Текст книги "Развод. Пусть горят мосты (СИ)"
Автор книги: Стася Бестужева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 20 страниц)
Глава 22
Глава 22
Аэропорт Домодедово встречает нас утренней суетой. Я веду детей к стойке регистрации, нервно сжимая паспорта в руке. Последние три дня прошли в лихорадочных сборах и постоянном ожидании – не помешает ли Павел нашему отъезду? Не появится ли в последний момент с каким-то судебным запретом?
Но вот мы здесь. Ника идет рядом со мной, таща свою сумку на колесиках, Даниил подпрыгивает от возбуждения, рассматривая огромные окна и самолеты за ними.
– Мама, а море там правда такое синее, как на картинках? – спрашивает он в сотый раз за утро.
– Еще синее, – отвечаю я, и в моем голосе впервые за месяцы звучит искренняя радость. – И теплое, и прозрачное.
Максим появляется рядом с нами в очереди, ведя за руку Полину. Она застенчиво улыбается моим детям, а Ника сразу подходит к ней.
– Привет! Ты взяла скрипку? – спрашивает моя дочь.
– Конечно, – кивает Полина. – А ты блокфлейту?
Они начинают обсуждать музыкальные планы на отпуск, и я чувствую, как внутри что-то теплеет. Дети находят общий язык так легко, без взрослых предрассудков и сомнений.
– Как дела? – тихо спрашивает Максим, становясь рядом.
– Нервничаю, – признаюсь честно. – Все время кажется, что что-то пойдет не так.
– Все будет хорошо, – его голос уверенный, спокойный. – Документы в порядке, билеты куплены. Павел ничего не может сделать.
Как будто в ответ на его слова мой телефон начинает звонить. Павел. Сердце пропускает удар, но я решительно сбрасываю вызов.
– Не отвечаешь? – замечает Максим.
– Зачем? – пожимаю плечами. – Все, что он хотел сказать, он уже сказал вчера вечером.
А сказал он многое. Когда получил официальное уведомление от моего адвоката, Павел устроил грандиозный скандал. Кричал, что я "похищаю" детей, что это "провокация", что он "не позволит этого цирка". Но юридически он ничего не мог сделать, и это его бесило больше всего.
Регистрация проходит гладко. Улыбчивая сотрудница авиакомпании выписывает нам посадочные талоны, желает приятного полета. Дети получают специальные наклейки для юных путешественников и сияют от гордости.
В самолете нам достались места рядом – мы с детьми в одном ряду, Максим с Полиной – позади. Даниил занимает место у иллюминатора, не переставая восхищаться видом взлетной полосы. Ника достает книгу, но я вижу, что читать она не может – слишком взволнована предстоящим приключением.
Когда самолет отрывается от земли, я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. Все. Мы улетели. Впервые за месяцы я чувствую себя свободной.
– Мам, смотри! Облака! – Даниил тянет меня к иллюминатору.
Я смотрю вниз на белое пушистое покрывало, и на душе становится легко. Где-то там внизу остались проблемы, судебные тяжбы, манипуляции Павла. А здесь, на высоте десяти тысяч метров, есть только мы, дети и безграничное небо впереди.
***
Крит встречает нас жарким солнцем и соленым ветром. Отель оказывается именно таким, как описывал Максим – небольшой, семейный, прямо на берегу моря. Хозяева, пожилая греческая пара, встречают нас как родных, усаживают в тени виноградной лозы и угощают домашним лимонадом.
Наши номера находятся на втором этаже, с балконами, выходящими на море. Дети сразу же просят разрешения искупаться, и через полчаса мы уже на пляже.
Вода действительно невероятно синяя и прозрачная. Даниил визжит от восторга, плещется у берега. Ника, более осторожная, медленно заходит глубже, привыкая к температуре. Полина плавает рядом с отцом – уверенно, красиво.
– А теперь понимаешь, зачем мы сюда приехали? – спрашивает Максим, устраиваясь на шезлонге рядом со мной.
Я смотрю на детей, на их счастливые лица, слушаю их смех, и понимаю – да. Именно этого нам не хватало. Простой радости, беззаботности, возможности просто быть семьей. Пусть и не совсем обычной семьей.
Первые дни проходят в блаженном ничегонеделании. Мы купаемся, загораем, едим свежие морепродукты в прибрежных тавернах. Дети исследуют пляж, строят замки из песка, собирают ракушки. Я читаю книгу, впервые за много месяцев не думая о работе, о проблемах, о разводе.
По вечерам мы гуляем по набережной старого города. Максим рассказывает детям о древнегреческих мифах, показывает созвездия. Я слушаю его голос и думаю о том, какой он терпеливый, внимательный отец. Какой бы он мог быть отчимом для Ники и Даниила...
Эта мысль пугает и согревает одновременно. Я еще не развелась с Павлом, формально все еще замужем. Но здесь, в этом райском уголке, прошлая жизнь кажется дурным сном.
– Мам, – Ника подходит ко мне на четвертый день, когда я сижу на террасе с утренним кофе. – Ты выглядишь... счастливой.
– Правда? – улыбаюсь я.
– Да. Как раньше, когда я была маленькой. До того, как все стало... сложно.
Моя умная дочь. Она все понимает, все чувствует.
– Мне здесь хорошо, – признаюсь я. – Нам всем хорошо.
– А что будет, когда мы вернемся? – в ее голосе тревога.
– Не знаю, – отвечаю честно. – Но что бы ни случилось, помни – мы справимся. Вместе.
На пятый день Максим предлагает поехать на экскурсию.
– Есть потрясающее место, – говорит он за завтраком. – Кносский дворец. Дети должны это увидеть. И пещера Зевса в горах.
– А далеко? – спрашиваю я.
– Часа полтора на автобусе. Но виды того стоят. И гид отличный, все расскажет про древних минойцев.
Дети загораются идеей. Даниил представляет себя археологом, раскапывающим сокровища, Ника интересуется древней культурой. Полина тихо соглашается, доверяя папиному выбору.
Мы записываемся на экскурсию на следующий день. Небольшая группа туристов, удобный автобус, профессиональный гид. Что может пойти не так?
***
Утром шестого дня мы садимся в экскурсионный автобус. Кроме нас, в группе еще две семьи с детьми и пожилая немецкая пара. Гид – энергичная гречанка средних лет – с энтузиазмом рассказывает о маршруте.
Дети устраиваются у окон, рассматривают проплывающие мимо оливковые рощи и горные склоны. Максим сидит рядом со мной, иногда наши плечи соприкасаются при поворотах автобуса.
– Не жалеешь, что согласилась? – спрашивает он тихо.
– О поездке? – переспрашиваю я. – Ни секунды.
– Обо всем, – уточняет он. – О решении довериться мне.
Я поворачиваюсь к нему, смотрю в его добрые, внимательные глаза.
– Это лучшее решение, которое я принимала за последние месяцы, – говорю искренне.
Он улыбается, и что-то теплое разливается в моей груди. Может быть, у нас действительно есть будущее. Может быть, после всех испытаний судьба готовит мне новое счастье.
Автобус начинает подъем в горы. Дорога становится извилистой, с крутыми поворотами. Гид продолжает рассказывать о критской истории, дети слушают с интересом.
– Мама, смотри, какая глубокая пропасть! – показывает Даниил в окно.
Я смотрю и чувствую легкое головокружение. Действительно, справа от дороги зияет ущелье, на дне которого видны только скалы да редкие кустарники.
– Не высовывайся в окно, – прошу я сына.
Водитель – пожилой грек с седыми усами – ведет автобус уверенно, но я замечаю, как он то и дело смотрит в зеркала, хмурится.
– Что-то не так? – спрашиваю у Максима тихо.
– Кажется, проблемы с тормозами, – отвечает он, тоже наблюдая за водителем. – Он пытается переключиться на пониженную передачу.
Скорость автобуса нарастает на спуске. Водитель крутит руль, пытаясь вписаться в очередной поворот, но...
– Все держитесь! – кричит он по-английски.
Автобус заносит. Я вижу, как за окном проносятся скалы, как мелькают испуганные лица пассажиров в отражении стекол. Хватаю детей за руки, пытаясь прикрыть их своим телом.
Удар. Грохот. Скрежет металла. Мир переворачивается с ног на голову.
И тишина.
Глава 23
Глава 23
Сначала тишина. Мертвая, оглушающая тишина, которая давит на барабанные перепонки сильнее любого крика. Потом – стон металла, осыпающиеся камни, чей-то всхлип вдалеке.
Открываю глаза. Мир перевернулся. Буквально. Автобус лежит на боку, и то, что было потолком, теперь стена справа от меня. Голова кружится, во рту привкус крови. Но я жива. Жива и могу двигаться.
– Дети! – первое слово, которое вырывается из моего горла. – Ника! Даниил!
– Мама... – слабый голос Ники откуда-то сверху. Она висит в ремне безопасности, лицо бледное, но глаза открыты. – Мама, я не могу расстегнуться...
– Сейчас, солнышко, сейчас. – Руки дрожат, но работают. Врачебные навыки включаются автоматически. Сначала проверяю себя – руки, ноги, позвоночник. Вроде цел. Потом осторожно поднимаюсь, дотягиваюсь до Ники.
– А где Данилка? – шепчет она, когда я освобождаю ее из ремня.
Оглядываюсь и вижу его. Мой мальчик лежит неестественно скрученным, правая рука под странным углом. Сердце готово выскочить из груди, но я заставляю себя действовать профессионально.
– Данилка, – осторожно трогаю его плечо. – Данилка, ты слышишь маму?
Он открывает глаза, морщится.
– Мам... больно. Рука болит.
Перелом. Явный перелом правой руки в области предплечья. Но он в сознании, зрачки реагируют нормально. Это главное.
– Максим! – кричу, оглядываясь в поисках его и Полины.
– Здесь! – его голос доносится из задней части автобуса. – Мы в порядке! Полина без сознания, но пульс стабильный!
Слава богу. Но вокруг нас...
Оглядываюсь, и реальность обрушивается всей своей тяжестью. Пожилая немецкая пара в первых рядах не подает признаков жизни. Женщина из другой семьи кричит, держа на руках безвольное тело ребенка. Водитель... водитель висит в кабине, и по стеклу медленно стекает темная полоска.
– Мама, – Ника цепляется за мою руку, – что происходит? Почему они не двигаются?
– Не смотри туда, – говорю, прикрывая ее лицо ладонью. – Помоги мне с Данилкой. Нужно зафиксировать ему руку.
Достаю из сумочки платок, осторожно привязываю поврежденную руку сына к туловищу. Он стискивает зубы, но не плачет. Мой храбрый мальчик.
– Елена! – голос Максима ближе. Он пробирается к нам, неся на руках Полину. Его лоб рассечен, кровь стекает в глаз, но он двигается уверенно. – Как дети?
– У Даниила перелом руки. Ника, кажется, без серьезных повреждений. А Полина?
– Сотрясение, возможно. Но жива. – Он осторожно кладет дочь рядом с моими детьми, в относительно безопасный угол перевернутого автобуса. – Остальные...
Мы смотрим друг на друга, и слова не нужны. Он видел то же, что и я. Больше половины пассажиров не подают признаков жизни.
– Нужно проверить всех, – говорю, переходя в рабочий режим. – Может быть, кого-то еще можно спасти.
– Согласен. Ты проверишь левую сторону, я – правую?
Киваю. Это то, что мы умеем лучше всего. Спасать людей.
Пробираюсь к немецкой паре. Женщина... нет пульса, зрачки расширены, шея под неестественным углом. Перелом шейного позвонка. Мужчина рядом с ней дышит, но очень слабо. Множественные переломы, внутреннее кровотечение.
– Этот жив, – кричу Максиму. – Но критично!
Рядом с ними семья с ребенком. Отец без сознания, но дышит. Мать в истерике, трясет безжизненное тело мальчика лет шести. У ребенка явная травма головы, крови очень много.
– Мадам, – беру женщину за плечи, – мадам, я врач. Позвольте мне...
Она не отпускает сына, кричит что-то на языке, который не понимаю. Но горе универсально. Я вижу его в ее глазах, слышу в голосе.
Осторожно отстраняю ее, проверяю пульс у ребенка. Ничего. Он мертв.
– Простите, – шепчу ей. – Мне очень жаль.
Женщина смотрит на меня, и ее крик переходит в тихое, страшное рыдание.
– Елена! – голос Максима напряженный. – Здесь девочка жива! Лет десяти! Но у нее повреждена нога!
Перебираюсь к нему. Девочка-подросток лежит под обломками сидения, нижняя часть левой ноги – месиво из крови и костей. Но она в сознании, смотрит на нас огромными испуганными глазами.
– Как тебя зовут, милая? – спрашиваю, осторожно освобождая ее из-под завала.
– Мария, – шепчет она. – Где мои родители?
Оглядываюсь. В передней части автобуса двое взрослых без движения. По всей видимости, ее родители.
– Сейчас разберемся, – лгу. – А пока позволь мне помочь твоей ноге.
Снимаю блузку, разрываю на полоски. Нужно остановить кровотечение. Максим помогает, придерживая девочку, когда я накладываю жгут выше колена.
– Мария будет жить? – спрашивает он тихо.
– Если быстро доставим в больницу – да. Ногу, возможно, не спасем, но жить будет.
Звук вдалеке – сирены. Кто-то вызвал спасательные службы.
– Мама! – голос Ники слабый, напуганный. – Мама, приди, пожалуйста...
Бросаюсь к детям. Полина очнулась, но ее тошнит. Классический симптом сотрясения мозга. Ника держит голову подруги, сама дрожит от шока. Даниил сидит тихо, прижимая здоровую руку к сломанной.
– Все будет хорошо, – говорю, обнимая их всех одновременно. – Сейчас приедет помощь, нас отвезут в больницу, и все будет хорошо.
Хочется верить в собственные слова.
Сирены становятся громче. Голоса снаружи – спасатели добрались до нас.
– Есть кто живой? – кричит кто-то по-английски.
– Да! – отвечаю. – Здесь врачи! У нас есть живые!
Следующие полчаса проходят в хаосе. Спасатели вскрывают крышу автобуса, организуют эвакуацию. Я помогаю выносить раненых, консультирую греческих медиков, которые не говорят по-английски. Максим делает то же самое с другой стороны.
Счет жертв ужасен. Из четырнадцати пассажиров и водителя живы только семеро. Среди мертвых – немецкая женщина, водитель, шестилетний мальчик, родители девочки Марии, еще двое взрослых.
Глава 24
Глава 24
Больничный коридор в Ираклионе пахнет дезинфектантом и страхом. Я сижу на жесткой пластиковой скамейке, держа на руках Даниила. Его правая рука загипсована, он дремлет под воздействием обезболивающих. Рядом Ника тихо разговаривает с Полиной, у которой забинтована голова. Максим стоит у окна, разговаривает по телефону с кем-то из российского консульства.
Мы живы. Это главное. Но картины из автобуса не отпускают меня. Мертвые глаза немецкой женщины. Рыдания матери над телом сына. Кровь на разбитом стекле.
– Мама, – тихо зовет Ника, – а как та девочка? Мария?
Вчера я видела, как ее увозили на каталке в операционную. Искореженная нога, потеря крови, шок. Врачи переглядывались над ней с мрачными лицами.
– Не знаю, солнышко. Но мы можем узнать.
Подхожу к медсестре на посту. Она говорит только по-гречески, но слово "Мария" понятно везде. Женщина качает головой, показывает на лестницу – видимо, девочка в другом отделении.
– Что случилось? – спрашивает Максим, подходя ко мне.
– Та девочка, Мария. Хочу узнать, как она.
Он кивает с пониманием. Мы врачи. Не можем просто сидеть и ждать, когда рядом страдает ребенок.
Поднимаемся на третий этаж, в травматологическое отделение. Спрашиваю у дежурного врача – молодого грека с усталыми глазами – про девочку из автокатастрофы.
– Ah, Maria, – его английский с сильным акцентом. – Very bad. Leg... – он делает жест перерезания. – Must amputate. Too much damage.
(«А, Мария. Очень плохо. Нога... Нужно ампутировать. Слишком сильные повреждения.»)
Сердце сжимается. Ампутация. Одиннадцатилетней девочке, которая только вчера смеялась в автобусе, показывая фотографии своих родителей.
– Can I see her? I'm doctor, – говорю, показывая свой российский врачебный диплом, который всегда ношу в сумочке.
(«Могу ли я ее увидеть? Я врач.»)
Врач сомневается, но Максим подключается к разговору, показывает свои документы. Нас проводят в палату.
Мария лежит под капельницами, бледная как мел. Левая нога укрыта простыней, но по форме видно – там настоящий кошмар. Она спит под обезболивающими, но даже во сне лицо искажено болью.
– She has no family now, – объясняет молодой врач. – Parents dead. Aunt in Athens, but she cannot come yet. Surgery tomorrow morning.
(«У нее теперь нет семьи. Родители мертвы. Тетя в Афинах, но она пока не может приехать. Операция завтра утром.»)
Я осторожно откидываю простыню с ноги девочки. То, что я вижу, заставляет даже меня, опытного хирурга, поморщиться. Открытый перелом с множественными осколками, разорванные мышцы, поврежденные сосуды. Но...
– Максим, посмотри, – зову его тихо. – Смотри на расположение магистральных сосудов.
Он наклоняется над ногой, его взгляд становится сосредоточенным, профессиональным.
– Артерия цела, – шепчет он. – Повреждена, но проходима. И нерв... нерв тоже можно восстановить.
– Именно, – киваю я. – Это сложно, но выполнимо. Нужна микрохирургия, установка спиц, пластика сосудов...
Греческий врач смотрит на нас с недоумением.
– You think... possible save? – спрашивает он.
(«Вы думаете... возможно спасти?»)
– Yes, – отвечаю твердо. – Difficult, but possible. But need specialist surgeon.
(«Да. Сложно, но возможно. Но нужен специалист-хирург.»)
Его лицо мрачнеет.
– We no have such specialist here. In Athens, maybe, but transport... she very weak. May not survive.
(«У нас нет такого специалиста здесь. В Афинах, возможно, но транспортировка... она очень слаба. Может не выжить.»)
Замкнутый круг. Везти девочку в Афины – риск смерти от кровопотери и шока. Оперировать здесь – местные врачи не владеют микрохирургическими техниками для такой сложной операции.
– What if we operate? – спрашиваю, кивая на Максима. – We are surgeons. Experienced.
(«А что, если мы прооперируем? Мы хирурги. Опытные.»)
Молодой врач качает головой:
– Impossible. You are tourists. No license for Greece. Too much responsibility.
(«Невозможно. Вы туристы. Нет лицензии для Греции. Слишком большая ответственность.»)
– But girl will lose leg! – не сдается Максим. – She's eleven years old!
(«Но девочка потеряет ногу! Ей одиннадцать лет!»)
Врач разводит руками. Понимает нашу позицию, но связан бюрократией и страхом ответственности.
– Can we speak with chief doctor? – прошу я. – Please.
(«Можем ли мы поговорить с главврачом? Пожалуйста.»)
Через полчаса нас приглашают в кабинет заведующего травматологическим отделением. Пожилой грек с седой бородой, профессор Костас Андреас выслушивает нас внимательно.
– Show me your documents, – просит он, и мы раскладываем перед ним дипломы, сертификаты, справки о повышении квалификации.
(«Покажите мне ваши документы.»)
Он изучает бумаги, задает вопросы о нашем опыте. Я рассказываю про сложные операции по восстановлению конечностей после травм. Максим – про микрохирургию нервной ткани.
– This girl, Maria, – говорит профессор наконец, – she is orphan now. State will decide about her. If she loses leg... very difficult life for orphan with disability.
(«Эта девочка, Мария, теперь сирота. Государство будет решать о ней. Если она потеряет ногу... очень трудная жизнь для сироты с инвалидностью.»)
– Exactly, – киваю я. – That's why we want to try.
(«Именно. Поэтому мы хотим попытаться.»)
Он молчит долго, барабанит пальцами по столу. Потом встает, идет к окну.
– If you fail, she may die on table, – говорит он, не оборачиваясь. – If you succeed, but something goes wrong later... infection, rejection... I will be responsible.
(«Если вы потерпите неудачу, она может умереть на операционном столе. Если вы преуспеете, но что-то пойдет не так позже... инфекция, отторжение... я буду нести ответственность.»)
– Professor, – Максим встает тоже, – we understand risks. But without surgery, she definitely loses leg. With surgery – there's chance to save it.
(«Профессор, мы понимаем риски. Но без операции она определенно потеряет ногу. С операцией – есть шанс спасти ее.»)
– And you, – профессор поворачивается ко мне, – you have children here. Injured children. Why you want to risk for stranger girl?
(«А вы, у вас здесь есть дети. Травмированные дети. Почему вы хотите рисковать ради незнакомой девочки?»)
Вопрос застает меня врасплох. Почему? Почему я готова рисковать, тратить силы, нервы на чужого ребенка, когда мои собственные дети нуждаются во мне?
– Because I'm doctor, – отвечаю просто. – This is what we do. We save lives. We fight for every chance.
(«Потому что я врач. Это то, что мы делаем. Мы спасаем жизни. Мы боремся за каждый шанс.»)
Он смотрит на меня долго, оценивающе. Потом кивает.
– OK. I call conference. All senior doctors must agree. If they say yes – you operate. If no – we do amputation tomorrow.
(«Хорошо. Я созову консилиум. Все старшие врачи должны согласиться. Если они скажут да – вы оперируете. Если нет – мы делаем ампутацию завтра.»)
Час ожидания тянется вечностью. Возвращаюсь к детям, сижу рядом с ними, глажу Нику по волосам, проверяю пульс у Даниила. Они мои приоритеты, моя ответственность. Но та девочка наверху...
– Мама, – Ника берет меня за руку, – ты думаешь про ту девочку, да?
– Откуда знаешь?
– У тебя такое лицо, как на работе. Когда ты решаешь, как спасти пациента.
Моя умная дочь. Она права. Это именно то состояние, когда врач взвешивает шансы, просчитывает риски, готовится к битве за жизнь.
Максим появляется в дверях палаты, делает мне знак подойти.
– Решение? – спрашиваю.
– Да, – кивает он. – Единогласно. Профессор убедил коллег. Они дают нам добро на операцию.
Чувствую, как в груди поднимается знакомое ощущение – смесь страха и азарта перед сложной операцией. Это то, ради чего я стала врачом. Возможность бороться за жизнь, за будущее ребенка.
– Когда начинаем? – спрашиваю.
– Завтра утром в восемь. Операционная номер три. Полная команда анестезиологов и медсестер. – Он помолчал. – Елена, это будет очень сложно. Шесть-семь часов под наркозом, микрохирургия, восстановление сосудов по миллиметрам...
– Знаю, – отвечаю. – Но мы справимся.
Он улыбается, и в этой улыбке читается то же, что чувствую я. Предвкушение настоящей работы. Возможность использовать все наши знания и опыт для спасения ребенка.
– Дети будут в порядке? – спрашивает он.
– Ника присмотрит за Данилкой. А медсестры помогут, – говорю я. – У нас нет выбора, Максим. Если мы не попытаемся сейчас, девочка останется калекой на всю жизнь.
Вечером сижу рядом с Марией. Она проснулась, смотрит на меня большими испуганными глазами.
– Hello, Maria, – говорю мягко. – I'm Elena. I'm doctor.
(«Привет, Мария. Я Елена. Я врач.»)
– My parents... – шепчет она. – Where are my parents?
(«Мои родители... Где мои родители?»)
Самый страшный вопрос. Как сказать ребенку, что родители мертвы?
– They... they can't be here now, – говорю осторожно. – But your aunt comes soon. And now we take care of you.
(«Они... они не могут быть здесь сейчас. Но твоя тетя скоро приедет. А сейчас мы заботимся о тебе.»)
Она кивает, не до конца понимая, но чувствуя, что правда страшнее моих слов.
– My leg, – продолжает она, – doctors say... say they must cut...
(«Моя нога, доктора говорят... говорят, что они должны отрезать...»)
– No, – качаю головой. – Tomorrow we try to save your leg. Very difficult operation, but we try.
(«Нет. Завтра мы попытаемся спасти твою ногу. Очень сложная операция, но мы попытаемся.»)
Надежда загорается в ее глазах.
– Really? You can save?
(«Правда? Вы можете спасти?»)
– We try our best, – обещаю. – Sleep now. Tomorrow you must be strong.
(«Мы сделаем все возможное. Спи теперь. Завтра ты должна быть сильной.»)
Возвращаюсь к своим детям. Ника не спит, читает книгу при свете ночника. Даниил посапывает, обнимая здоровой рукой плюшевого медведя, которого ему купил Максим в больничном магазинчике.
– Мам, – тихо зовет Ника, – а что, если у той девочки не получится? Если она умрет во время операции?
Вопрос, который я задавала себе весь вечер.
– Тогда мы будем знать, что сделали все возможное, – отвечаю честно. – Иногда врачи не можем гарантировать результат. Можем только бороться.
– Как ты боролась за нас в автобусе?
– Да. Именно так.
Она кивает, закрывает книгу.
– Я горжусь тобой, мам. Ты настоящий врач.
Ее слова согревают больше любых наград и званий. В этот момент понимаю – завтра я буду оперировать не только для Марии. Для своих детей тоже. Чтобы они видели, что их мать сражается за каждую жизнь, не сдается перед трудностями.
Засыпаю под звуки больничной ночи, мысленно прокручивая завтрашнюю операцию. Каждый этап, каждый разрез, каждый шов. Битва за ногу одиннадцатилетней девочки начнется через несколько часов.
И я готова к этой битве.
