Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
К бланку прилагался список с перечислением возможных причин развода. Пояснения, напечатанные жирным шрифтом, рекомендовали обвести одинарным кружком те пункты, которые соответствовали претензиям заявителя, и двойным кружком – те, которые наиболее точно раскрывали их суть. Заполняя эту бумагу, Сато действовал решительно: никаких карандашных набросков, он обвел черной шариковой ручкой одно-единственное слово: «измена».
Бумага выскользнула из ослабевших пальцев Рины и упала на пол. «Сато знает, – подумала она. – И он хочет забрать моего ребенка». Рина вернулась в гостиную с ее привычной, обжитой обстановкой. Все здесь как будто изменилось, словно дом вдруг сделался чужим. Намерения Сато были ужасны. Рина знала людей, которых принудили пройти через судебный развод. Система подробнейшим образом рассматривает претензии истца и определяет степень вины ответчика, она препарирует человека, выставляя на всеобщее обозрение все уродство, стыд и боль, наполняющие его жизнь.
Еще со времен учебы в Тодае Рина знала, что иногда такие разбирательства с участием посредников длятся годами, прежде чем дело доходит собственно до зала судебных заседаний. Посредниками выступают уважаемые члены городского совета, которые разбирают по косточкам ваш брак. Люди станут дотошно копаться в событиях вашей жизни, но какие бы объяснения вы ни давали, сколько бы ни пытались представить свой взгляд на случившееся, результат остается неизменным: только одному из родителей предоставят полную опеку над детьми, а второму больше не суждено увидеть их. Совместная опека невозможна – так написано в законе, черным по белому. И точка.
На втором курсе университета Рина присоединилась к группе волонтеров, предоставлявшей бесплатные юридические консультации. Тогда-то ей и довелось познакомиться с родителями, которые были разлучены со своими детьми. Она помнила, какое ощущение безнадежности и полнейшей изолированности возникало у этих людей. Когда бракоразводный процесс завершен и постановление об опеке вынесено, все дальнейшие разногласия между бывшими супругами суды называют «семейными вопросами» и просто-напросто отказываются вмешиваться. Даже если еще до принятия официального решения один из родителей просто заберет ребенка себе, ему чаще всего и отдадут предпочтение, потому что в девяти из десяти случаев закон ориентируется на того, в чьем распоряжении находится «собственность».
Рина думала о людях, которые отправлялись в другие города и префектуры, часто находящиеся далеко от дома, чтобы тайком пробраться к школе, где учится сын или дочь, и хотя бы издали одним глазком взглянуть на своего ребенка, когда тот выбежит во двор после окончания уроков. Мать или отец стоит там, словно одинокая ворона, до тех пор пока разгневанный бывший или бывшая не обнаружит незаконное присутствие и не прогонит нарушителя прочь.
Работая волонтером, Рина переживала подобный кошмар лишь в качестве свидетеля, но сама ситуация была выше ее понимания. Но теперь она ясно увидела себя стоящей возле школы Сумико, в Нагое[80], или еще в каком-нибудь городе вдали от Токио. В кармане у нее лежит фотография дочери, сильно потрепанная и выцветшая, снимок сделан на том последнем дне рождения, когда они еще были вместе. Рина притаилась за деревом неподалеку от ворот школы. Внутри звенит звонок, звук эхом рассыпается под сводами школы. Среди выбежавших на крыльцо детей Рина сразу замечает ее, свою маленькую девочку. Хотя Суми так выросла и изменилась, она больше не похожа на ту малышку, которая изображена на фотографии. Эта новая Сумико идет через двор, весело болтая с подружками и делясь с ними конфетами. Рина думала подождать, пока девочка выйдет на улицу, но ожидание выше ее сил. Она срывается с места и бросается навстречу дочери, пугая ее. Ведь девочка уже несколько лет не видела мать. Сумико в замешательстве пятится назад, сжимая в кулаке конфету, а Рина, спотыкаясь и дрожа от волнения, бежит к ней. Эмоции на лице этой странной женщины приводят девочку в еще большее смущение. «Сумичан, – выдыхает Рина, – неужели ты совсем ничего не помнишь? Ведь когда-то ты называла меня мамой».
Рина в ужасе вздрогнула и пришла в себя. По ее щекам бежали слезы. Она положила бланки на стол и направилась в кухню выпить стакан воды. Но, подойдя к мойке, заметила на сушилке коробочку для завтрака с изображением панды. В то утро Рина дала дочери другой контейнер, на котором нарисован медведь, чтобы хорошенько помыть и высушить любимую Сумико «панду». Завтра Рина наполнит коробочку разноцветными овощами, нарезанными кубиками и соломкой, и добавит к ним рисовые шарики. Нет, Рина никогда не сможет разлучиться с дочерью, оставшись с выцветшими фотографиями и слайдами.
Рина вернулась в гостиную и сняла телефонную трубку, но тут же положила ее обратно. Она подумала о списке звонков – его могут предоставить суду вместе с другими доказательствами, которые, вероятно, уже есть у Сато. Рина бросилась к выходу из квартиры, схватив по дороге ключи из большой океанской раковины на комоде в прихожей, выскочила на лестницу и, не дожидаясь лифта, помчалась вниз, прошмыгнула мимо швейцара и выбежала на улицу. Остановилась она, только когда оказалась возле телефонной будки за несколько кварталов от дома.
Она слушала гудки в трубке – один, два, три. А затем раздался его голос. По линии пролетело приглушенное эхо, когда он произнес: «Алло».
Рина дрожала всем телом. Она смотрела через стекло на идущих по улице людей: кто-нибудь может обратить внимание на встревоженную женщину в телефонной будке.
– Ты не уехал, – сказала она. – Слава богу, ты все еще здесь. – На другом конце провода повисла тишина, но Рина продолжила: – Он хочет развода.
– Что? – Голос Каитаро вдруг прозвучал громко и отчетливо, в нем проскользнула тревога. – Рина, он сам тебе сказал?
– Я нашла бланки… в кладовке. Я хотела… собиралась…
– Рина, – произнес Каитаро, твердость его тона заставила ее успокоиться, она почувствовала себя в безопасности. – Он их заполнил?
* * *
Рина шла по дорожке парка Уэно[81], усыпанной золотой и багряной листвой кленов и буков. Белорозовые цветы вишневых деревьев давно облетели, обнажив голые черные ветви, которые покачивались на ветру. Рина двигалась стремительно, каблуки ее туфель мерно постукивали по бетонной поверхности дорожки. Она вышла к перекрестку и сразу увидела Каитаро. Он стоял, прислонившись плечом к фонарному столбу. Каитаро чуть заметно кивнул, Рина свернула направо и пошла прочь от него. В телефонном разговоре он предупредил: Сато мог устроить слежку, нанять фотографа, чтобы получить необходимые для суда доказательства, поэтому им следует вести себя осторожно.
Она перебежала дорогу на красный свет, не обращая внимания на укоризненные взгляды пешеходов. И только приблизившись к воротам Национального музея[82], сбавила шаг. Огромное квадратное здание музея вставало перед ней, словно неприступная крепость. В залах можно увидеть выставку старинных ширм, специально организованную к началу сезона момндзи[83], а рядом с ширмами – древние музыкальные инструменты. От одного взгляда на них посетителю кажется, что он слышит металлический звон сямисэна[84] под пологом леса, сливающийся с шелестом огненно-красной листвы.
На ступеньках ждала начала экскурсии группа школьников. Одна из учениц смеялась слишком громко. Учительница шикнула на нее. Девчушка зажала рот ладошкой, не переставая хихикать, то же сделали и ее подружки.
Рина миновала музей и вошла в сад, находившийся справа от здания. Было холодно. По небу ползли низкие серые тучи, ручей, бегущий по каменистому руслу к небольшому прудику, казался густым и черным. Желающих гулять в такую погоду не нашлось, сад был пуст. Рина бросила взгляд на золотые часы, подаренные отцом, и двинулась в глубь сада мимо приземистой деревянной постройки – чайного павильона, расположившегося на берегу пруда. Павильон был закрыт на зиму. Рина брела по тропинке, стараясь отойти подальше от музея, и остановилась, как только оказалась надежно скрыта за купой деревьев. Ветер трепал листву. Никаких иных звуков Рина не слышала – лишь этот ровный шум над головой.
Внутри нарастало беспокойство. Рина обернулась, окидывая взглядом тропинку, по которой пришла. И тут она увидела его. Каитаро бежал по дорожке, ветер играл полами его расстегнутой куртки и ерошил челку.
– Прости меня, прости меня… – заговорила Рина.
А Каитаро, не сбавляя хода, продолжал бежать ей навстречу. Его поцелуй не был нежным. Рина ощутила на губах вкус пота и страха. И голод. Она прижалась к нему всем телом.
– Прости меня, – снова прошептала Рина, когда Каитаро оторвался от ее губ, и еще крепче обняла его.
– Я здесь, – еказал он. Это все, что Рина хотела от него услышать.
Каитаро сбросил куртку и постелил на траву. Рина опустилась на нее, поджав колени. Он сел рядом.
– Я была такой глупой. Я…
– Нет, Рина, это не так.
– Да?
– Да, ты не могла знать, что задумал Сато.
– Никогда… я никогда и ничего не умею сделать правильно.
Каитаро обнял ее за плечи.
– Нас здесь никто не увидит? – спросила Рина.
– Нет. Я проверил.
– Думаешь, он нанял кого-нибудь, чтобы следить за нами?
– Если так, я бы знал.
– Ты знаком со всеми частными детективами города?
– Рина, мало что в этом городе может ускользнуть от моего внимания.
Его детская бравада заставила ее улыбнуться.
– Он заполнил бланк? Указал причину развода?
– Измена, едва слышно произнесла Рина. – Он намерен подать на меня в суд, и у него есть на то основания. – Она вскинула глаза на Каитаро. – Он знает о нас.
– Ну и что он выиграет, если подаст в суд?
– Опеку над Сумико. Он заявит, что я плохая мать, а после развода увезет ее в Нагою, к своим родителям.
– Рина, успокойся, – Каитаро накрыл рукой ее сложенные на коленях руки. – Он не станет забирать Сумико. Что еще он получит, если начнет судебный процесс?
В случае измены существует компенсация за причиненный ущерб, но это небольшая сумма.
Каитаро помолчал.
– Послушай, когда Сато женился на тебе, ему был выделен какой-то капитал? Он приобрел деловую и финансовую выгоду от связей твоего отца?
– Откуда ты знаешь?
– Просто предположил. Я ошибся?
– Нет, не ошибся.
– Он ведь работает в сфере недвижимости, верно? У него случайно нет проблем с инвестициями?
– Пожалуй. Цены на жилье все еще падают. Хоть он и не желает признавать этот факт, – пробормотала Рина, нервно покусывая кончик большого пальца. – Но я понятия не имею, сколько он вложил денег, сколько взял кредитов. Он никогда не обсуждал со мной свои дела.
– А что насчет Еси? Вдруг ему что-нибудь известно?
Рина качнула головой:
– Нет. Если бы отец знал…
– То что?
– Держал бы меня в курсе дела. Честно говоря, Кай, отец полагал, что это я должна знать, каким образом расходуются наши деньги. Ой, он мне не простит…
– Позволь мне выяснить, как обстоят дела у Сато, – Каитаро снова сжал пальцы Рины. – Если мы поймем его мотивы, сможем действовать.
Рина кивнула и медленно выдохнула. Она начала успокаиваться и вновь обрела способность мыслить логично.
– Мы ведь станем бороться, Кай? Мы сумеем что-то предпринять?
Каитаро молчал. Молодая женщина с тревогой заглянула ему в лицо.
– Рина, мне нужно кое-что сказать тебе.
Рина нахмурилась. Всплеск страха, словно лезвием ножа, полоснул по животу. Глаза Каитаро потемнели, таких темных глаз она никогда у него не видела.
– Я знал.
– Что ты знал?
– Я следил за ним.
– Ты… следил за Сато?
Да, я должен был.
– Ты должен был следить за моим мужем?
– Нет. – Каитаро вскинул руки, словно человек, который сдается. – Нет, я… Я должен был понять, ради кого ты оставила меня. И я не доверял ему и боялся, что он причинит тебе вред.
Рина вскочила на ноги.
– И ты знал, что он собирает документы… – Она задохнулась: ужас открывшейся правды медленно доходил до сознания. Каитаро тоже поднялся. – Тебе было известно о разводе? – Теперь Рина почти кричала.
Она резко втянул воздух и задержал дыхание. Повисла пауза, секундная заминка.
– Ты знал? – упавшим голосом повторила Рина.
– Нет, – выдохнул Каитаро. – Но Сато встречался кое с кем в Нагое.
Рина растерянно молчала.
– Он оттуда родом, – наконец произнесла она.
– Рина, – Каитаро сделал движение, словно хотел прикоснуться к ней, но что-то остановило его.
Она увидела собственное потрясение и боль, отразившиеся в его глазах, и отвернулась.
А потом попыталась сделать несколько глубоких вдохов и успокоиться, но не могла думать ни о чем, кроме собственной слепоты и глупости. Конечно, в этом браке она была не единственной, кто жил своей настоящей жизнью лишь наполовину.
Невидящим взглядом уставившись в пространство, Рина заговорила:
– Однажды, несколько лет назад, Сато вернулся домой пьяным и рассказал мне о девушке, за которой ухаживал еще в школе. Она была симпатичнее, чем я, да и вообще она была веселая и жизнерадостная. Но родители не одобрили его выбор, и Сато оставил ее. Кажется, ее звали Наоко. – Она вскинула глаза на Каитаро. – Это с ней он встречался? Или я просто безнадежный романтик?
Он молчал. Рина зябко поежилась и подняла воротник пальто.
– Ты ведь никогда не станешь мне лгать? – прошептала она. – Да, Кай?
– Никогда! – Резкость, с которой Каитаро произнес это слово, заставила Рину думать, насколько сильно он ненавидит любую ложь.
– Это я во всем виновата. – Горечь и унижение всей тяжестью обрушились на нее, побуждая искать причину произошедшего. – Я была плохой женой.
– Нет, Рина, пожалуйста! Ты ни в чем не виновата.
Она снова обессиленно опустилась на расстеленную в траве куртку. Каитаро сел рядом. На этот раз он крепко обнял ее и притянул к себе.
– Дура, какая же я дура, – бормотала Рина. – И что ты только нашел во мне…
– Всё! – просто сказал он.
Рина посмотрела на Каитаро. Затопившая ее боль все еще отражалась в его глазах.
– Почему ты не рассказал мне… ну, о том, что происходит? – мягко спросила она.
– Я… – Каитаро потупился, затем снова взглянул на Рину. – Я хотел, чтобы ты выбрала меня.» ради меня, а не потому, что так сложились обстоятельства.
– Я выбрала тебя, ты же знаешь, – с нажимом произнесла Рина. – Не мог не знать, даже тогда, в отеле. Я просто чувствовала себя связанной… – Ее взгляд скользил по липу Каитаро: от залегшей между бровей морщинки, к складке возле губ и щетине на небритой щеке. – И я здесь не потому, что у меня появились проблемы.
– Рина, я понимаю…
– Нет, – перебила она, – не понимаешь. А я вот поняла, что ставила на первое место благополучие других людей, моих близких. Но теперь выходит, что я эгоистична до глубины души, потому что после Сумико для меня важнее всего ты. – Рина заметила, как губы Каитаро дрогнули в едва уловимой улыбке. – Сможешь ли ты по-прежнему любить меня, теперь, когда выяснилось, что я вовсе не такая смелая?
Его улыбка сделалась шире, и он молча кивнул. Рина положила голову ему на плечо и прижалась еще теснее. Каитаро наклонился и ласково поцеловал ее в губы.
– Мне надо научиться верить, что не все отношения похожи на те, какие были у меня с Сато, не все в отношениях двоих обман и притворство.
– Нет, это не про нас, – сказал Каитаро.
Рина переплела свои пальцы с его длинными сильными пальцами и повторила:
– Не про нас?
Каитаро прижался губами к ее руке.
– Нет.
Она на миг заколебалась, а потом продолжила:
– Иногда я думала, на что была бы похожа наша жизнь, если бы мы поженились…
– Я принял бы все, что ты захочешь мне дать, – серьезно сказал Каитаро. Он замолчал. И в наступившей тишине Рина поняла – это правда.
Каитаро притянул ее к себе. Она обняла его за талию.
– Если нас сейчас сфотографируют, нам конец, – сказал он.
Оба рассмеялись. Напряжение, сковывавшее их, отступило, словно растворившись в шорохе листвы. Некоторое время они молчали, наблюдая, как ветер качает кроны деревьев на фоне посветлевшего неба:
– Сато просто пугает тебя судом, – прервал молчание Каитаро. – На самом деле он не намерен забирать Сумико.
Он слегка покачал Рину в объятиях, будто маленького ребенка.
– И все-то ты просчитал, – шутливо поддела его Рина, но кивнула, соглашаясь.
– Он будет шантажировать тебя, чтобы заключить сделку на своих условиях.
– Опекой над Сумико?
Каитаро поморщился:
– Да, это его козырная карта – угроза лишить тебя самого дорогого.
Рина снова кивнула.
– У меня есть кое-что на него, – быстро сказал Каитаро и замолчал, давая Рине возможность переварить услышанное. – Ты предъявишь ему компромат, который я дам тебе. Если правильно распорядиться информацией, он предпочтет урегулировать вопросы без участия суда. – Он ласково погладил молодую женщину по щеке, словно пытаясь стереть напряжение, застывшее у нее на лице. – Мы выпутаемся, вот увидишь…
– Кай, но ты должен пообещать, что сам не пой – дешь к нему, ладно? Это мое дело, только между мной и Сато, – с нажимом произнесла она.
– Поверь мне, Рина, мы получим опеку над Сумико.
Она тяжело вздохнула и после паузы произнесла:
– Мне жаль… Жаль, что я втянула тебя во все это.
– Я все исправлю. Все наладится, вот увидишь.
– Ты… ты все еще собираешься на Хоккайдо?
Каитаро немного отстранился и заглянул ей в глаза.
– Можно мне поехать с тобой? – прошептала Рина, почти в точности повторив вопрос, который несколько месяцев назад задал ей Каитаро в тот их день в Симоде.
Он удивленно вскинул брови.
– Да, я серьезно – можно поехать с тобой? – коснувшись ладонью его небритой щеки, тихо повторила Рина.
Внезапно лицо Каитаро озарилось улыбкой. Он наклонился и поцеловал Рину долгим благодарным поцелуем. Когда они на миг оторвались друг от друга, Каитаро прошептал:
– Любимая, все, что есть у меня, – твое.
Рина почувствовала невероятное облегчение, словно в душу ей пролился спокойный и ясный свет.
* * *
Она посмотрела на часы и поняла, что опаздывает к Сумико. Весь прошедший год ей постоянно приходилось нагонять ускользающее время, но отныне все будет как надо, все в положенный срок. После уроков Сумико ходила на занятия по стрельбе из лука. Рина представила дочку, стоящую в шеренге лучников, пар от дыхания поднимается белым облачком в неотапливаемом зале додзё[85]. Ножки Сумико в белых носочках плотно упираются в пол, когда она вскидывает свой лук. Рина улыбнулась. У ее дочки упорный характер, она добивается успехов во всем, за что бы ни взялась. Суми уже разрешили надевать перчатку и выполнять упражнения со стрелой.
Рина представила, как дочь подходит к отметке на полу, обозначающей место, где должен располагаться лучник. Принимает нужную стойку, выпрямляет спину, так чтобы все ее тело от узеньких плеч до маленьких ступней находилось на одной линии. Делает несколько вдохов. Поднимает лук, сначала вверх, затем медленно опускает. Набрав воздуха, задерживает дыхание и натягивает тетиву до самого уха. Рука в перчатке из оленьей кожи касается щеки. Секунды бегут. Сумико застывает, вскидывает глаза на мишень и выпускает стрелу. Девочка держится спокойно и уверенно, как и подобает настоящей лучнице.
Направляясь к метро, Рина посматривает на кафе и бакалейные магазины под мерцающими неоновыми вывесками. Сегодня Ёси пригласил их с Сумико в гости, но сейчас Рине невыносима мысль о долгом обеде с отцом. Вместо этого она заберет дочку, и они отправятся вдвоем в чайную-4 есть свои любимые пирожки с красными бобами. А потом вернутся домой, и Рина приготовит краба с тофу[85] и зеленым луком. Она непременно научит Сумико готовить это блюдо. Девочке всегда нравилось хозяйничать на кухне вместе с матерью. Суми пристально наблюдает, как Рина быстро-быстро нарезает картофель для запеканки длинными тонкими ломтиками, и кричит: «Моя очередь! Моя очередь!»
Рина зажмурилась, ослепленная яркими огнями у входа в метро, и проглотила подступивший к горлу ком: даже несмотря на помощь Каитаро, шанс, что при разводе она потеряет дочь, все еще достаточно велик. [86]
СУМИКО
ОБЛАДАНИЕ
Я помню, каково это, когда оба родителя дома. Поздний вечер, я слышу, как они ужинают на кухне – удон[87], или хого[88], или, возможно, тушеная свинина с капустой. Отец любил, когда мама готовила для него. Тогда он еще часто приходил домой к ужину. И хотя отец возвращался поздно, у мамы всегда были готовы несколько блюд: суп, мясо, салат. Лежа у себя в комнате, я прислушивалась к их голосам, доносившимся из гостиной. Иногда там работал небольшой телевизор, но их голоса все равно были слышны, и на душе у меня становилось спокойно. В полумраке спальни я видела свет уличных фонарей, просачивающийся сквозь шторы. Меня окутывала дрема, я смотрела на этот приглушенный свет, слышала ровный шум обогревателя, погружалась в знакомые звуки дома и, чувствуя близость родных, засыпала.
Время шло. Я становилась старше и начала замечать, что отец все позже и позже возвращается домой. Мама больше не беспокоилась об особом ужине для него, просто оставляла то, что мы ели с ней днем. Постепенно все свелось к упаковке с готовыми продуктами из магазина или к рисовым шарикам с холодным зеленым чаем, а затем и вовсе к стаканчику быстрорастворимой лапши, стоящему возле чайника на кухне.
Случалось, я просыпалась впотьмах от почти неестественной тишины в квартире. Иногда я слышала, как щелкает засов на входной двери, который мама задвигала на ночь. И к тишине примешивалось чувство гнетущей пустоты. Мама проходила по комнатам, гасила свет, задергивала шторы и возвращалась в гостиную, откуда вскоре доносился приглушенный звук телевизора. Я представляла, как она посматривает в сторону моей комнаты – не потревожит ли меня шум из гостиной, – но, убедившись, что в спальне по-прежнему тихо, прибавляла громкость до тех пор, пока голоса дикторов не превращались в ровное бормотание: она не хотела слышать ничего, кроме этих голосов.
Бывали ночи, когда мама не смотрела телевизор, но все равно не ложилась спать. Она все ходила и ходила по квартире. Проверив замки и окна и удостоверившись, что наш дом в безопасности, мама останавливалась возле моей спальни и осторожно приоткрывала дверь, буквально на пару дюймов.
Я с нетерпением ждала этого момента, хотя, заслышав ее шаги и заметив тонкую полоску света на одеяле, крепко зажмуривала глаза и притворилась спящей.
Но однажды ночью она вошла ко мне в комнату. Я слышала, как открылась дверь, и почувствовала мамину руку на своем лбу. Потом она поцеловала меня в щеку и забралась под одеяло рядом со мной. Я улыбнулась и тихонько хихикнула, когда мама обняла и прижала меня к себе. Однако ей было совсем не весело. Она уткнулась носом мне в шею, и я почувствовала, что мама дрожит. Я ощутила исходящий от нее едкий запах страха. Напряжение, словно бегущий по проводам электрический ток, пронизывало все ее тело, хотя мама и пыталась справиться с ним. Она снова поцеловала меня в щеку, коснулась губами лба и волос.
– Все хорошо, – повторяла мама. – Все хорошо.
Это была последняя ночь, которую я провела в нашей квартире в Эбису.
Теперь я понимаю, чего боялась мама. Даже в наши дни одному из членов бывшей семьи приходится принять тот факт, что после развода он потеряет право быть родителем. Они могут решить между собой или с участием судьи, кто из них навсегда откажется от встреч с детьми.
Принцип, лежащий в основе этой практики, строится на убеждении, что разведенные родители не способны сотрудничать и действовать в интересах ребенка. Таким образом, только один становится опекуном, и, с точки зрения закона, это верное решение.
И тем не менее выход есть. В короткий период между решением о расторжении брака и началом бракоразводного процесса родители могут договориться между собой, не информируя суд, кто получит опеку и кто будет устанавливать правила посещения ребенка второй стороной. В этом случае у самого ребенка появляется шанс вырасти, имея и отца, и мать, пусть и не живущих вместе. Естественно, бывшие супруги должны доверять друг другу и ставить интересы ребенка выше, чем интересы своей новой работы, новой семьи, новых партнеров и старой ненависти. Только в этом случае запутанный клубок отношений, боли и взаимных претензий начинает потихоньку распутываться.
Людьми управляют их желания. Они готовы пойти на что угодно, лишь бы удовлетворить собственные прихоти. Например, супругу, который вдруг решит, что устал от присутствия в своей жизни бывшего мужа или жены, может прийти в голову перебраться в другую префектуру или в другую страну. Но, даже оставаясь неподалеку, он способен лишить вторую половину полноценных встреч с ребенком – болезнь, неотложные дела, незапланированные выходные и масса иных отговорок. Соглашения, достигнутые в частном порядке, не подлежат обязательному исполнению, и зачастую обманутая сторона остается ни с чем, не имея возможности ни подать иск, ни получить компенсацию.
В конечном итоге вопрос сводится к одному: у кого физически будет проживать ребенок, поскольку суды, принимая решения об опеке, чаще всего отдают предпочтение тому родителю, у которого ребенок находится в настоящий момент. Поэтому в тех случаях, когда мировое соглашение невозможно, борьба между отцом и матерью начинается еще до обращения в суд. Бабушки и дедушки тоже нередко оказываются втянутыми в конфликт, они прячут ребенка у себя и делают все возможное, лишь бы их сторона выиграла процесс. Теперь я понимаю, о чем думала мама в ту ночь, когда пришла ко мне в спальню и, лежа рядом на кровати, баюкала меня в своих объятиях. Утром она повезла меня к дедушке в Мэгуро.
Помню ощущение, с которым я шла по выложенной зеленой плиткой дорожке к дому дедушки: мне казалось, это обычный визит в гости, я поиграю тут пару часов, а потом мама вернется и мы поедем обратно в нашу квартиру в Эбису. Но, прощаясь, мама погладила меня по щеке, и я заметила слезы у нее на глазах и то, как она часто моргает, пытаясь скрыть их. И только тогда поняла – сегодня вечером мама не придет поцеловать меня перед сном и пожелать спокойной ночи.
– Сумико! – Мама крепко прижала меня к себе и вложила мне в руку Тару, моего белого игрушечного тигра.
– Мамочка! – Я изо всех сил обхватила ее руками.
– Я здесь, – сказала она. И я начала всхлипывать. – Здесь. Скоро мы снова будем вместе. – Мама вытащила из кармана платок и вытерла мне глаза, а затем украдкой промокнула собственные. – Все, больше никаких слез, верно? Мы ведь Сарашима!
Я стояла и смотрела, как она уходит от меня по дорожке и как блестит под моросящим дождем мелкая галька, окаймляющая зеленую плитку.
Можно сказать, мне повезло. И мама в то короткое время, что провела со мной, и дедушка относились ко мне с огромной заботой и любовью. Но история нашей семьи так сложна и многогранна, что я сомневаюсь, удастся ли мне когда-либо узнать и понять ее в полной мере. К примеру, я никогда не узнаю, любил ли меня отец, была ли я для него обузой, или только пешкой в игре, или все же его дочерью. Я никогда не узнаю, о чем думала моя мать, уходя от меня в тот день по дорожке сада. И никогда по-настоящему не смогу узнать, с чем ей в дальнейшем пришлось столкнуться и какую заплатить цену.
Находясь в полном одиночестве в нашем доме в Мэгуро, где мы обе выросли и где, казалось, само ее отсутствие отзывалось печальным эхом в пустых комнатах, я читала материалы судебного расследования. Поначалу я намеревалась сосредоточиться исключительно на фактах, чтобы каждая деталь говорила сама за себя. Но чем пристальнее я изучала дело, тем глубже погружалась в воспоминания того последнего года, проведенного вместе с мамой. Проходил час, другой, документы лежали забытые на столе, а я все сидела, вглядываясь в проплывающие передо мной образы.
Однажды утром, когда в холле раздался бой часов, мой взгляд остановился на календаре, который висел напротив меня над буфетом. Я вдруг поняла, что прошло уже больше недели, как дедушка уехал в Хаконе, а значит, совсем скоро настанет пора возвращаться домой. И если я действительно хочу разобраться в случившемся и сделать это без вмешательства деда, мне следует поторопиться.
Я взялась за чтение очередной страницы, и тут раздался звонок в дверь. Это был почтальон с посылкой на мое имя. Я вернулась в кабинет дедушки, привычно уселась за стол и включила лампу. Внутри пакета было несколько счетов и большой конверт, в котором, как я и предполагала, находился контракт с «Номуро и Хигасино». Но сейчас у меня не было сил думать о контракте. Я отложила конверт в сторону. Кроме бумаг, в пакете лежала небольшая черная коробочка. Я на мгновение остановилась, глядя на нее. Всю прошедшую неделю я была настолько погружена в мысли о том, какую роль в жизни моей матери сыграл закон, что совершенно забыла, какую роль он играет в моей собственной жизни. И в итоге оказалась не готова к тому, что день, ради которого я упорно трудилась столько лет, настал.
Я долго сидела, уставившись на коробочку у себя в руках. И когда все же открыла ее, обнаружила внутри, на подкладке из синего бархата, свой новенький адвокатский значок. Я поднесла его к свету настольной лампы и, поворачивая в пальцах, смотрела, как поблескивают тонко вырезанные лепестки подсолнуха и крошечные весы в центре – символ справедливости для всех и каждого.
Я перевернула значок, на обороте был выгравирован мой личный идентификационный номер. Эти значки символизируют не только закон, но и власть. Они принадлежат Японской федерации коллегий адвокатов, и выдают их лишь достойным и квалифицированным специалистам. Если вдруг случится такое, что вы сами попадете под суд, вас лишат права адвокатской практики и отберут значок. А если вы просто умрете, ваша семья обязана будет вернуть значок Федерации. Если же вы потеряете значок, вам выдадут новый, но на нем кроме номера будет выгравирована отметка, что это дубликат: укор и предостережение нерадивому владельцу. Сообщение о потере значка опубликуют в «Канто», правительственной газете, так что все узнают о вашей беспечности. Власть и авторитет закона, которые символизирует значок адвоката, требуют уважительного отношения.
Тем не менее сейчас, сидя в кабинете деда за столом, где мы столько раз обсуждали мою будущую карьеру адвоката, и глядя на новенький значок, я поняла, что за последние несколько дней мое отношение к закону изменилось. Некоторые адвокаты, и мне приходилось встречаться с такими, довольно быстро разочаровывались в профессии. Но я, с моей энергией и уверенностью в собственных силах… «Нет, – думала я, – даже если со мной и произойдет нечто подобное, потребуется много времени, прежде чем я выдохнусь». Однако теперь вопрос об эффективности закона, о его способности решать сложные вопросы человеческих судеб встал передо мной со всей очевидностью. Закон не помог моей матери, напротив, загнал ее в угол. Не помог он и мне. Закон, как я уже начинала понимать, не способен ни примирить враждующие стороны, ни устранить сам конфликт.
