Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)
Сато замолчал, наслаждаясь моментом торжества, власти и растерянностью Каитаро.
– А теперь убирайся отсюда, пока моя жена не обнаружила тебя в нашей квартире.
ВЕСЬ ЭТОТ БЛЕСК
Когда Рина была маленькой, она любила жар запруженных машинами улиц и ровный шум транспорта за окном. Вечером, в спускающихся на город сумерках, ей нравилось сидеть в своей спальне на подоконнике, слушать джаз, отбивая ритм босой пяткой, и смотреть на луну, которая поднималась все выше и выше над крышами домов.
Должно быть, это ее юность окрашивала мир в яркие цвета и наполняла его запахом и звуками. Теперь джаз уже не радовал ее, как раньше, музыка казалась скучной и однообразной. А за окном Рина больше не слышала ни шороха шин по асфальту, ни шагов пешеходов. На двадцать восьмом этаже небоскреба, в неприступной башне из мерцающего стекла и бетона мир был погружен в тишину.
В детстве Еси часто рассказывал Рине о различных переменах, которые происходили в Токио. Многие из них – при его жизни. Она помнила рассказы отца о войне, о времени, полном тревог и лишений, когда даже его кота отобрали, чтобы сделать из шкуры несчастного животного солдатские варежки. Рина думала о новых скоростных трассах и подземных переходах, появившихся уже на ее памяти, и о свободе и ощущении полноты жизни, которые были у нее во время учебы в Тодае, и о благополучии, воцарившемся в Токио накануне ее замужества. Рина задавалась вопросом, что ее отец думает о мире, который столь неудержимо манил Сато: о мире разноцветных коктейлей и блеска сусального золота. Ёси прекрасно знал ему цену, в этом Рина не сомневалась, но также она понимала – отец ждет, что дочь воспользуется всеми преимуществами этого мира. Вырастив ее в эпоху процветания и достатка, он полагал, что Рина ухватится за то и другое обеими руками.
Когда же его ожидания не оправдались, Ёси устроил брак дочери и вложил немало средств в успех предприятия. Рина понимала, что если она оставит Сато и жизнь, которую они выстроили, то предаст всю свою семью.
Фужер с шампанским, который она держала в руке, нагрелся, она отставила его в сторону и взглянула на стоявшую рядом Сумико. Девочка переминалась с ноги на ногу и нервно перебирала кружевную оборку на новой юбке. Это была первая «взрослая» вечеринка Сумико – новая для нее жизнь, в которую она так стремилась попасть. На вечеринке присутствовало несколько детей, но все они были старше дочери Рины, скорее подростки, чьи родители сочли возможным взять своих отпрысков с собой. Однако Суми, несмотря на возраст, умела держать себя с достоинством – благоприятное впечатление, которое воспитанный ребенок производит на гостей, должно было стать еще одной золотой монеткой в копилке Сато.
Он организовал прием для своих коллег. Их жены улыбались, слушая его болтовню, энергично хрустели тостами с фуа-гра и дружно хохотали, когда Сато добирался до кульминации шутки. Рине, стоявшей чуть поодаль, было ясно – никто и не ждет, что они с Сумико примут участие в общем веселье, а очарование, излучаемое ее мужем, предназначено вовсе не для жены и дочери.
Подошедший официант предложил Суми стакан лимонада, но девочка отказалась, качнув своей темной головкой. А вдруг она случайно капнет на новое платье или запачкает руки? Придется идти отчищать пятно и мыть липкие пальцы, и тогда она может пропустить момент, которого дожидалась с самого начала вечера, – когда отец обратит на нее внимание.
Рина приняла предложенный лимонад вместо дочери и окинула взглядом комнату: фуршетные столы, накрытые белоснежными льняными скатертями, люстры, сияющие под потолком тысячами огней, разгоряченные лица людей. Чем больше гостей она замечала вокруг, тем более одинокой чувствовала себя.
Уголком глаза Рина заметила группку женщин, смотревших в ее сторону. Но стоило ей направиться к ним, как все разом отвернулись. Сато подобная демонстрация не остановила бы, он умел влиться в любой самый тесный кружок и найти способ понравиться и всем угодить. Мужа Рины не смущало, что его рассматривают с головы до ног и оценивают, он и сам умел судить и раздувать сплетни. Сато льстило, когда его персона оказывалась в центре внимания, в подобной атмосфере он ощущал себя как рыба в воде.
Их дочь тоже чувствовала себя вполне комфортно среди гостей. Рассудительная не по годам, как это бывает с детьми, научившимися чутко улавливать настроение взрослых, она могла, несмотря на волнение, спокойно стоять в стороне, с интересом наблюдя за людьми. Однако охотно вступала в разговор, если старшие обращались к ней. Сумико обладала той простотой и легкостью детства, когда человек способен свободно переходить от одной ситуации к другой, от одного положения к другому.
Наконец Сато решил, что настал подходящий момент, и обернулся к Сумико.
– Моя дочь, – представил он девочку группе гостей. Та изящно поклонилась и приняла предложенный ей сэндвич-канапе.
Рина смотрела, как ее ребенка вовлекают в круг, чуждый ей самой. Ей хотелось позвать, вернуть Сумико, и одновременно она гордилась дочерью, наблюдая, как та толково отвечает на вопросы, как свободно держится рядом с отцом в компании его друзей. Ее девочка любила похвалу и одобрение.
«Ребенок легко поддается влиянию взрослых», – так однажды сказал Ёси. Но Рина видела в своей дочери лишь чистоту и открытость. Глядя на Суми, радостно улыбающуюся в толпе незнакомцев, Рина молилась, чтобы она навсегда сохранила эти качества.
Через несколько минут Сумико обернулась к матери. Рина кивнула и приветственным жестом подняла стакан с лимонадом. Когда Суми была совсем малышкой и ей разрешали иногда посидеть за столом с гостями, она любила на каждом тосте поднимать свою детскую чашку с двумя ручками и чокаться ею с бокалом Рины, ожидая, когда мама произнесет: «Кампай!»[68] Девочка неизменно прыскала со смеху, заставляя маму и всех остальных хохотать. Детский смех заразителен, как и любовь Сумико к праздничному ритуалу: Рина вспоминала, как та подавалась вперед и сосредоточенно тянула свою чашку к каждому из сидящих за столом, стараясь никого не пропустить.
Рина решила дать дочери возможность проявить самостоятельность, а себе найти кого-нибудь, с кем можно поговорить. Поставив стакан на стол, она еще раз посмотрела на Сумико. Теперь девочка была в гуще вечеринки, ее белое кружевное платье мелькало то тут, то там. Сато обрел в дочери союзницу и помощницу, взявшуюся развлекать его гостей.
Когда-то и Рина была такой же уверенной и смелой, думая, что рядом всегда будет мама, готовая защищать и оберегать, и даже не подозревала, что придет время, когда она останется одна в толпе, наблюдающей и оценивающей каждый ее шаг. До Рины долетел голос мужа и его довольный смех. Прислушиваясь к хохоту Сато, она решила, что сделает все возможное, чтобы Сумико никогда не узнала того одиночества, в котором живет ее мать.
В этот вечер в банкетном зале фешенебельного отеля собрались сливки токийских деловых кругов. Среди гостей было и несколько однокурсников Рины по университету Тодай. Она представила им Сумико еще в начале приема, и, хотя все держались чрезвычайно приветливо, Рина не могла не чувствовать, что они мысленно сравнивают ее нынешнюю – домохозяйку, жену, мать – с той подававшей надежды студенткой, которую знали когда-то.
– Сумико хочет стать юристом, – со смехом произнесла она. – Полагаю, у девочки еще есть время, чтобы перерасти свой выбор.
Рина одарила собеседников улыбкой, а затем просто отвернулась, когда ответные вежливые улыбки начали таять.
Она решила зайти в дамскую комнату. Возможно, несколько минут в тишине вдали от любопытных глаз помогут ей обрести более мирное расположение духа. Сегодня мешало все: и то, что Рина не нравилась самой себе, и присутствие тех, с кем она была знакома в юности, и даже вечернее платье раздражало ее. Черное, расшитое бисером, оно плотно облегало фигуру – по-европейски элегантный наряд, выбранный по настоянию Сато. Рина повела плечами и потянула за ворот платья.
Она не видела Каитаро больше двух недель. И чем настойчивей он звонил, тем упорнее Рина избегала встреч. Время шло, и с каждым днем Каитаро становился все более нетерпеливым. Он даже начал напоминать ей, что в Японии существуют законы об опеке. Рина понимала, Каитаро старается успокоить ее. Однако прекрасно знала, что может произойти при разводе, как, впрочем, и сам Каитаро. Незадолго до смерти мама беседовала с Риной, тогда пятнадцатилетней, о ее будущем, в том числе и о замужестве. Она пыталась уложить советы, которые дочери обычно выслушивают от матерей в течение многих лет, в несколько оставшихся им месяцев. Прежде всего она желала Рине счастья и, сложись так, что дело дошло бы до развода, поддержала бы ее, но только не в том случае, если бы в семье были дети.
На секунду Рина позволила себе подумать о Кае. Она любит его, но что это меняет? Притяжение, которое они испытывали друг к другу, красота их дружбы, глубина отношений и доверие так стремительно переросли в нечто столь совершенное, что позволило им позабыть обо всем остальном. Но сейчас, когда Рина вернулась в Токио к своей обычной жизни, ей стала понятна вся иллюзорность их надежд. Там, в доме у моря, они с Каитаро существовали в обманчивой полутени, в лакунах времени, оторванные и защищенные от повседневности. Но жить при свете дня они не могли.
Рина понимала – это ее вина, это она не способна выйти на свет, принять решение и действовать, поэтому почти что осознанно предпочла ослепнуть. Казалось, боковым зрением она вадит стоящий перед ней вопрос, но так и не осмеливается повернуться к нему лицом. Рина всегда предпочитала подобную тактику, на разных этапах жизни она вновь и вновь шла тем же путем: и когда хотела стать фотографом, и когда выходила за Сато, и когда встретила Каитаро. Но только сейчас правда со всей неотвратимостью сама надвинулась на нее, и Рина уже не могла отвернуться.
Существуют пары, которые способны договариваться между собой, скрупулезно обсуждать все детали своего брака, все неурядицы и в конце концов пойти в отделение мэрии и договориться об условиях развода[69]. Но они с Сато не из таких. Поэтому одна мысль о начале бракоразводного процесса повергала Рину в дрожь. Слишком многое поставлено на карту, и Сато не отступит, он будет сражаться, яростно, до последнего saaf это Рина знала наверняка. А также она знала, что ей не одолеть мужа. Рина не могла позволить себе рисковать потерей ребенка.
Позади нее в банкетном зале гремела вечеринка. Как бы далеко ни уходила Рина в глубь отельного коридора, убежать от этого шума она не могла. Да и узкое вечернее платье стесняло движения, не позволяя двигаться быстро. Рина миновала гардероб и остановилась напротив ниши с высоким окном, за которым открывался великолепный вид на город. Это была своего рода смотровая площадка. Блестящая шелковая портьера, собранная широкими фестонами, обрамляла вход в нишу. В надежде хотя бы на несколько минут найти покой и уединение Рина проскользнула за занавеску, приблизилась к окну и взглянула на город. Это был ее родной город, здесь она взрослела. Город, как обычно, смотрел на Рину в ответ.
Всматриваясь в темноту, Рина вдруг уловила быстрое движение у себя за спиной, а в следующий миг на плечо ей осторожно легла чья-то рука. В черном смокинге с галстуком-бабочкой он выглядел элегантно и дорого, но без намека на чопорность. Каитаро носил вечерний костюм так же легко и свободно, как и все, что делал. Волосы, обычно мягкие и податливые, он зачесал назад и густо смазал бриолином. Весь его облик был нов и непривычен, но глаза остались теми же. Полными теплого сияния, которое так любила Рина.
– Как ты сюда попал? – спросила она, хмурясь и улыбаясь одновременно. Теперь, когда он был рядом, все вокруг вдруг прояснилось и как будто встало на свои места. – Муж тебя не видел? – добавила Рина и мгновенно устыдилась собственного вопроса.
Он прислонился плечом к стеклу и молча смотрел на нее.
– Я никогда не допустил бы этого, – наконец произнес он. Она знала: Каитаро действительно никогда не совершил бы подобной оплошности, ей не о чем волноваться. – Ты не отвечала на мои звонки. – Сердце Рины подпрыгнуло и пустилось вскачь: чувства, острые и горячие, которые она так долго подавляла, разом затопили все ее существо, но в следующую секунду другое чувство, здравого смысла, взяло верх. Больше так продолжаться не могло. Рина хотела быть с ним, хотела, чтобы он касался ее, но с каждым новым прикосновением, с каждой новой лаской давала Каитаро ненужную надежду. Она отступила назад, уклоняясь от его руки.
– Нам не следует… – твердо начала она и запнулась. – Это надо прекратить.
Он окаменел. Рина видела: Каитаро борется с желанием сделать шаг к ней навстречу, притянуть к себе и разом развеять все сомнения, как умел всегда.
– Рина… – Голос Каитаро дрогнул. – Я знаю, ты думаешь, что у нас нет выхода, но он есть. Мы еще можем построить нашу жизнь.
Молодая женщина подняла на него глаза. За долгие недели разлуки, недели без его объятий, она успела забыть, какой он высокий.
– У меня уже есть жизнь, – сказала Рина. – Есть мужчина, за которого я вышла замуж, и ребенок, его ребенок. У нас есть дом, будущее. – Она прикрыла глаза, вспомнив, как прошедшей ночью лежала без сна рядом с мужем. Запах Сато был повсюду, даже простыни насквозь пропитались им: казалось, сама его кожа излучает этот запах черного чая. Что бы ни происходило между ними, Сато всегда оставался в их супружеской постели, и Рина тоже.
– А что насчет нас? – спросил он. Рина вздрогнула, словно от боли – от его боли, прозвучавшей в этом вопросе. – Ты мне не веришь?
– Верю.
– Ты не веришь в нас?
Рина прикусила губу. Она видела, как внутри у него нарастает напряжение, появившееся в первый же день их возвращения в Токио. Рина не имела права давать ему надежду. И даже сейчас нерешительность Рины разрушала стену, которую она тщетно пыталась выстроить. Каитаро чувствовал это. Она набрала воздуху в легкие, готовясь выслушать его аргументы и выдвинуть свои возражения. Однако он просто приблизился к Рине вплотную и опустил руки ей на плечи. Прикосновение его ладоней было теплым и ласковым. Затем Каитаро провел по ее обнаженным рукам. У Рины перехватило дыхание.
– Неужели это все? – прошептал он, склоняясь над ней и оттесняя к стене. Учтивость и мягкость Каитаро исчезли, передней был мужчина, сильный и желанный, мужчина, которого она любила и которого намеревалась покинуть. Его пальцы крепче сжали плечи Рины. Она вдруг поняла, что Каитаро зол, таким злым она его еще не видела. – Если ты решила разрушить все, что нас связывает, по крайней мере взгляни на то, ради чего ты собираешься пожертвовать нами. – Каитаро говорил совсем тихо, но его голос дрожал от бешенства. – Спроси себя, чего ты на самом деле хочешь от этой жизни. – Он оттянул расшитый бисером ворот платья Рины и скользнул пальцем по нежной коже у нее на шее, подбираясь к небольшой ямке на горле и наблюдая, как желание, которого Рина не могла скрыть, затуманивает ее взгляд. – Для того чтобы быть счастливой, совершенно не нужно все то, за что ты так держишься.
Рина с силой оттолкнула его руку.
– Ты не имеешь право судить меня. Тебе нечего терять.
– Мне есть что терять!.. – прошипел он. – Я теряю все! А ты, все твои обстоятельства, условия. – Он запнулся, подыскивая слово. – Это превращает всех вас в трусов! Да ты лучше предпочтешь иллюзию безопасности, чем свободу жить так, как хочется. И право прожить свою собственную жизнь!
– Нет! – Рина решилась ответить ударом на удар. – Ты ни от кого не зависишь, тебе никто не нужен – это ты называешь свободой? – Она дрожала всем телом, бросая в него злыми словами. – Что ты будешь делать со мной и моей дочерью, если даже о собственной матери не можешь толком позаботиться? – Рина отпихнула его обеими ладонями. Теперь-то Каитаро наверняка оставит ее в покое. И, к несказанному ужасу Рины, он так и сделал. Она почувствовала, как Каитаро внутренне отшатнулся от нее. Затем отступил назад, к окну, и уставился на висящую за стеклом ночь.
– Ты можешь вышвырнуть меня из своей жизни, Рина. Можешь говорить, что не нуждаешься ни во мне, ни в том, что я хочу предложить тебе. Но я все же скажу, что послушался твоего совета: я ушел с работы и уезжаю из Токио. Я возвращаюсь домой, к семье. И попытаюсь восстановить то, что разрушил.
При этих словах он даже не взглянул на нее, словно не догадывался, какой эффект они произведут. Рина закрыла глаза. Грудь разрывалась от боли, такой жгучей, что, казалось, еще миг – и сердце остановится. Но этого не произошло. Сейчас Каитаро говорил о своем будущем, и в нем не было места для Рины. Неожиданно она пожалела, что оттолкнула его. Ей захотелось обнять Каитаро, прижаться к нему, почувствовать исходящую от него силу, которая приносила ей ощущение мира и надежности всякий раз, когда они были вместе. Пережить это снова, еще раз, последний. Но Каитаро уже направился к выходу из ниши, и Рина ни за что не подошла бы к нему. Она бы не вынесла, если бы теперь он сам отстранился от ее прикосновения.
– Я уезжаю завтра, – сказал Каитаро, оборачиваясь к ней. – Если ты передумаешь, если решишь, что хочешь прожить свою жизнь со мной, сейчас самое время действовать.
Рина стояла неподвижно. Отдаленный шум вечеринки звенел в ушах, словно навязчивый комар. Если целью Каитаро было заставить Рину понять, в какую бездну отчаяния она погрузится, потеряв его, что же – у него получилось. И все же внутренне она продолжала сопротивляться. Рина отвела глаза и вдруг осознала, что любой из гостей мог пройти по коридору и заметить их в глубине ниши. Каитаро, словно прочитав ее мысли, криво усмехнулся:
– Ты в полной безопасности. В коридоре никого, так что можешь спокойно вернуться в зал к своему мужу.
Рина проглотила застрявший в горле ком. Ей хотелось произнести какие-то очень важные слова, попытаться объяснить, что она сейчас чувствует, попросить, чтобы он, по крайней мере, дал ей чуть больше времени для принятия решения. Но она не сделала ни того, ни другого.
– Прощай, – сказала Рина.
Она чувствовала, как его взгляд скользит по ней, по ее облегающему платью, по нитке жемчуга на шее, по напудренной коже и аккуратно уложенным волосам.
– Прощай, Рина, – сказал он.
И хотя она первой произнесла это слово, сейчас оно бритвой резануло ее по сердцу.
Любимые ею глаза сделались холодными и чужими. Она кивнула. Прежде чем Рина успела вымолвить хоть слово, Кзитаро выскользнул из ниши и исчез, точно призрак, лишь едва уловимый запах его одеколона остался висеть в воздухе, как доказательство того, что он все же был здесь.
Сев в машину, чтобы ехать домой, Рина крепко прижала к себе Сумико. Сато плюхнулся на сиденье рядом. Служащий отеля захлопнул за ним дверцу «лексуса», и водитель тронулся с места. Рина видела, что Суми хочется поделиться впечатлениями о вечернике, но она сжала ее маленькую ручку, и девочка прикусила язык. Сато тоже сидел молча, положив локоть на край открытого окна и подставив лицо ночной прохладе. Он так ни разу и не повернулся к жене и дочери.
Рина сильнее откинулась на спинку кожаного сиденья. Сумико прильнула к ней всем телом и положила голову на плечо. На мгновение девочка подняла взгляд и посмотрела на мать, как будто озадаченная чем-то, но затем снова успокоилась, крепче прижалась к ней и сомкнула веки.
Они мчались по ярко освещенным улицам, за окном мелькали разноцветные огни неоновых вывесок, а перед глазами Рины проплывали события сегодняшнего вечера, шаг за шагом – от прибытия в отель и до того момента, когда она оказалась за занавеской в нише рядом с Каитаро. Рина была уверена – Сато не заметил ее долгого отсутствия, а Сумико не сказала ни слова, когда мама вновь появилась в зале, хотя личико девочки было встревоженным. Сейчас, сидя в машине рядом с мужем, Рина снова пережила радость, всколыхнувшуюся в груди, когда она обернулась и увидела Каитаро, и страх, охвативший ее при мысли, что их могли заметить и что своим вторжением любовник поставил под угрозу ее репутацию. Азатем Рине пришла в голову совсем другая мысль: выбор, который она только что сделала, выглядит гораздо более пугающим.
Вечеринка, как обычно, затянулась. Сумико уже давно было пора ложиться в постель, но Сато обожал приемы и не спешил уходить. Однако, когда закуски на столах совсем остыли, а официанты, заскучав без дела, начали болтать друг с другом, они наконец отправились домой. Идя к выходу, Рина окинула взглядом огромный банкетный зал, залитый ослепительным светом. Усталым глазам свет показался слишком ярким, а роскошное убранство отеля утратило романтический блеск. Высокие, во всю стену, окна выглядели холодными и даже опасными, а тьма, висевшая за ними, наполняла душу тоской. Белоснежные скатерти были заставлены тарелками с недоеденными канапе, креветками в масле, блинами с икрой, кусочками курицы-терияки[70] и пустыми бокалами. Повсюду валялись трубочки от коктейлей. Вот и все, что осталось после столь изысканной вечеринки.
Воспоминания о разоренном зале вернулись к Рине, когда они поднимались в лифте к своей квартире. Она видела, что усталость буквально валит Сумико с ног, у девочки слипались глаза, но под строгим взглядом отца она держала осанку. Переступив порог дома, девочка аккуратно поставила туфли в стойку для обуви и надела домашние тапочки. Рина прошла в гостиную и зажгла настольные лампы. Знакомый мягкий свет окутал комнату. Приблизившись к буфету, Рина собралась приготовить виски для Сато, но, протянув руку к тяжелому хрустальному графину, заметила, что муж стоит на пороге и пристально смотрит на нее. В первый момент она решила, что Сато намерен учинить ей допрос: где она так долго отсутствовала и почему была неразговорчива с его друзьями. Но затем увидела игрушки Сумико, разбросанные на журнальном столике. Перед отъездом Рина просила дочку убрать их, но, вероятно, в суете и волнении девочка забыла. Сато вопросительно поднял бровь. Проходя через гостиную, Рина подхватила с края буфета маленькую плюшевую собачку, но спрятать остальные игрушки не успела. Сато взял стакан с виски и молча уселся в кресло. Рина обошла комнату, подобрала куклу и пару троллей, взбила примятые диванные подушки. Обернувшись к дочери, она заметила, с какой настороженностью девочка смотрит на отца. Рина хотела улыбнуться ей и успокоить, сказав, что ничего страшного не произошло и не стоит расстраиваться из-за разбросанных игрушек, но в этот момент Сато рявкнул, чтобы Сумико отправлялась спать и не болталась под ногами у взрослых. Та вздрогнула и опрометью бросилась из гостиной, прихватив по дороге игрушку, которую не заметила мать. Сидевший перед экраном телевизора Сато даже не заметил испуга дочери.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
У человека есть два зрения: взор тела и взор души. Телесное зрение бывает забывчивым, духовное помнит всегда. Александр Дюма
СУМИКО
ОСКОЛКИ ВРЕМЕНИ
На следующее утро я проснулась в предрассветной мгле. Просачивающийся сквозь жалюзи свет был полон холодной бодрости, заставившей открыть глаза. А еще через мгновение я полностью пришла в себя. Ощущение, будто меня ждет какое-то неотложное дело, витало в воздухе и звало поскорее выпутаться из скомканных простыней.
Не в силах видеть разложенные на столе документы и видеокассеты, я отправилась завтракать в небольшое кафе. Присутствие других людей, занятых своими будничными заботами, успокаивало. Устроившись за стойкой со своей тарелкой, на которой лежал тост с арахисовым маслом, я наблюдала за утренней суетой в кафе, находящемся на первом этаже большого торгового центра на берегу Токийского залива. В этот ранний час мерно покачивающаяся гладь воды за окном была однообразного серо-стального цвета. Когда начало светать, я слезла с высокого барного стула, расплатилась за завтрак и отправилась на пристань, где села на паром, идущий на остров Одайба[71].
Гуляя по пляжу, я подошла к отмели и, опустившись на корточки, погрузила пальцы в стылую непрозрачную воду. Казалось, прошедшая ночь, которая выдалась неожиданно холодной, убаюкала море. Но летом такие ночи обманчивы: за ними приходят изнуряюще жаркие дни, когда очертания предметов расплываются и подрагивают из-за висящего в воздухе горячего марева. Я знала: сегодня будет именно такой день.
Дойдя до парковой зоны, которая узкой полосой протянулась вдоль берега, обращенного в сторону Токио, я вскарабкалась на небольшую скалу, чтобы посмотреть восход. Солнце начало подниматься над острием Токийской башни[72], затем свет распространился над заливом и наконец осветил белые пилоны Радужного моста[73].
Слово «ландшафт» в японском языке состоит из иероглифов, означающих «ветер» или «поток» и «вид»: «текучий вид» – нечто скоротечное и эфемерное, движение, не знающее остановки.
Вид, который сейчас открывался передо мной, не был тем, что открывался моей матери, приходившей сюда в студенческие годы, чтобы погулять в парке или заглянуть в недавно построенные торговые центры на берегу залива. И сам залив для нее оставался открытым голубым простором с впадающими в него реками Цуруми, Тама и Ара-кава. И никакого моста еще не существовало. Возможно, мама видела только-только начавшие подниматься пилоны и строящуюся дорогу. Но она так никогда и не узнала, как выглядит Радужный мост, столь любимый жителями Токио. Строительство моста закончилось в конце 1994-го – года ее смерти.
Воздух, несмотря на сияющее на небе солнце, все еще оставался прохладным, а резкий и ровный ветер, дующий над островом, создавал барьер между Одайба и Токио. И все же через несколько часов город взял свое: я наблюдала, как горячая дымка поднимается над крышами домов и над раскаленным бетоном улиц, а вскоре ветер стал доносить до меня запах выхлопных газов.
Вы уже знаете, моя мама была фотографом. Возможно, если бы она не вышла замуж и не родила меня, Рина Сарашима стала бы великим мастером. Однажды мама сказала, что, когда она берет камеру в руки, ее цель – ухватить самую суть момента, единственный миг в потоке времени. Но, несмотря на все искусство фотографа, снимок выхватывает только часть реальности – то, что видят глаза.
Солнце стало болезненно ярким, и я, глядя на колышущийся в душном мареве город, подумала: под силу ли фотографии запечатлеть этот жар? Да, некоторые вещи можно зафиксировать на пленке, но как передать то, что я чувствую: обжигающее прикосновение солнечных лучей на коже, влажные от пота волосы и струйки, стекающие по шее и спине, Токио, плывущий в жарком блеске августа.
Я смотрела на здания, возвышающиеся на другом берегу залива, которые моей маме тоже не суждено было увидеть. Приземистые дома из восьмидесятых теснились рядом с причудливыми небоскребами эпохи «экономического пузыря»[74], вроде «Голден Плаза» и «Саншайн Тауэрз».
Странное чувство возникало и при взгляде на дом, где мы жили до развода родителей. Многоэтажный с тонированными стеклами – в те времена он считался верхом архитектурного прогресса, но сейчас выглядел устаревшим, особенно рядом с гигантскими офисными зданиями, которые, заполонив центр, начали подбираться к окраинам с их копотью и смогом. В Токио сохранились следы прошлого, но ничто не вечно. Если вы хотите отыскать исчезнувшие реки, крепостные рвы и старые каналы Эдо, вам следует обратить внимание на современные мосты, автомагистрали и путепроводы – все они встроены в их русла.
Еще при жизни моей матери Токио начал стремительно развиваться. Страна вступила в период экономического расцвета. Земли вдоль побережья очищали от илистых наслоений, старые рыбацкие пристани разбирали – бухта приобретала новый облик. Повсюду тянулись нитки железнодорожных путей и скоростных магистралей, а сам город ощетинился небоскребами. Многоквартирные кирпичные дома и здания в стиле ар-деко, уцелевшие после землетрясения Канто[75] и бомбежек Второй мировой войны, были снесены в лихорадочном стремлении к реконструкции и обновлению, когда все вокруг оказывается подчинено строительству нового, светлого и чистого мира. Время шло, и постепенно упразднилось само понятие исторических построек, постепенного перехода от прошлого к настоящему. Постройки не успевают состариться настолько, чтобы превратиться в развалины, они изначально представляют собой нечто временное. Токио стал городом, где нет ничего постоянного.
Люди часто думают, что здания гораздо долговечнее их самих. Они кажутся надежными и нерушимыми, но на самом деле дома такие же хрупкие, как и люди. Город, возведенный по принципу «разрушай старое и строй новое», с точно такой же легкостью можно и уничтожить.
В тот душный августовский день, сидя на берегу Токийского залива, я видела, как в его водах подрагивает отражение новых сверкающих башен – одно непостоянное зеркало отражало другой временный образ.
Ветер налетал короткими порывами, взбивая воду до тех пор, пока гребни волн не покрылись клочьями белой пены. Интересно, думала я, если, глядя на постоянно меняющийся мир, мы не способны без помощи фотокамеры удержать его образы, может ли рассказ об истории человеческой жизни сохранить ускользающую реальность? Воспоминания о городе, которого больше нет, тесно переплетены с моей личной историей. Дома меня ждут документы и видеокассеты. Только они сумеют поведать о том, что навсегда останется неизменным.
ДОКУМЕНТАЛЬНОЕ СВИДЕТЕЛЬСТВО
Людям нравится верить в презумпцию невиновности: «Человек считается невиновным до тех пор, пока не доказано обратное». Однако, если вы подсудимый, не обольщайтесь – вас считают виновным с момента ареста. Средства массовой информации всячески поощряют подобный взгляд на вещи: когда расследование только начинается, а свидетелей еще только допрашивают, репортеры без устали строчат длиннющие статьи, полные зловещих подробностей и версий одна страшнее другой. Но как только дело доходит до суда, те же репортеры моментально теряют к нему интерес и в лучшем случае ограничиваются парой абзацев о ходе процесса и предположением о вероятной судьбе обвиняемого.
Любой адвокат подтвердит, что так оно и есть. Если вы оказались под стражей, шансы, что вам удастся выйти на свободу, тают день ото дня. Даже в самом обращении к арестованному словно кроется угроза. С момента ареста и до предъявления обвинения вежливая приставка к вашему имени вроде «сан», означающая «господин», больше не используются. Итак, человек мгновенно перемещается из разряда обычного гражданина в разряд подозреваемого, к нему так и обращаются: подозреваемый Накамура.
ГОРОДСКОЕ УПРАВЛЕНИЕ ПОЛИЦИИ ТОКИО
