Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"

Автор книги: Стася Бестужева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 20 страниц)

Глава 35

Глава 35

Телефон звонит в половине одиннадцатого вечера, когда я уже готовлюсь ко сну. Неизвестный номер. Обычно я не отвечаю на такие звонки, но что-то заставляет меня поднять трубку.

– Алло? – говорю осторожно.

– Мама, это я, – тихий шепот Ники заставляет мое сердце подпрыгнуть. – Не говори громко, пожалуйста.

– Ника? Милая, откуда ты звонишь? – Понижаю голос, хотя в маминой квартире никого, кроме нас двоих, нет.

– С телефона Полины, – шепчет дочь. – Она дала мне позвонить. Мама, мне нужно тебе кое-что рассказать. Срочно.

В ее голосе такая тревога, что внутри все сжимается от страха.

– Что случилось, солнышко? Ты в порядке? Даниил в порядке?

– Мы в порядке, но... – она делает паузу, явно прислушивается к звукам вокруг. – Мама, здесь все не так, как кажется. Папа с Вероникой... они постоянно ругаются.

– О чем ругаются? – спрашиваю, чувствуя, как учащается пульс.

– О нас с Данилкой. Вероника думает, что мы ее не слышим, но у меня хороший слух. Вчера она кричала на папу, что «не подписывалась быть нянькой для чужих детей». А позавчера сказала, что мы «мешаем их планам» и «чем скорее закончится этот цирк с судом, тем лучше».

Каждое слово как удар. Конечно, Вероника не готова была к материнству. Особенно к материнству над детьми женщины, которую она помогла вытеснить из их жизни.

– Ника, – говорю осторожно, – а папа что отвечает?

– Говорит, что потерпеть недолго. Что когда суд окончательно решит, что мы остаемся с ним, мы переедем в их новую квартиру, а эта «станет пустой, как и должна была быть с самого начала». А еще... – голос дрожит, – а еще он сказал, что ты «скоро получишь то, что заслуживаешь за свое упрямство».

Кровь стынет в жилах. Что это должно означать? Какие еще планы строит против меня Павел?

– Мама, ты там? – встревоженно шепчет Ника.

– Да, милая, я здесь, – прихожу в себя. – А как Вероника ведет себя с вами?

– Плохо, – в голосе дочери звучит обида. – С Данилкой еще терпимо, он маленький, не замечает. А со мной... она делает вид, что заботится, только когда папа рядом. А когда его нет, говорит, что я «слишком серьезная для своего возраста» и что «нормальные дети не анализируют каждое слово взрослых». Вчера даже сказала, что я «копия своей параноидальной матери».

Ярость поднимается волной, такая сильная, что перехватывает дыхание. Как она смеет говорить такое моему ребенку? Моей умной, чувствительной девочке, которая и без того переживает травму развода родителей?

– Ника, пожалуйста, скажи мне, что ты в безопасности, – прошу я, пытаясь сохранить спокойствие в голосе. – Она не... не делает тебе больно?

– Нет, физически нет. Просто... неприятно с ней. И страшно за тебя, мам. Они что-то планируют. Сегодня утром, когда думали, что я сплю, говорили про какого-то человека, который «поможет решить проблему окончательно». Папа сказал: «К концу месяца Елена поймет, что сопротивление бесполезно».

Руки начинают дрожать. К концу месяца? Какое сопротивление? О чем они говорят?

– Мама, – продолжает Ника еще тише, – я кое-что записала. На диктофон в телефоне. Их разговор вчера вечером, когда они думали, что мы с Данилкой спим.

– Боже мой, Ника, – сердце готово выскочить из груди. – Это же опасно! Если папа узнает...

– Он не узнает, – в ее голосе появляется решимость. – Я осторожна. И я должна помочь тебе. Мы же команда, правда?

Слезы наворачиваются на глаза. Моя двенадцатилетняя дочь играет роль шпиона, рискует собственной безопасностью, чтобы защитить меня. Это неправильно. Дети не должны попадать в такие ситуации.

– Что именно ты записала? – спрашиваю, хотя боюсь услышать ответ.

– Они говорили о том, что нужно «ускорить процесс». Вероника сказала, что устала «играть в любящую мачеху» и хочет поскорее «избавиться от наследства предыдущего брака». А папа... – голос срывается, – папа сказал, что «Елена скоро поймет, что дети для нее потеряны навсегда, и перестанет цепляться за то, что ей не принадлежит».

Каждое слово как удар молотом. «Наследство предыдущего брака». Так она называет моих детей. Не детей мужчины, которого любит, не будущих пасынков – наследством предыдущего брака, от которого нужно избавиться.

– Мама? – тревожно окликает Ника. – Ты плачешь?

– Нет, милая, – вру я, вытирая слезы. – Просто... это сложно слышать.

– Я знаю, – в ее голосе звучит взрослая грусть. – Но ты должна была знать правду. И еще... у меня есть план, как передать тебе запись.

– Какой план? – нервно спрашиваю я.

– Завтра наша встреча в центре. Я спрячу телефон в кармане куртки. Когда будем обниматься на прощание, незаметно передам тебе. У меня есть старый телефон, который мне подарила бабушка в прошлом году. Буду пользоваться им.

План рискованный, но выполнимый. И доказательства, которые у нее есть, могут кардинально изменить ход судебного процесса.

– Ника, послушай меня внимательно, – говорю серьезно. – Я горжусь тобой. Ты самая храбрая девочка, которую я знаю. Но я волнуюсь за твою безопасность. Если папа или Вероника заподозрят что-то...

– Они не заподозрят, – перебивает она. – Я очень осторожна. И делаю это не только ради тебя. Ради нас с Данилкой тоже. Мы не хотим жить с ней, мама. Она не любит нас. Она просто терпит, пока получит то, что хочет.

– А что она хочет? – спрашиваю, хотя подозреваю ответ.

– Папу, его деньги и жизнь без нас. Вчера она говорила по телефону с подругой. Сказала, что «как только эти дети отвянут от Павла, можно будет жить нормально». И что «главное – не дать им возможности вернуться к матери, иначе весь план пойдет насмарку».

Весь план. Значит, это действительно был план с самого начала. Не просто роман, не случайная влюбленность – продуманная операция по захвату чужой семьи, чужой жизни, чужих детей.

– Ника, я хочу, чтобы ты пообещала мне кое-что, – говорю, стараясь звучать спокойно. – Если что-то пойдет не так, если они заподозрят тебя или начнут угрожать, ты сразу звонишь мне или бабушке. У тебя есть номер бабушки?

– Есть, – кивает она, хотя я не вижу ее. – Мама, а что будет, если мы не сможем доказать, что они плохие? Если суд все равно оставит нас с папой?

Вопрос, который мучает меня каждую ночь. Что, если все мои усилия окажутся напрасными? Что, если судебная система действительно поверит в ложь Павла?

– Тогда мы продолжим бороться, – отвечаю твердо. – До тех пор, пока вы не станете совершеннолетними и не сможете сами решать, где жить. Я никогда не сдамся, Ника. Никогда не перестану бороться за вас.

– Я знаю, – шепчет она. – И я тебе помогу. Мы же команда.

– Команда, – соглашаюсь я, чувствуя, как внутри, несмотря на всю боль и страх, разгорается огонь решимости. – Ты и я против всего мира, если нужно.

Слышу шаги в фоне.

– Мне нужно заканчивать, – быстро говорит Ника. – Кто-то идет. Мама, я люблю тебя. Очень-очень сильно.

– И я тебя, солнышко. Больше жизни. Будь осторожна, пожалуйста.

Гудки. Она отключилась.

Сижу с телефоном в руке, переваривая услышанное. Вероника устала играть роль любящей мачехи. Они планируют «избавиться от наследства предыдущего брака». К концу месяца я должна «понять, что сопротивление бесполезно».

Что они задумали? Какие еще удары готовят?

Но теперь у меня есть кое-что, чего не было раньше – инсайдерская информация. Благодаря моей храброй дочери я знаю, что происходит в доме, где живут мои дети. Знаю истинное отношение Вероники к ним. Знаю, что их "идеальная семья" – фарс, который они разыгрывают только на публику.

А завтра у меня будут доказательства. Записи их настоящих разговоров, их истинных планов. Оружие, которое может изменить исход всей войны.

Звоню Сергею Леонидовичу, несмотря на поздний час. Он отвечает сразу, словно тоже не спал.

– Елена Викторовна? Что случилось?

– У меня есть информация, – говорю я. – Важная информация о планах Павла. И завтра у меня будут доказательства.

– Рассказывайте, – его голос становится собранным, деловым.

Передаю все, что рассказала Ника, не называя ее источником информации. Говорю о планируемой записи, о возможности получить неопровержимые доказательства истинных намерений Павла и Вероники.

– Это может стать переломным моментом, – говорит Сергей Леонидович, выслушав меня. – Если запись подтвердит то, что вы рассказали, у нас будет мощное оружие. Суд увидит истинное лицо этих людей.

– А что насчет безопасности моего источника? – спрашиваю, не решаясь назвать имя Ники даже адвокату.

– Мы обеспечим максимальную защиту, – заверяет он. – И действовать будем очень осторожно. Главное – получить запись и удостовериться в ее подлинности.

После разговора с адвокатом не могу уснуть. Хожу по маминой квартире, прокручивая в голове услышанное. Моя двенадцатилетняя дочь стала шпионом в доме собственного отца. Рискует своей безопасностью, чтобы защитить меня.

Это неправильно. Дети не должны быть втянуты во взрослые войны. Но Павел сам создал эту ситуацию, сам превратил наш дом в поле битвы, где дети вынуждены выбирать стороны.

И моя Ника выбрала меня. Несмотря на все подарки Павла, все его попытки купить ее любовь, все манипуляции Вероники. Она выбрала правду. Выбрала справедливость. Выбрала свою мать.

Завтра я получу оружие, которое может закончить эту войну. Но цена его – детство моей дочери, ее невинность, ее право быть просто ребенком в безопасной семье.

Павел многое отнял у меня – дом, финансовую стабильность, репутацию. Но самое страшное – он отнял у моих детей детство. Заставил их жить в атмосфере лжи, манипуляций и страха.

За это он заплатит. Я сделаю все, чтобы он заплатил сполна.

Глава 36

Глава 36

Коридор больницы кажется бесконечным, когда иду к кабинету главврача на внеплановую аттестацию. Каблуки стучат по линолеуму отчётливо, как метроном, отсчитывающий последние минуты моей карьеры. Вчера вечером Ника передала мне запись, и теперь я знаю – у Павла есть план «решить проблему окончательно к концу месяца». Интересно, включает ли этот план и мою профессиональную дискредитацию?

У кабинета Клочкова собрался целый консилиум. Вижу знакомые лица – некоторые смотрят сочувственно, другие избегают моего взгляда. Людмила Константиновна Орлова из комиссии по врачебной этике снова здесь, с папкой документов и каменным лицом. Рядом двое незнакомых мужчин в дорогих костюмах – явно не медики.

– Елена Викторовна, – Клочков встаёт из-за стола, но тон его официальный, никакого тепла. – Проходите, займите место за тем столом.

Место "обвиняемой". Сажусь, выпрямляю спину. Врач Елена Федоркова с пятнадцатилетним стажем, спасшая сотни жизней, сидит перед комиссией как провинившаяся студентка.

– Итак, – начинает Орлова, открывая папку, – мы рассмотрели поступившие жалобы на качество вашей профессиональной деятельности. К сожалению, их количество и серьёзность вызывают беспокойство.

– Какие конкретно жалобы? – спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие. – От кого и на что именно?

Один из незнакомцев, представившийся Валентином Петровичем из департамента здравоохранения, достаёт список.

– Жалоба от родственников пациента Смирнова… якобы неадекватная реакция на их вопросы о состоянии больного. Жалоба от коллеги, доктора Петрова… о вашей рассеянности во время совместной операции. Анонимное сообщение о том, что вы принимаете на работе некие препараты...

– Стойте, – перебиваю его, чувствуя, как закипает внутри. – Смирнов – это тот пациент, которого я спасла после тяжелейшего ДТП? Его родственники были недовольны, что я не позволила им нарушать режим реанимации. А доктор Петров... – поворачиваюсь к Клочкову, – вы же знаете, что мы с ним никогда не работали вместе в операционной. Он анестезиолог детского отделения.

Петров, сидящий в углу, краснеет и отводит взгляд. Понятно. Его тоже "попросили" дать показания.

– А что касается препаратов, – продолжаю, вставая, – предлагаю прямо сейчас сдать всевозможные анализы. Кровь, моча, волосы. Я никогда не принимала ничего, что могло бы повлиять на мою работоспособность.

Орлова и незнакомец обмениваются взглядами. Видимо, не ожидали такой решительности.

Дверь открывается, и заходит Максим. В белом халате, с папкой в руках, абсолютно спокойный. Наши глаза встречаются, и он едва заметно кивает. Поддержка.

– Простите за опоздание, – говорит он, обращаясь к комиссии. – Доктор Береснев, заведующий нейрохирургическим отделением. Полагаю, моё мнение о профессиональных качествах доктора Федорковой будет учтено?

Клочков кивает, явно не в восторге от этого развития событий.

– Конечно, Максим Игоревич. Ваше мнение очень важно.

– Прекрасно, – Максим открывает папку, достаёт несколько листов. – Здесь характеристики на доктора Федоркову от ведущих специалистов нашей больницы. Доктор Морозова из терапевтического отделения, главная медсестра Иванова, профессор Соколов... Все единодушно отмечают её высочайший профессионализм, преданность работе и безупречные моральные качества.

Он кладёт документы на стол перед комиссией.

– А вот статистика операций доктора Федорковой за последние три года. Процент успешных операций – 94%, что превышает среднестатистические показатели. Количество послеоперационных осложнений – минимальное. Отзывы пациентов исключительно положительные.

Валентин Петрович берёт документы, просматривает, хмурится. Это не входит в их план.

– Максим Игоревич, – вмешивается Орлова, – мы не сомневаемся в прошлых заслугах доктора Федорковой. Речь идёт о её текущем состоянии. О влиянии... личных проблем на профессиональную деятельность.

– О каких проблемах речь? – спрашивает Максим, прекрасно зная ответ. – О разводе? Позвольте напомнить, что развод переживают миллионы людей, и это не делает их профессионально некомпетентными.

– Речь не только о разводе, – второй незнакомец наконец подаёт голос. – Есть информация о... неуравновешенном поведении доктора Федорковой. Её эмоциональной нестабильности.

– На основании чего? – резко спрашиваю я. – Покажите мне хоть одно документальное подтверждение этой "нестабильности" с места работы. Хоть одну официальную жалобу от коллег, с которыми я действительно работаю.

Тишина. Потому что таких документов нет. Есть только купленные показания и подложные справки.

Дверь снова открывается. Заходят Ирина, медсестра Светлана, доктор Морозова. Все в рабочих халатах, все с решительными лицами.

– Простите за вторжение, – говорит Ирина, – но мы узнали о происходящем и не могли остаться в стороне.

– Елена Викторовна, – обращается к комиссии Светлана, – лучший врач, с которым мне приходилось работать. За десять лет совместной работы я ни разу не видела её в неадекватном состоянии. Ни разу не слышала жалоб от пациентов. Наоборот, её благодарят, просят попасть именно к ней на операцию.

Доктор Морозова кивает:

– Мы готовы официально подтвердить компетентность Елены Викторовны. Письменно, под личную ответственность.

Чувствую, как глаза наполняются слезами благодарности. Они рискуют своими карьерами, выступая в мою защиту. В эпоху, когда каждый думает только о себе, эти люди демонстрируют настоящую солидарность.

Орлова нервно листает свои документы. Валентин Петрович шепчется с коллегой. План даёт сбой.

– Тем не менее, – говорит наконец Орлова, – учитывая... сложность ситуации, мы рекомендуем доктору Федорковой взять административный отпуск. До полного разрешения личных проблем.

– Сколько это займёт времени? – спрашиваю, хотя уже понимаю подвох.

– Это зависит от вас, – отвечает Валентин Петрович с плохо скрываемым удовлетворением. – От того, как быстро вы приведёте в порядок свои... семейные обстоятельства.

Вот оно. Не увольнение – это было бы слишком очевидно. "Административный отпуск до разрешения личных проблем". Формально – забота о моём благополучии. Фактически – лишение источника доходов и дальнейшая дискредитация в глазах медицинского сообщества.

– Я официально протестую против этого решения, – говорю, вставая. – И буду его обжаловать.

– Это ваше право, – кивает Орлова. – Но до рассмотрения жалобы решение остаётся в силе.

Выхожу из кабинета в сопровождении моих защитников. В коридоре Максим берёт меня за локоть.

– Это не конец, – говорит тихо. – Это временная неудача.

– Максим, – я останавливаюсь, смотрю ему в глаза. – У Павла есть покровители, правда? Влиятельные люди, которые могут давить на больничную администрацию?

Он на секунду замирает, потом кивает.

– Боюсь, что да. Строительный бизнес тесно связан с чиновниками здравоохранения. Слишком много государственных контрактов, слишком много взаимных интересов.

Кусочки мозаики складываются в единую картину. Это не просто месть обиженного мужа. Это системная атака, в которой задействованы административные ресурсы.

Ирина подходит ближе:

– Лена, мы не сдадимся. Найдём способы поддержать тебя. Может, частная практика? Консультации?

– Спасибо, – говорю, чувствуя, как голос дрожит от эмоций. – Всем спасибо. Без вас я бы не выдержала.

Но внутри растёт холодная ярость. Павел думает, что, лишив меня работы, сломает мою волю к сопротивлению. Думает, что без зарплаты, без привычной жизни я соглашусь на любые его условия.

Он жестоко ошибается. Каждый его удар только закаляет мою решимость. А теперь, когда я знаю масштаб его планов, когда понимаю, что за ним стоят влиятельные покровители, война переходит на новый уровень.

Ему нравится играть грязно? Что ж, посмотрим, кто играет грязнее. У меня есть записи Ники. У меня есть информация о его финансовых махинациях. И теперь у меня есть время – вынужденный отпуск, который он же и организовал.

Время, которое я потрачу на то, чтобы перевернуть весь его мирок с ног на голову.

Пусть горят мосты. Но на этот раз гореть будут его мосты к спокойной, безнаказанной жизни.

Глава 37

Глава 37

Офис Сергея Леонидовича гудит от активности, как военный штаб накануне решающей операции. Его помощники перебирают документы, делают звонки, готовят запросы. А я сижу напротив него с диктофоном в руках – тем самым, что вчера передала мне Ника. Маленький серебристый прибор, который может изменить исход всей войны.

– Запись превосходного качества, – говорит Сергей Леонидович, снимая наушники после прослушивания. – Голоса четко различимы, содержание более чем красноречивое. "Избавиться от наследства предыдущего брака", "ускорить процесс"... Это мощные доказательства истинных намерений ответчика.

– А что с финансовой проверкой? – спрашиваю, чувствуя, как внутри растет холодное удовлетворение.

– Подаю заявление сегодня же, – он постукивает ручкой по столу. – У нас есть достаточно оснований для инициирования проверки налоговой службой. Подозрения в двойной бухгалтерии, уклонении от налогов, возможном отмывании средств. А параллельно направляю материалы о фальсификации медицинских документов в прокуратуру.

Каждое его слово как музыка для моих ушей. Наконец-то мы переходим в наступление, перестаем только обороняться от ударов Павла.

– Елена Викторовна, – Сергей Леонидович наклоняется вперед, – вы понимаете, что после подачи этих заявлений Павел может стать... непредсказуемым? Загнанный в угол хищник особенно опасен.

– Понимаю, – киваю я. – Но другого выбора нет. Он уже лишил меня работы, дома, детей. Что еще он может отнять?

Вопрос оказывается пророческим. Через час после выхода из офиса адвоката телефон начинает разрываться от звонков. Павел. Снова и снова.

Наконец отвечаю.

– Что тебе нужно? – говорю холодно.

– Ты сука, – его голос дрожит от ярости, – думала, что я не узнаю о твоих походах к адвокату? О твоих жалобах в налоговую?

Значит, у него есть источники информации даже там. Неудивительно – в строительном бизнесе без связей в налоговой далеко не уйдешь.

– Я всего лишь борюсь за справедливость, – отвечаю спокойно, хотя руки слегка дрожат.

– Справедливость? – он издает звук, похожий на лай. – Ты пытаешься уничтожить меня! Разрушить все, что я строил годами!

– Это ты разрушил все, Павел. Нашу семью, доверие детей, мою репутацию...

– Хватит! – кричит он. – Слушай меня внимательно, стерва. Если ты не отзовешь свои заявления, если продолжишь этот цирк... ты пожалеешь. Клянусь, пожалеешь.

Угрозы. Открытые, неприкрытые угрозы. Включаю запись на телефоне – пусть у Сергея Леонидовича будет еще одно доказательство истинной натуры Павла.

– Угрожаешь мне? – спрашиваю. – Замечательно. Продолжай.

Он дышит в трубку, пытается взять себя в руки. Потом голос меняется – становится вкрадчивым, почти ласковым.

– Лена, – говорит он совершенно другим тоном. – Прости. Я не хотел кричать. Просто... я переживаю. За тебя, за детей, за нашу семью.

Резкая смена тактики. От угроз к обаянию за считанные секунды. Классический прием манипулятора.

– У тебя есть две минуты, – говорю. – Говори по существу.

– Хорошо, – он делает глубокий вдох. – Я понимаю, что мы оба зашли слишком далеко. Причинили друг другу слишком много боли. Может, пора остановиться? Найти компромисс?

– Какой компромисс? – хотя уже догадываюсь.

– Полюбовное соглашение. Цивилизованное решение для цивилизованных людей. Дети официально остаются со мной – им здесь хорошо, стабильно. А ты... ты получаешь щедрое содержание. Сто тысяч в месяц. Плюс право видеться с детьми каждые выходные, проводить с ними каникулы.

Сто тысяч в месяц. Больше, чем я получала, работая врачом. Соблазнительно, если не знать, что за этим стоит.

– И взамен? – спрашиваю.

– Взамен ты отзываешь все заявления. Прекращаешь... копание в делах моей компании. Мы расстаемся по-хорошему, остаемся друзьями ради детей.

Ловушка. Красивая, продуманная ловушка. Согласись я на это "полюбовное соглашение" – и все мои доказательства его финансовых махинаций пойдут прахом. А через полгода-год он найдет повод сократить выплаты, ограничить мои встречи с детьми. Что я смогу ему противопоставить, если сама откажусь от всех обвинений?

– Нет, – отвечаю коротко.

– Подумай, Лена, – в его голосе появляются умоляющие нотки. – Сто тысяч в месяц. Ты сможешь не работать, заниматься тем, что нравится. Путешествовать, учиться, найти нового мужчину...

– Нет, – повторяю тверже.

– Почему? – теперь в голосе снова проскальзывает злость. – Что тебе еще нужно?

– Правда, – отвечаю просто. – И мои дети. Рядом со мной, а не в качестве гостей по выходным.

– Тогда получишь ничего, – голос становится ледяным. – Ничего, кроме боли и разочарований. Я уничтожу тебя, Лена. Профессионально, финансово, морально. Ты будешь умолять меня о пощаде.

– Попробуй, – бросаю я и сбрасываю звонок.

Руки дрожат, сердце колотится, но внутри – странное спокойствие. Мосты сожжены окончательно. Теперь только победа или полное поражение.

***

Телефон звонит через полчаса. Максим.

– Лена, тебе нужно срочно приехать в больницу, – его голос напряжен.

– Что случилось? – сердце пропускает удар. – С тобой все в порядке? С коллегами?

– Со мной все хорошо. Но здесь... здесь тебя кто-то ждет. Кто-то очень важный.

– Кто? – не понимаю я.

– Приезжай, сама увидишь. Это касается... твоего дела. И это может изменить все.

Еду в больницу в полном недоумении. Что еще может измениться в моей жизни? Кто может ждать меня там? Неужели Павел добрался и до Максима, пытается через него на меня давить?

Парковка больницы встречает привычной суетой. Машины скорой помощи, посетители с цветами и пакетами, медперсонал в белых халатах. Мой мир, от которого меня оторвали волевым решением коррумпированной комиссии.

Максим ждет у главного входа. Лицо серьезное, но в глазах что-то... надежда?

– Она в моем кабинете, – говорит он, ведя меня по знакомым коридорам. – Прилетела утром из Санкт-Петербурга специально, чтобы встретиться с тобой.

– Кто "она"? – начинаю нервничать.

– Анна Петровна Коваленко, – отвечает он, останавливаясь у двери своего кабинета. – Помнишь нашу пациентку с Крита? Девочку Марию, которой мы спасали ногу?

Память возвращает меня назад. Автокатастрофа, искореженный автобус, умирающий ребенок. Восемнадцатичасовая операция, которая спасла девочке не только ногу, но и будущее. И пожилая женщина, бабушка Марии, которая встала перед нами на колени от благодарности.

– Да, конечно помню, – киваю. – Но зачем она...

– Сама расскажет, – Максим открывает дверь кабинета. – Только будь готова. То, что она скажет, может показаться... невероятным.

В кабинете за столом сидит женщина с прямой спиной и внимательными глазами. Седые волосы аккуратно уложены, дорогой но строгий костюм, никаких украшений кроме обручального кольца. При моем появлении она встает, протягивает руку.

– Елена Викторовна, – говорит она, и в ее голосе звучит теплота. – Спасибо, что согласились встретиться.

– Анна Петровна, – пожимаю ее руку. – Как дела у Марии? Нога восстанавливается?

– Прекрасно восстанавливается, благодаря вам, – улыбается она. – Но я приехала не только поблагодарить. Мне нужно с вами серьезно поговорить.