Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 21 страниц)
Рина осталась довольна: она стремилась передать настроение тепла и незащищенности, и ей это удалось. Одновременно на снимке присутствует нечто тревожно-хищное – ее пристальный взгляд, устремленный в объектив, который нацелен на спящего человека. И властный жест Каитаро, накрывающего рукой колени Рины, – кажется, даже во сне он заявляет свои права на нее.
Рину всегда привлекала черно-белая фотография – разоблачающее откровение картинки. Вы можете глубже заглянуть во внутренний мир человека, когда он смотрит на вас с монохромного снимка, где нет ни одной лишней детали, отвлекающей внимание зрителя. Рина смотрела на Каитаро: на снимке он накатывал на нее, как волна на берег.
За окном над городом занимался рассвет. Вдалеке прогрохотал монорельсовый поезд. Первые лучи восходящего солнца коснулись темного окна. Рина улыбнулась, вспомнив лица и глаза окружающих ее людей, чьи взгляды больше не страшили ее. Отныне любой, кому вздумается, может заглянуть в ее мир – пожалуйста, Рина не станет возражать, ей нечего скрывать.
Она поднялась из-за стола и прошлась по комнате в поисках сумочки. Открыла ее и, вынув блокнот, заглянула в свои заметки: какие покупки надо сделать сегодня по дороге в Мэгуро?
Убрав блокнот, Рина сняла футболку, скомкала и бросила в дорожную сумку. Теперь она стояла на фоне светлого прямоугольника окна, проникающие внутрь косые лучи солнца освещали ее обнаженные плечи, маленькие высокие груди, покатые ягодицы, обтянутые белыми кружевными трусиками, и босые ступни, крепко стоящие на деревянном полу. Рина потянулась к занавескам – шелковые разноцветные квадраты, сшитые в единое полотно, похожие на лоскутное одеяло. Она купила их для Каитаро на рынке. Симпатичные, ничего общего с теми тканями, которые она выбирала, обставляя квартиру в Эбису. Больше никаких обитых белой кожей диванов, светлых полированных шкафов и буфетов. Только эти цветные квадраты и тростниковая корзинка на письменном столе, доверху заполненная рулончиками с пленкой и готовыми фотографиями. Когда они с Каитаро вернутся с Хоккайдо и найдут новую квартиру, эти вещи переедут вместе с ними.
Рина услышала шорох и щелканье затвора камеры у себя за спиной. Она вскинула руки и переплела их над головой. Затвор щелкал снова и снова. Рина оглянулась через плечо, ее лицо было наполовину скрыто поднятыми руками. Он сидел на постели, солнце освещало его растрепанные волосы и небритые щеки. Каитаро вновь нацелил объектив. Рина подняла брови и улыбнулась.
ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ
Каитаро устроился за одним из столиков возле окна. Отсюда хорошо было видно море: серая ровная полоса воды, кое-где прорезанная более светлыми участками. Плывущие по небу плотные темные облака создавали сумеречную атмосферу, хотя сейчас была только середина дня.
Он нарочно пришел пораньше, чтобы дать себе время подготовиться к встрече и не выдать волнения, когда увидит ее. Каитаро помнил это место и настроение, с которым приходил сюда. Мегуми нравилось здесь. Он заказал чай и устрицы темпура[96]. Каитаро вспомнил письмо, которое написал ей, неловко и невразумительно объясняя, почему вдруг решил вернуться домой. Он пытался предупредить Мегуми о своем приезде, хотя давно научился отстраняться от внешнего мира, не подпуская к себе людей слишком близко, – наука, которую Каитаро освоил именно здесь, в своем родном городе.
Она наверняка станет дразнить его из-за сумбурного послания, подумал Каитаро, но тут же одернул себя. Наверное, прежняя Мегуми, девушка, которая любила пустынную дикость Хоккайдо и мечтала стать женой моряка, именно так и поступила бы. Но кто знает, какой она стала за прошедшие годы. И все же Каитаро трудно было представить, что женщина, которую он ждет, изменилась настолько, чтобы в ней не осталось ничего от прежней Мегуми. Письмо могло озадачить ее, даже рассердить: какое отношение все это имеет к ее теперешней жизни? Тем не менее Каитаро счел нужным написать ей, чтобы избежать неприятных сюрпризов, когда он привезет сюда Рину. Для него Мегуми навсегда останется другом, но, если существует хотя бы малейший шанс, что появление Рины причинит ей боль, Каитаро постарается избавить ее от этого.
Он невольно вздрогнул и вскинул глаза, когда снаружи возле самого окна кто-то с треском захлопнул зонт. За стеклом стояла она и смотрела на Каитаро, который сидел в кафе на их обычном месте. Мегуми почти не изменилась, только в уголках губ залегло несколько морщинок да овал лица утратил прежнюю нежность, но обращенный к нему ласковый взгляд остался прежним.
Мегуми поманила его пальцем и кивнула в сторону тянущегося позади нее пляжа с темным изрытым дождем песком. Каитаро приподнял тарелку с устрицами и показал ей, чувствуя, как отступает напряжение, – это была их обычная игра. Она с деланым равнодушием пожала плечами и направилась ко входу в кафе.
Поставив зонт на стойку возле двери, Мегуми прошла к столику. В руке она держала прозрачную газовую косынку. Прежде чем сесть, Мегуми аккуратно сложила ее небольшим квадратом и пихнула в карман куртки. Жест казался сухим и будничным, но чрезвычайно уместным.
– Господин Накамура…
– Госпожа Хондзима, заказать вам что-нибудь?
– Они знают мои вкусы, – заметила она. – Сейчас сами принесут.
Мегуми выглядела спокойной и совершено расслабленной, но Каитаро понимал: это напускное, она не может не волноваться, как и он.
– Ты собрался жениться? – спросила Мегуми.
– Ты замужем? – спросил Каитаро.
– Да, – ответила она, неторопливо закатывая рукава кардигана и давая ему собраться с мыслями.
Ее удивляли растерянность и волнение Каитаро – это так не походило на него прежнего.
Сам же он поймал себя на том, что рассматривает Мегуми. Взгляд скользил по ее лицу, от милого курносого носа к высоким тонким бровям и к седым прядям, мелькавшим в черных волосах. Ярко-красная помада на губах плохо сочеталась с бледной кожей. Раньше она вообще не пользовалась помадой.
– Все в порядке, Каитаро, – выждав немного, добавила Мегуми. – Нет нужды ни в чем винить себя.
– А как Цудзи?
– Хорошо. Я счастлива с ним. Очень. Я сделала верный выбор.
– Никогда в этом не сомневался! – рассмеялся Каитаро, но тут же оборвал смех, заметив, как она застыла.
На короткий миг он увидел ее такой, как при их последней встрече. Она стояла на песчаной косе, которую так любила, а Каитаро говорил, что уезжает, что не создан для жизни вместе с ней на Хоккайдо. Он думал, она закричит, даже швырнет в него чем-нибудь, но все, что ему запомнилось, – ее каменная неподвижность. А еще он ждал, что Мегуми бросится к нему. Тогда Каитаро смог бы утешить ее, ему хотелось обнять эту девушку, которая была его единственным другом. Но она лишь махнула на него и отвернулась.
Мегуми долго стояла, скрестив руки на груди и глядя на море. Потом развернулась и пошла прочь. Он позвал ее, но она не обернулась, продолжая идти вдоль кромки воды. Чуть свернув, девушка зашла в море почти по колено, так что подол ее юбки намок и облепил ноги. Этот образ отпечатался у него в памяти последним: неподвижная фигура и покачивающаяся вокруг нее серо-стальная вода.
– Спасибо, что согласилась встретиться со мной, Мегуми.
– Почему ты решил вернуться домой? – спросила она, слегка поджав губы и рискуя размазать помаду.
– Я скучал по тебе.
– Я рада, – сказала Мегуми, и оба рассмеялись. Она всегда была честна с ним. И Каитаро ценил это.
– Ты уже виделся с матерью?
– Да. Заходил сегодня утром.
– Она сильная женщина.
– Да, знаю, – отрезал Каитаро, но тут же виновато склонил голову. – И теперь она осталась одна.
Мегуми ничего не ответила. Интересно, в глубине души она все еще укоряет его за то, что он оставил мать, за то, что оставил их обеих?
– Хорошо выглядишь, – сказала молодая женщина. – Город пошел тебе на пользу.
Подошел официант, принес поднос со сладостями, чай и влажное полотенце для рук. Расставляя посуду, он болтал с Мегуми, спросил, хорош ли дневной улов, и поинтересовался, зайдет ли Цудзи сегодня вечером. Каитаро подумал, что в обычных обстоятельствах Мегуми непременно представила бы его, но, видимо, она понимала, что он не намерен задерживаться здесь надолго и не хочет, чтобы его визит оставил слишком много следов.
– Мне не понравилось бы в Токио, – сказала Мегуми, когда официант отошел. – Видела по телевизору: много богатых людей, живущих в крошечных квартирках.
Каитаро улыбнулся:
– В этом мире есть хорошие места не только в домиках у моря с тремя комнатами и кухней в коридоре.
Мегуми пожала плечами и поднесла к губам чашку.
– Какая она, эта твоя городская девушка?
– Задумчивая. Сильная. Она фотограф. И у нее есть дочь.
– Красивая?
– Да, она красива.
Мегуми кивнула и провела рукой по волосам, пропуская пряди между пальцами.
– Когда она приезжает?
Завтра.
– Вы надолго останетесь?
– Нет. Я только покажу ей деревню и окрестности.
– Хочешь пообедать со мной и Цудзи?
– Нет, спасибо. Я…
– Я рада,#– сказала она с тихой улыбкой.
– Она понравилась бы тебе, Мег, правда.
– Не сомневаюсь.
– Может, мы как-нибудь выпьем вместе чаю?
– Я непременно увижу ее, Кай. Наш поселок не так уж многолюден! – рассмеялась Мегуми.
– Я рад за тебя и Цудзи, – сказал Каитаро. – Где вы живете?
– У нас домик возле пристани. Мне там нравится, – призналась она. На этот раз ее улыбка была настоящей.
– Это не тот домик, который ты показывала мне?
– Да, он самый! – Мегуми расхохоталась. – Цудзи пристроил к нему террасу. – Заговорив о муже, она снова расплылась в улыбке. На губах у нее почти совсем не осталось помады. – Летними вечерами мы пьем чай на террасе.
– Звучит романтично.
– Так и есть. Для меня это так.
– Попросить, чтобы принесли счет?
– Нет-нет, не надо, они запишут на мой.
– Но, Мег…
– Пожалуйста, я настаиваю. Ты мой гость.
Они взяли пальто и вышли из кафе.
– Все хотел спросить, у вас есть дети? – сказал Каитаро, шагая рядом с Мегуми по пляжу и на ходу застегивая пуговицы.
– Нет. – Мегуми остановилась. – Мы не можем иметь детей.
Повисло неловкое молчание.
– Прости. Мне жаль, – наконец произнес Каитаро, пытаясь вернуть ту легкость, которая установилась между ними. – Но ты счастлива, Мег?
– Счастлива, – откликнулась она. Каитаро снова увидел то же доброе выражение, с которым Мегуми смотрела на него через стекло кафе. И взгляд, полный затаенной грусти. Сейчас он снова был обращен к нему. Мегуми сжала его запястье. – И я хочу, чтобы ты тоже был счастлив, Кай.
– Знаешь, возможно, я сумею быть счастливым, – серьезно проговорил он.
– Хорошо! – Ее ответ прозвучал так же ясно и чисто, как в детстве. – Увидимся!
И она зашагала прочь по тропе, которая бежала вдоль моря, следуя за изгибом бухты. Зеленый зонт покачивался, словно воздетая для благословения рука.
Никогда, подумал Каитаро, он не сумеет отблагодарить Мегуми за то, что она сделала для него.
ПОСЛЕДНЯЯ ЛЮБОВЬ
Вид на Саппоро из окна самолета оказался совсем не таким, как она ожидала. Едва они подлетели к Хоккайдо и начали снижаться, Рина прильнула к иллюминатору в надежде увидеть раскинувшуюся внизу бескрайнюю ледяную пустыню – землю знаменитого черного медведя-барибала и не менее знаменитых пивоварен[97]. Но столица острова, к которой они приближались, была просто еще одним городом, шумным и многолюдным: серое пятно, расползающееся с севера на юго-запад, словно озеро, с вытекающими из него узкими ручейками пригородов. Однако в отличие от Токио, который открывается перед путешественником на подлете к Ханеде[98], занимая собой все пространство, Саппоро будто угасает по краям, уступая место равнинам и сосновым лесам, ощетинившимся темными зелеными пиками под пластами туманной дымки.
Рина стояла в зоне выдачи багажа, высматривая в толпе Каитаро. Она достала из сумки разноцветный полосатый шарф и обмотала его вокруг шеи, вдыхая запах дочери. Когда Рина собиралась ехать в аэропорт, Сумико выбежала в холл проводить ее. Ёси тоже был внизу, но только кивнул издали и пожелал доброго пути. Суми прильнула к матери, обняла и протянула свой шарф.
– Чтобы ты не замерзла, – прошептала девочка, когда Рина опустилась на колени и прижала ее к себе. Сумико вложила ей в ладонь маленького плюшевого медвежонка. – Ему понравится путешествие.
Рина рассмеялась и еще крепче обняла дочку.
– Я вернусь домой через несколько дней, – пообещала она. – Это очень важная поездка, понимаешь, Суми?
Девочка кивнула. Подошел Ёси и, встав рядом с внучкой, взял ее за руку.
– Тебе пора, – сказал он дочери. – А то опоздаешь на рейс.
И вот теперь, когда она топталась возле своих сумок в переполненном зале аэропорта, дом и семья отступили на задний план. Минуты тянулись, а Рина так и стояла одна. Наконец она увидела его. Каитаро спешил к ней, поправляя висящую на плече сумку.
Как странно, подумала Рина, в этот раз она не почувствовала, что он рядом, прежде чем заметила его. Да и вообще не сразу заметила в толпе. Но сейчас Каитаро шел к ней, открыто и смело, ни от кого не таясь. Они встретились в центре зала. Его глаза сияли.
– Рина, – произнес Каитаро, прежде чем его губы коснулись ее. Он целовал Рину не спеша, растягивая время, словно наслаждался тем, что больше им не надо скрываться. Рина вскинула руку и провела пальцами по его волосам. Тепло, исходившее от Каитаро, наполнило ее тихой радостью.
Они ехали на север, обогреватель в машине работал на полную, отражая атаки налетавшего снаружи ледяного ветра. Дорога заняла часа два. Они миновали реку Румой, раскинувшийся на ее берегу порт и наконец остановились на улице небольшого поселка на побережье залива. Рина отстегнула ремень безопасности и обернулась, оглядывая окрестности. Позади был виден деревенский магазинчик, чуть дальше – кафе. Она снова повернулась к Каитаро. Он смотрел на дом слева от машины, на крыше торчала труба, из которой тянулась струйка серого дыма.
– Она дома, – сказал Каитаро и, повернув ключ в замке, заглушил двигатель.
Рина коснулась его руки.
– Кай, даже не верится, что мы здесь. Ты верил, что мы справимся со всем этим?
– Я надеялся. Хотя в какой-то момент ты напугала меня. Тогда моя надежда едва не рухнула.
– Ладно, – деловито сказала Рина и, подхватив лежавшую на коленях сумочку, выбралась наружу. – Я нервничаю, – призналась она, подходя к Каитаро и косясь на дом. Жалюзи на окнах были опущены. Жилище выглядело не особо приветливо.
– Все в порядке. – Он взял руку Рины, просунул себе под локоть и крепко прижал к себе – Мы будем вдвоем.
Мать Каитаро не проронила ни слова, впуская их в дом. Она низко поклонилась Рине, взяла пальто и предложила гостевые тапочки. Рина тоже поклонилась, украдкой оглядывая прихожую. Дом был небольшой, как и говорил Каитаро. И темный, а закрытые жалюзи и вовсе создавали полумрак. Словно уловив недоумение Рины, госпожа Накамура подошла к окну и, потянув за шнурок, впустила в дом немного серого пасмурного света. Теперь стали видны длинные пряди ее волос, выбившиеся из пучка, и измятый воротник домашней блузы, которую она носила вместе с брюками.
«Она спала, когда мы позвонили в дверь», – подумала Рина, следуя в комнату за Каитаро.
Они прошли мимо кухни. Рина успела заметить окно, выходящее на море. На подоконнике не было ни единого горшка с цветами.
Позже Рина стояла возле этого окна, промывая рис в миске с холодной водой. Она снова и снова вращала оседающие на дно зерна до тех пор, пока вода не сделалась мутной от крахмала. Госпожа Накамура стояла рядом, они едва перекинулись парой слов, но уголком глаза пожилая женщина то и дело поглядывала на Рину, наблюдая, как та работает.
Рина улыбалась про себя, надеясь, что своим умением промывать рис заслужит одобрение госпожи Накамуры. На душе было хорошо и спокойно: ей нравилось находиться в доме Каитаро и вместе с его матерью готовить обед. Не обед, а настоящее пиршество, судя по обилию и разнообразию продуктов, лежавших живописной грудой на кухонном столе. Рина так и сказала, указывая на крепко сбитые грибы мацутакэ", оранжевую тыкву и сочащееся жиром темно-красное филе лосося. Замечание было встречено благосклонным кивком, разрешением почистить нежно-зеленое ароматное кабо-су[99][100] и перечислением блюд, которые им предстояло приготовить: жареные мацутакэ с дольками кобосу, набэ[101] из лосося, тушеная тыква и клейкий рис[102].
Рина улыбалась так широко и с таким энтузиазмом кивала, слушая госпожу Накамуру, что сердце матери Каитаро немного оттаяло. Она даже предложила обращаться к ней по имени – Шинобу.
В тот вечер они ели в гостиной, устроившись вокруг котацу[103]. Постепенно Шинобу разговорилась, рассказав пару историй из своей жизни. Рина с радостью отметила теплоту, с которой пожилая женщина смотрела на сына. Теперь, когда они все вместе сидели за столом, Каитаро тоже заметно успокоился. Поначалу Рина молчала, стараясь больше слушать, но затем присоединилась к беседе, она заговорила о себе и о Сумико. В конце концов Каитаро начал рассказывать матери о своей жизни в Токио и об их с Риной планах на будущее, говоря «мы» от лица их обоих.
Когда они пили чай, Рина поднялась на ноги, подошла к стоявшей в углу сумке и достала подарок, который привезла для матери Каитаро. Вернувшись, она села на пол, вновь обернула колени одеялом и с поклоном вручила сверток Шинобу.
– Это не новая вещь, – предупредила Рина, – но она из моего дома. – Рина наблюдала, как Шинобу, заметно волнуясь, разворачивает обертку. Когда бумага была снята, в руках у нее оказался старинный горшок для мисо. – Он принадлежал моей маме, – сказала Рина, улыбаясь в ответ на благодарную улыбку Шинобу.
Очень медленно пожилая женщина откинула одеяло и поднялась на ноги.
– У меня тоже есть кое-что для вас.
Она вышла из комнаты и вскоре вернулась, держа в руке ключ, к которому была прикреплена небольшая пластмассовая бирка.
– Этот ключ хранился у дяди Каитаро, – сказала Шинобу, усаживаясь за стол. – Незадолго до смерти он передал его мне. Ключ от сарая, который он использовал в качестве проявочной. – Пожилая женщина вздохнула. – Их занятия фотографией много значили для Кая, когда он жил здесь. Возможно, он захочет показать это место вам. – Мать опустила ключ в протянутую ладонь сына. Каитаро несколько секунд смотрел на него, а затем сжал его в кулаке и молча поклонился матери.
– Давно умер твой отец? – спросила Рина, когда на следующий день они с Каитаро шли по дороге вдоль моря.
– Два года назад.
– И как она… – Рина запнулась. – Без него?
– Мама говорит, что под конец он стал мягче, покладистее. – Каитаро ускорил шаг, спеша привести Рину к кафе на берегу и к доку, где рыбаки уже разбирали дневной улов. – Поверить не могу, что он ушел первым, – пробормотал он, – всегда думал…
– Это правда? – спросила Рина. – Ну, что он изменился?
– Она так сказала, чтобы утешить меня.
Рина остановилась. Она хотела спросить что-то еще, но они уже вышли к пирсу, где стояли рыбачьи лодки, и Каитаро, махнув молодому парню, помогавшему разгружать улов, направился к нему. Кое-кто из мужчин постарше тоже обернулся и кивнул, приветствуя Каитаро. Поздоровавшись с некоторыми из знакомых, он принялся торговаться за рыбу.
– Что это, зачем? – спросила Рина, когда он вернулся к ней, держа в обеих руках пластиковые пакеты.
– Собираюсь приготовить для тебя хороший обед, – пояснил Каитаро. – Идем.
По дороге они зашли в лавку – купить юдзу[104], растопку и другие мелочи. Рина задержалась в одном из проходов между стеллажами, рассматривая товары. Время от времени она ловила на себе любопытные взгляды покупателей, но только мысленно улыбалась и делала вид, что ничего не замечает. В конце концов она решила подождать Каитаро снаружи. Выйдя из лавки, Рина остановилась у края дороги и стала смотреть на рыбаков, хлопочущих возле своих лодок, и на спускающийся к морю широкий плоский берег.
– Мы идем туда. – Подошедший Каитаро показал на мокрый пляж и накатывающие волны прибоя.
– Там будет холодно, – сказала Рина.
– Оно того стоит, обещаю, – заверил он.
* * *
Под ногами похрустывали крупинки соли, которой кто-то предусмотрительно посыпал дорожку, но она все равно местами была скользкая, а с моря дул такой пронизывающий ветер, что иногда становилось трудно дышать.
– Хотелось бы вернуться к Сумико в целости и сохранности, – стараясь перекричать вой ветре, заметила Рина.
– Вернешься непременно! – подхватывая ее под руку, крикнул в ответ Каитаро. – Вперед, дикая девчонка Хоккайдо! – расхохотался он.
Рина выдавила ответную улыбку. Они сошли с тропинки и двинулись по замерзшему песку.
– Там впереди есть бухта, – сообщил Каитаро.
Вскоре они добрались до нее. Каитаро оказался прав: скалы укрывали их от ледяного ветра, а прямо перед ними открывался вход в небольшую пещеру. Внутри было гораздо теплее. Возле стены стоял черный металлический гриль, накрытый куском брезента.
– Наша местная достопримечательность – пещера для пикников, – пошутил Каитаро, входя вслед за Риной под каменные своды.
Рина наблюдала, как он расставляет гриль и расчищает яму для костра, выгребая из нее старые угли и золу. Затем Каитаро развел огонь, уложив аккуратной пирамидкой купленную в магазине растопку и используя кусок брезента как защиту от ветра. Покончив с костром, он установил возле него гриль. Вынув из рюкзака доску и нож, разложил принесенные продукты – креветки и большую рыбину с темно-оливковой пятнистой кожей, названия которой Рина не знала.
– Сейчас, я мигом. – Подхватив рыбу, Каитаро выскользнул из пещеры и направился к кромке воды.
В первый момент Рина забеспокоилась за судьбу их обеда, но вскоре беспокойство сменилось восхищением – Каитаро мастерски разделал рыбу: одним быстрым движением вспорол ей брюхо, словно провел по невидимому шву, так же ловко вытащил темно-бордовые внутренности и промыл тушку в воде. За его спиной солнце начало сползать в море, короткий зимний день угасал. На мачтах рыбацких лодок зажглись огни.
Каитаро вернулся в пещеру. Огонь разгорелся ровно и жарко. Короткие порывы ветра, иногда залетавшие внутрь, то наклоняли языки пламени, то отступали, позволяя огню выпрямиться. Поленья прогорали и рассыпались красноватыми углями. Кроме рыбы Каитаро купил Сладкие креветки, здесь, на севере, как раз был сезон для них. Рине случалось видеть их на фотографиях, но те, что лежали сейчас перед ней, были размером с ладонь, ярко-оранжевые и такие мясистые, что рот наполнялся слюной, а в животе урчало, стоило лишь вообразить, какой насыщенный вкус они приобретут после обжарки. Каитаро тем временем срезал ножом длинную полоску кожуры с юдзу, насадил креветок на шампур и обернул их сверху этой ноздреватой желтой лентой. Так же он поступил и с полупрозрачными кусочками рыбы.
Ошеломленная Рина наблюдала за его искусными манипуляциями. Ей стало интересно, что же за рыбу они собираются есть. Каитаро, словно прочитав ее мысли, сказал: стрелозубый палтус. Рине доводилось пробовать палтуса в токийских ресторанах, но этот не шел ни в какое сравнение: нежный кусочек, который она сняла с шампура, сочился сладковатым соком, а в сочетании с маслом юдзу оставлял на языке терпкий и слегка горьковатый вкус. Покончив с рыбой, Рина облизала пальцы и с нескрываемым восторгом впилась зубами в креветку. Поистине, Каитаро виртуозно, как заправский повар, приготовил и то и другое. Хотя делал он это с простотой и естественностью человека, выросшего у моря.
Жар от костра заставил Каитаро сбросить куртку. Он остался в толстом свитере грубой вязки и длинном шарфе. Эти вещи были не знакомы Рине, вероятно, они хранились здесь, в доме его матери. Рина не могла представить, чтобы Каитаро надел нечто подобное в Токио, но в этой суровой обстановке такая одежда чрезвычайно шла ему. В лежавшем на земле пакете оставались крабы, еще живые. Каитаро накрыл их своей курткой и пояснил:
– Приготовлю, когда вернемся домой.
Улыбаясь про себя, Рина испытывала странное удовольствие от того, что рядом с ней мужчина, который умеет готовить крабов; мужчина, который разбирается в тонкостях океанских приливов и отливов и знает, как весной правильно установить сеть для устриц. Каитаро выглядел спокойным и непринужденным, как человек, оказавшийся в родной ему среде. Свежий палтус, всего несколько часов назад выловленный из моря и испеченный на костре специально для Рины, еще больше усилил чувство защищенности, которое окутывало ее радом с Каитаро. Они уселись бок о бок у выхода из пещеры и тесно прижались друг к другу. И хотя полностью согреться им так и не удалось, ощущение необычайной близости наполняло теплом обоих.
– Тебе придется приготовить такой обед для Суми, – прервав долгое молчание, сказала Рина.
Каитаро обнимал ее за плечи, слегка покачивая, как ребенка.
– В Токио?
– В Симоде, на пляже возле нашего дома. Или привезем ее сюда. Уверена, Суми здесь понравится, – вслух размышляла Рина. – Она настоящая маленькая дикарка.
– Как ее мама, – отозвался Каитаро и наклонился, целуя Рину.
– Как ее отец, который научит дочку ловить рыбу.
Она улыбнулась гамме эмоций, отразившихся на лице Каитаро. Впрочем, сама Рина испытывала то же самое.
– Если, конечно, ты захочешь принять нас, – добавила она.
Каитаро осторожно положил Рину на расстеленную на камнях куртку и, склонившись над ней, целовал и целовал, не в силах остановиться.
Их силуэты вырисовывались на фоне окрашенной вечерним светом воды. Начался отлив, море отступило, обнажив полосу блестящей круглой гальки, по которой вышагивал длинноногий кулик в поисках пищи.
ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
Быть дурною, но по крайней мере не лживою, не обманщицей! Лев Толстой. Анна Каренина
СУМИКО
СИМОДА
Есть в нашей жизни места и вещи, значение которых мы осознаем, только когда теряем их. Для меня таким местом оказался наш дом в Симоде. И меньше всего я ожидала, что именно его мне суждено потерять. В течение стольких лет этот дом был центром жизни моей семьи, местом, где обитали любовь и счастье. Я думала обо всех, кто жил здесь до нас, и о том, что дом значил для них. В детстве я часто задавалась вопросом: что за события происходили под этими сводами, затрагивая судьбы тех, кто теперь лежит на кладбище?
Однако самые яркие воспоминания, хранящиеся в моей памяти, связаны не с людьми или событиями, но со звуками. Звуки Симоды – это мерное тиканье часов в холле, каждые тридцать минут прерывающееся громким боем. Всякий раз, когда дедушка уезжал сюда в одиночестве, я звонила ему из Токио и всякий раз внимательно прислушивалась: в трубке звучал его мягкий голос, и, если окно в кабинете было открыто, до моего слуха доносилось чириканье птиц в саду, а затем их свист заглушал медленный перезвон часов. Мне говорили, что так звонит Виг-Бен, самые большие часы в мире, но для меня этот звук всегда был звуком Симоды. Суета и шум Токио отступали, я видела залитую солнечным светом гостиную, блестящие полы из тикового дерева, покачивающиеся за окном ветви деревьев. Воображение уносило меня дальше, за пределы дома. Я с легкостью могла представить пляж, начинающийся сразу за садом, накатывающие на берег волны и дышащий свежестью океан. Бой часов заглушал голос деда, но в те несколько секунд, что звучали куранты, слова становились не важны. Казалось, я сама нахожусь там, в самом сердце нашего дома, слушая его мерный стук.
Летним утром, проспав допоздна, я спускалась вниз и обнаруживала, что в доме никого нет – все давным-давно перебрались в сад. Я подходила к окну кухни и, стоя босиком на розовом линолеуме с кружкой горячего «Мило»[105] в руке, смотрела на лужайку, тянущуюся до самого обрыва. Там же находилась лесенка, по которой мы спускались на пляж.
Случалось, вода в море становилась пепельно-серой и неспокойной, предвещая надвигающийся шторм. Но выпадали и ослепительно-ясные дни. Поднимающиеся на горизонте белые облака катились в сторону суши, словно клубы тумана, а ветер приносил с собой морскую соль. Бугенвиллея, посаженная еще бабушкой, обвивала крышу веранды. Дедушка научил меня ухаживать за этим растением. Из года в год, несмотря на резкие ветры и холод, узловатые стебли бугенвиллеи вновь и вновь покрывались густой массой пурпурных цветов, а из чашечки каждого цветка выглядывал еще один, крошечный с белыми лепестками. В то последнее лето, выходя на веранду и спускаясь на лужайку, я подумать не могла, что наш дом, наша земля и этот вид на море больше не будут моими.
Я все еще езжу в Симоду. Выхожу из поезда и иду от вокзала вверх по холмам через лес. Здесь я ощущаю присутствие мамы, она рядом, мы вместе петляем между стволами деревьев. И все же, когда я спускаюсь по склону холма к берегу, где лес становится реже, я возвращаюсь к реальности. Я смотрю на наш дом и чувствую себя вором.
Сейчас там живут другие люди. А я словно вторгаюсь в их жизнь, посягая на их воспоминания. И на свои собственные тоже. Дедушкиной теплицы, которую он соорудил для выращивания клубники в зимнее время, больше нет, на ее месте стоит большой надувной бассейн. Сади цветочные клумбы исчезли, осталась одна лужайка, засаженная травой, за которой гораздо проще ухаживать. Старая деревянная веранда, затенявшая южную часть дома, разобрана, а получившаяся в результате площадка выложена серой бетонной плиткой. И бугенвиллея тоже исчезла. Я смотрю на окно спальни, как будто все еще ожидаю увидеть на подоконнике Тару, моего белого игрушечного тигра, но там нет никаких игрушек. Люди, которые живут под этой крышей, ничего не знают о моей семье и понятия не имеют, что здесь произошло. То, что было моим, больше не мое. А что было – ушло.
РАДИ РЕБЕНКА
Что у вас остается от семьи? Воспоминания, разные сувениры, безделушки, фотографии и, если вам очень повезет, домашнее видео. У меня же были эти видеокассеты: записи допросов человека, которого обвинили в убийстве моей матери. Я снова и снова пересматривала их. Самая последняя запись не дает мне покоя, я никак не могу отделаться от чувства, словно произошедшее надопросе было предрешено заранее.
Хотя начало не предвещало ничего необычного. В комнате нет ни единого окна, поэтому невозможно сказать, как выглядит день снаружи – светит солнце и ветер шелестит листвой на деревьях или мир придавлен угрюмым небом, которое сыплет серым дождем. Я лишь вижу, что сидящий перед камерой Каитаро держится точно так же, как и на всех предыдущих допросах. С самого начала он отказался подписать признание, заготовленное для него полицейскими детективами, и с тех пор этот вопрос больше не обсунедался. Но сегодня Хидео Куросава входит в комнату, держа под мышкой кожаный портфель, а в руке – газету. Каитаро вскидывает глаза и кивает, будто приветствует достойного противника. В иных обстоятельствах можно было бы подумать, что он даже рад встрече. Губы Накамуры кривятся в усмешке, когда он замечает портфель с документами, но пройдет немного времени, и он совершенно иначе будет смотреть на них, вынужденный отступить перед новой формой шантажа.
