Текст книги "Что осталось от меня — твое"
Автор книги: Стефани Скотт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц)
Я медленно направилась к книжным полкам, глядя на перевязанные бечевкой пухлые папки, где находились материалы по самым важным судебным делам дедушки. Рядом стояло несколько тоненьких белых папок с моими учебными отчетами. Я пробежала пальцами по корешкам книг на соседней полке – поэзия, романы, пьесы – и наконец дошла до ряда папок-скоросшивателей, в которых хранились семейные документы: свидетельства о рождении, медицинские страховки, банковские счета. Бумажный след, оставляемый событиями нашей жизни, тянулся от деда через маму прямиком ко мне. Все, касающееся нас, находилось здесь, но я никогда не видела даже намека на присутствие в нашей семейной истории человека по имени Каитаро Накамура.
Я отыскала папку с именем мамы. После того как на обложке была выведена надпись «Рина. 1963–1994», она стояла на полке не потревоженная. Виниловая обложка оказалась гладкой и скользкой. Я вытянула папку и, усевшись на пол, положила ее себе на колени. Внутри лежали мамины школьные аттестаты и письмо из Тодая, подтверждающее, что она принята на юридический факультет. Точно такое письмо получила и я. Затем шло свидетельство о браке и дарственная на квартиру в Эбису, где она жила со мной и с моим отцом. Следующим был договор аренды на двухкомнатную квартиру в Синагаве. Подписали его мама и дедушка, который не перестал помогать ей даже после развода. Он всегда помогал маме, также как помогает мне. Квартира в Синагаве должна была стать моим домом, но я его таки не увидела. Этот документ – последняя глава маминой жизни. Полагаю, именно из этой квартиры она звонила мне, чтобы сказать, что скоро приедет и мы вместе отправимся в Симоду.
В течение нескольких часов после того разговора я ждала и ждала ее. Поздно вечером дедушка сказал, что пойдет искать маму, и ушел. Я осталась сидеть на лестнице, прижимая к груди белого плюшевого тигра. Дедушки не было очень долго, так долго, что я начала опасаться, не поглотила ли темнота и его. А потом он все же вернулся. Ханна сказала, что я отказываюсь от еды и не желаю идти спать. По моему опухшему липу и покрасневшим глазам дедушка понял, что я плакала от страха. Он сел рядом на ступеньку, крепко обнял меня и притянул к себе. Прикосновение было знакомым и теплым, от запаха дедушкиного одеколона – сладковатого аромата ванили и имбиря – защипало в носу. Я всем телом прижалась к его боку, а он положил подбородок мне на макушку. Дедушка сказал, что мама очень старалась сдержать свое обещание, она ехала к нам из Синагавы, но ее машина вылетела с трассы. Мама ехала, чтобы забрать меня.
Последним в папке лежало свидетельство о смерти. Я сделала паузу, прежде чем прикоснуться к нему.
По сей день в нем написано: «Место смерти: муниципалитет Синагава; причина смерти: церебральная гипоксия».
Данные соответствуют тому, что мне говорили: мама погибла в автомобильной катастрофе. Ничего не изменилось за прошедшие двадцать лет, все осталось по-прежнему. В тот день, сидя на полу в дедушкином кабинете, я поняла: лучшая ложь – та, что ближе всего к истине.
ИСКЛЮЧЕННАЯ СТОРОНА
Несколько часов спустя я шла по одной из улиц Синагавы, приближаясь к тому самому злополучному виражу на дороге, открывавшемуся передо мной в свете угасающего дня. Вечернюю тишину нарушал лишь шелест листвы. В воздухе плавали нитки паутины. Я миновала квартал, состоящий из малоэтажных домов, прошла мимо заброшенного футбольного поля и усыпанного серым песком пустыря. Я читала, что сотни лет назад неподалеку отсюда находилось место публичной казни. Но даже когда казни перестали совершаться, кэгарэ[36] осталась – сама почва здесь была отравлена кровью. Сейчас, конечно, память о событиях прошлого стерлась, вокруг кипит новая жизнь: строятся дома, в них селятся люди, в семьях рождаются дети. И никому из обитателей даже в голову не приходит, что скрывает земля у них под ногами. Интересно, мама знала историю Синагавы, когда арендовала квартиру в этом районе? Она ходила по той же улице, где сейчас иду я?
Здание полицейского участка имело опрятный вид: стены выкрашены кремовой краской, темные зеркальные окна. Однако по сравнению с современными многоэтажными башнями, расположенными вдоль побережья залива, этот пятиэтажный дом казался жалким коротышкой. И хотя сквозь прозрачную дверь я заметила традиционную фигуру Пипокуна, местный талисман тоже выглядел каким-то потрепанным. Я направилась к стойке регистрации. Дежурные офицеры носили форменные синие кители, нижнюю половину лица защищала от городской пыли и копоти маска. О наши достойные герои, любимые полицейские[37], охраняющие наш покой! Пока я шла через холл, отделанный шершавой серой плиткой, один из офицеров заметил меня и, оторвавшись от бумаг, следил за моим приближением.
Не ошиблась ли я, решив обратиться за помощью к местной полиции? Кажется, они отнеслись к моему вторжению с некоторой досадой, но не без интереса: неужели произошло нечто, требующее их внимания?
Я предъявила свидетельство о рождении и документ, подтверждающий, что я поменяла фамилию Сато на Сарашима, и сказала, что мне нужно побеседовать с сотрудником, который может предоставить кое-какую информацию по давно закрытому делу. Офицер бросил взгляд на мои бумаги, на секунду замешкался, а затем, подавив зевок, сообщил, что это не так-то просто. Возможно, если я зайду в понедельник, им удастся помочь мне.
Я смотрела поверх плеча офицера в дальний конец комнаты: там находилась решетчатая металлическая дверь, а за ней – тяжелая бархатная портьера, отделявшая рабочие помещения участка от приемной. За время учебы на юридическом факультете мне доводилось несколько раз посещать различные отделения полиции, но в этом я побывала лишь однажды, в детстве.
– Я считаю, что против моей мамы было совершено преступление. Произошло это в вашем районе, – пояснила я. – И мне хотелось бы посмотреть записи в деле, касающемся гибели Рины Сато.
Офицер за стойкой с явной неохотой поддерживал беседу. Он снова предложил вернуться в понедельник.
В памяти всплыл оборванный телефонный разговор: тюремная служба просит позвать дедушку, запросто упомянув маму, словно она до сих пор жива. В душе закипало возмущение. Окинув взглядом человека за стойкой, его утомленную мину – еще бы, ведь рабочий вечер пятницы тянется невыносимо долго, – я произнесла слово, которого вежливые люди обычно стараются избегать;
– Нет!
Однако человек как будто не слышал меня.
– Госпожа Сарашима, если это закрытое дело, бумаги по нему давным-давно переданы в центральный архив. Пожалуйста…
– Нет, – снова повторила я.
Офицер улыбнулся, словно я сказала что-то забавное. Я наклонилась к нему через стойку.
– Вы найдете сотрудника, – отчеканила я, – кого-нибудь, кто даст мне информацию по делу Рины Сато. И вы сделаете это немедленно!
– Госпожа…
– Мне звонили из Министерства юстиции по поводу моей семьи. На вашем участке произошло преступление, погибла моя мать. И документы по ее делу находятся здесь, у вас.
Произнося последнюю фразу, я не без удовольствия отметила, что мой голос заполнил маленький унылый холл полицейского участка. Я невидящим взглядом смотрела на фигуру Пипо-куна и вспоминала фотографию, которую однажды показывал мне дедушка. Снимок был сделан в центре Токио: мама, тогда студентка университета, смотрит в камеру, обернувшись через плечо, и хохочет, ветер развевает ее подкрашенные охрой волосы. Молодая, полная жизни женщина. Я представила, что она наблюдает, как я кричу на офицера полиции. Думаю, мама улыбнулась бы.
Полицейский поднялся и направился к решетчатой двери. Отворив ее, он резко отдернул бархатную портьеру и скрылся за ней. Я ждала возле стойки целую вечность. Другие полицейские даже не смотрели в мою сторону. Я стояла там одна, уставившись в пространство, скованная собственным гневом. Наконец передо мной появилась немолодая женщина:
– Госпожа Сарашима, пожалуйста, следуйте за мной.
Она придержала портьеру, пропуская меня, затем снова двинулась впереди. Мы начали подниматься по лестнице.
– Вам ничего не удастся найти в центральном архиве, – сказала женщина, пока мы шагали по ступенькам. – Нужных документов у них нет. Дела, закрытые до тысяча девятьсот девяносто пятого года, не передавались в архив.
Я молча следовала за ней. Сквозь стену доносились топот ног и глухие удары о татами – дзюдо, ежедневные тренировки обязательны для всех офицеров полиции.
– Пожалуй, прогуляю сегодняшнюю тренировку, – с улыбкой заметила моя провожатая.
– Вы действующий офицер полиции? – спросила я.
– Почти на пенсии.
Мы прошли по коридору и оказались в просторном зале, разделенном невысокими перегородками на кабинки. Я проследовала за женщиной к ее рабочему месту и опустилась на свободный стул около письменного стола.
– Спасибо за помощь, – сказала я, когда она села и придвинула ко мне папку с делом. Папка выглядела на удивление тонкой, словно внутри вообще ничего не было. – Не могли бы вы подтвердить: Каитаро Накамуру действительно приговорили к тюремному заключению в связи со смертью моей матери?
Женщина выглядела слегка удивленной, словно не могла представить, что мне ничего не известно об этом.
– У нас в семье были некоторые разногласия по поводу точной формулировки обвинения, – добавила я.
Она кивнула, открыла папку и, перевернув титульный лист, пробежала глазами первую страницу.
– Согласно записям, прокурор долгое время не выдвигал против него обвинений, – сообщила женщина, – но в конце концов его все же обвинили в убийстве.
– В убийстве? – повторила я. В голове зашумело, стук крови в ушах напоминал ритмичный бой барабанов.
– Госпожа Сарашима, принести вам стакан воды? – заглядывая мне в лицо, спросила женщина.
– Нет-нет, спасибо. Это единственное выдвинутое против него обвинение?
Женщина кивнула, однако я продолжала смотреть на нее, ожидая, что сейчас она опровергнет собственные слова и скажет, что моя мама погибла в аварии, когда ее машина вылетела с трассы.
– Подождите минутку, – сказала женщина и ушла, оставив меня один на один с раскрытой на столе папкой. Прямо передо мной лежало обвинительное заключение. В нем значилось имя – Каитаро Накамура, а чуть ниже – вид деятельности: «агентство по разводам». В голове начало проясняться: теперь понятно, каким образом этот человек оказался вовлечен в жизнь нашей семьи и какова была его роль в разводе моих родителей. Я смотрела на иероглифы, составляющие название фирмы: первый – «разбить пару», и второй – «профессионально». Трудно поверить, но такого рода фирмы существуют по всему миру: аферисты напрокат. И коль скоро имеется спрос, то непременно найдутся и те, кто за соответствующую плату удовлетворит его. Последствия же сделки отнюдь не всегда предусмотрены договором. Мои руки дрожали, когда я взяла бумагу и поднесла поближе к глазам – внизу страницы было официальное заключение: «Убийство Рины Сато».
У меня перехватило дыхание. Яркий свет люминесцентных ламп резал глаза. Я вспомнила все те истории, которые рассказывал дедушка, семейные истории – они есть у каждого, в конечном итоге они перерастают собственные рамки и становятся мифом. Я думала о маме, которая была отнята у меня не несчастным случаем, но руками другого человека.
Горло сжало, я с трудом проглотила слюну. Хотелось спросить женщину, есть ли у них еще документы по этому делу, но я знала, что при подготовке судебного процесса все остальные бумаги были отправлены в токийскую прокуратуру. Ничего из материалов расследования не остается в полицейском участке, только имена участников процесса и обвинительное заключение. Женщина вернулась и протянула мне стакан воды. Я медленно выпила.
– У вас есть имя прокурора, который вел дело? – спросила я. – Или адвоката защиты?
Она подтянула к себе папку и раскрыла ее на последней странице. Там были две визитки, прикрепленные степлером, а подними вырезка из газеты. Такой вырезкой дедушка не делился со мной.
Женщина извинилась и хотела прикрыть статью листом бумаги, но я попросила показать ее мне и настойчиво протянула руку.
Она наблюдала, как я читаю. Небольшой абзац, едва ли в нем наберется больше двух сотен слов, и все же статья в точности описывала мою семью.
– Если хотите, можете оставить газету себе, – сказала женщина, затем вернулась к папке и быстро переписала на листок бумаги имена и служебные адреса прокурора и адвоката, указанные на визитках. – Не думаю, что вы найдете их на прежнем месте, – сказала она, протягивая мне записку.
– Спасибо. Я вам очень признательна. – Я поднялась и низко поклонилась ей.
Женщина поклонилась в ответ и собралась было что-то добавить, но я качнула головой:
– Пожалуйста, не беспокойтесь. Я сама найду дорогу назад.
А затем развернулась и торопливо зашагала к выходу, не в силах более выносить сочувственного взгляда женщины-полицейского.
В коридоре я прислонилась лбом к холодному оконному стеклу. Сумерки опустились на город, улицы Синагавы лежали передо мной, как полноводная река. Я видела свое отражение в тонированном стекле, очерченное ярким светом ламп под потолком, а на фоне моего отражения поблескивал вечерними огнями Токио. Я всмотрелась в собственное лицо: молодая женщина с темными глазами и высокими скулами. На шее – нитка жемчуга, некогда принадлежавшего маме. Я провела кончиками пальцев по тускло мерцающим молочно-белым шарикам, ощущая их тепло и гладкость.
Все эти годы я жила, даже не догадываясь, что существует термин, описывающий меня – ту, кем я была, и даже ту, кем являюсь по сей день. Впервые термин попался мне в одном из учебников по юриспруденции. Тогда, сидя в университетской библиотеке Тодая с книгой в руках, я и не подозревала, что читаю о самой себе. «Исключенная сторона» – вот кто я такая. Во время расследования преступления семью жертвы могут неоднократно допрашивать полицейские, следователи и прокуратура, собирающие материал для передачи дела в суд. На момент смерти моей мамы действовало правило: после окончания всех допросов близкие жертвы и их потомки должны быть «забыты», чтобы таким образом защитить вторую сторону – подсудимых. Семьям не сообщали ни о том, когда состоится судебное заседание, ни о том, какой вынесен приговор. И, конечно, им ничего не известно о дате освобождения подсудимого, отбывшего свой срок. Мой дедушка и все остальные, оказавшиеся в подобной ситуации, обязаны были похоронить своих мертвецов[38], продолжать жить прежней жизнью, в полном неведении, что произошло с людьми, причинившими им вред.
В наши дни люди, потерявшие своих близких, по-прежнему именуются «исключенной стороной», однако теперь у них больше прав. Например, они имеют право присутствовать на процессе и даже могут нанять адвоката – такого, вроде меня, – который будет отстаивать их интересы в суде и влиять на вынесение окончательного приговора. Эта последняя привилегия крайне важна для потерпевшей стороны.
В районе Тиёда[39], где многоэтажные офисные центры и зеркальные небоскребы окружают императорский парк и дворец, который кажется маленьким и скромным на их фоне, расположено здание прокуратуры. Внизу, в цокольном этаже, вдали от солнечного света, находится помещение, заполненное столами и стульями. В течение трех лет после вынесения приговора близкие жертвы имеют доступ к материалам расследования, судебным постановлениям и окончательным решениям суда. Мне и самой доводилось бывать в такой комнате – просматривать некоторые дела во время обучения в Верховном суде.
Однако, стоя в коридоре полицейского участка в Синагаве, я понимала, что мне никогда не получить доступ к делу, касающемуся меня лично. Для тех из нас, чьи близкие погибли много лет назад, старые дела не открывают ни при каких условиях. Все, что я хотела знать, – кто этот человек, Каитаро Накамура, кем он был для моей мамы, как именно она умерла, – так и останется недосягаемым для меня, и ни мои страдания, с которыми придется жить, никакие судебные апелляции не помогут получить доступ к этой информации.
Я – исключенная сторона. А сегодня я осознала, что меня исключили дважды: в первый раз – закон, который отсекает близких жертвы от событий прошлого, и во второй – мой собственный дед, который просто-напросто попытался вычеркнуть из моей жизни само событие.
Я дрожала всем телом. Адреналин, до сих пор гнавший меня вперед, заставлявший спорить с дежурным офицером и добиваться ответов, иссяк, оставив на коже липкую пленку холодного пота.
Я устала от историй, мне требовались только факты, ясные и неопровержимые… Я хотела подойти к жизни матери так близко; насколько это возможно, и стать свидетелем тех событий, которые привели к ее смерти.
Глядя на мерцающие за окном ночное огни, я знала – в этом городе существует один-единственный человек, у которого все еще есть доступ к делу. Нет, я не могу обратиться ни в прокуратуру, ни в полицию, ни к моему дедушке. Если я действительно хочу знать, чем жила и как умерла моя мама, мне следует связаться с последним человеком, которого я хотела бы видеть, – с той женщиной, которая защищала ее убийцу: Юриэ Кагашимой, адвокатом.
ЗАЩИТА
Утро выдалось необычайно ясным. Бушевавший накануне ветер стих, воздух был прозрачным, как стекло, и насквозь пронизанным яркими солнечными лучами. В деловой части города восход отражался желтовато-красными отблесками в зеркальных стенах небоскребов, над асфальтом плыла теплая белая дымка. Когда солнце поднялось над горизонтом, широкие проспекты и надземные скоростные магистрали ожили, наполнившись гулом движения. Однако офис, который я искала, находился в глубине квартала, где здания так плотно теснятся друг к другу, что между ними остаются лишь узенькие проходы, а над головой у пешеходов тянутся густые линии телефонных проводов. Двигаясь по теневой стороне улицы, я остановилась перед зданием, облицованным светло-серой плиткой, вошла внутрь и поднялась в лифте на третий этаж. Девушка-секретарь провела меня из приемной в комнату для переговоров. В центре стоял круглый стол, в углу – книжный шкаф из светлого дерева, а на окне на узком подоконнике красовалась икебана из стрелиции[40].
– Госпожа Кагашима сейчас подойдет, – сказала девушка, ставя передо мной на стол пластиковую бутылку с лимонным чаем.
Я взяла бутылку в руки. Пластик был теплым на ощупь, это подействовало на меня расслабляюще. Я сделала несколько глотков, желая успокоиться и сосредоточиться на предстоящем разговоре.
Когда Юриэ Кагашима наконец вошла, я поднялась на ноги и улыбнулась. Однако, как ни старалась я заранее отрепетировать нашу встречу, первое впечатление оказалось сильнее, чем я ожидала: в этой женщине было нечто, вызвавшее у меня глухое раздражение. На щеках у нее играли ямочки, в волосах – ни единой нитки седины, блестящие иссиня-черные крашеные пряди уложены в искусную прическу, над которой явно поработал профессионал. Женщина протянула мне руку. Несмотря на узкую ладонь, рукопожатие вышло на удивление крепким.
Вокруг шеи у нее была повязана причудливым узлом леопардовая косынка, а на лацкане пиджака поблескивала крупная золотая брошь в виде птицы-феникса – теперь, когда госпожа Кагашима стала партнером в адвокатской конторе, она получила право одеваться ярче, чем рядовые сотрудники. Под мышкой у нее была зажата черная кожаная папка.
Немногие адвокаты по собственному желанию выбирают работу исключительно в сфере уголовного права. Обычно государство назначает защитников. Но и в этом случае адвокат не тратит много сил и времени на своего клиента. Прокуратура надежно обеспечивает результат – ежегодно девяносто девять и девять десятых процента тех, кто предстает перед судом, получают обвинительный приговор. Если виновный должен быть осужден, то по той же самой логике выходит, что осужденный почти наверняка виновен. Поэтому к адвокатам, защищающим уголовников, относятся с подозрением, мало платят, а зачастую и откровенно презирают. Однако, глядя на стоящую передо мной женщину, трудно было предположить, что ей живется несладко.
Она жестом пригласила меня сесть. Положив черную кожаную папку перед собой на стол, госпожа Кагашима отвинтила крышку на своей бутылке с чаем и подалась вперед, вглядываясь в меня.
– Итак, госпожа Мизугучи, – начала она, используя вымышленное имя, которым я назвалась, – чем могу помочь? Мой секретарь сказала, что вы хотели бы проконсультироваться по поводу развода? – Женщина улыбнулась. – Но вы, похоже, еще очень молоды.
– Я хотела поговорить о моей матери.
– А, понимаю. Вы здесь от ее имени?
– Да, – ответила я.
– Пожалуйста, я слушаю вас.
– Имя моей матери Рина… – Я сделала паузу, прежде чем назвать фамилию – фамилию ее мужа. – Рина Сато. Умерла в тысяча девятьсот девяносто четвертом году.
Юриэ Кагашима пристально смотрела на меня, добродушие медленно сползло с ее лица.
– На суде вы защищали ее убийцу, – продолжила я. – Каитаро Накамуру.
Она опустила глаза и уставилась на свои руки, лежавшие поверх кожаной папки. Обручальное кольцо надежно сидело у нее на пальце, словно вдавленное в плоть.
– Вы ведь понимаете, – произнесла она наконец, – я не могу говорить с вами о моих клиентах. Но вы помните тот случай? – спросила я. – И документы по делу все еще хранятся у вас?
– Я не вправе обсуждать это.
– Но они у вас есть, верно?
– Верно. – Кагашима подняла голову и взглянула мне прямо в лицо.
Нет, пожалуй, несмотря на первое впечатление, эта женщина все же заслуживает моего уважения.
– Скажите, вы все еще представляете интересы Каитаро Накамуры?
Несколько мгновений она молча изучала меня: волосы, гладко зачесанные назад и собранные в хвост на затылке, непослушная прядь над ухом, как обычно, норовит выползти из прически; тени, залегшие под глазами, тоже не укрылись от ее взгляда.
– Нет, я больше не являюсь его представителем, – ответила она.
Я поднесла к губам бутылку с чаем и сделала глоток.
– Недавно закончилась моя стажировка в Верховном суде Вако, – сказала я, глядя ей прямо в глаза. – У меня тоже есть диплом адвоката.
Она кивнула и откинулась на спинку стула, увеличивая дистанцию между нами.
– Я всегда хотела быть адвокатом, – продолжила я, – как мой дедушка.
Ее рука, лежащая на столе, дрогнула и сжалась в кулак.
– Вы знали его? Вы встречались с ним, так? Вы говорили с моим дедушкой!
Она на миг заколебалась и бросила быстрый взгляд в сторону двери.
– Госпожа Сато, я ничем не могу вам помочь.
– Вы были хорошим посредником между семьей жертвы и вашим клиентом? – не отступала я. – Вам удалось договориться о джидане? – Госпожа Кагашима старалась сохранять невозмутимый вид, однако заметно напряглась, когда я упомянула о деньгах: компенсации, которая может быть предложена семье пострадавшего в обмен на прощение или обращение в суде просьбой о смягчении наказания.
– Ваш дедушка отказался, – коротко бросила она.
– Принять деньги или написать обращение?
– И то и другое.
Я подалась вперед и уставилась на нее:
– Пожалуйста, я просто хочу знать, что произошло.
– Простите, я не могу вам помочь.
– Он убил ее? – спросила я.
Моя собеседница нахмурилась и посмотрела на свои руки, все еще лежавшие поверх папки, но пальцы теперь были крепко сцеплены. Адвоката ничуть не трогали мои эмоции. И меня это устраивало.
– Мне совершенно безразлично, что случилось с ним лично, – медленно произнесла я. – Его судьба давно определилась. Я не собираюсь каким-либо образом преследовать Каитаро Накамуру. Но я хочу знать, что он сделал с моей матерью… и со мной. Я хочу понять, почему много лет назад он вошел в мою жизнь.
Женщина вдруг быстро разомкнула пальцы и, протянув руку, на мгновение коснулась моей руки.
– Это все еще конфиденциальная информация, – мягко произнесла она. – Я не имею права разглашать ее.
Слова Юриэ Кагашимы привели меня в бешенство. Что за подлое лицемерие!
– А ведь вы должны помнить меня! – теперь я схватила ее за запястье и крепко сжала. – Мы встречались, неужели забыли? – Я усилила хватку. – Вы даже качали меня в своих объятиях!
– Госпожа Сато, пожалуйста…
– Сарашима! – я отпустила ее. – Меня зовут Сумико Сарашима. Я сменила фамилию.
Женщина откинулась обратно на спинку стула. Ее взгляд скользнул вниз и остановился на кожаной папке с маленьким золотым значком, закрепленным в правом углу. Я проследила за ее взглядом и тоже посмотрела на значок с изображением цветка, вдруг с особой ясностью отметив, как четко вырезан каждый лепесток и как ровно все они сбегаются к центру, где находятся весы. Подсолнух и весы.
После сдачи квалификационного экзамена каждый адвокат получает такой значок с личным номером, который выгравирован на обороте. Мой значок пока еще не прибыл ко мне. Я представляла, как он лежит сейчас в особом хранилище Коллегии адвокатов, посверкивая золотыми гранями на фоне черного бархата. Надежно укрытый в кожаном футляре, он дожидается своего часа. Поначалу значки у всех новоиспеченных адвокатов блестящие и яркие – ни царапинки. Но постепенно золотое покрытие стирается – как правило, начиная от центра, где изображены весы, – а под ним открывается простое серебро. Кое-кто из моих однокурсников собирался хранить свой значок в кошельке рядом с монетами, чтобы он затерся и побыстрее стал похож на значок опытного адвоката. Что касается меня, я не знала, стану ли вообще когда-либо носить его. Однако значок, который находился сейчас передо мной, действительно состарился от времени: подсолнух, символ свободы и независимости, и весы, означающие справедливость для всех, выцвели естественным образом.
Юриэ Кагашима посмотрела на меня и вдруг сделала то, что я меньше всего ожидала, – широко улыбнулась.
– Дело давно закрыто, – сказала я. – И поскольку меня лично не волнует, что случилось с Накамурой, что за беда, если вы немного поможете мне?
Она молчала.
– Нет, конечно, вы идете на определенный риск, предоставляя мне конфиденциальные сведения. Но могу заверить, я не выдам вас.
Женщина кинула взгляд на свое запястье: краснота в том месте, где я схватила ее за руку, все еще не сошла.
– Вы же понимаете, как непросто мне было обратиться за помощью именно к вам. – На последних словах мой голос дрогнул. – Неужели вы скажете «нет» и обречете меня на то, чтобы всю жизнь тащить на себе этот груз?
Несколько секунд Юриэ Кагашима молча смотрела на свою кожаную папку, затем подтянула ее к себе и, накрыв ладонью адвокатский значок, сказала:
– Идемте.
Мы покинули переговорную, прошли через офисный зал, разделенный невысокими перегородками, и подошли к ее отсеку.
Вдоль хрупких картонных стен кабинки громоздились папки с документами, стол тоже был завален папками и бумагами – обстановка мало чем отличалась от той, что царила в дедушкином кабинете после того, как в него вселилась я. В углу стоял серый пластмассовый чемодан на колесах. Работа адвоката все еще во многом остается бумажной. Информацию редко передают в электронном виде и еще реже она доступна онлайн. Поэтому, беря работу на дом или отправляясь на встречу с клиентом, мы пользуемся такими чемоданами для перевозки кипы необходимых документов.
Юриз Кагашима подошла к столу, открыла стоявшую на нем металлическую шкатулку и извлекла из нее связку ключей.
– Пожалуйста, следуйте за мной, – сказала она.
Мы снова двинулись через офисный зал. По пути госпожа Кагашима приветливо здоровалась с сотрудниками, отвечая кивками на кивки. Задержавшись на миг возле стола секретаря, она наклонилась к девушке и вполголоса дала какие-то указания. Когда мы проходили через приемную, я быстро подхватила черную сумку на роликах, оставленную возле стойки регистрации. Спутница вскинула бровь, поражаясь моей уверенности в успехе задуманного предприятия. Я лишь улыбнулась.
За высокой ширмой в конце коридора скрывался ряд дверей. Адвокат отперла одну из них и жестом пригласила меня войти. Я оказалась в длинной и узкой комнате; дежурное освещение здесь было настолько тусклым, что все вокруг казалось окрашенным в серовато-желтые цвета. В торце комнаты поднимались от пола до потолка стеллажи с выдвижными ящиками, какие можно встретить в любой библиотеке. Втянув носом холодный воздух, пахнущий пылью, я окинула взглядом каталожные шкафы, выстроившиеся вдоль стен по обеим сторонам прохода.
– Вы хорошо помните то дело? – спросила я госпожу Кагашиму.
– Да, хорошо, – ответила она и зажгла верхний свет.
Мы двинулись по проходу. Толстый коричневый ковер на полу приглушал наши шаги. В этой комнате хранилось множество документов, сотни и сотни папок. Все они были рассортированы по годам и расставлены в алфавитном порядке: «1994 А – И, К – С,Т – Я».
– То, что вас интересует, находится здесь, – сказала женщина, останавливаясь возле одной из секций каталога. – Вот эти большие ящики в самом низу. – Она отделила от связки ключей один и, наклонившись, отперла нужный ящик. – В них хранятся пленки.
– Пленки?
– Да. Каитаро Накамура отказывался подписать признание. В течение нескольких дней после ареста он вообще не желал говорить со следователем. В результате они просто сняли допросы на видео.
Она выпрямилась и взглянула на меня. Я отвела глаза. По закону человека могут держать под арестом без предъявления обвинения и допуска к нему адвоката не больше двадцати трех дней.
– Через сколько дней ему предъявили обвинение? – спросила я.
– Через двадцать три, – сказала она.
Я мысленно подсчитала: пятьсот пятьдесят два часа, тридцать три тысячи сто двадцать бесконечно тянущихся минут, когда человек находится во власти государства.
– Есть ли на видео… – Я запнулась. – Нечто, к чему мне следует быть готовой?
Адвокат молча склонилась над открытым ящиком.
– Он так и не подписал признание? – спросила я.
– Сами увидите, – сказала Юриэ Кагашима, извлекая из ящика несколько видеокассет. Она положила их на край узкой полки, закрепленной между каталожными шкафами, и направилась в конец комнаты к стеллажам. Я уставилась на кассеты, как будто они сами по себе таили какую-то опасность. Тем временем адвокат выдвинула одну из секций стеллажа, заполненную папками.
– Что касается бумаг – не стоит читать их прямо здесь, – сказала она.
– А кассеты я могу взять?
Женщина кивнула.
– Даю вам две недели, но я должна все получить назад.
– Могу хотя бы пролистать дело?
Она снова кивнула. Напряжение внезапно оставило меня, впервые с того момента, как я переступила порог адвокатской конторы. Я перевела дух и улыбнулась. Приблизившись к стеллажам, я позволила себе высказать вслух то, что чувствовала, – огромную благодарность.
– Спасибо, – негромко произнесла я.
– Вы должны знать, что произошло, – сказала Кагашима.
– Благодарю вас, – повторила я.
– К тому же вы не сможете причинить вреда Каитаро.
