вы действительно знаете, что делаете.
– Черт подери, вы разговариваете со мной так, будто я девочка, которая собирается делать аборт! – раздраженно бросил Сато. – Я же всего-навсего хочу развестись с женой.
Хорошо, давайте этим и займемся, изящно вскинув бровь, произнесла Миа и решительно раскрыла новенький блокнот. – Во-первых, сроки. Сколько у нас есть времени?
– Столько, сколько вам потребуется. Хотя у вас репутация агентства, работающего быстро и эффективно.
– Мы стараемся, – кивнула Миа. – Сама терпеть не могу долгосрочные проекты, – подмигнув Сато, добавила она.
Каитаро вздохнул и закатил глаза.
– Хочу сразу прояснить, – косясь на него, спросил Сато, – именно этот ваш коллега займется моим делом?
– Да, господин Накамура один из лучших наших агентов. Какова бы ни была поставленная вами задача, он прекрасно справится с ней, – заверила Миа.
– Мне бы не хотелось поднимать шум, – сказал Сато.
– В дальнейшем вы намерены прийти к частному соглашению? – уточнила Миа.
Сато молча взглянул на нее, но ответ был очевиден. Затем он медленно повернулся к Каитаро:
– Моя жена сама должна захотеть уйти от меня. И быть готовой ради развода пожертвовать всем. Вы можете это устроить? Вы способны заставить женщину влюбиться в вас?
Каитаро холодно смотрел на него, не отводя взгляда до тех пор, пока Сато не рассмеялся:
– Ну, будем надеяться, что с женщинами вы управляетесь лучше.
– Есть у вас фотография жены? – спросил Каитаро.
– Зачем? Или вы беретесь работать только с сексуально привлекательными объектами? – пошутил Сато, глядя на Миа, и они обменялись понимающими улыбками.
– Для предварительного сбора информации. Мне нужно изучить обстановку, прежде чем приступать непосредственно к заданию. Неплохо было бы иметь одну из последних ее фотографий.
Сато ухмыльнулся, в течение всего разговора он постоянно ухмылялся.
– Смотрите, не перевозбудитесь раньше времени.
– Остались еще кое-какие дополнительные вопросы, – вмешалась Миа. – Нам нужно знать о ее прошлом, об образовании, интересах, привычках, об отношениях с дочерью. Может быть, мы вместе выпьем, и вы обо всем расскажете?
Сато отвел глаза.
– Пришлите анкету мне в офис. Ответы не займут много времени.
Он поднялся со стула и направился к выходу.
Миа склонилась в благодарном поклоне. Сато обернулся и посмотрел на Каитаро поверх ее согнутой спины.
– Я принес свежую фотографию – чтобы заинтересовать вас, – сказал он, запуская руку во внутренний карман пиджака.
Каитаро стоял перед окном в своем кабинете и смотрел, как в надвигающихся сумерках улицы Сибуя загораются огнями. В руке он держал фотографию женщины, за соблазнение которой ему платили.
Прислонившись плечом к высокому, во всю стену окну, он рассматривал снимок. Женщина с коротко стриженными волосами, одетая в большой не по размеру свитер. Фигура скрыта просторной одеждой, так что все внимание зрителя сосредотачивается на лице. Каитаро отметил угол, под которым был сделан кадр, и близко обрезанную рамку. Фотография черно-белая, комната позади не в фокусе. Возможно, автопортрет. Приглядевшись к снимку, Каитаро вдруг заметил одну маленькую деталь, подтвердившую его догадку: в ладони правой руки, почти скрытой длинным рукавом свитера, женщина сжимала черную резиновую грушу, к которой крепился тонкий тросик, уходящий за границу кадра. Приспособление для дистанционного управления затвором камеры. Она фотограф или, во всяком случае, когда-то была им.
Повернув фотографию к свету, Каитаро проследил линию бровей, ведя по бумаге указательным пальцем. И мысленно повторил ее имя: Рина. У нее были большие темные глаза, обрамленные тонкими ресницами. Но во взгляде совсем не чувствовалось радости, словно внутри нее погасили свет. Лишь сосредоточенность и напряженность – он заметил это выражение лица еще на той первой фотографии, что лежала в деле. Рина пристально смотрела в объектив, возможно, даже с некоторым вызовом. Но в этом взгляде таилось что-то еще. Каитаро подумал о птице, которую подстрелили на взлете.
ГАЛОГЕНИД СЕРЕБРА
Было время, когда люди обращали на нее внимание. Рина не сомневалась в этом. Нет, речь шла вовсе не о поклонниках. Рине хотелось совсем иного – чтобы окружающие просто видели, что она существует на свете. По утрам Рина ходила за покупками. Она носила юбки, прикрывающие колени, и заворачивалась в свободное пальто или просторный кардиган. И двигалась по улицам Эбису словно тень. Рина всегда знала, а последние месяцы понимала с особенной ясностью – ни одна голова не повернется в ее сторону, никто не посмотрит ей вслед заинтересованным взглядом. По мере того как жизнь Рины рассыпалась на части, все меньше и меньше людей замечали ее.
В юности Рину трудно было не заметить. Живая и энергичная, она привлекала окружающих. Но не только энергия молодости заставляла людей тянуться к ней. Рину наполняла спокойная уверенность в собственных силах, она много общалась с друзьями и легко заводила новые знакомства. Казалось, сам город идет к ней навстречу, Токио обращался к Рине языком своих улиц, чайных, кафе, книжных магазинов. Люди чувствовали в ней то, что так необходимо любому человеку: Рина излучала счастье.
Ей повезло расти среди людей, чьи желания совпадали с ее собственными. Пришло время выбирать профессию – и Рина, с радостью отправившись по стопам отца, начала изучать право. Впрочем, другое ее увлечение, фотография, тоже не осталось в стороне. Когда же снимки Рины стали появляться в журналах и ей предложили участвовать в выставке молодых фотографов, она оставила юриспруденцию и переключилась на новое дело, которое полностью захватило ее. Тогда Рина совершенно иначе представляла свою будущую жизнь.
Поначалу все шло хорошо, как это часто случается у новичков. Однако заказы, которые иногда доставались начинающему фотографу, существенного дохода не приносили. Вопрос, каким образом Рина намеревается содержать себя и кому в дальнейшем Ёси передаст свою адвокатскую практику, обретал все большую остроту. Бывшие однокурсники окончили университет, сдали квалификационные экзамены и строили карьеру. Многие уже обзавелись семьями. Она видела: они нашли себя, добиваются успехов, близкие по праву гордятся ими. Это была реальность, и больше Рина не могла закрывать на нее глаза. Даже город, который она любила всем сердцем, словно переменился к ней: каждая улица, каждый перекресток напоминали об этой неприятной реальности. Казалось, незнакомцы на улицах и те кидают на нее неодобрительные взгляды и сокрушенно качают головой: вот девушка, которая не в состоянии прокормить себя. Боль и горечь отца, поначалу выплескивавшиеся бурными вспышками гнева, постепенно превратились в постоянное молчаливое раздражение. Поэтому, когда он предложил дочери устроить ее брак с сыном одного из своих коллег – Осами Сато, выпускником университета Тодай, – напряжение, окружавшее Рину, как будто рассеялось. Она охотно согласилась, но впоследствии не переставала корить себя за такую слабость.
Выйдя замуж и обосновавшись в Эбису, Рина вернула свой прежний круг общения. Однако вскоре выяснилось, что многие из ее друзей переехали в другие города, а кто-то и вовсе за границу. Коллеги Рины, с которыми она работала в журнале «Экспозиция», тоже отдалились, и на смену миру фоторепортеров и журналистов пришел деловой мир Сато и его приятелей. Поначалу ей даже нравились эти вечеринки, на которых она выступала в роли гостеприимной хозяйки, и, надо отметить, весьма успешно. Но чем больше людей приводил муж в их просторную квартиру, которую купил для них отец Рины, чем чаще они усаживались в гостиной за большим столом из черного дерева – еще один подарок на свадьбу, – заставленным бутылками и хрустальными бокалами, тем яснее становилось молодой женщине, почему Сато женился на ней.
Кроме того, ему приходилось развлекать нужных людей, и он частенько допоздна засиживался где-нибудь в идзакае[23], а после, возвращаясь домой далеко за полночь, пропахший вином и табаком, валился в постель и грубо притягивал жену к себе.
Постепенно, как и следовало ожидать, многие важные для Рины вещи стали ускользать из ее жизни, а построенный ею воображаемый мир красоты и творчества – разрушаться. Она перестала смотреть на небо и определять освещенность с помощью люксметра. Гуляя по улицам, больше не прикидывала, какую установить экспозицию или какой выбрать угол для съемки, ей в голову больше не приходили идеи для новых репортажей, которые раньше сами собой появлялись на каждом шагу. День за днем рутинная работа по дому поглощала ее. Рина начала медленнее двигаться, медленнее соображать, а объективы ее старенького Canon Т90 покрывались пылью, лежа без дела. Химикаты в домашней фотолаборатории засохли, так что крышки уже невозможно было отвернуть. Ванночки для растворов валялись на полке, и вскоре пауки начали вить в них гнезда. Затем Сато перенес в бывшую проявочную коробки со своими бумагами. Теперь ее использовали как кладовку для хранения архивных папок, лыж и сломанных теннисных ракеток. Со временем к ним присоединились стоптанные башмаки, поношенная одежда и бесполезные подарки от дальних родственников. Когда Рина заглядывала внутрь, перед ней будто открывалась жизнь незнакомцев – чужой брак, чужие отношения, чужая судьба. А сама она исчезала, словно изображение на засвеченной пленке.
Переулок по соседству с домом, где жил Каитаро, почти сплошь состоял из лавчонок и магазинчиков. По субботам и воскресеньям он превращался в шумный уличный базар. Зимой в переулке разбивали лагерь бездомные. Их жилища были аккуратными и однообразными: нечто вроде будок, сложенных из обломков пластика и покрытых кусками брезента. Но весной бездомных выпроваживали, и на освободившейся территории появлялись лотки с пиратскими видео, мангой[24] и дисками «Нинтендо»[25].
