Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"
Автор книги: Стася Бестужева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 20 страниц)
Глава 42
Глава 42
Коридор больницы встречает нас привычными звуками – скрип каталок, приглушённые голоса медсестёр, звонки телефонов. Идём с Максимом к кабинету главврача, и каждый шаг отдаётся в груди тяжестью прощания. Пятнадцать лет моей жизни связаны с этими стенами, с этими людьми, с этой работой, которая была смыслом существования.
– Не передумала? – тихо спрашивает Максим, останавливаясь у двери.
– Нет, – качаю головой, хотя внутри всё сжимается. – После того, что они со мной сделали... Нет, Максим. Некоторые вещи не прощаются.
Он кивает, понимающе сжимает мою руку. Мы оба знаем, что увольняемся не только из больницы – мы уходим из целой эпохи нашей жизни.
Клочков встречает нас с натянутой улыбкой. На столе уже лежат наши личные дела, будто он заранее знал о цели нашего визита.
– Елена Викторовна, Максим Игоревич, – поднимается он из-за стола. – Какими судьбами? Надеюсь, не по служебным вопросам?
– Именно по служебным, – отвечаю сухо, доставая из сумки заранее написанное заявление. – Пишу заявление об увольнении по собственному желанию.
– И я тоже, – добавляет Максим, кладя рядом свой документ.
Клочков хватает листы, быстро пробегает глазами текст, и лицо его меняется.
– Постойте, постойте, – говорит он, отставляя заявления в сторону. – Вы что, серьёзно? Елена Викторовна, я понимаю, что недавняя... неприятность с комиссией была болезненной, но это же недоразумение! Всё уладится!
– Недоразумение? – переспрашиваю я, чувствуя, как внутри поднимается давно сдерживаемая ярость. – Вы называете недоразумением то, что меня отстранили от операций на основании липовых документов?
– Лена, – Максим предупреждающе касается моей руки, но я уже не могу остановиться.
– Недоразумением вы называете то, что никто из администрации не удосужился проверить подлинность психиатрического заключения? Что месяц я была изгоем в собственной больнице?
Клочков нервно теребит документы на столе.
– Елена Викторовна, понимаю ваше возмущение, но мы действовали согласно процедуре...
– Какой процедуре? – взрываюсь я. – Процедуре унижения своих же сотрудников? Процедуре веры слухам и сплетням вместо проверки фактов?
– Лена, – Максим встаёт рядом со мной, – не нервничай. Он не стоит твоих эмоций.
Но меня уже не остановить. Все накопившиеся за месяцы обиды, боль, разочарование выплёскиваются наружу.
– Знаете, что меня больше всего поражает? – продолжаю я, глядя Клочкову прямо в глаза. – Не то, что вы поверили липовым документам. А то, что как только меня показали по телевизору, как только обо мне написали в газетах, вдруг все вспомнили, какой я замечательный врач!
Клочков краснеет, пытается что-то возразить, но я не даю ему вставить слово.
– Месяц назад я была "неуравновешенной", "опасной для пациентов". А сегодня вы готовы на коленях умолять остаться. Потому что теперь я – "гордость больницы", да? Хорошо смотрится в отчётах перед министерством?
– Елена Викторовна, прошу вас...
– Нет! – отрезаю я. – Теперь послушайте вы меня. Пятнадцать лет я отдала этой больнице. Работала сверхурочно, приезжала в выходные, спасала безнадёжных пациентов. А когда у меня начались личные проблемы, когда мне была нужна поддержка коллектива, что я получила?
Максим кладёт руку мне на плечо, но не останавливает. Понимает, что мне нужно выговориться, выплеснуть всё накопившееся.
– Получила нож в спину, – продолжаю я, чувствуя, как голос дрожит от эмоций. – От людей, которых считала друзьями. От администрации, которая должна была защищать своих врачей. От системы, которая предпочитает не разбираться в фактах, а действовать по принципу "как бы чего не вышло".
– Но ведь справедливость восторжествовала! – отчаянно говорит Клочков. – Виновные понесут наказание, ваша репутация восстановлена...
– Поздно, – коротко отвечаю я. – Доверие не восстанавливается. Уважение не возвращается. А я не готова работать в месте, где меня могут предать при первых же трудностях.
Максим делает шаг вперёд:
– Игорь Семёнович, мы приняли решение. Окончательное и бесповоротное. И дело не только в том, что случилось с Еленой. Дело в принципах, в отношении к людям, в том, что здесь важнее – показатели или человеческие судьбы.
– Вы понимаете, что делаете? – Клочков встаёт, начинает ходить по кабинету. – Вы же лучшие специалисты больницы! Без вас... без вас мы потеряем рейтинг, финансирование, статус!
– Должны были об этом думать раньше, – спокойно отвечает Максим. – Когда решали, поддержать своих врачей или прогнуться под административное давление.
– Но куда вы пойдёте? – почти умоляющим тоном спрашивает Клочков. – В частные клиники? Там совсем другие порядки, другая этика...
– Мы создаём собственную клинику, – говорю я, испытывая странное удовлетворение от его растерянности. – В Санкт-Петербурге. Там, где нас ценят не за медийность, а за профессионализм.
Клочков опускается в кресло, словно получил удар.
– Елена Викторовна, Максим Игоревич, давайте подумаем ещё... Может быть, есть условия, которые заставили бы вас остаться? Повышение зарплаты, новое оборудование, административные льготы?
– Самоуважение не покупается, – отвечаю я, беря со стола свои документы. – А его у меня здесь больше нет.
Максим тоже забирает свои бумаги:
– Мы написали переходные записки для наших пациентов, передали все дела коллегам. Последний день работы – завтра. Со следующей недели считайте нас бывшими сотрудниками.
Выходим из кабинета под тяжёлым взглядом главврача. В коридоре нас перехватывает группа коллег – Ирина, несколько врачей и медсестёр, с которыми работали долгие годы.
– Правда, что вы увольняетесь? – спрашивает Ирина, и в её голосе слышится отчаяние. – Совсем?
– Правда, – киваю я. – Прости, но по-другому не получается.
– Но почему сейчас? – недоумевает доктор Морозова. – Когда всё наконец-то наладилось, когда тебя реабилитировали?
– Именно поэтому, – отвечает Максим. – Реабилитация по принципу "а, так это же знаменитость!" нас не устраивает. Мы не хотим работать там, где нас ценят только за внешний блеск.
Ирина подходит, обнимает меня:
– Понимаю. И... завидую. У вас хватает мужества начать сначала, а у меня нет.
– У тебя есть, – возражаю я. – Просто пока не пришло время им воспользоваться.
Прощания с коллегами даются тяжело, но без сожалений. Этот этап жизни закончен. Впереди – новый, с чистого листа.
Дома нас встречают дети, уже вовсю упаковывающие вещи. Ника методично складывает книги в коробки, Даниил с энтузиазмом запихивает игрушки в сумки.
– Ну что? – спрашивает Ника, не отрываясь от работы. – Написали заявления?
– Написали, – подтверждаю я. – С понедельника мы официально безработные.
– А со вторника – владельцы клиник в Петербурге! – радостно добавляет Даниил.
Мама выходит из кухни с чашкой чая:
– Как восприняло начальство?
– Болезненно, – усмехается Максим. – Обещали повышения, льготы, новое оборудование. Все, кроме самого главного – уважения к человеческому достоинству.
– И правильно сделали, – одобрительно кивает мама. – Иногда нужна смелость всё бросить и начать заново. В вашем возрасте это особенно ценно.
Вечер проводим за упаковкой вещей. Удивительно, как много накапливается за годы жизни – фотографии, книги, детские поделки, памятные мелочи. Каждую вещь приходится решать: брать в новую жизнь или оставить в прошлом.
– Мам, а это? – Ника показывает рамку с фотографией нашей семьи пятилетней давности. На снимке мы все вместе – я, Павел, дети. Все улыбаемся, обнимаемся, выглядим счастливыми.
Смотрю на фото и понимаю, что не испытываю ни боли, ни сожаления. Только лёгкую ностальгию по тому времени, когда верила в возможность такого счастья.
– Возьмём, – решаю я. – Это часть вашей истории. Неважно, как всё закончилось – тогда мы действительно были семьёй.
Ника кивает, аккуратно заворачивает фотографию в бумагу.
– А когда мы приедем в Петербург, сделаем новые фотографии, – говорит она. – Нашей новой семьи.
Новой семьи. Звучит правильно. Я, дети, Максим, Полина, возможно – мама, если решит переехать вместе с нами. Семьи, построенной не на обмане и принуждении, а на взаимной поддержке и искренности.
Засыпаю этой ночью с ощущением завершённости. Завтра последний день на старой работе, последние прощания с московской жизнью. А послезавтра – дорога в Санкт-Петербург, к новой работе, новым возможностям, новому началу.
Глава 43
Глава 43
Самолёт заходит на посадку в Пульково, и я прижимаю лицо к иллюминатору, разглядывая панораму Санкт-Петербурга с высоты. Город расстилается внизу, величественный и немного суровый, с блестящими лентами рек и каналов, с золотыми куполами и шпилями. Моя новая родина на ближайшие годы, а может быть, и на всю оставшуюся жизнь.
– Мам, смотри! – Даниил тыкает пальцем в окно. – Там такие красивые дворцы!
– Это не дворцы, дурачок, – поправляет его Ника, но без злости. – Это обычные дома. В Петербурге все дома красивые.
Максим сидит в ряду напротив с Полиной, что-то ей объясняет, показывая на путеводитель. За эти три недели, прошедшие с момента окончательного оформления документов, мы все стали намного ближе. Не только я и Максим – наши дети тоже привыкли друг к другу, начали воспринимать себя как одну большую семью.
Аэропорт встречает нас суетой и шумом, но есть в этом что-то радостное, праздничное. Анна Петровна обещала встретить нас лично, и я высматриваю её знакомую фигуру среди толпы встречающих.
– Елена! Максим! – слышу знакомый голос, и вот она – элегантная, с прямой спиной, в сопровождении молодого мужчины в водительской форме.
Рядом с ней стоит девочка – тонкая, с большими тёмными глазами, явно стесняющаяся окружающей суеты. Мария. Та самая девочка, ради которой мы изменили всю свою жизнь.
– Как я рада вас видеть! – Анна Петровна обнимает меня, потом Максима. – А это ваши дети? Какие они замечательные!
Представляю Нику и Даниила, которые вежливо здороваются, но держатся немного скованно. Новое место, новые люди – это всегда стресс для детей.
А вот Мария, наоборот, оживляется при виде нас с Максимом. Подходит, немного хромая – нога ещё не восстановилась полностью, но врачи обещают полное выздоровление.
– Доктор тётя Лена! – говорит она по-русски, но с лёгким акцентом. – Доктор дядя Максим! Я так ждала вас!
Обнимаю её, и сердце сжимается от нежности. Вот ради чего стоило пережить все испытания последних месяцев – ради возможности продолжать спасать таких детей, давать им шанс на нормальную жизнь.
Полина подходит к Марии, протягивает руку:
– Привет, я Полина. А ты Мария, да? Папа рассказывал о тебе.
– Привет, – отвечает Мария, улыбаясь. – Я хорошо помню твоего папу. Он очень добрый доктор.
Ника, увидев, что девочки знакомятся, тоже присоединяется к разговору. Даниил пока держится за мою руку, но с любопытством рассматривает новых знакомых.
Дорога от аэропорта до города занимает около часа, и мы едем в комфортабельном минивэне, который прислала Анна Петровна. За окнами проплывают пригороды, потом начинается сам Петербург – широкие проспекты, старинные здания, каналы с изящными мостиками.
– Мы сначала поедем в вашу квартиру, – говорит Анна Петровна, – устроитесь, отдохнёте с дороги. А завтра утром покажу вам клиники.
Квартира, которую она сняла для нас, находится в центре, недалеко от Невского проспекта. Трёхкомнатная, светлая, с высокими потолками и старинными паркетами. Окна выходят на тихий двор-колодец, где играют дети и гуляют мамы с колясками.
– Мама, а здесь мы будем жить постоянно? – спрашивает Ника, изучая свою комнату, которую будет делить с Полиной в первое время.
– Пока да, – отвечаю я. – А потом, когда освоимся, найдём что-то своё.
Максим с Полиной поселились в соседнем доме, буквально через дорогу. Анна Петровна позаботилась о том, чтобы мы были рядом, но при этом каждая семья имела своё пространство.
Вечер проводим, разбирая чемоданы и знакомясь с районом. Дети быстро находят общий язык – Мария с удовольствием показывает им окрестности, рассказывает, где лучшая детская площадка, где продают самое вкусное мороженое.
– А школа далеко? – спрашивает Полина.
– Совсем рядом, – отвечает Мария. – Я покажу завтра. Там хорошие учителя, и дети не злые.
Слушаю их разговор и понимаю, что адаптация пройдёт легче, чем я ожидала. У детей удивительная способность быстро приспосабливаться к новым обстоятельствам, особенно когда рядом есть сверстники, готовые помочь.
***
Утро следующего дня начинается с экскурсии по клиникам. Анна Петровна приезжает за нами в восемь утра, и мы отправляемся знакомиться с нашим новым местом работы.
Первая клиника – главная, самая крупная – расположена в красивом старинном особняке на Петроградской стороне. Внутри всё современно оборудовано, но с сохранением исторического интерьера – лепнины на потолках, паркетные полы, высокие окна.
– Здесь хирургическое отделение, – рассказывает Анна Петровна, проводя нас по коридорам. – Четыре операционных, все с новейшим оборудованием. А вот это будет ваш кабинет, Елена.
Кабинет просторный, светлый, с видом на Неву. На столе уже стоит компьютер, на полках – медицинская литература. Всё готово к работе.
– А где будет мой кабинет? – спрашивает Максим.
– Этажом выше, – улыбается Анна Петровна. – Нейрохирургическое отделение. Хотите посмотреть?
Поднимаемся на третий этаж, и у меня захватывает дух. Операционная для нейрохирургии оборудована по последнему слову техники – микроскопы, навигационные системы, мониторы высокого разрешения.
– Это же фантастика, – шепчет Максим, рассматривая оборудование. – Такого не было даже в лучших московских клиниках.
Знакомимся с персоналом – медсёстрами, ординаторами, администраторами. Все вежливые, профессиональные, но пока держатся настороженно. Понятно – мы для них чужаки, москвичи, которые пришли руководить их работой.
– Не переживайте, – шепчет мне старшая медсестра Валентина Ивановна, женщина лет пятидесяти с добрыми глазами. – Они привыкнут. Анна Петровна рассказала о вас только хорошее.
Вторая клиника специализируется на амбулаторном приёме и малоинвазивной хирургии. Третья – на реабилитации пациентов. Четвёртая – детская.
– Детская клиника – моя особая гордость, – говорит Анна Петровна, показывая палаты, оформленные яркими рисунками. – Здесь лечатся дети из малообеспеченных семей, сироты, дети-инвалиды. Многие операции мы делаем бесплатно.
В детском отделении нас встречает заведующая – молодая женщина-педиатр Светлана Михайловна. Она показывает игровые комнаты, школьные классы для детей, которые проходят длительное лечение.
– А вот здесь мы планируем открыть новое отделение микрохирургии, – говорит она. – Специально для сложных случаев, которые раньше считались безнадёжными.
Понимаю, что это будет моя зона ответственности. Дети со сложными травмами, врождёнными пороками развития, требующие высокотехнологичных операций. Именно то, чем я мечтала заниматься всю жизнь.
К обеду мы возвращаемся в главную клинику, где нас ждёт сюрприз – торжественный приём в честь новых руководителей. В конференц-зале собрался весь медицинский персонал, накрыт стол с петербургскими деликатесами.
– Дорогие коллеги, – обращается к собравшимся Анна Петровна, – сегодня особенный день для нашей сети клиник. Я передаю руководство людям, которых считаю лучшими специалистами в своих областях.
Она рассказывает историю нашего знакомства, о том, как мы спасли Марию, о наших профессиональных достижениях. Слушаю и понимаю, что это не просто формальная процедура – она действительно верит в нас, доверяет нам дело всей своей жизни.
Когда приходит моя очередь выступать, волнуюсь не меньше, чем перед первой серьёзной операцией.
– Уважаемые коллеги, – начинаю я, глядя на море лиц, – для нас с Максимом это не просто новая работа. Это возможность продолжить миссию Анны Петровны – спасать жизни, давать надежду, лечить не только болезни, но и душевные раны.
Рассказываю о своих планах развития микрохирургического отделения, о желании внедрить новые методики, о том, как важно для меня сохранить традицию бесплатного лечения для нуждающихся.
Максим говорит о нейрохирургии, о возможностях, которые открывает современное оборудование, о сотрудничестве с европейскими клиниками.
После официальной части начинается неформальное общение. Сотрудники подходят, знакомятся, задают вопросы о работе, о планах. Лёд постепенно тает, атмосфера становится более тёплой.
– А вы действительно спасли девочку на Крите? – спрашивает молодой ординатор. – Мы видели по телевизору, но не верилось, что это правда.
– Правда, – улыбается Максим. – И не только мы. Там была целая команда греческих врачей. Мы просто делали то, что умеем.
– И теперь эта девочка здесь, в Петербурге? – интересуется медсестра.
– Да, живёт с бабушкой. Моя дочь уже подружилась с ней, – отвечаю я.
***
Вечером мы с Максимом гуляем по набережной Невы. Дети остались дома, играют в настольные игры с Марией, которая пришла в гости. Анна Петровна уехала по своим делам, предоставив нам время освоиться.
– Ну что, не жалеешь? – спрашивает Максим, останавливаясь у парапета и глядя на Петропавловскую крепость.
– Нет, – отвечаю честно. – А ты?
– Тоже нет. Более того, чувствую, что мы приняли правильное решение. Здесь мы действительно нужны, здесь нас ценят не за медийность, а за профессионализм.
Идём дальше, молча наслаждаясь вечерней красотой города. Где-то играет уличный музыкант, влюблённые парочки сидят на скамейках, туристы фотографируются на фоне дворцов.
– Лена, – говорит вдруг Максим, останавливаясь, – я хочу тебе кое-что сказать.
Поворачиваюсь к нему, и в его глазах вижу что-то новое, что заставляет сердце биться чаще.
– Все эти месяцы, пока мы боролись за твоих детей, пока переживали весь этот кошмар с разводом... я понял, что ты стала для меня не просто другом.
Слова, которых я ждала и одновременно боялась. После всего пережитого с Павлом страшно снова кому-то доверять, снова открывать сердце.
– Максим... – начинаю я, но он мягко прикладывает палец к моим губам.
– Не торопись с ответом, – говорит он. – Я не прошу немедленного решения. Просто знай, что я готов ждать столько, сколько нужно. Готов быть рядом, поддерживать, помогать с детьми. Без давления, без требований.
Смотрю в его глаза и вижу искренность, которой так не хватало в отношениях с Павлом. Максим не пытается меня завоевать, не строит планы на мое будущее без моего согласия. Он просто предлагает быть рядом.
– Я благодарна тебе, – говорю тихо. – За все. За поддержку, за веру в меня, за то, что не оставил нас в самые трудные дни. И я... я тоже чувствую, что между нами что-то есть. Но мне нужно время разобраться в себе.
– Конечно, – он берет мою руку, осторожно, словно боится спугнуть. – У нас есть время. У нас есть общая работа, дети, которые уже стали друзьями. Давай просто посмотрим, как будет развиваться наша жизнь здесь.
Возвращаемся домой, держась за руки, и это кажется естественным, правильным. В квартире нас встречает смех – дети играют в какую-то настольную игру, и Мария азартно объясняет правила на смеси русского и греческого языков.
– Мама! – Даниил подбегает ко мне. – Мария научила нас новой игре! А завтра она покажет нам, где в Петербурге самые лучшие качели!
– И музей с динозаврами, – добавляет Ника. – Оказывается, здесь есть настоящие скелеты!
– А я хочу посмотреть корабли, – говорит Полина. – Мария сказала, что на Неве стоят настоящие военные крейсеры!
Смотрю на детей – моих и Максима – и понимаю, что они уже воспринимают себя как одну большую семью. Для них нет разделения на "моих" и "чужих", они просто счастливы быть вместе, открывать новый город, заводить новых друзей.
Мария тоже расцвела за эти несколько дней. Когда мы встретили ее в аэропорту, она была тихой, немного замкнутой девочкой, еще не оправившейся от потери родителей. А сейчас смеется, болтает без умолку, явно счастлива от того, что у нее появились друзья ее возраста.
Глава 44
Третья неделя в Петербурге начинается с неприятного сюрприза. Прихожу в клинику утром и обнаруживаю, что в операционной №3 сломался один из микроскопов. Старшая медсестра Валентина Ивановна встречает меня с виноватым видом.
– Елена Викторовна, простите, но оборудование отказало вчера вечером во время плановой операции. Пришлось переносить пациента в соседнюю операционную.
– Почему мне не сообщили сразу? – спрашиваю, чувствуя раздражение. – У нас сегодня запланированы три сложные операции.
– Мы... мы думали, что к утру все наладится, – мямлит она, избегая моего взгляда.
Понимаю, что дело не только в поломке. За три недели я заметила, что "старые" сотрудники клиники относятся ко мне с осторожностью. Не открытой враждебностью, но и не с доверием. Для них я по-прежнему "варяг из Москвы", которой Анна Петровна передала управление их родной клиникой.
– Вызывайте техников, – говорю коротко. – И в следующий раз любые проблемы с оборудованием докладывать немедленно, в любое время дня и ночи.
Дохожу до своего кабинета, где меня ждет еще один сюрприз. На столе лежит заявление об увольнении от доктора Смирнова, одного из самых опытных хирургов клиники.
Вызываю его к себе через полчаса.
– Олег Петрович, – говорю, указывая на заявление, – объясните причины такого решения.
Смирнов – мужчина лет пятидесяти, работающий в клинике больше десяти лет, смотрит на меня с плохо скрываемой неприязнью.
– Елена Викторовна, ничего личного. Просто не готов работать под руководством человека, который не знает специфики нашей работы.
– В каком смысле? – напрягаюсь я.
– В прямом. Вы здесь три недели, а уже меняете устоявшиеся порядки, критикуете методики, которыми мы пользовались годами, требуете внедрения новых протоколов.
Его слова бьют точно в цель. Действительно, я пытаюсь модернизировать работу клиники, внедрить современные методы, которые использовала в Москве. Но наталкиваюсь на глухое сопротивление части коллектива.
– Олег Петрович, изменения необходимы для развития, – говорю, стараясь сохранить спокойствие. – Медицина не стоит на месте.
– Может быть. Но есть вещи, которые не нуждаются в "улучшении". Есть опыт, традиции, наработанные связи с пациентами.
– Я не собираюсь разрушать традиции, – возражаю. – Я хочу их развивать.
– Тогда делайте это без меня, – он встает, направляется к выходу. – Две недели отработаю и уйду.
Остаюсь одна в кабинете, чувствуя, как нарастает усталость. Управление клиниками оказалось сложнее, чем представлялось. Мало быть хорошим врачом – нужно уметь руководить людьми, находить компромиссы, завоевывать авторитет.
Звонит телефон. Максим.
– Лена, у тебя тоже проблемы с персоналом? – спрашивает он без предисловий.
– Почему?
– У меня двое ординаторов написали жалобу в медицинскую коллегию. Якобы я превышаю полномочия, навязываю "московские методы", не считаюсь с местными особенностями.
Значит, мы оба столкнулись с одной проблемой. Сопротивление изменениям, нежелание принимать новое руководство.
– Что будем делать? – спрашиваю.
– Работать дальше, – отвечает он решительно. – Доказывать профессионализмом, а не словами. Рано или поздно результат скажет сам за себя.
***
Возможность доказать себя представляется уже через два часа. В клинику поступает мальчик семи лет с тяжелой травмой руки – попал под машину, множественные переломы, повреждение сосудов и нервов. Местные хирурги разводят руками – случай сложный, требует микрохирургического вмешательства высшего уровня.
– Елена Викторовна, – обращается ко мне дежурный врач, – родители просят вас лично прооперировать ребенка. Они видели вас по телевизору, знают о случае с девочкой на Крите.
Смотрю на рентгеновские снимки, изучаю результаты обследований. Действительно, случай сложный. Нужно восстановить целостность костей, сосудов, нервных волокон. Одна ошибка – и ребенок может остаться инвалидом на всю жизнь.
– Собирайте операционную бригаду, – решаю я. – Будем оперировать немедленно.
Операция длится шесть часов. Работаю под микроскопом, миллиметр за миллиметром восстанавливая поврежденные ткани. Ассистируют мне те же медсестры и врачи, которые еще утром смотрели на меня с недоверием.
Но в операционной нет места предрассудкам. Здесь важен только профессионализм, четкость действий, способность принимать быстрые решения в критических ситуациях.
– Зажим, – говорю, и инструмент немедленно оказывается в моей руке.
– Отсос, – и медсестра тут же очищает операционное поле.
Постепенно чувствую, как бригада начинает работать слаженно, доверять моим действиям. Видят, что я знаю, что делаю, что каждое движение выверено и обоснованно.
К концу операции атмосфера в операционной кардинально меняется. Вместо настороженности – уважение. Вместо сомнений – готовность следовать моим указаниям.
– Операция завершена успешно, – объявляю, снимая перчатки. – Прогноз благоприятный. При правильной реабилитации мальчик полностью восстановит функции руки.
Старшая операционная медсестра, та самая, что утром виновато оправдывалась за сломанный микроскоп, подходит ко мне.
– Елена Викторовна, простите нас. Мы... мы боялись изменений. Думали, что новое руководство разрушит то, что создавала Анна Петровна.
– Изменения действительно будут, – отвечаю честно. – Но цель у нас одна – спасать жизни и возвращать людям здоровье. И ради этой цели стоит преодолеть любые разногласия.
***
Домой возвращаюсь уставшая, но с чувством выполненного долга. Операция прошла успешно, конфликт в коллективе начинает разрешаться. Но дома меня ждут новые проблемы.
Ника сидит в своей комнате с заплаканными глазами, на столе разбросаны учебники. Полина пытается ее утешить, но безуспешно.
– Что случилось? – спрашиваю, садясь рядом с дочерью.
– Все плохо, мам, – всхлипывает она. – Я ненавижу эту школу, ненавижу этот город, хочу домой в Москву!
Подростковый кризис, усугубленный сменой обстановки. Я ждала этого, но надеялась, что адаптация пройдет легче.
– Расскажи, что произошло.
– Дети в классе смеются надо мной! Говорят, что я "москвичка-выскочка", что папка у меня "криминальный авторитет", который сбежал от тюрьмы. А учительница по истории сказала, что в Москве плохо преподают, потому что я не знаю какого-то петербургского краеведения!
Сердце сжимается от боли за дочь. Дети жестоки в своих оценках, а информация о проблемах Павла каким-то образом дошла и до одноклассников Ники.
– Солнышко, – обнимаю ее, – все это временно. Дети привыкнут к тебе, а ты – к новой программе. Нужно просто немного терпения.
– Не хочу терпеть! – вырывается она из объятий. – Хочу к бабушке, к своим друзьям, в свою школу!
Полина смотрит на нас с сочувствием:
– Ника, а давай завтра я познакомлю тебя со своими подругами из театрального кружка? Они очень хорошие, не такие, как в школе.
– Не хочу ни с кем знакомиться, – упрямо отвечает Ника.
Понимаю, что давить бессмысленно. Подростку нужно время, чтобы пережить кризис, принять новые обстоятельства. Остается только поддерживать и верить, что все наладится.
***
Вечером, когда дети наконец засыпают, звонит телефон. Незнакомый номер с московским кодом.
– Елена Викторовна Федоркова? – мужской голос, официальный.
– Да, слушаю.
– Следователь Петров, прокуратура города Москвы. У меня к вам несколько вопросов по делу вашего бывшего мужа.
Сердце пропускает удар. Значит, дело против Павла действительно набирает обороты, переходит из стадии проверки в официальное расследование.
– Слушаю вас.
– Павел Андреевич Федорков обвиняется в фальсификации документов, мошенничестве в особо крупном размере и уклонении от уплаты налогов. Нам необходимы ваши показания в качестве свидетеля.
Фальсификация документов – это про поддельную справку от психиатра. Мошенничество и налоги – видимо, проверка его компании дала результаты.
– Что именно вам нужно знать?
– Во-первых, подтвердить факт предоставления в суд поддельного медицинского заключения о вашем психическом состоянии. У нас есть аудиозапись, где Федорков признается в покупке этого документа.
Запись Ники. Значит, она действительно стала решающим доказательством.
– Подтверждаю. Я никогда не проходила обследование у врача по фамилии Державин. Более того, такого врача не существует.
– Во-вторых, нам нужна информация о финансовых операциях семьи. Не было ли подозрительных трат, неофициальных доходов, попыток скрыть активы?
Думаю о годах жизни с Павлом. О дорогих покупках, которые он объяснял "успешными сделками". О наличных деньгах, которые иногда приносил домой в конвертах. О том, как он всегда настаивал на том, чтобы крупные покупки оформлялись на мое имя.
– Были подозрительные моменты, – признаю. – Могу дать подробные показания, но предпочла бы сделать это в официальной обстановке, с участием моего адвоката.
– Конечно. Можете приехать в Москву на следующей неделе? Или мы можем организовать допрос по видеосвязи.
– Видеосвязь предпочтительнее. У меня сейчас сложный период на работе, отлучаться надолго не хочется.
– Договорились. Пришлю вам повестку по электронной почте.
После разговора долго сижу на кухне, пью чай и думаю о том, как странно переплетаются события. Месяц назад Павел пытался разрушить мою жизнь, использовая подложные документы и административный ресурс. А теперь он сам стоит перед угрозой уголовного преследования.
Справедливость действительно существует. Медленная, не всегда очевидная, но неотвратимая. Ложь рано или поздно вскрывается, манипуляции становятся явными, а люди получают по заслугам.
