Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"
Автор книги: Стася Бестужева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 20 страниц)
Ника спускается следом, молчаливая и напряженная. Понимающе смотрит на меня, кивает. Мы уже все сказали друг другу ночью.
Павел появляется последним, уже одетый для работы. Смотрит на семейную сцену с каменным лицом.
– Дети, – говорит он, – пора собираться в школу. Мама скоро уедет.
– Нет! – кричит Даниил, крепче сжимая мою руку. – Не хочу, чтобы мама уезжала!
– Данилка, – я опускаюсь на корточки, чтобы быть на одном уровне с ним. – Помнишь, как мы играли в прятки? Иногда нужно спрятаться, чтобы потом игра стала еще интереснее. Мама тоже ненадолго "прячется". Но я всегда буду думать о тебе и любить тебя.
Он кивает, не до конца понимая, но доверяя мне. Дети всегда доверяют родителям, даже когда родители разрушают их мир.
В половине девятого у дома останавливается машина судебных приставов. Павел выглядывает в окно, кивает удовлетворенно.
– Пора, – говорит он мне. – Не затягивай.
Беру свои чемоданы, иду к выходу. В прихожей оборачиваюсь в последний раз. Дом, где родились мои дети. Дом, где я была счастлива. Дом, который теперь достается женщине, разрушившей мою семью.
На пороге стоят двое мужчин в форме. Один из них, пожилой, с усталыми глазами, смотрит на меня с сочувствием.
– Елена Викторовна Федоркова? – спрашивает он. – Нам нужно проконтролировать процесс освобождения жилья.
– Да, это я, – отвечаю, выпрямляя спину. – Я готова.
У подъезда собрались соседи. Марина Степановна, которая свидетельствовала против меня в суде, теперь смотрит с любопытством, смешанным со стыдом. Другие просто глазеют, обсуждают происходящее шепотом. Публичное унижение, на которое рассчитывал Павел.
Загружаю чемоданы в машину под взглядами соседей. Кто-то сочувственно качает головой, кто-то перешептывается с соседями. Наверняка уже завтра по району будет ходить история о "неуравновешенной докторше, которую выгнали из дома".
– Мама! – раздается крик за спиной.
Оборачиваюсь… Ника выбежала из дома, бежит ко мне. Лицо мокрое от слез, но выражение решительное.
– Я люблю тебя, – кричит она, обнимая меня. – Очень-очень люблю! И буду ждать!
– И я тебя люблю, солнышко, – шепчу, прижимая ее к себе. – Больше всего на свете.
Павел появляется на пороге, его лицо темнеет от злости. Он не ожидал такой демонстрации детской любви ко мне. Это не вписывается в его сценарий "больной матери, от которой дети рады избавиться".
– Ника, иди в дом! – командует он. – Немедленно!
Дочь отпускает меня, но не отходит.
– Мама вернется, – говорит она громко, чтобы слышали соседи. – Обязательно вернется!
Эти слова придают мне силы. Сажусь в машину, закрываю дверь. В последний раз смотрю на дом, где прошли лучшие годы моей жизни. На окне второго этажа стоит Даниил, машет рукой, плачет.
Машина трогается. В зеркале заднего вида вижу, как Павел берет Нику за руку и силой тащит в дом. Как исчезает из вида окно, где стоял Даниил. Как остается позади вся моя прежняя жизнь.
Но это не конец. Это только новая глава битвы. Павел выиграл сражение, но война еще не окончена. Он думает, что сломал меня, выгнав из дома, отобрав детей. Но он ошибается.
Иногда нужно проиграть битву, чтобы выиграть войну. Иногда нужно отступить, чтобы найти новые силы и новые способы атаки.
Пусть горят мосты в прошлое. Из их пепла я построю новую дорогу… дорогу домой, к моим детям. И на этот раз никто не сможет мне помешать.
Глава 33
Глава 33
Мамина двухкомнатная квартира в старом доме встречает меня тишиной и запахом свежезаваренного чая. Ирина Александровна открывает дверь еще до того, как я успеваю позвонить – видимо, ждала у окна, высматривая мою машину.
– Доченька, – говорит она просто, обнимая меня на пороге.
И я сдаюсь. Вся сила, которую держала последние недели, вся показная уверенность рассыпается в прах от этого простого слова, от знакомого запаха маминых духов, от тепла ее объятий. Плачу в ее плечо, как маленькая девочка, которой больно и страшно, и которая прибежала домой за утешением.
– Ну что же он наделал, – шепчет мама, поглаживая меня по волосам. – Что же этот подлец наделал с моей девочкой.
Никаких вопросов о том, может ли я быть неправа, никаких попыток найти оправдание Павлу. Только безусловная поддержка матери, которая видит боль своего ребенка.
Помогает мне занести чемоданы, усаживает на диване, укутывает пледом, как в детстве, когда я болела. Приносит чай с медом и лимоном – универсальное мамино лекарство от всех бед.
– Рассказывай, – говорит она, устраиваясь рядом. – Все, с самого начала.
И я рассказываю. О т подделанных документах, о ложных свидетелях, о судебном решении, которое лишило меня права жить с собственными детьми. О Веронике, которая сегодня входит в мой дом как полноправная хозяйка.
Мама слушает молча, только иногда качает головой или тихо охает. Когда заканчиваю рассказ, она долго сидит, переваривая услышанное.
– Я дура, – говорит она наконец. – Старая, слепая дура.
– Мам, при чем здесь ты...
– При том, что должна была видеть, какой он на самом деле, – перебивает она с горечью. – Все эти годы я думала, что он просто... амбициозный. Что так положено успешным мужчинам – быть немного высокомерными, немного эгоистичными. Оказывается, он просто садист.
Слово звучит резко в уютной тишине маминой квартиры, но точно описывает то, во что превратился человек, которого я когда-то любила.
– Что он делает с детьми сейчас? – спрашиваю, хотя боюсь услышать ответ. – Как они там без меня?
– Не знаю, – честно отвечает мама. – Но мы это выясним. И вернем их. Обязательно вернем.
Ее уверенность придает мне силы. Впервые за дни я чувствую, что не одна в этой битве. У меня есть тыл, есть человек, который верит в меня безоговорочно.
***
Следующие дни проходят в тумане отчаяния. Сплю по четырнадцать часов в сутки, просыпаюсь разбитой и опустошенной. Мама не требует от меня активности, не подгоняет, не читает лекции о том, что нужно «взять себя в руки». Просто заботится – готовит еду, которую я почти не ем, стирает мою одежду, тихо ходит по квартире, чтобы не потревожить мой сон.
На третий день звонит телефон. Максим.
– Как ты? – спрашивает он, и в его голосе столько искренней заботы, что глаза снова наполняются слезами.
– Плохо, – отвечаю честно. – Очень плохо, Максим. Не знаю, что делать дальше.
– Могу я приехать? Есть кое-что важное, что ты должна знать.
Соглашаюсь, хотя не уверена, что готова к новым потрясениям. Но через час, когда Максим стоит в дверях с коробкой печенья для мамы и серьезным выражением лица, понимаю – он привез не просто новости. Он привез надежду.
– Полина вчера была у вас дома, – говорит он, когда мы устраиваемся за кухонным столом втроем. – Играла с Никой и Даниилом. Твоя Ника... она очень умная девочка, Лена.
– Что она говорила? – спрашиваю, чувствуя, как сердце бьется быстрее.
– Многое. Но главное... – он достает телефон, находит аудиозапись. – Она записала разговор Павла с Вероникой. На свой телефон. Сказала Полине, что это "для мамы", чтобы "мама знала правду".
Запись нечеткая, но слова различимы. Голос Павла, довольный и самоуверенный:
"...психиатр обошелся в пятьдесят тысяч, но оно того стоило. Елена даже не подозревает, что этого Державина вообще не существует..."
Голос Вероники, смеющейся:
"А судья поверил?"
"Конечно поверил. У меня же репутация порядочного человека. Кто подумает, что я способен подделывать медицинские документы? Теперь она официально считается неуравновешенной матерью..."
Запись обрывается. Я сижу, уставившись на телефон. Это оно. Доказательство. Признание в подделке документов из уст самого Павла.
– Твоя дочь герой, – говорит Максим тихо. – Двенадцатилетний герой, который понимает больше, чем многие взрослые.
– Боже, – шепчу, прижимая руки к лицу. – Как она все это переносит? Маленькая девочка, а должна защищать мать от собственного отца...
– Она сильная, – мама кладет руку мне на плечо. – В нее ты. И она любит тебя больше всех манипуляций на свете.
Максим наклоняется вперед, становится деловитым:
– Лена, эта запись – мощное оружие. Но ее недостаточно для полной победы. Нам нужна стратегия. Комплексная атака по всем фронтам.
– Какая стратегия? – спрашиваю, чувствуя, как в груди впервые за дни загорается искра надежды.
– Во-первых, независимое психиатрическое освидетельствование. В крупной клинике, у врача с безупречной репутацией. Докажем, что ты абсолютно здорова психически.
Киваю. Это логично.
– Во-вторых, собираем характеристики с работы. От главврача, от коллег, от медсестер. Показываем, что отстранение от операций было необоснованным, основанным на ложных обвинениях.
– Но как? – возражаю. – Там многие теперь боятся связываться со мной...
– Не все, – мама вмешивается в разговор. – Вчера звонила твоя подруга Ирина из больницы. Сказала, что есть группа врачей, готовых официально поддержать тебя. Письменно засвидетельствовать твою профессиональную компетентность.
Ирина. Преданная, честная Ирина, которая не предала меня даже под давлением.
– В-третьих, – продолжает Максим, – проверяем финансовую деятельность Павла. Ты помнишь, что говорил тот бухгалтер о налоговой проверке?
– Помню, – киваю. – Но это может быть опасно...
– Опаснее терять детей? – прямо спрашивает он.
Вопрос риторический. Конечно, нет. Ради детей я готова на любой риск.
– И еще, – Максим смотрит мне прямо в глаза, – тебе нужно вернуть веру в себя. Прекратить прятаться, перестать стыдиться. Ты не сделала ничего плохого. Ты жертва манипуляций и лжи. Но ты не сломленная жертва. Ты борец.
Его слова проникают глубоко, находят во мне что-то, что я думала потеряла навсегда. Гордость. Достоинство. Право быть матерью своих детей.
– Я не знаю, с чего начать, – признаюсь.
– Начнем с малого, – говорит мама, беря меня за руку. – Завтра идешь в душ, надеваешь лучший костюм, делаешь прическу. Идешь к психиатру как уверенная в себе женщина, а не как побитая собака.
– А я тем временем поговорю с людьми в больнице, – добавляет Максим. – Объясню ситуацию, попрошу поддержки. Многие из нас прошли через развод, понимают, что это такое.
План простой, но реальный. И впервые за долгое время у меня появляется ощущение, что я не просто дрейфую по течению, а могу активно влиять на ситуацию.
– Спасибо, – говорю я, глядя на двух самых важных людей в моей нынешней жизни. – Без вас я бы сломалась окончательно.
– Семья – это не только кровь, – отвечает мама мудро. – Семья – это те, кто рядом, когда трудно.
Максим кивает, соглашаясь:
– И эта семья не даст тебя в обиду. Ни Павлу, ни системе, ни собственному отчаянию.
Вечером, после его ухода, сижу с мамой на кухне, пьем чай с печеньем, которое он принес. Говорим о детстве, о счастливых моментах, о планах на будущее. Постепенно ощущение безнадежности отступает, уступая место чему-то более сильному – решимости.
– Мам, – говорю я перед сном, – а что если я не справлюсь? Что если Павел все-таки окажется сильнее?
– Тогда мы будем бороться дальше, – отвечает она просто. – До последнего. Потому что материнская любовь сильнее любых манипуляций. А правда рано или поздно всплывает наружу.
Ложусь спать в детской комнате, где прошли мои школьные годы. Здесь все осталось как раньше – книги на полках, фотографии на стенах, старый плед, который мама вязала, когда я училась в институте. Кажется, будто время повернуло вспять, и я снова маленькая девочка, которую мама может защитить от всех бед.
Но я больше не маленькая девочка. Я мать, которая должна защитить своих детей. И завтра начинается новый этап битвы – не оборонительный, а наступательный. Пора показать Павлу, что война еще не окончена.
Глава 34
Глава 34
Сижу в приёмной известного психиатра, доктора Андрея Владимировича Светлова. Как и советовала мама, я надела свой лучший костюм – тёмно-синий, строгий, но элегантный. Волосы уложены в аккуратную причёску, минимум макияжа. Профессиональный образ – именно то, что мне сейчас нужно.
Приёмная дорогой частной клиники пахнет кофе и какими-то изысканными духами. Секретарша периодически бросает на меня внимательные взгляды, но вежливо молчит. Интересно, что ей сказали обо мне? Что я очередная богатая дама с нервным срывом или что меня подозревают в психическом расстройстве?
Телефон вибрирует в сумке. Сообщение от Сергея Леонидовича: "Документы подготовлены. Иск готов к подаче. Держитесь, мы на правильном пути."
Странное ощущение – вся моя жизнь теперь сосредоточена в юридических терминах. Иски, встречные требования, ходатайства, заявления... А за всем этим – мои дети, которых я не видела уже неделю.
– Елена Викторовна? – секретарша поднимает глаза от компьютера. – Доктор Светлов готов вас принять.
Встаю, расправляю плечи. Сейчас каждый жест, каждое слово имеет значение. Я должна выглядеть и вести себя как абсолютно уравновешенный, психически здоровый человек. Не дать ни единого повода усомниться в моей адекватности.
Кабинет доктора Светлова строг и функционален. Никаких показных диванов для "пациентов на грани". Простой стол, два удобных кресла напротив друг друга, несколько дипломов на стене. Сам доктор – мужчина лет пятидесяти, с внимательными глазами и спокойным лицом.
– Присаживайтесь, Елена Викторовна, – говорит он, указывая на кресло. – Максим Игоревич рассказал мне о вашей... непростой ситуации.
Конечно, Максим. Он договорился об этой встрече, позаботился о том, чтобы меня принял лучший специалист, репутацию которого нельзя подкупить или опорочить.
– Да, ситуация действительно сложная, – отвечаю, стараясь говорить ровно и профессионально. – Мне нужно независимое, объективное заключение о моём психическом состоянии.
– Я ознакомился с копией документа, который был представлен в суд, – кивает доктор Светлов. – И, признаюсь, он вызывает массу вопросов с профессиональной точки зрения.
– Потому что это подделка, – говорю прямо. – Я никогда не встречалась с психиатром по фамилии Державин. Никогда не проходила освидетельствование.
– Я это понял, – он кивает. – Во-первых, диагноз сформулирован крайне некорректно с медицинской точки зрения. Во-вторых, я проверил – в реестре врачей-психиатров нашего города такой специалист не значится. Но нам предстоит провести полноценное обследование, чтобы предоставить суду объективную картину.
Следующие два часа проходят в беседах, тестах, вопросах – от самых обычных до неожиданных. Доктор Светлов работает методично, внимательно фиксирует мои ответы, иногда делает пометки. Я отвечаю честно, без утайки, понимая, что скрывать мне нечего.
– Вы злитесь на мужа? – спрашивает он в какой-то момент, глядя мне прямо в глаза.
Простой вопрос, но такой сложный ответ.
– Да, – говорю после паузы. – Я зла на него за предательство, за ложь, за манипуляции с детьми. Но эта злость не определяет все мои действия. Я не позволяю ей затмить главное – благополучие Ники и Даниила.
Он кивает, что-то записывает.
– Многие на вашем месте хотели бы отомстить, – замечает он.
– Я хочу справедливости, а не мести, – отвечаю. – Хочу вернуть своих детей, доказать свою состоятельность как матери и врача. Месть... месть только продлит боль и усугубит травму для Ники и Даниила.
К концу обследования чувствую себя выжатой, как лимон. Никогда не думала, что быть под микроскопом психиатра так утомительно. Но странное дело – я ощущаю и облегчение. Словно высказав все свои страхи, сомнения, боль, я немного освободилась от их тяжести.
– Елена Викторовна, – доктор Светлов снимает очки, потирает переносицу, – я подготовлю официальное заключение в течение двух дней. Но уже сейчас могу сказать – никаких признаков психического расстройства у вас нет. Более того, учитывая обстоятельства, ваша психологическая устойчивость вызывает уважение.
Слезы наворачиваются на глаза, но я сдерживаю их. Не время для эмоциональных проявлений.
– Спасибо, – говорю просто. – Это очень важно для меня.
– Понимаю, – он кивает. – И еще одно. Независимо от заключения, я бы рекомендовал вам поработать с психологом. Не потому что с вами что-то не так, а потому что любой человек в вашей ситуации нуждается в профессиональной поддержке. Развод, борьба за детей, клевета – все это тяжелейшие стрессовые факторы.
– Я подумаю об этом, – киваю. – Когда все немного уляжется.
***
Офис Сергея Леонидовича кипит энергией. Три его помощника перебирают документы, составляют какие-то списки, звонят по телефонам. Боевой штаб, не меньше.
– А, Елена Викторовна! – Сергей Леонидович выходит из своего кабинета, энергичный, уверенный. – Проходите, у нас отличные новости.
В кабинете нас ждет ещё один человек – женщина средних лет с внимательными глазами и блокнотом в руках.
– Знакомьтесь, – говорит Сергей Леонидович, – Марина Викторовна Соловьёва, социальный работник из службы опеки. Она будет курировать ваше дело.
Пожимаю руку женщине, стараясь скрыть волнение. От решения органов опеки зависит слишком многое.
– Я ознакомилась с предварительными материалами дела, – говорит Марина Викторовна. – И, признаться, обеспокоена тем, как было проведено первое судебное заседание. Без полного изучения обстановки, без беседы с детьми, без учёта многих важных факторов.
– Именно на это мы и будем указывать в нашем иске, – кивает Сергей Леонидович. – Требуем признать незаконным решение о временном проживании детей с отцом, опираясь на подложные документы о психическом состоянии матери.
– А что с моими свиданиями с детьми? – спрашиваю, и голос предательски дрожит. – Когда я смогу их увидеть?
– Мы подали ходатайство о немедленном установлении графика встреч, – отвечает Сергей Леонидович. – И судья Ковалевская удовлетворила его сегодня утром. Начиная с завтрашнего дня вы имеете право видеться с детьми три раза в неделю по два часа, под наблюдением представителя службы опеки.
Сердце пропускает удар, потом начинает биться быстрее. Завтра. Я увижу их завтра.
– Но есть нюанс, – добавляет Марина Викторовна. – Встречи будут проходить на нейтральной территории, в специальном помещении центра семейной помощи. Это стандартная процедура в подобных случаях.
– Конечно, – киваю, хотя внутри все сжимается. Встречаться с собственными детьми в казённом помещении, под наблюдением чужих людей... Но это лучше, чем ничего. Гораздо лучше.
– И ещё одна хорошая новость, – продолжает Сергей Леонидович. – Запись, которую сделала ваша дочь, мы официально приобщили к делу. Суд назначил экспертизу для подтверждения подлинности голосов и отсутствия монтажа.
– А что с тем мифическим психиатром? – спрашиваю. – Его нашли?
– Нет, потому что его не существует, – удовлетворённо отвечает Сергей Леонидович. – Мы запросили официальную информацию в Министерстве здравоохранения. Психиатра Державина К.А. с указанными в документе регалиями никогда не было в нашем городе. Более того, в клинике, которую он якобы представляет, утверждают, что такой специалист у них никогда не работал.
Чувствую, как внутри разгорается маленький огонёк надежды. Первые доказательства лжи Павла уже собраны, уже работают на меня.
– Что это значит для нашего дела? – спрашиваю.
– Это значит, что мы имеем основания для заявления о подлоге документов, – объясняет Сергей Леонидович. – А это уже уголовная статья. Но пока мы не будем давить в эту сторону. Сосредоточимся на гражданском аспекте – возвращении детей. Уголовное дело – крайняя мера, если Павел не согласится на компромисс.
Марина Викторовна внимательно наблюдает за моей реакцией.
– Елена Викторовна, – говорит она, – завтрашняя встреча с детьми будет непростой. После недели отдельного проживания, в новой для них ситуации... Они могут вести себя не так, как вы ожидаете.
– Что вы имеете в виду? – напрягаюсь я.
– Возможно, они будут отстранёнными. Или повторять фразы, явно внушённые отцом. Или даже проявлять агрессию, обвинять вас. Это защитная реакция детской психики на травмирующую ситуацию.
Слова бьют под дых, но где-то глубоко внутри я уже знаю это. Уже готовилась к такой возможности.
– Я понимаю, – киваю. – И не буду давить на них. Не буду пытаться выспрашивать, что происходит в доме, или настраивать против отца.
– Это правильный подход, – одобрительно кивает она. – Суд и органы опеки оценивают не только юридические аспекты, но и способность родителей ставить интересы детей выше своих обид и амбиций.
***
Центр семейной помощи оказывается современным, светлым зданием. Но, несмотря на уютный интерьер и дружелюбный персонал, атмосфера здесь гнетущая. Это место, где разбитые семьи пытаются собрать осколки своих отношений, где родители встречаются с детьми под присмотром чужих людей.
Сижу в комнате для встреч – просторном помещении с диванами, столом для игр, книжными полками и игрушками. Руки дрожат, сердце колотится так, что, кажется, слышно на другом конце здания. Сейчас увижу их. Впервые за семь долгих дней.
Дверь открывается, и первым вбегает Даниил. Он останавливается на пороге, словно не уверен, можно ли ему броситься ко мне. Его глаза – настороженные, испуганные – ищут кого-то позади.
– Привет, солнышко, – говорю я, опускаясь на корточки. – Я так соскучилась!
Он переминается с ноги на ногу, потом все-таки подходит, обнимает меня коротко, почти формально. Не тот восторженный, открытый Даниил, которого я знаю.
– Привет, мам, – говорит он тихо.
Ника входит следом – бледная, с тёмными кругами под глазами, худее, чем я помню. Её взгляд встречается с моим, и я вижу в нём столько боли, столько невысказанного, что сердце сжимается.
– Мама, – шепчет она, бросаясь ко мне.
Обнимаю её, и она дрожит в моих руках. Мой сильный, храбрый ребёнок, который держался всю эту неделю, теперь позволяет себе быть просто дочерью в объятиях матери.
За спинами детей стоит Марина Викторовна и молодой социальный работник, представившийся Андреем. Они наблюдают, делают заметки, но держатся на расстоянии, давая нам минимальное ощущение приватности.
– Как ваши дела? – спрашиваю, усаживаясь с ними на диван. – Что нового в школе?
Даниил смотрит на дверь, словно ожидая, что оттуда появится кто-то ещё.
– Папа сказал, что ты болеешь, – выпаливает он вдруг. – Что у тебя проблемы с головой и тебе нужно лечиться.
Вот оно. Именно то, о чём предупреждала Марина Викторовна. Заученные фразы, внушённые Павлом.
– Папа беспокоится, – отвечаю спокойно, хотя внутри всё кипит от возмущения. – Но я совершенно здорова. Просто у нас с папой сейчас сложные отношения, и нам нужно время, чтобы всё решить.
– А когда ты вернёшься домой? – Даниил смотрит на меня с надеждой. – Тётя Вероника хорошая, но она не умеет рассказывать сказки, как ты.
Тётя Вероника. Она уже живёт в моём доме. Спит в моей постели. Пытается заменить меня моим детям.
– Пока я не могу вернуться, солнышко, – отвечаю честно. – Но мы будем часто видеться, обещаю.
– Папа говорит, что ты больше не хочешь жить с нами, – продолжает Даниил. – Что тебе важнее работа и этот дядя-врач, который к нам приходил.
Максим. Они говорят о Максиме. Павел уже внушает детям, что я предпочла другого мужчину им.
Ника сжимает мою руку, смотрит предупреждающе.
– Даниил, – говорю я, выбирая слова очень осторожно, – я люблю вас больше всего на свете. Больше работы, больше всех людей в мире. И никогда, слышишь, никогда не перестану быть вашей мамой, что бы ни случилось.
– Но почему ты ушла? – упрямо спрашивает он. – Почему не живёшь с нами?
– Потому что суд пока решил, что так будет лучше, – объясняю я, замечая, как внимательно слушает нас Марина Викторовна. – Но это временно. Мы с папой сейчас решаем некоторые взрослые вопросы.
– Папа показывал какие-то бумаги, – вмешивается Ника. – Говорил, что это доказательство твоей... – она запинается, подбирая слово, – нестабильности. Но я ему не верю. Ты никогда такой не была.
Благодарно сжимаю её руку. Мой маленький защитник.
– Давайте не будем говорить о грустном, – предлагаю я. – У нас всего два часа. Лучше расскажите, как прошла неделя, что было в школе?
Ника рассказывает о новом преподавателе музыки, о том, как готовится к конкурсу виолончелистов. Даниил постепенно оттаивает, делится своими успехами в футболе. Показывает новый планшет, который купил ему Павел.
– Папа сказал, что теперь может купить мне всё, что я хочу, – говорит он с детской непосредственностью. – Потому что тебя нет, и не нужно экономить на твои таблетки.
Кровь стынет в жилах. Таблетки? Какие таблетки?
– Даниил, о каких таблетках ты говоришь? – спрашиваю, стараясь звучать спокойно.
– Ну, которые ты пьёшь от нервов, – отвечает он. – Папа сказал, они очень дорогие, и поэтому мы не могли раньше покупать много игрушек.
Чудовищная манипуляция. Павел выставляет меня не просто психически нестабильной, но и обузой, на которую тратились семейные деньги вместо того, чтобы баловать детей.
Замечаю, как Марина Викторовна хмурится, делая пометки в блокноте.
– Милый, – говорю мягко, – я не принимаю никаких таблеток от нервов. И никогда не принимала. Папа, наверное, что-то путает.
Ника смотрит на брата с лёгким раздражением.
– Дань, хватит повторять глупости, – говорит она. – Лучше расскажи маме про свой рисунок, который ты сделал на уроке рисования.
Умница. Она намеренно меняет тему, защищая и меня, и брата от дальнейшего погружения в эту неприятную тему.
Следующий час проходит почти нормально. Мы играем в настольную игру, обнаруженную на полке, читаем книгу, просто разговариваем. Я замечаю, как Даниил постепенно расслабляется, становится прежним – смеётся, рассказывает анекдоты, которые услышал в школе, прижимается ко мне, когда думает, что никто не видит.
Ника более сдержанна. Она словно боится полностью открыться, показать свои настоящие чувства. Но когда Андрей выходит позвонить, а Марина Викторовна отвлекается на свои записи, она быстро шепчет мне:
– Я продолжаю собирать доказательства. У меня есть ещё записи. Папа не знает, что я их делаю.
– Ника, – шепчу я в ответ, – это опасно. Если он узнает...
– Я осторожна, – она сжимает мою руку. – Но люди должны знать правду. Как он врёт про тебя, как заставляет нас говорить всякие гадости.
Сердце разрывается от гордости за этого маленького бойца и от ужаса перед тем, что она подвергает себя такому риску.
– Просто будь осторожна, – говорю я. – И помни – что бы ни случилось, я всегда на твоей стороне. Всегда люблю тебя.
Когда время подходит к концу, Даниил снова становится напряжённым. Он смотрит на часы, потом на дверь.
– Папа обещал отвезти нас в парк развлечений, если мы хорошо себя будем вести, – говорит он. – А потом мы поедем в новую квартиру тёти Вероники. Она обещала испечь печенье.
Новая квартира. Значит, они уже приглашают детей в своё будущее семейное гнездо. Готовят почву для полного перехода.
– Это здорово, – отвечаю, хотя внутри всё сжимается от боли. – Надеюсь, вам понравится.
Марина Викторовна объявляет об окончании встречи. Прощание даётся тяжело. Даниил обнимает меня крепко-крепко, вдруг начинает всхлипывать.
– Я не хочу уходить, – шепчет он. – Хочу с тобой.
– Мы скоро увидимся, солнышко, – обещаю я, гладя его по голове. – Через два дня. И будем играть, и читать, и делать всё, что ты захочешь.
Ника прощается сдержанно, но в её глазах я вижу понимание ситуации, которое не по годам.
– Я позабочусь о Даньке, – говорит она. – Не волнуйся.
Когда они уходят, сопровождаемые Андреем, я остаюсь сидеть на диване, глядя на дверь. Марина Викторовна подсаживается рядом.
– Вы хорошо справились, – говорит она. – Очень профессионально.
– В каком смысле? – спрашиваю, вытирая слёзы, которые больше не могу сдерживать.
– Не поддались на провокации, не стали настраивать детей против отца, не выспрашивали подробности их жизни с ним, – перечисляет она. – Просто были мамой. Любящей, внимательной, терпеливой.
– Это не заслуга, – возражаю я. – Это моя суть. Я и есть их мама. Любящая, внимательная, терпеливая.
– И именно это я отмечу в своём отчёте, – кивает она. – Потому что, поверьте, не все родители в такой ситуации способны сохранять достоинство и ставить интересы детей выше собственных эмоций.
Это маленькая победа. Крошечный шаг вперёд. Но сейчас каждый такой шаг приближает меня к главной цели – возвращению моих детей.
Выхожу из центра, и меня встречает Максим. Он ждёт в машине, не подходит ближе – понимает, что его присутствие могли бы использовать против меня, если бы кто-то из людей Павла наблюдал за зданием.
– Как всё прошло? – спрашивает он, когда я сажусь в машину.
– Тяжело, – признаюсь честно. – Но с проблесками надежды. Павел настраивает их против меня, особенно Даниила. Но они... они всё ещё мои дети. Всё ещё любят меня, скучают.
– Конечно любят, – говорит он уверенно. – Никакие манипуляции не могут разрушить связь между матерью и детьми.
Он прав, и эта мысль согревает меня, даёт силы продолжать борьбу. Даже если Павел настраивает детей против меня, даже если использует их как оружие – глубоко внутри они знают правду. Чувствуют её.
– А теперь хорошие новости, – Максим заводит машину. – Заключение доктора Светлова готово. И оно полностью в твою пользу.
Первый шаг сделан. Я докажу свою вменяемость, свою состоятельность как матери. И верну своих детей. Чего бы это ни стоило.
