Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"
Автор книги: Стася Бестужева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 20 страниц)
Глава 28
Глава 28
Утро начинается с резкого звонка в дверь. Павел уехал рано – «важная встреча с инвесторами», как всегда. Последние две недели после нашего возвращения с Крита он играет роль заботливого мужа и отца с таким старанием, что дети начинают верить в его искренность. Особенно Даниил, для которого внимание отца – редкий и потому особенно ценный подарок.
– Мама, это тебе! – кричит Ника, открыв дверь. – Какой-то мужчина с конвертом.
Выхожу в прихожую, вытирая руки кухонным полотенцем. У двери стоит молодой человек в строгом костюме.
– Елена Викторовна Федоркова? – спрашивает он, сверяясь с документом.
– Да, это я.
– Вам уведомление, – протягивает мне плотный конверт. – Распишитесь здесь, пожалуйста.
Что-то холодное сжимается внутри. Расписываюсь машинально, закрываю дверь и смотрю на конверт. Штамп районного суда. То, чего я подсознательно ждала и боялась все эти недели.
– Что там, мам? – Ника смотрит на меня встревоженно. Слишком взрослый, слишком понимающий взгляд для двенадцатилетней девочки.
– Ничего страшного, – улыбаюсь, пряча конверт в карман халата. – Какие-то документы. Разберусь позже. А сейчас пора на занятия.
Отвожу детей, всю дорогу ощущая тяжесть конверта в кармане. Не хочу открывать его, хотя уже знаю, что там. Оттягиваю неизбежное, пытаюсь насладиться последними минутами неведения. Но время безжалостно. Вот Ника машет мне рукой, вот Даниил обнимает на прощание, вот я возвращаюсь к пустой машине.
Конверт жжёт карман. Открываю его, сидя за рулём припаркованной машины. Внутри несколько листов официальных бумаг. Первый лист – исковое заявление о расторжении брака. Павел Андреевич Федорков просит суд расторгнуть брак с Еленой Викторовной Федорковой в связи с невозможностью дальнейшей совместной жизни по причине несовместимости характеров.
Несовместимость характеров. После тринадцати лет брака, двоих детей и его измены. Причина – несовместимость характеров.
Второй документ ещё хуже. Исковое заявление об определении места жительства несовершеннолетних детей – Ники и Даниила – с отцом. Основание: "нестабильное эмоциональное состояние матери, её чрезмерная занятость на работе, пренебрежение родительскими обязанностями, неспособность обеспечить детям необходимые условия для гармоничного развития".
Слова прыгают перед глазами, буквы сливаются в чёрную кашу. Я, пренебрегающая родительскими обязанностями? Я, неспособная обеспечить детям необходимые условия? Я, которая все эти годы была и матерью, и отцом, пока Павел строил карьеру и крутил романы на стороне?
К исковым заявлениям приложены свидетельские показания. Просматриваю их и чувствую, как земля уходит из-под ног. Марина Степановна, соседка – "неоднократно слышала крики и плач детей из квартиры Федорковых, когда отец отсутствовал". Александр Петрович, отец одноклассника Даниила – "замечал неадекватное поведение Елены Викторовны на родительских собраниях, нервозность, агрессивные высказывания". Татьяна Ковалёва, коллега Павла – "была свидетелем истерик Елены в общественных местах, когда та публично обвиняла мужа в несуществующих изменах".
Кровь стучит в висках. Марина Степановна, которая всегда улыбалась при встрече и говорила, какие у меня замечательные дети. Александр Петрович, с которым мы обменялись парой фраз на последнем собрании. Татьяна Ковалёва, которую я видела один раз в жизни, на корпоративе компании Павла.
Все они теперь свидетельствуют против меня. Все они подтверждают версию Павла – я неуравновешенная, нестабильная мать, не достойная воспитывать собственных детей.
Дрожащими руками завожу машину. Нужно к Сергею Леонидовичу. Немедленно. Звоню ему, пока выезжаю с парковки.
– Елена Викторовна? – его голос звучит обеспокоенно. – Что случилось?
– Павел подал на развод, – отвечаю, стараясь сохранять спокойствие. – И иск на определение места жительства детей с ним. У меня на руках документы. Там... там свидетельские показания. Он подготовился основательно.
– Приезжайте немедленно, – Сергей Леонидович становится собранным, деловым. – Я освобожу ближайший час. Привезите все документы, каждую бумажку.
По дороге в офис адвоката звонит Максим. Словно почувствовал.
– Доброе утро, – в его голосе тепло, от которого хочется плакать. – Как ты сегодня?
– Павел подал на развод, – отвечаю прямо. – И хочет отобрать детей. У него куча свидетелей, готовых подтвердить, что я неадекватная мать.
Тишина в трубке. Потом глубокий вздох.
– Сволочь, – выдыхает Максим, и в этом коротком слове столько ярости, что я почти физически её ощущаю. – Ты у Сергея Леонидовича?
– Еду к нему.
– Хорошо. Я заеду к тебе вечером. Ты не одна в этой битве, помни.
"Ты не одна". Эти слова согревают, дают силы продолжать движение, когда хочется просто остановиться на обочине и разрыдаться.
Сергей Леонидович встречает меня в своём кабинете. Забирает документы, просматривает внимательно, хмурясь с каждой страницей всё сильнее.
– Да, это серьёзно, – говорит он наконец. – Павел готовился основательно. Свидетели, характеристики, медицинское заключение...
– Какое медицинское заключение? – перебиваю я, холодея.
Сергей Леонидович поворачивает ко мне один из листов. Заключение психиатра Державина К.А. о нестабильном эмоциональном состоянии Елены Федорковой, склонности к паранойяльным реакциям, беспричинной ревности и импульсивному поведению.
– Но я никогда не встречалась с этим врачом! – восклицаю я. – Никогда не проходила освидетельствование!
– Разумеется, нет, – кивает Сергей Леонидович. – Это подделка. Очень качественная, но подделка. И мы это докажем. Но сам факт говорит о многом – ваш муж готов пойти на подлог документов, чтобы отобрать у вас детей.
– Зачем? – этот вопрос мучает меня с того момента, как я открыла конверт. – Зачем ему дети? Он никогда особо не интересовался их жизнью. Все эти годы он был занят работой, собой, потом Вероникой... Почему сейчас такое рвение стать отцом года?
– Контроль, – отвечает Сергей Леонидович просто. – Это всё о контроле. Он терпеть не может проигрывать. А ваш уход с детьми – это поражение. Удар по его самолюбию, по его имиджу успешного мужчины и главы семейства. Кроме того, дети – это мощный рычаг давления на вас. Пока они с вами, вы свободны. Если он их заберёт – вы будете вынуждены играть по его правилам, чтобы иметь возможность с ними видеться.
Эти слова бьют точно в цель. Сергей Леонидович прав – Павел всегда любил контролировать. Меня, наш дом, финансы, даже моё время и круг общения. Контроль – его стихия, его способ существования. И потеря этого контроля – худшее, что может с ним случиться.
– Что нам делать? – спрашиваю, стараясь сосредоточиться на практических шагах, а не на эмоциях.
– Для начала – отвечать на его иски, – Сергей Леонидович становится деловитым. – Мы тоже подадим заявление об определении места жительства детей с вами. Подготовим свои свидетельские показания – вашей мамы, коллег, учителей детей. Запросим характеристики из школы. Заявим ходатайство о проведении психологической экспертизы для обоих родителей и детей.
– А подложное заключение психиатра? – этот документ пугает меня больше всего. Что, если судья поверит?
– Подадим заявление в полицию о подлоге документов. Запросим сведения из клиники, где якобы работает этот Державин. Проверим, существует ли он вообще. Я более чем уверен, что этот "диагноз" – чистой воды фальсификация.
Сергей Леонидович смотрит на меня внимательно:
– Елена Викторовна, будьте готовы – дальше будет только грязнее. Павел начал войну, и он не остановится на полпути. Будет давление на детей, на вас, на свидетелей. Возможно, попытки провокации, чтобы вывести вас из себя на людях и получить реальные доказательства "неадекватности".
– Я врач, Сергей Леонидович, – отвечаю, выпрямляя спину. – Я каждый день принимаю решения, от которых зависят жизни людей. Держать себя в руках – часть моей профессии.
– Это хорошо, – кивает он. – Но помните, что сейчас речь идёт о ваших детях. А когда дело касается собственных детей, даже самые хладнокровные люди могут терять контроль.
Он прав, конечно. При мысли о том, что Павел может забрать у меня Нику и Даниила, внутри поднимается такая волна ярости и страха, что становится трудно дышать.
– Вот что я вам скажу, – Сергей Леонидович встаёт, подходит к окну. – Сейчас самое важное – сохранять спокойствие. Документируйте всё. Каждый разговор с Павлом, каждое его взаимодействие с детьми. Записывайте даты, время, суть беседы. Ведите дневник. Фиксируйте, если он пропускает договорённые встречи с детьми или, наоборот, забирает их без предупреждения. Это всё будет доказательствами в суде.
– А если он попытается забрать их насовсем? – этот страх преследует меня с того момента, как я осознала истинные намерения Павла.
– Вот ордер, – Сергей Леонидович протягивает мне бумагу. – Я подготовил его заранее, на всякий случай. Если Павел попытается увезти детей без вашего согласия, звоните мне немедленно. Я подключаю полицию, и его действия будут расцениваться как попытка похищения.
Выхожу из офиса адвоката с тяжёлым сердцем, но с чётким планом действий. Теперь я знаю, с чем имею дело. Знаю, что война объявлена официально. И знаю, что проиграть в этой войне я не могу – слишком высока цена поражения.
В машине снова звонит телефон. Павел. Несколько секунд смотрю на экран, собираясь с мыслями. Теперь каждый разговор с ним – это не просто разговор. Это часть битвы, каждое слово может быть использовано против меня. Включаю диктофон на телефоне, отвечаю, стараясь, чтобы голос звучал нейтрально.
– Да, Павел.
– Лена, – его голос преувеличенно бодрый. – Как дела? Дети в школе?
– Да, я отвезла их утром, – отвечаю спокойно.
– Слушай, я подумал – может, поужинаем сегодня всей семьёй? В том итальянском ресторанчике, который ты любишь?
Ну конечно. Теперь он помнит, какие рестораны я люблю. Теперь он хочет семейных ужинов. После того, как подал иск, чтобы отобрать у меня детей.
– Не знаю, Павел, – говорю ровно. – У меня много работы. И дети устают в будние дни.
– Да брось, – в его голосе появляются настойчивые нотки. – Им понравится. Я обещал Даниилу показать новую игру. И Нике купил ноты, которые она хотела.
Снова подкуп. Снова манипуляция через детей. Если откажусь – он скажет им, что это я не захотела семейного вечера. Если соглашусь – придётся терпеть его общество, зная, что на следующий день его адвокат будет доказывать в суде, что я неадекватная мать.
– Хорошо, – решаюсь наконец. – В семь в "Пикколо". Я заеду за детьми после работы.
– Отлично! – восклицает он с наигранным энтузиазмом. – Буду ждать вас там.
Сбрасываю звонок, останавливаю запись. Ещё одно доказательство для суда – Павел, зовущий на семейный ужин в день, когда подал иск о разводе. Театр абсурда, в котором мне отведена роль неблагодарной истерички, не ценящей семейные ценности.
День в больнице проходит как в тумане. Выполняю работу автоматически, стараясь не показывать коллегам, какая буря бушует внутри. К четырём часам чувствую, что больше не могу здесь находиться. Беру отгул на оставшуюся часть дня, еду забирать детей с занятий.
Ника выходит первой, замечает моё лицо, хмурится.
– Что-то случилось, да? – спрашивает прямо, как только садится в машину.
– Почему ты так решила? – пытаюсь улыбнуться, но выходит слабо.
– Ты никогда не забираешь нас так рано. И выглядишь... потерянной.
Моя мудрая, чуткая девочка. От неё ничего не скроешь. Но я не могу грузить её своими проблемами. Она ещё ребёнок, несмотря на всю свою проницательность.
– Просто тяжёлый день на работе, – отвечаю, стараясь звучать убедительно. – Папа приглашает нас в ресторан сегодня. В "Пикколо".
– Зачем? – в её голосе такой скепсис, что невольно улыбаюсь.
– Говорит, хочет провести время с семьёй.
– Ага, – она отворачивается к окну. – Как удобно.
Даниил выбегает из школы, бросается к машине с радостным криком.
– Мама! Ты так рано! А куда мы едем?
– Домой, солнышко. Нужно переодеться. Вечером идём в ресторан с папой.
– Ура! – восклицает он. – А папа обещал показать мне новую игру на телефоне! Там можно строить замки и сражаться с драконами!
Ника закатывает глаза, но молчит. Она не хочет разрушать радость брата, хотя явно видит манипуляцию.
Дома помогаю детям с уроками, потом мы готовимся к выходу. Я надеваю простое чёрное платье – строгое, но элегантное. Минимум макияжа, волосы собраны в аккуратный пучок. Выгляжу как серьёзная, ответственная мать семейства. Никакой нестабильности, никакой неадекватности.
В ресторане Павел уже ждёт за столиком. Одет с иголочки, улыбается так широко, словно это лучший день в его жизни. Кто бы мог подумать, что утром он подал иск, чтобы разрушить нашу семью.
– Мои любимые! – восклицает он, вставая нам навстречу. – Как я соскучился!
Даниил бросается ему в объятия, Ника сдержанно здоровается. Я киваю, сажусь напротив.
– Как прошёл день? – спрашивает Павел, когда мы делаем заказ. – Что нового в школе, чемпионы?
Даниил с энтузиазмом рассказывает о своём дне, о новой настольной игре, которую им показывали на перемене, о контрольной по математике. Ника отвечает односложно, внимательно наблюдая за отцом.
– А у тебя как дела, Лена? – поворачивается ко мне Павел, когда дети заканчивают рассказ. – Много работы?
– Как обычно, – отвечаю нейтрально. – А у тебя?
– Ох, сумасшедший день! – он закатывает глаза. – Сначала встреча с инвесторами, потом проблемы на объекте, потом пришлось ехать в офис... Еле выкроил время для нашего семейного ужина.
Выкроил время. Между подачей иска о разводе и встречей с любовницей. Как мило с его стороны.
Ужин проходит в странной атмосфере. Павел сияет, шутит, развлекает детей, словно примерный отец из рекламного ролика. Даниил в восторге, смеётся его шуткам, с гордостью смотрит на него. Ника держится отстранённо, но постепенно оттаивает – даже она не может долго сопротивляться этому шквалу внимания и обаяния.
Я сижу молча, поддерживаю разговор только когда ко мне напрямую обращаются. Наблюдаю за этим спектаклем и думаю – сколько раз за тринадцать лет брака мы вот так ужинали всей семьёй? Сколько раз Павел выкраивал время в своём расписании, чтобы поиграть с сыном или послушать, как дочь играет на виолончели?
Редко. Очень редко. А теперь он изображает идеального отца. Теперь, когда на кону его репутация и его контроль.
После ужина Павел предлагает прогуляться до кафе-мороженого неподалёку. Дети в восторге, я соглашаюсь – знаю, что попытка отказаться будет использована против меня.
По дороге Павел идёт рядом со мной, дети впереди.
– Получила документы? – спрашивает он вполголоса, продолжая улыбаться, словно мы ведём светскую беседу.
– Да, – отвечаю так же тихо. – Впечатляет. Особенно психиатрическое заключение от врача, которого я никогда не видела.
Он даже не вздрагивает, не меняется в лице. Только улыбка становится чуть более напряжённой.
– Это правильное решение, Лена, – говорит он, словно не услышав моего обвинения в подлоге. – Для всех нас. Особенно для детей. Им нужна стабильность, нормальная жизнь.
– Нормальная жизнь, – повторяю я. – С отцом, который годами их не замечал, и его молодой любовницей в качестве новой мамы?
– Не передёргивай, – его голос становится жёстче. – Я всегда был хорошим отцом. И Вероника здесь ни при чём. Речь о тебе и твоей неспособности обеспечить детям нормальные условия.
– Неспособности? – еле сдерживаю гнев. – Я растила их все эти годы практически одна, пока ты строил бизнес и развлекался на стороне.
– Видишь? – он кивает, словно я только что подтвердила его правоту. – Снова эти обвинения, эта паранойя. Ты нестабильна, Лена. Тебе нужна помощь.
Понимаю, что он провоцирует меня. Хочет, чтобы я сорвалась, закричала, устроила сцену прямо здесь, на улице, при детях. Это стало бы идеальным доказательством моей "неадекватности" для суда.
– Дети прекрасно живут со мной, – говорю спокойно. – И суд это увидит.
– Не будь так уверена, – его улыбка становится хищной. – У меня есть свидетели. Доказательства. Ресурсы. А что есть у тебя, кроме истерик и манипуляций?
Сжимаю кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. Только бы не сорваться. Только бы не дать ему то, чего он добивается.
– У меня есть правда, – говорю тихо. – И я не боюсь битвы, Павел. Я врач. Каждый день я сражаюсь за жизни своих пациентов. И я буду сражаться за своих детей до последнего вздоха.
Мы подходим к кафе. Дети оборачиваются, ждут нас у входа. Ника смотрит внимательно, словно пытается прочитать по нашим лицам, о чём мы говорили.
– Прекрасный вечер, правда? – говорит Павел громко, обнимая меня за плечи в показательно-семейном жесте. – Как же хорошо проводить время всем вместе!
Не сбрасываю его руку, хотя каждая клеточка моего тела протестует против этого прикосновения. Не сейчас. Не здесь. Не при детях. Я буду играть в его игру, но по своим правилам.
В кафе Павел покупает детям огромные порции мороженого с сиропом и орехами. Они благодарят, восхищаются его щедростью. Я сижу рядом, ковыряю свою порцию, не чувствуя вкуса. В голове крутятся его слова: "У меня есть свидетели. Доказательства. Ресурсы."
Да, у него есть всё это. Деньги, связи, влияние. Готовность идти на подлог документов. Решимость использовать детей как оружие.
Но у меня тоже есть оружие. Моя правда. Моя решимость. Моя любовь к детям – не показная, не для галочки, а настоящая, ежедневная, проверенная годами. И у меня есть поддержка – Сергей Леонидович, Максим, моя мама, коллеги, которые знают меня как профессионала и как человека.
Это будет непростая битва. Но я к ней готова. И я не проиграю.
После кафе Павел вызывается отвезти нас домой. Я соглашаюсь – снова, чтобы не давать ему поводов. В машине дети рассказывают о планах на завтра, о предстоящих школьных мероприятиях. Павел внимательно слушает, задаёт вопросы, обещает прийти на репетицию Ники и на футбольный матч Даниила.
– Правда придёшь? – в голосе Даниила столько надежды, что сердце сжимается. – Обещаешь?
– Конечно, чемпион! – Павел треплет его по волосам. – Обязательно приду. И на репетицию Ники тоже.
Она не верит, я вижу это по её лицу. Слишком много раз он обещал и не выполнял. Слишком много пропущенных концертов, соревнований, родительских собраний. Но сейчас Павлу нужен образ заботливого отца. Сейчас он готов играть эту роль безупречно.
У дома он останавливает машину, выходит, чтобы открыть нам дверь. Джентльмен до мозга костей.
– Спасибо за чудесный вечер, – говорит он, целуя меня в щёку. Шепчет так, чтобы только я слышала: – Наслаждайся временем с детьми, пока можешь.
Дети бегут к подъезду, я иду следом, чувствуя его взгляд спиной. Не оборачиваюсь. Не даю ему удовольствия видеть страх или гнев на моём лице.
Дома укладываю детей спать, читаю Даниилу сказку, слушаю, как Ника играет перед сном любимую мелодию на виолончели. Обычный вечер. Обычные ритуалы. Только внутри меня бушует ураган.
Глава 29
Глава 29
Вызов к главврачу приходит в самый неподходящий момент – я только что закончила сложную операцию по удалению аппендикса у пожилого пациента с множественными сопутствующими заболеваниями. Снимаю хирургические перчатки, когда медсестра Светлана заходит в операционную с виноватым выражением лица.
– Елена Викторовна, – говорит она тихо, – Сергей Петрович просит вас срочно подойти. Как освободитесь.
Что-то в её тоне настораживает. Обычно такие вызовы касаются рабочих моментов – обсуждение сложных случаев, планирование операций, административные вопросы. Но сейчас в голосе Светланы слышится что-то другое – смесь сочувствия и тревоги.
– Что-то случилось? – спрашиваю, направляясь к раковине мыть руки.
– Не знаю точно, – она избегает моего взгляда. – Сказал только, что это важно.
По дороге к кабинету Клочкова замечаю странные взгляды коллег. Одни смотрят сочувственно, другие отворачиваются, делая вид, что заняты. Анестезиолог Петров, с которым мы только что работали в операционной, проходит мимо, не поздоровавшись. Хотя пять минут назад мы обсуждали состояние пациента.
Секретарь главврача, обычно приветливая Галина Ивановна, встречает меня сдержанной улыбкой.
– Сергей Петрович ждёт, – говорит она, кивая на дверь кабинета. – Проходите, Елена Викторовна.
В кабинете Клочкова сидит не только он сам. За столом для совещаний расположились заведующий кадровым отделом Виктор Семёнович и женщина, которую я не знаю – средних лет, в строгом костюме, с папкой документов.
– Елена Викторовна, присаживайтесь, – Клочков указывает на стул напротив. Его тон официальный, сухой. Ни намёка на обычное дружелюбие.
– Что происходит, Сергей Петрович? – спрашиваю, устраиваясь на стуле. Внутри всё сжимается в предчувствии неприятностей.
– К сожалению, неприятная ситуация, – начинает он, не встречаясь со мной взглядом. – В больницу поступила официальная жалоба на ваши действия как врача.
Мир качается. Жалоба? На мои действия?
– Какая жалоба? От кого? – мой голос звучит странно, словно издалека.
– От отца пациента, которого вы оперировали три недели назад, – Клочков листает бумаги. – Господин... – он сверяется с документом, – Федорков Павел Андреевич выражает обеспокоенность вашим профессиональным состоянием.
Павел. Конечно. Кто же ещё.
– В чём именно заключается эта... обеспокоенность? – спрашиваю, стараясь сохранить спокойствие.
Незнакомая женщина открывает свою папку, достаёт несколько листов.
– Позвольте представиться, – говорит она. – Людмила Константиновна Орлова, представитель комиссии по врачебной этике. Согласно поступившему заявлению, в последние месяцы наблюдается ухудшение качества вашей работы, связанное с личными проблемами. Упоминаются случаи рассеянности во время операций, неадекватные реакции на замечания коллег, пропуски рабочих обязанностей.
Каждое слово как пощёчина. Рассеянность? Неадекватные реакции? Пропуски обязанностей?
– Это ложь, – говорю твёрдо. – Полная ложь. Проверьте мою статистику операций за последние месяцы. Проверьте отзывы пациентов. Поговорите с медсёстрами, с которыми работаю.
– Мы это сделаем, – кивает Орлова. – Но пока нужны превентивные меры. Учитывая серьёзность обвинений и тот факт, что речь идёт о хирурге, от действий которого зависят жизни людей...
– Какие превентивные меры? – перебиваю я, хотя уже догадываюсь.
– Временное отстранение от операционной деятельности, – объявляет Клочков. – До прохождения внеплановой аттестации и психологического освидетельствования.
Слова обрушиваются как лавина. Отстранение. Аттестация. Психологическое освидетельствование. Всё то, о чём предупреждал Сергей Леонидович. Павел добрался до моей работы, до моей профессии – единственного, что оставалось нетронутым в этой войне.
– На каком основании? – спрашиваю, чувствуя, как дрожит голос. – Какие конкретные нарушения? Какие доказательства?
Орлова перелистывает документы.
– Показания свидетелей о вашем нестабильном эмоциональном состоянии. Информация о семейных проблемах, которые могут влиять на профессиональную деятельность. Анонимные сообщения от коллег о замеченных ими нарушениях...
– Анонимные сообщения? – не верю своим ушам. – Какие коллеги? Пусть скажут это мне в лицо!
– Елена Викторовна, – Клочков поднимает руку, прерывая меня. – Понимаю ваши эмоции, но давайте решать вопрос конструктивно. Если вы действительно ни в чём не виноваты, аттестация это подтвердит. А пока... пока лучше перестраховаться.
Перестраховаться. За счёт моей карьеры, моей репутации, моего права заниматься любимым делом.
– А что говорят врачи, которые работают со мной постоянно? – спрашиваю. – Анестезиологи, с которыми провожу операции? Медсёстры?
Виктор Семёнович кашляет, листает свои бумаги.
– Мнения разделились, – говорит он осторожно. – Некоторые коллеги отмечают ваш профессионализм и опыт. Другие... другие выражают определённые сомнения.
Сомнения. У коллег, с которыми я работала годами, вдруг появились сомнения в моей компетентности. Как удобно.
– Хочу увидеть все документы, – требую я. – Каждую жалобу, каждое показание. У меня есть право знать, кто и в чём меня обвиняет.
– Безусловно, – кивает Орлова. – После прохождения процедур вы получите полный доступ к материалам дела. А пока...
– А пока я отстранена от работы по анонимным доносам, – заканчиваю за неё.
– По обоснованным сигналам о возможной профессиональной некомпетентности, – поправляет она сухо.
Встаю со стула, чувствуя, как внутри всё кипит от ярости и бессилия.
– Это неправомерно, – говорю. – Я буду обжаловать это решение.
– Это ваше право, – соглашается Клочков. – Но до разрешения ситуации вы можете работать только в качестве консультанта. Никаких операций, никакой ответственности за жизни пациентов.
Выхожу из кабинета на подгибающихся ногах. В коридоре несколько коллег делают вид, что не видят меня. Другие бросают сочувствующие взгляды, но никто не подходит. Понятно – никто не хочет связываться с врачом, который "находится под следствием".
У поста медсестёр останавливаюсь, опираясь на стену. Нужно перевести дыхание, собраться с мыслями. Но голова кружится, руки дрожат. Всё, ради чего я училась, работала, к чему стремилась пятнадцать лет – рушится на глазах.
– Лена? – знакомый голос заставляет поднять голову.
Максим стоит рядом, в хирургическом костюме, с обеспокоенным лицом.
– Что случилось? – спрашивает он, подходя ближе. – Ты выглядишь...
– Меня отстранили, – говорю тихо, стараясь не привлекать внимания проходящих мимо. – Павел подал жалобу. Официальную. О моей профессиональной некомпетентности.
Лицо Максима каменеет.
– Какого чёрта... – начинает он, потом ловит себя, понижает голос. – Пойдём, поговорим.
Он ведёт меня в свой кабинет, закрывает дверь, усаживает в кресло.
– Рассказывай всё, – говорит, присев на край стола.
Рассказываю о встрече с комиссией, об анонимных доносах, о временном отстранении от операций. Максим слушает молча, но я вижу, как напрягается его челюсть, как сжимаются кулаки.
– Сукин сын, – выдыхает он, когда я заканчиваю. – Он решил добить тебя полностью. Семья, дети, теперь работа...
– Что мне делать, Максим? – спрашиваю, чувствуя, как подступают слёзы. – Без работы, без права оперировать... это конец моей карьеры. А в суде Павел использует это как доказательство моей неадекватности.
Максим встаёт, начинает ходить по кабинету.
– Нет, – говорит он решительно. – Этого не будет. Я не позволю ему уничтожить тебя.
– Что ты можешь сделать? Ты же не главврач, не член комиссии...
– Могу многое, – он останавливается, смотрит на меня. – У меня есть связи в министерстве здравоохранения, в медицинской ассоциации. Могу поднять вопрос о неправомерности отстранения без веских доказательств.
– Но это рискованно для тебя, – возражаю я. – У Павла тоже есть связи. Влиятельные друзья. Он может...
– Мне плевать, что он может, – перебивает Максим. – Ты отличный врач, Лена. Один из лучших хирургов, с которыми я работал. И я не позволю какому-то манипулятору разрушить твою карьеру ради мести.
В его голосе такая решимость, такая готовность встать на мою защиту, что на глаза наворачиваются слёзы – на этот раз благодарности.
– Спасибо, – говорю тихо. – Но ты рискуешь своим положением...
– Лена, – он подходит, берёт меня за руки. – Послушай меня внимательно. Я не позволю этому ублюдку сломать тебя. Ни как женщину, ни как мать, ни как врача. Мы будем бороться. Вместе. И мы победим.
Стук в дверь прерывает наш разговор. Максим отпускает мои руки, говорит:
– Войдите.
В кабинет заходит доктор Соколов, один из старших хирургов отделения. Его лицо мрачное.
– Максим, – говорит он, не глядя на меня. – Нужно поговорить.
– О чём? – спрашивает Максим настороженно.
– О том, что разумнее держаться в стороне от... определённых ситуаций, – Соколов наконец смотрит на меня. – Пока они не разрешились официально.
Понимаю, о чём он. Коллеги уже получили сигнал – лучше не связываться с отстранённым врачом. Не поддерживать, не защищать. Береги собственную репутацию.
– Владимир Николаевич, – Максим встаёт во весь рост, – если вы намекаете на то, что я должен отказаться от поддержки коллеги...
– Я намекаю на то, что у некоторых людей очень длинные руки, – перебивает Соколов. – И очень хорошая память. Подумай о своей дочери, о своём будущем.
– О своём будущем я думаю каждый день, – отвечает Максим холодно. – И это будущее включает в себя способность смотреть в зеркало без отвращения к себе.
Соколов пожимает плечами.
– Твой выбор. Но не говори потом, что не предупреждали.
Он уходит, оставляя за собой тяжёлую тишину.
– Видишь? – говорю я. – Уже начинается. Тебя предупреждают, запугивают. Из-за меня ты можешь потерять...
– Лена, – Максим поворачивается ко мне, – неужели ты думаешь, что я из тех людей, которые бросают друзей в трудную минуту?
– Нет, но...
– Тогда больше об этом не говори, – он садится рядом со мной. – Мы в одной команде. И команда не сдаётся.
Остаток дня прохожу как в тумане. Собираю личные вещи из ординаторской, прощаюсь с медсёстрами. Некоторые жмут руку сочувственно, шепчут слова поддержки. Другие отворачиваются, делая вид, что не видят.
У выхода из больницы меня догоняет Ирина.
– Лена, подожди! – кричит она, задыхаясь от быстрого бега.
– Привет, Ира, – говорю устало. – Уже слышала новости?
– Слышала, – она берёт меня под руку. – И считаю это полным бредом. Ты лучший врач в отделении, все это знают.
– Не все, судя по сегодняшнему дню.
– Дураки есть везде, – машет рукой Ира. – Но умных людей больше. И мы тебя поддерживаем.
– Мы?
– Я, Света, доктор Морозова из терапевтического, многие другие. Мы готовы дать показания о твоей компетентности, написать характеристики.
Её слова согревают. Значит, не все коллеги отвернулись. Значит, есть те, кто готов встать на мою защиту.
– Спасибо, – говорю искренне. – Это очень важно для меня.
– А теперь иди домой, – советует Ира. – Отдохни, подумай. Завтра будет новый день. И мы найдём способ восстановить справедливость.
Еду домой медленно, обдумывая произошедшее. Павел нанёс ещё один удар, самый болезненный. Лишил меня того, что даёт мне силы, уверенность, чувство собственной значимости – моей профессии.
Но он просчитался в одном. У меня есть союзники. Максим, который рискует своей карьерой ради меня. Коллеги, готовые свидетельствовать в мою пользу. Сергей Леонидович, который знает, как бороться с такими атаками.
Война продолжается. И я не собираюсь сдаваться.
