Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"
Автор книги: Стася Бестужева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 20 страниц)
Глава 30
Глава 30
Осенний дождь барабанит по окнам, создавая мрачную мелодию, созвучную моему настроению. Сижу на кухне, перебирая документы для предстоящего заседания суда, когда слышу, как открывается входная дверь. Дети возвращаются с Павлом – он забрал их после школы, настояв на «отцовском дне». Такие дни участились с тех пор, как он подал на развод.
– Мама! – кричит Даниил, влетая на кухню. Его куртка промокла, щёки раскраснелись от холода, но глаза... в его глазах что-то не так. – Мы были в парке развлечений! И ели мороженое! И...
Он замолкает на полуслове, глядя на меня странно. За его спиной появляется Ника – бледная, с поджатыми губами, она не смотрит мне в глаза. А следом входит Павел – с идеальной улыбкой на лице, но глаза холодные, расчётливые.
– Лена, – говорит он преувеличенно бодрым тоном, – нам нужно поговорить. Всем вместе, семьёй.
– Конечно, – отвечаю, чувствуя, как внутри всё сжимается. Что-то происходит. Что-то плохое.
Мы перемещаемся в гостиную. Дети садятся на диван, я устраиваюсь в кресле напротив. Павел остаётся стоять – позиция силы, как всегда.
– Дети, – начинает он с наигранной грустью в голосе, – я должен сказать вам кое-что важное. Сложное. Но вы уже большие, и заслуживаете знать правду.
Даниил вопросительно смотрит на отца, Ника сидит, сжавшись в комок. Она догадывается – я вижу это по её напряжённой позе.
– Мы с вашей мамой... – Павел делает паузу, бросая на меня короткий взгляд, – мы приняли решение развестись.
– Развестись? – переспрашивает Даниил, хлопая глазами. – Как родители Миши из моего класса?
– Да, чемпион, примерно так, – Павел присаживается рядом с ним, обнимает за плечи. – Иногда взрослые понимают, что им лучше жить отдельно.
– Но почему? – Даниил смотрит то на меня, то на отца. – Вы поссорились?
– Нет, солнышко, – отвечаю я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно, хотя внутри всё клокочет. – Просто так иногда бывает...
– Твоя мама очень занята своей карьерой, – перебивает Павел, не давая мне закончить. – Ей нужно много времени для работы, для себя. А я... я просто хочу быть хорошим отцом для вас.
Ложь. Наглая, беспардонная ложь. Я вижу, как Ника вскидывает голову, глядя на отца с недоверием. Она слишком умна, чтобы купиться на это.
– Это неправда, – говорю я, сдерживая гнев. – Дети, причина совсем в другом...
– Мама, пожалуйста, – снова перебивает Павел, теперь с оттенком раздражения. – Давай не будем втягивать детей во взрослые разборки. Главное, что они должны знать – мы оба их очень любим, и ничего не изменится.
– Но что-то ведь изменится? – тихо спрашивает Ника, впервые подавая голос. – Мы не будем больше жить все вместе.
– Да, принцесса, – Павел улыбается ей. – Но это не страшно! У вас будет два дома. И в каждом будет своя комната, свои игрушки, свои правила.
– А с кем мы будем жить? – спрашивает Даниил, и его голос дрожит. Вижу, как у него подрагивают губы – предвестник слёз.
– Это решит суд, – отвечаю я честно.
– Но я хочу, чтобы вы жили со мной, – говорит Павел, снова глядя на меня с вызовом. – Я считаю, что так будет лучше для всех. У мамы очень ответственная работа, она часто задерживается, бывает уставшей...
– Папа! – восклицает вдруг Ника. – Но мама всегда с нами! Даже когда работает!
– Конечно, солнышко, – Павел гладит её по голове, – мама очень старается. Но в последнее время у неё столько сложностей... И на работе проблемы, и со здоровьем не всё гладко...
Я не верю своим ушам. Он использует моё временное отстранение от операций, чтобы убедить детей в моей профессиональной несостоятельности. А теперь ещё и намекает на несуществующие проблемы со здоровьем.
– У меня всё в порядке со здоровьем, – возражаю я, стараясь говорить спокойно. – Просто небольшие организационные вопросы на работе.
– Конечно, конечно, – Павел кивает с преувеличенным пониманием. – Но согласись, детям нужна стабильность. А сейчас ты не можешь её обеспечить.
Даниил уже открыто плачет. Слёзы текут по его щекам, он всхлипывает, цепляясь за руку отца.
– Я не хочу, чтобы вы разводились, – говорит он сквозь слёзы. – Я хочу, чтобы всё было как раньше!
– Это невозможно, чемпион, – Павел прижимает его к себе. – Но знаешь что? Тебе понравится новая жизнь. У тебя будет большая комната, новый аквариум, а ещё... помнишь Веронику? Ту тётю, которая показывала тебе фокусы? Она тоже будет часто с нами.
Вероника. Он уже планирует жизнь с ней и детьми. Уже представляет её как часть их жизни.
– А мама? – спрашивает Даниил, поднимая на меня заплаканное лицо. – Мама будет жить с нами?
– Нет, малыш, – отвечаю я, и голос дрожит вопреки всем усилиям. – Мама будет жить отдельно. Но вы будете приходить ко мне, оставаться ночевать. Мы будем видеться так часто, как только возможно.
– Если суд позволит, – добавляет Павел тихо, но достаточно громко, чтобы дети услышали.
Ника вскакивает с дивана, смотрит на отца с таким гневом, какого я никогда не видела на её лице.
– Это всё из-за неё, да? – спрашивает она прямо. – Из-за твоей Вероники?
Лицо Павла каменеет на секунду, потом снова принимает выражение терпеливого родителя.
– Нет, Ника, это не так, – говорит он. – Взрослые отношения сложнее, чем кажется. Вероника здесь ни при чём.
Ложь, снова ложь. Я вижу, как Ника качает головой, не веря ни единому его слову.
– Мне нужно сделать уроки, – говорит она сухо и направляется к лестнице.
– Ника! – окликает её Павел. – Мы ещё не закончили разговор!
– А мне кажется, что закончили, – отвечает она, не оборачиваясь, и поднимается наверх.
Даниил всё ещё плачет, прижавшись к отцу. Павел гладит его по голове, шепчет утешительные слова. Играет роль идеального родителя, поддерживающего ребёнка в трудную минуту. Только он сам и создал эту минуту.
– Ты мог бы выбрать другое время, – говорю я тихо, когда Даниил немного успокаивается. – И другой подход.
– Нет идеального времени для таких новостей, – парирует он. – И я хотел, чтобы дети знали правду.
– Это не правда, – возражаю я. – То, что ты им сказал – манипуляция чистой воды.
– Называй это как хочешь, – он пожимает плечами. – Дети теперь знают, что мы разводимся. И что я хочу, чтобы они жили со мной. Это всё, что имеет значение.
Он поднимается, берёт Даниила за руку.
– Пойдём, чемпион. Поиграем в твою новую игру, пока ты не успокоишься.
Они уходят наверх, а я остаюсь в гостиной, сжимая подлокотники кресла так, что белеют костяшки. Павел всё спланировал. Выбрал момент, подготовил слова, использовал своё влияние на детей, чтобы настроить их против меня.
***
Вечер проходит в напряжённой тишине. Ника не выходит из комнаты, даже на ужин. Даниил сидит рядом с отцом, иногда всхлипывая. Я пытаюсь говорить с ними, объяснить свою позицию, но Павел мастерски перехватывает разговор, направляя его в нужное ему русло.
После ужина укладываю Даниила спать. Он обнимает меня крепко-крепко, словно боится, что я исчезну.
– Мамочка, – шепчет он, – а если я буду очень-очень хорошо себя вести, ты передумаешь и останешься с нами?
От его слов сердце разрывается на части.
– Милый, – говорю, обнимая его, – это не из-за тебя. И не потому, что ты плохо себя ведёшь. Просто... взрослые иногда принимают сложные решения.
– Но папа сказал, что если бы ты меньше работала...
– Папа ошибается, – перебиваю я мягко. – Это не из-за работы. И я никогда, слышишь, никогда не перестану быть твоей мамой. Что бы ни случилось, я всегда буду рядом.
Он засыпает, всё ещё держа меня за руку. Сижу рядом, глядя на его лицо, такое безмятежное во сне. Как объяснить восьмилетнему ребёнку предательство, ложь, манипуляции взрослых? Как защитить его от цинизма, который пытается привить ему Павел?
Выхожу из комнаты Даниила, останавливаюсь у двери Ники. Тихонько стучу. Нет ответа.
– Ника? – зову осторожно. – Можно войти?
– Я делаю уроки, – доносится её глухой голос. – Поговорим завтра.
Не настаиваю. Ей нужно время, чтобы переварить услышанное, найти собственное отношение к ситуации. Ника всегда была такой – сначала обдумать, потом говорить.
Ночью не могу уснуть. Ворочаюсь в постели, прокручивая в голове сегодняшний разговор. Как ловко Павел выставил меня виноватой во всём. Как умело давил на чувство вины, которое и так преследует каждую работающую мать. Как манипулировал детскими страхами и неуверенностью.
Тихий стук в дверь прерывает мои мысли. На пороге стоит Ника – в пижаме, с растрёпанными волосами, с покрасневшими от слёз глазами.
– Мам, – говорит она тихо, – можно к тебе?
– Конечно, – отвечаю, отодвигаясь на кровати и откидывая одеяло.
Она забирается под одеяло, как в детстве, прижимается ко мне. Её тело дрожит, и я понимаю, что она плачет.
– Папа говорит странные вещи, – шепчет она. – Когда думает, что я не слышу.
– Какие вещи, солнышко? – спрашиваю, гладя её по волосам.
– Он звонил кому-то, когда укладывал Даньку. Говорил, что скоро всё будет готово. Что мы будем жить с ним и «тётей Вероникой». Что ты... что тебе нужно «время, чтобы прийти в себя». Что ты «нездорова» и тебе «лучше пожить одной».
Каждое слово как удар под дых. Павел готовит почву – и не только для суда, но и для детей. Внушает им мысль о моей мнимой нестабильности, о своём праве забрать их.
– Это неправда, Ника, – говорю твёрдо. – Я совершенно здорова. И не собираюсь отказываться от вас.
– Я знаю, – она крепче прижимается ко мне. – Поэтому и пришла. Чтобы сказать... я с тобой, мам. Что бы ни случилось, я на твоей стороне.
Её слова – как луч света в тёмной комнате. Моя мудрая, чуткая девочка. Двенадцать лет, а понимает больше, чем многие взрослые.
– Спасибо, солнышко, – говорю, чувствуя, как к горлу подкатывает комок. – Но я не хочу, чтобы ты выбирала стороны. Вы с Даниилом – не оружие в нашей с папой войне. Вы – самое ценное, что у нас есть.
– Но папа хочет, чтобы мы выбрали, – говорит она с горечью не по годам. – Он всё время говорит, какой он замечательный, а ты... он говорит, что ты не справляешься. Что у тебя «проблемы». Что ты «невнимательна» к нам.
– И что ты думаешь? – спрашиваю осторожно.
– Я думаю, что он врёт, – она поднимает голову, смотрит мне в глаза. – Ты всегда была рядом. Всегда помогала с уроками, ходила на мои концерты, даже когда уставала после операций. А папа... он появлялся, когда ему было удобно. А теперь делает вид, что всё наоборот.
Мудрость этого ребёнка поражает меня.
– Ника, – говорю тихо, – что бы ни случилось, помни: я борюсь не против папы. Я борюсь за вас. За ваше право быть счастливыми, любить обоих родителей, не быть пешками в нашей битве.
– Знаю, – она снова ложится, устраивается поудобнее. – Можно, я останусь с тобой сегодня? Не хочу быть одна.
– Конечно, солнышко, – обнимаю её, укрываю одеялом. – Я всегда рядом. Что бы ни говорил папа, что бы ни решил суд – я всегда буду рядом.
Она засыпает, прижавшись ко мне, как в детстве. А я лежу, глядя в потолок, и думаю о том, что предстоит битва. Жестокая, грязная битва, в которой Павел не побрезгует ничем, чтобы победить.
Но я готова. Ради этой девочки, доверчиво спящей рядом. Ради Даниила с его открытым сердцем. Ради себя, наконец. Потому что пусть лучше горят мосты в прошлое, чем рушится будущее моих детей.
Глава 31
Глава 31
Кофе в больничной столовой, как всегда, отвратительный, но я пью его механически, не замечая вкуса. Уже две недели прошло с момента моего отстранения от операций, и каждый день тянется бесконечно. Консультации, бумажная работа, административные задачи – всё что угодно, только не то, ради чего я стала врачом.
– Лена, – голос заставляет меня поднять главу от чашки.
Андрей Смирнов, главный бухгалтер больницы, стоит с подносом в руках, неуверенно улыбается. Мы знакомы много лет, но никогда особо близко не общались – разные отделы, разные задачи.
– Привет, Андрей, – киваю я. – Присаживайся, если не спешишь.
Он садится напротив, несколько секунд молчит, явно подбирая слова.
– Слушай, – начинает он осторожно, – я слышал про твою... ситуацию. С мужем и всем остальным.
Внутренне напрягаюсь. Неужели мои личные проблемы стали предметом больничных сплетен?
– Что именно ты слышал? – спрашиваю нейтрально.
– Ну... что он подал на развод. Пытается забрать детей. – Андрей нервно потирает чашку. – И ещё что якобы с твоим психическим состоянием проблемы.
– Последнее – полная чушь, – говорю твёрдо. – А остальное... да, к сожалению, правда.
Он кивает, отпивает кофе, снова молчит. Чувствую, что он хочет что-то сказать, но не решается.
– Андрей, если есть что-то конкретное... – подталкиваю я.
– Есть, – он понижает голос, оглядывается. – Только это... деликатная тема. И опасная.
Сердце пропускает удар. Что может быть опасного в словах главного бухгалтера больницы?
– Говори, – прошу я.
– Твой муж... – он делает паузу, – Павел Федорков, владелец строительной компании "Федорков-Строй"?
– Он самый.
– Лена, я не знаю, стоит ли мне это говорить, но... у меня есть знакомый в налоговой. Хороший человек, честный. И вот он недавно упомянул твою фамилию. Сказал, что ведут проверку одной строительной компании. Подозрение в уклонении от налогов, двойной бухгалтерии.
Мир словно качнулся. Двойная бухгалтерия? Павел?
– Ты уверен? – спрашиваю, стараясь, чтобы голос не дрожал.
– Не на сто процентов, но... Лена, там речь о серьёзных суммах. Миллионы рублей неуплаченных налогов. Если докажут... это уголовная статья.
Андрей допивает кофе, встаёт.
– Я ничего тебе не говорил, понятно? – добавляет он тихо. – Но подумай... может, это информация, которая тебе пригодится.
Он уходит, а я сижу, уставившись в пустую чашку. Двойная бухгалтерия. Уклонение от налогов. Уголовная статья.
Вдруг в памяти всплывают эпизоды последних лет. Павел за компьютером поздним вечером, когда думает, что все спят. Его раздражение, когда я случайно заходила в кабинет во время его телефонных разговоров. Странные визиты людей в дорогих костюмах, которых он представлял как "партнёров" и с которыми запирался в кабинете.
– Это просто оптимизация налогов, – говорил он, когда я однажды спросила о каких-то непонятных документах на его столе. – Все так делают. Ничего противозаконного.
Оптимизация. Как же. А что, если это было не оптимизация, а откровенное мошенничество?
Достаю телефон, набираю номер Сергея Леонидовича. Он отвечает после третьего гудка.
– Елена Викторовна? Что-то случилось?
– Мне нужно срочно встретиться, – говорю, стараясь, чтобы голос звучал спокойно. – У меня появилась информация. Возможно, очень важная.
– Могу принять вас через час. Что-то серьёзное?
– Возможно, уголовно наказуемое, – отвечаю и слышу, как он присвистывает.
– Тогда приезжайте немедленно.
***
Офис Сергея Леонидовича встречает меня привычной атмосферой солидности и порядка. Он выслушивает мой рассказ о разговоре с Андреем, не перебивая, иногда делая пометки в блокноте.
– Интересно, – говорит он, когда я заканчиваю. – Очень интересно. Если это правда, у нас появляется серьёзное оружие.
– Но как это может помочь в деле об опеке? – спрашиваю я. – Даже если Павел уклоняется от налогов, это не делает его плохим отцом в глазах закона.
– Не совсем так, – Сергей Леонидович встаёт, начинает ходить по кабинету. – Если мы докажем, что ваш муж совершает экономические преступления, это серьёзно подорвёт его репутацию как "порядочного семьянина". Суд будет учитывать моральный облик каждого из родителей.
– Но как доказать? – я чувствую одновременно надежду и страх. – У меня нет доступа к документам его компании. А обвинения без доказательств...
– Могут обернуться против вас, – заканчивает он. – Да, это палка о двух концах. Если мы выдвинем обвинения в налоговых махинациях и не сможем их доказать, Павел представит это как очередное проявление вашей "неадекватности" и "склонности к параноидальным фантазиям".
Сергей Леонидович возвращается за стол, смотрит на меня серьёзно.
– Елена Викторовна, вы готовы к тому, что может потребоваться? К тайному сбору информации, к риску? Потому что если мы начнём это расследование, обратного пути не будет.
– А что конкретно может потребоваться? – спрашиваю, хотя уже догадываюсь.
– Документы. Записи разговоров. Доказательства двойной отчётности. Всё то, к чему у вас теоретически есть доступ как у жены, но что Павел наверняка тщательно скрывает.
Думаю о домашнем кабинете Павла. О его компьютере, который всегда заперт паролем. О сейфе, код которого я не знаю. О его телефонных разговорах, которые он ведёт за закрытыми дверями.
– У меня нет доступа к его документам, – признаюсь я. – Он очень осторожен.
– Но вы живёте в одном доме, – напоминает Сергей Леонидович. – Слышите его разговоры, видите, кто к нему приходит, знаете его привычки. Иногда самая ценная информация лежит на поверхности – нужно только уметь её заметить и зафиксировать.
Он достаёт из ящика стола маленькое устройство – диктофон размером с монету.
– Это может пригодиться, – говорит, протягивая мне. – Но будьте очень осторожны. Если Павел поймёт, что вы собираете на него компромат... он может стать опасным.
– Опасным? – переспрашиваю я. – В каком смысле?
– В том, что люди, которые идут на экономические преступления ради наживы, редко останавливаются перед другими методами защиты своих интересов. Клевета, запугивание, провокации... всё это может быть использовано против вас.
Беру диктофон, он холодный и тяжёлый в ладони. Такая маленькая вещь, а может изменить исход всей битвы за детей.
– Что мне делать в первую очередь? – спрашиваю.
– Начните с наблюдения, – советует Сергей Леонидович. – Записывайте всё подозрительное. Даты, время, участников разговоров, их содержание, если удаётся услышать. Фиксируйте визиты незнакомых людей. Обращайте внимание на документы, которые он может случайно оставить на виду.
– А если он заподозрит?
– Тогда немедленно прекращайте. Ваша безопасность важнее любых доказательств.
Выхожу из офиса адвоката с тяжёлым сердцем. С одной стороны, появилась надежда на оружие против Павла. С другой – предстоит превратиться в шпиона в собственном доме. Следить за мужем, записывать его разговоры, искать компромат.
Но разве у меня есть выбор? Павел уже использует против меня все доступные средства – ложь, клевету, подкуп свидетелей. Почему я должна играть по правилам, когда он их грубо нарушает?
***
Дома меня встречает привычная тишина. Дети ещё в школе, Павел на работе. Иду в его кабинет, останавливаюсь на пороге. Здесь всё, как всегда – аккуратный стол, заперт компьютер, стеллажи с папками документов.
Подхожу к столу, осторожно открываю ящики. В основном обычные вещи – ручки, скрепки, блокноты. Но в нижнем ящике, под стопкой бумаг, нахожу телефон. Старый, простенький, явно не основной. Включаю его – разряжен.
Зачем Павлу второй телефон? И почему он его прячет?
Возвращаю всё на место, выхожу из кабинета. В голове крутятся мысли. Если у Павла есть секретный телефон, значит, он ведёт переговоры, которые не хочет светить в основном устройстве. Возможно, именно через этот аппарат он обсуждает свои налоговые махинации?
Вечером семейный ужин проходит в обычной атмосфере. Павел рассказывает детям о своём дне, спрашивает об их успехах в школе. Идеальный отец семейства. Но я теперь смотрю на него другими глазами, ловлю каждое слово, каждый жест.
– Завтра поздно вернусь, – говорит он, когда дети поднимаются к себе. – Важная встреча с партнёрами из Москвы.
– Какие партнёры? – спрашиваю, стараясь звучать непринуждённо.
– По новому проекту, – отвечает он коротко. – Жилой комплекс в Сокольниках.
Ложь? Или правда? Теперь я не уверена ни в чём, что говорит Павел.
После того как он ложится спать, жду ещё час, потом тихо спускаюсь в кабинет. У меня есть зарядка от этого типа телефона – случайно нашла её в ящике на кухне несколько месяцев назад. Подключаю найденный аппарат к зарядке, прячу его за стопку бумаг.
Завтра, когда Павел уедет на встречу, я изучу его содержимое. Возможно, найду ответы на свои вопросы. А возможно, открою ящик Пандоры, последствия которого изменят нашу жизнь навсегда.
Но я готова к этому. Потому что в войне, которую объявил мне Павел, все средства хороши. И если он думает, что я буду стоять в стороне, пока он разрушает мою репутацию и отбирает детей, он глубоко ошибается.
Пусть горят мосты. Но горят они теперь в обе стороны.
Глава 32
Глава 32
Звук ключей в замке раздается в половине одиннадцатого вечера. Павел возвращается со своей "важной встречи с московскими партнерами", и по его походке, по тому, как он бросает ключи на столик в прихожей, я понимаю – произошло что-то значительное. Что-то, что изменит нашу жизнь еще больше, чем она уже изменилась.
Сижу в гостиной с книгой, которую не читаю уже полчаса. Дети спят наверху, дом погружен в привычную вечернюю тишину. Но внутри у меня все напряжено, как струна перед разрывом.
Павел появляется в дверном проеме с таким выражением лица, которое я не видела с самого начала нашей войны. Не злость, не раздражение – удовлетворение. Холодное, полное удовлетворение человека, который только что одержал решающую победу.
– Нам нужно поговорить, – говорит он, проходя в комнату и усаживаясь в кресло напротив.
– Слушаю, – отвечаю, закрывая книгу и готовясь к очередному удару.
– Сегодня состоялось предварительное заседание суда, – начинает он, и в его голосе звучат нотки плохо скрываемого триумфа. – По вопросу определения места жительства детей до окончательного решения.
Сердце останавливается. Предварительное заседание? Но Сергей Леонидович ничего мне не говорил...
– Как предварительное заседание? – спрашиваю, стараясь, чтобы голос не дрожал. – Без моего участия? Без моего адвоката?
– С твоим адвокатом, – Павел достает из внутреннего кармана пиджака сложенный лист бумаги. – Но, к сожалению, медицинские заключения о твоем психическом состоянии произвели на судью сильное впечатление.
Медицинские заключения. Те самые поддельные документы, о которых предупреждал Сергей Леонидович. Значит, Павел все-таки решился использовать их в суде.
– И? – выдавливаю я.
– И суд постановил, что до окончательного разрешения спора дети должны проживать с отцом, – он разворачивает бумагу, протягивает мне. – А ты... тебе предписано освободить семейный дом и найти отдельное жилье. Для твоего же блага, понимаешь.
Читаю документ дрожащими руками. Официальная бумага с печатями и подписями. Постановление суда о временном определении места жительства несовершеннолетних детей Федорковой Николь Павловны и Федоркова Даниила Павловича с отцом – Федорковым Павлом Андреевичем. Матери предписано освободить семейное жилье в течение 24 часов для обеспечения стабильной психологической обстановки для детей.
– Завтра утром, – продолжает Павел, наблюдая за моей реакцией, – приедут приставы. Проконтролируют процесс. Ничего личного, просто формальности.
Лист бумаги выпадает из моих рук. Завтра. Завтра я должна покинуть свой дом. Дом, который мы вместе обустраивали тринадцать лет. Дом, где делали первые шаги мои дети, где звучал смех Даниила и музыка Ники. Мой дом.
– Это временно, – добавляет Павел, и в его голосе появляются ноты фальшивого сочувствия. – Пока ты не пройдешь лечение, не докажешь, что можешь обеспечить детям стабильность.
– Какое лечение? – спрашиваю, чувствуя, как внутри все холодеет. – От чего мне лечиться?
– От нервного расстройства, конечно, – он пожимает плечами, словно речь идет о насморке. – Доктор Державин очень подробно расписал твои симптомы. Паранойя, агрессивность, неадекватная реакция на стресс...
Доктор Державин. Человек, которого я никогда не видела, но который якобы наблюдал меня и поставил диагноз. Еще одна ложь в длинной цепи лжи, которой Павел окружил меня в этой войне.
– Ты понимаешь, что делаешь? – встаю я, и мир слегка качается. – Ты отнимаешь у детей мать. Ты разрушаешь их жизнь ради своих амбиций.
– Я защищаю их, – возражает он, тоже поднимаясь. – От неуравновешенной женщины, которая может причинить им вред.
– Я никогда... – начинаю, но он перебивает меня жестом.
– Лена, не делай все еще хуже, – в его голосе появляется предупреждающая нотка. – Дети уже знают, что завтра ты уезжаешь. Я объяснил им, что тебе нужно время подлечиться, прийти в себя. Не стоит устраивать им дополнительную травму.
Дети знают. Он уже сказал моим детям, что их мать "больна" и должна уехать "лечиться". Вероятно, они сейчас лежат в кроватях и плачут, не понимая, что происходит с их семьей.
– Где я должна жить? – спрашиваю, поражаясь собственному спокойствию. Внутри бушует ураган, но голос звучит ровно.
– Это твоя проблема, – отвечает он равнодушно. – Снимешь квартиру, поживешь у матери. Главное – чтобы подальше от детей, пока не решится вопрос с твоим лечением.
Он направляется к выходу из гостиной, останавливается в дверях.
– Ах да, – говорит, обернувшись, – завтра в девять утра приедет Вероника. Поможет детям адаптироваться к новой ситуации. Она хорошо с ними ладит.
Последний удар. Самый болезненный. Вероника придет в мой дом в день моего изгнания. Займет мое место не только в постели Павла, но и в жизни моих детей.
– Павел, – говорю я, и в голосе звучит такая боль, что он даже вздрагивает. – Они мои дети. Мои.
– Были твоими, – отвечает он жестко. – А теперь им нужна здоровая мать. Или хотя бы женщина, способная ею стать.
Он уходит наверх, оставляя меня наедине с обломками моего мира. Сижу в кресле, глядя на документ, валяющийся на полу. Двадцать четыре часа. У меня есть двадцать четыре часа, чтобы попрощаться с жизнью, которую строила тринадцать лет.
***
Час ночи. Дом спит, только я брожу по комнатам, как призрак. В последний раз трогаю вещи, которые завтра станут недоступными. Семейные фотографии на каминной полке. Книги на стеллаже, которые мы с Павлом покупали вместе в первые годы брака. Пианино Ники, на котором она играла свои первые мелодии.
Поднимаюсь наверх, останавливаюсь у двери детских комнат. Павел спит в нашей спальне – теперь уже его спальне. Я больше не имею права называть ее "нашей".
Тихонько открываю дверь комнаты Даниила. Мой мальчик спит, свернувшись калачиком, обнимая плюшевого медведя. Лицо заплаканное – значит, он плакал перед сном. Конечно, плакал. Восьмилетний ребенок не может понять, почему мама внезапно должна уехать "лечиться".
Сажусь на край кровати, осторожно глажу его по волосам. Он ворочается во сне, бормочет что-то неразборчивое. Может, видит сон, в котором наша семья все еще цела.
– Прости меня, солнышко, – шепчу я, наклоняясь к его уху. – Прости, что не смогла защитить нашу семью. Но я не сдамся. Обещаю тебе – я буду бороться, пока не верну тебя.
Целую его в лоб, он даже не просыпается. Дети спят крепко – у них еще есть это детское умение отключаться от боли взрослого мира.
Перехожу в комнату Ники. Дочь не спит – лежит в кровати с открытыми глазами, смотрит в потолок. При звуке моих шагов поворачивает голову.
– Мам, – шепчет она. – Это правда? Ты завтра уезжаешь?
Сердце разрывается на части. Моя умная, чуткая девочка. Она все понимает гораздо лучше, чем хотелось бы.
– Да, – отвечаю честно, садясь рядом с ней. – Но это временно, Ника. Папа... папа пытается сделать так, чтобы казалось, что со мной что-то не в порядке. Но это неправда.
– Знаю, – кивает она, и в ее двенадцатилетних глазах такая взрослая печаль, что хочется плакать. – Он сказал, что тебе нужно полечиться. Но ты же не больная, правда?
– Совершенно здорова, – заверяю ее. – И буду бороться, чтобы доказать это. Чтобы вернуться к вам.
Ника садится в кровати, обнимает меня за шею.
– А мы что будем делать? – спрашивает она. – Жить здесь с папой и... с ней?
Она не может произнести имя Вероники. Не хочет признавать ее существование в нашей семье.
– Пока да, – говорю, стараясь звучать увереннее, чем чувствую себя. – Но помни, Ника – что бы ни говорил папа, что бы ни происходило, я всегда остаюсь твоей мамой. Ничто этого не изменит.
– Я знаю, – она крепче прижимается ко мне. – И я буду ждать, когда ты вернешься.
– Будь умницей, – прошу я, борясь со слезами. – Помогай Данилке. Он маленький, ему будет трудно понять происходящее. А ты... ты моя сильная девочка. Правда?
– Правда, – шепчет она, и я слышу, как она тоже сдерживает плач.
Еще несколько минут сидим обнявшись, молча. Прощаемся, хотя не произносим этого слова вслух. Потом я целую ее в макушку и тихо выхожу из комнаты.
***
Остаток ночи провожу, собирая вещи. Беру только самое необходимое… одежду на неделю, документы, фотографии детей, свою врачебную сумку. Остальное остается здесь, в доме, который завтра перестанет быть моим.
Нахожу коробку с семейными фотографиями, перебираю их в последний раз. Вот наша свадьба – молодые, счастливые, влюбленные. Вот рождение Ники – я с младенцем на руках, Павел рядом, гордый отец. Первые шаги Даниила. Семейные отпуска. День рождения. Праздники.
Вся жизнь в картинках. Жизнь, которая теперь превратилась в судебное дело.
Отбираю несколько самых дорогих снимков, остальные оставляю. Не хочу, чтобы Павел подумал, что я забираю "все лучшее". Пусть у детей останутся фотографии счастливого времени нашей семьи.
В шесть утра заканчиваю сборы. Два чемодана и сумка с документами – вот все, что остается от тринадцати лет жизни в этом доме. Странно, как мало места занимает целая жизнь, когда ее приходится упаковывать в чемоданы.
Звоню маме. Она отвечает сразу, словно не спала.
– Лена? Что случилось, дорогая?
– Мам, – голос дрожит, несмотря на все усилия его контролировать. – Мне нужно к тебе. Сегодня. Павел... он добился через суд, чтобы я съехала из дома.
Тишина в трубке. Потом глубокий вздох.
– Приезжай, – говорит она просто. – Я буду ждать.
***
В восемь утра слышу, как просыпаются дети. Голоса наверху, Павел что-то им объясняет. Вероятно, готовит к моему "отъезду на лечение".
Спускаюсь на кухню, автоматически ставлю чайник. В последний раз завариваю чай в этой кухне, которую обустраивала своими руками. Каждая чашка, каждая ложка здесь выбиралась мной. Теперь это все достанется Веронике.
Даниил появляется первым… заплаканный, растерянный. Бросается ко мне, обнимает за пояс.
– Мамочка, не уезжай, – просит он, и голос срывается. – Я буду хорошо себя вести, обещаю!
– Солнышко, – глажу его по голове, сдерживая собственные слезы. – Это не из-за твоего поведения. Ты самый лучший мальчик на свете. Мама просто должна... уладить некоторые дела.
– Какие дела? – спрашивает он, поднимая на меня красные от слез глаза. – Я тоже могу помочь!
Как объяснить восьмилетнему ребенку взрослую жестокость? Как сказать, что его отец использует его как оружие в войне против матери?
– Это взрослые дела, – отвечаю, целуя его в макушку. – Но обещаю… мы скоро увидимся. И будем вместе играть, читать сказки, ходить в парк.
