Текст книги "Избранное"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

Ну, думаю про себя, Сухорылова стерплю, а если назовет Сухомордовым, то не стерплю.

– Гражданин Сухорожев! Можете вы мне запросто, без телезрителей сказать, почему вы не взяли деньги себе?

– Потому что они чужие, – запросто сказал я и добавил: – В моей бригаде так бы сделал4 каждый. Честность не подвиг, а просто честность.

– Вот! – крикнул режиссер так, что у Текусты подпрыгнул парик. – Вот так и скажите зрителям! Просто, не волнуясь. Скажете?

– Могу, – согласился я, хотя подумал, что зрители это и без меня знают.

– Начали! – приказал бородатый.

Я кашлянул в кулак, глянул в мясорубку и начал говорить:

– Товарищи телевизионные граждане! Конечно, на пятьдесят тысяч я бы мог купить сто тысяч пачек пельменей. А зачем: в холодильник они не влезут, а сразу не съешь. Хотя две пачки могу, а после работы могу и три. Да всех пельменей все равно не купить, мясокомбинат еще наделает. Вот сарделек по два шестьдесят…

– Стоп!

– Благодарю за внимание, – буркнул я мясорубке, соскользнул со стула, опустился на колени, прошмыгнул между ножками, потом под онемевшей Текустой, через провода, трансформаторы, юпитеры, по лестнице, на улицу – и по асфальту на четвереньках.

Зато мне все дорогу уступали.

УДИВИТЕЛЬНАЯ ШТУКА

В воскресенье я встретил Вадима. На его лбу залегла интеллектуальная морщинка. Он держался за огромный портфель, в который вошел бы телевизор.

– Отдыхаешь? – неуверенно спросил я.

– Пишу.

– Чего пишешь?

– Ее.

– Молодец. Кого ее?

– Диссертацию.

Вадим предложил пройтись с ним в Публичку. Делать мне все равно было нечего, и я согласился.

Когда мы вошли в зал, я торжественно притих, как в церкви. Огромное помещение было плотно уставлено столами, за которыми поникли молодые люди. Мы еле отыскали свободные места.

– Они углубляют знания? – шепотом спросил я Вадима.

– Как бы не так! Они пишут диссертации.

По залу перепархивал легкий шелест. Поблескивали очки. Поскрипывали авторучки.

Работница библиотеки открыла форточки. Свежий воздух потоком приятно побежал по ногам.

– Вот та девица пишет о романтике, – показал Вадим на соседний стол.

Девица сморщилась, зябко шевельнула плечами и пошла в коридор к паровому отоплению.

– А этот ничего не пишет, – нашел я парня, который разгадывал кроссворд.

– Как бы не так! У него тема насчет истории шарад и лабиринтов.

Вадим разложил туго набитые папки. Интеллектуальная морщинка обозначилась резче.

– А у тебя какая тема? – спросил я.

– История водопровода и канализации. Начал я с водопровода, еще сработанного рабами Рима.

– И про санузлы! – удивился я.

– Есть одна глава, но она увязана с кибернетикой, – значительно ответил Вадим.

В эту ночь я ворочался. В меня заползало беспокойство, едкое, как изжога. Чувство, что я чего-то упускаю, в то время как другие не упускают, заставило мою мысль метаться под черепом. К утру она успокоилась – выход был найден. Даже была найдена тема. Даже набросан план.

ИСТОРИЯ ВЕЛОСИПЕДОВ

(Диссертация)

1. Классики о велосипедах.

2. Конек-горбунок – художественное воплощение мечты народа о велосипеде.

3. Трехколесный велосипед (детский).

4. Одноколесный велосипед (цирковой).

5. Почему нет четырехколесного велосипеда?

6. Почему в дамском велосипеде нет мужской рамы?

7. Велосипед и космос.

8. Как научиться кататься на велике.

Я бросился к Вадиму. Он пробежал план.

– А ты в этом вопросе башковитый рецидивист. Мой совет: кандидатский сдашь, когда напишешь диссертацию. Самый проверенный способ.

– А тему надо согласовывать?

– Ты попиши, пособирай, поосмотрись, а потом будешь согласовывать. Темы любые подходят: нет практической ценности – есть теоретическая. Между прочим, сегодня видел, как один чудак на велосипеде двух девиц повез: одну на раме, другую на багажнике.

Я записал.

С этого момента моя жизнь изменилась. Я купил великолепную папку, килограммов на тридцать чистой бумаги, и каждый вечер усаживался в Публичке рядом с Вадимом. Чем больше я писал, тем больше появлялось материала. Он обладал свойством цепляться за все, что находилось поблизости. От велосипеда я как-то перешел к колесу, от колеса к спице, от спицы к вязанью, от вязания к положению женщины в древнем Вавилоне. Диссертация, как пылесос, засасывала все, что полегче. Я не был уверен, что не вмещу всю цивилизацию. За вечер пачка книг перерабатывалась мною в страниц пятьдесят диссертации. Папка стремительно набухала и обещала быть тем горшочком из сказки, который, начав варить манную кашу, уже не мог остановиться.

– Будешь защищать докторскую, – утешил Вадим.

На улице я не мог пропустить ни одного велосипеда, и меня стали принимать за работника ГАИ. Именно на улице зародилась новая глава «Что такое ниппель».

Изменилась и моя внешность. Лоб что-то перекосило. Я перестал говорить глупости вслух и начал пить «Боржоми». Мой взгляд так крепко вцеплялся в переносицу собеседника, что у того к ней сбегались глаза. Я научился слегка приволакивать правую ногу, что придало моей личности некоторую индивидуальность.

Во мне появился философский подход к явлениям, который удивлял своей глубиной. Если у соседа текла крыша, я не волновался, так как все течет, все изменяется. Подлец не возмущал меня, потому что бытие определило его подлое сознание. Я смеялся над душевностью, ибо выяснил, что души не существует, и встал на материалистические позиции. И вообще все в мире относительно, кроме диссертации.

Однажды я вышел из Публички последним – никак не мог уложить папку. Носить ее становилось все труднее. Пальцы от тяжести так слипались, что приходилось их смазывать автолом. Хотелось взвалить папку на плечо. Только ее духовное происхождение останавливало меня от подобного переноса тяжестей.

Я шел пустынным переулком. Прохожих уже не было. Редкие фонари проецировали папку на стены домов в виде здорового сундука.

Не знаю почему, но около газона я замедлил шаг. Видимо, обдумывал новую главу «Как заклеить покрышку».

Вдруг из-за куста метнулась тень, и тут же я уперся в крупноблочную грудь. У моего подбородка что-то блеснуло, и на горло легла острая металлическая точка.

– Гони гроши, – хрипнула грудь.

– Сколько? – судорожно проглотил я кусок пустоты и попытался рассмотреть лицо бандита. Оно состояло из банальной челюсти и надвинутой шляпы.

– Чего в котомке? – ткнул он ножом в папку.

Я взял диссертацию в обе руки, привстал на цыпочки, быстро поднял над головой и что есть силы хлопнул ею по шляпе, как по скопищу мух. Шляпа упала на асфальт. Бандит ласково улыбнулся и без единого замечания рухнул в цветы.

Я испуганно осмотрелся. Из-за угла выскочили еще двое и бросились ко мне. Я приготовил диссертацию.

– Где он? – спросил один.

– Кто? – поинтересовался я.

– Васька Прыщ, – сказал другой, – Мы из уголовного розыска, две недели его ловим.

– Ах, Васька, – и я показал на цветы.

Они удивленно полезли в маргаритки.

– Контужен, – установил один, – Чем вы его так?

Я показал папку, посреди которой была круглая

вмятина формы Васькиной головы.

– Со свинцом? – почтительно спросил второй.

– Нет, но диссертация железная, – ответил я.

На второй день меня вызвали. Начальник уголовного розыска наградил меня ценным подарком, пожал руку и попросил передать папку в музей криминалистики. Я согласился. Им такой экспонат больше не попадется, а мне написать диссертацию – как выпить кружку пива. У меня уже забродила новая тема: «Стрижка и брижка на Древней Руси».

Все-таки удивительная штука – диссертация. Я вот ее и не дописал, а пользу обществу уже принес. А если бы дописал?

ТАМ

Пока во мне находили способности, я чувствовал себя человеком. Когда нашли талант, я отвадил всех инакомыслящих. А когда приятель-критик обнаружил во мне гениальность – у меня закружилась голова и я оказался на краю пропасти. Но я бы устоял, не подтолкни меня этот же приятель. И я полетел, а не хотелось.

Очнулся уже там. Было очень легко, как после бани. Я понял, что наконец-то мой дух одержал победу над плотью. Наверху, или где там, это ни мне, ни моим знакомым не удавалось. А у того приятеля, который меня подтолкнул, плоть достигала девяноста килограммов.

Ко мне подошел человек, ангел не ангел, но розовенький.

– Куда вы хотите – в рай или в ад? – культурно спросил он.

Меня это порядком удивило. Жизнь, не спрашивая, отправляла меня всегда только в последний.

– Нельзя ли посмотреть? – осторожно спросил я ангела, потому что вот так же, не посмотрев в универмаге костюма, купил импортный комбинезон.

Он молча пошел, перепархивая с камня на камень, а я запорхал вослед.

Мы подошли к вековому саду, где яблони, могучие, как столетние дубы, переспелыми плодами закрывали солнце. Между деревьев, как в коллективном садоводстве, белели маленькие домики. На короткой травке кучками сидели и лежали люди. На мужчинах были джинсы, а на женщинах – тоже. Перед каждой группой харчами и бутылками ломилась скатерть-самобранка, но брани слышно не было, – не по-загробному орали транзисторы. Пожилые перебрасывались в картишки, средние стреляли доминишком, а юные, бренча гитарами, целовались. И все пили и ели, побрасывая в траву огрызки райских яблок.

– Это рай, – радостно догадался я и рванулся было забить «козла».

– Нет, это ад, – грустно сказал ангел.

– Они же отдыхают?

– Нет, они так живут.

«Тоже неплохо», – подумал я про себя и полюбопытствовал:

– А что это за люди… были?

– Дураки, – просто сказал ангел.

Я был шокирован. У нас наверху, или где там, дураков называть дураками было не принято. Чью-нибудь глупость рассортировали на недостатки, и в этом был смысл, ибо любой недостаток можно исправить, а глупость – штука прочная.

– Мы всем показываем. И многие просятся в ад, – объяснил ангел и повел меня в рай.

Мы подошли к безмерной площади, которая играла гулом и гомоном.

– Греко-римская секция, начнем с нее, – сказал ангел.

– Неужели с тех пор?

– У нас нет пор ни тех, ни этих. У нас вечность. Смотрите, это воины и герои копают глину для амфор.

Статные герои с бронзовыми мускулами, казалось, горели на солнце. На медных лбах, как битое стекло, блестели капельки пота. Воины выворачивали из карьера большие глыбы голубой, дымящейся на солнце, влажной глины, перебрасываясь своими греко-римскими шуточками. Любого из них взял бы наш кинорежиссер на роль положительного героя.

Мы пошли дальше. На следующем поле люди в пышных одеждах и с благородными лицами месили глину. Они это делали гордо, независимо и величественно, будто попирали прах своих врагов.

– Цезари, консулы, трибуны… – объяснил ангел.

– Ого, – удивился я, – цезари, а месят глину.

– Не понимаю? – переспросил ангел.

– Ну как же, цезари, а месят глину.

Бестолковый ангел непонимающе смотрел на меня.

– Я ведь что говорю: все-таки цезари, а месят глину. Им бы персональную пенсию, дачу бы…

Ангел пожал плечами, и мы пошли дальше. Что-то мы друг друга не понимали, а я привык с начальниками контачить.

Серебристая дорожка привела к бородатым медлительным людям. С отрешенными лицами вертели они гончарные круги, и перед каждым лежала длинная лента чистой бумаги. Изредка какой-нибудь бородач вскакивал и быстро писал.

– Это философы, нашли гармоническую форму, – объяснил ангел.

Философ рядом с нами сорвался с места и застрочил по свитку, сев в глиняное тесто, которое плотски чавкнуло. Лицо философа светилось блаженством, будто он выиграл автомобиль.

– Куда же идет столько посуды? – поинтересовался я.

– С вином в ад.

– Ничего себе устроились.

– Они получают райское блаженство.

– Еще бы, когда на них вкалывают.

– Я говорю про этих, – и он показал рукой на философов.

Ангел запорхал дальше. Я семенил за ним и думал о здешних странностях, когда одни для блаженства работают на других.

Дорога порозовела, и запах цветов залил нас. Мы очутились в винограднике и цветнике. Меня сразу взяла истома, и я по привычке подумал насчет обеденного перерыва.

Перед нами проскочила красивая женщина в чем-то белом. Мне показалось, что это Афродита в накинутой простыне. Присмотревшись, я увидел таких Афродит под каждой лозой.

– Гм, в простынях…

– В туниках, – поправил ангел.

– Мегеры, – уважительно сказал я.

– Гетеры, – опять поправил он. – Ждут работников рая.

– Молодцы, покончили с распущенным образом жизни, – польстил я ангелу, намекая на его воспитательную роль.

Он опять пожал плечами. Мне надоело ходить с непонимающим представителем того света, и я уже облюбовал свое вечное пристанище. В конце концов, мое писательство давало мне возможность более широкого выбора. Рай отпадал, ибо прослыть дураком на всю вечность мне не хотелось. Будут знакомые умирать, увидят…

– Уважаемый, – сказал я, – давай не будем порхать. Вот они лепят, а я хочу эти горшки обжигать.

– Вы разве бог? – удивился ангел.

– Не боги горшки обжигают, – обрезал я службиста.

– Только боги.

– Как же так, – оторопел я. – Вот у нас, кто пробился, тот и обжигает. У меня же высшее образование!

Ангел посмотрел на меня как на дурака. Я испугался – не отправил бы в ад к тунеядцам.

– Да, ходить больше не будем, – мягко сказал он. – В ад вы не хотите, но рая еще недостойны. Вам надо начинать сначала…

– Копать глину с воинами?

– Нет, мыть им ноги после работы.

– Скажите, – поспешно спросил я, – а до бога можно дослужиться… или выучиться?

– Богом можно только стать.

Ангел поднял руку, и я очутился среди героев. В руках у меня блестел медный таз. Я зачерпнул в роднике холодной бесцветной воды и со словами «ноги мыть да воду пить» поставил перед первым воином. Он сунул в нее раскаленную оранжевую ногу. Я смывал мглистую глину и думал, что мой хитрый приятель-критик наверняка попрется в ад на травку.

Интересно, полагается мне мегера?

СПЛОШНЫЕ ОПРЕДЕЛЕНИЯ

Вася, ученик третьего класса, знал устройство папиного телевизора, маминого пылесоса и знал, как выучить любую собаку, кроме кошки, ходить на задних лапах. Он мог съесть десять эскимо, а мог и не съесть – для воспитания воли. Он знал всех хоккеистов и одного академика. Он много чего знал, потому что папин телевизор был с большим экраном.

Однажды, познавая мир глубже, Вася перед сном прочел в журнале статью «Гигиена брака». Понятно было все. Что гигиена – это мытье рук перед едой, он знал давно. Слово же «брак» показалось слегка туманным, хотя если отбросить «б», то получался знакомый рак.

На следующее утро, когда папа уже отругался после пойманной в кофе бигудинки, а мама перестала ругать чертово равноправие и они начали собираться на работу, Вася спросил, упаковывая рогатку в портфель:

– А что такое – состоять в браке?

– Состоять в браке, – оживилась мама, – это значит тетя по утрам готовит дяде кофе, а сама пить не успевает.

– Состоять в браке, это когда тетя кипятит бурду и думает, что варит натуральный кофе, сама это пойло, естественно, не пьет, а на работе выкушивает какао, – радостно подтвердил папа.

– Вася, это когда дядя портит нервы тете, потому что на работе не может справиться с планом.

– Сынок, это когда тетя портит нервы дяде, потому что купленная шляпка сидит на ней, как каска на солдате.

– Это когда тетя, Василий, не имеет права купить себе сумочку.

– Правильно, сын мой, это когда тетя не имеет права купить себе пятую сумочку.

– Это когда дядя, Васечка, живет с тетей для того, чтобы она его обслуживала.

– Сын, это когда тетя живет с дядей, чтобы прикарманивать его зарплату.

– Брак, Васятка, это когда тетя работает рабыней у дяди.

– Правильно, сынок. Я только добавлю, что рабыня целый день бегает по ателье, уволить ее запрещает нарсуд, а продать – никто не купит.

– Состоять в браке, Васильчик, это связаться с ничтожеством и делать вид, что живешь с мужчиной.

– Состоять в браке, сынку, это связаться с теткой и делать вид, что живешь с женщиной.

– Вась, вступить в брак может только женщина без царя в голове.

– Ха-ха-ха, сын. Наконец-то мы слышим признание насчет собственной головы. Между прочим, мужчина может вступить в брак только в сильную жару, перегрев темечко.

– Хэ-хэ-хэ, Василек. Наконец-то мы слышим признание насчет темечка. Кстати, состоять с ним в браке – это значит состоять на учете в психиатрическом диспансере.

– Состоять в браке, сын, это значит интеллигентному человеку беседовать с дружинниками по поводу разбитой тарелки в собственной квартире.

– Интеллигентный человек, Василек, не будет бить тарелку из сервиза, а разобьет тарелку подешевле.

– Интеллигентный человек, сын мой, будет бить именно ту тарелку, которую ему наденут на голову.

– Ни одна женщина, Василек, не утерпит, когда ее макароны назовут веревками.

– А мужчина, сын мой, обязан их жевать, хотя второй год просит испечь блинов.

– В былые времена, Василек, если мужчина хотел блинов, то ехал на мельницу за мукой.

– У меня, сын мой, нет лошади, чтобы поехать на мельницу…

Длинный звонок прекратил нарастающий распад семейных альфа– и бета-частиц. Папа открыл дверь. На пороге стоял Вася.

– Как?! Разве ты вышел? – удивился папа, судорожно завязывая галстук.

– Куда ты выбегал? – спросила мама, надевая шляпку.

– Я из школы – четыре урока было. Мам, обедать будем?

КОГО ПРОЩЕ?

Молодые супруги Теперины прожили два года, но детей не имели по той причине, что от них много пыли.

Однажды они заскучали. В кино уже ходили, телевизор показывал симфонии, а ужинать было еще рано. В общем, заскучали. Грибов замариновали, из них банку съедобных, челышей. Впереди было два выходных. Капусты нашинковали бочонок и под камень положили, и на камне написали «Капуста кислая». Какое-то межсезонье: в футбол уже не играют, в хоккей еще не начали – вот симфонии и показывают. Варенья плодоовощного сварили три пуда, правда один пуд прокис – сахару пожалели.

По всему по этому Лариса (жена) включила третью программу и начала смотреть передачу для домохозяек «Как варить шелкоперых рыб, двоякодышащих». А Те-перин подошел к окну и посмотрел туда. Оттуда, с панели, на него глядел шерстистый пес. Он заинтересованно вилял хвостом, словно Теперин был не молодой мужчина, всего насоливший и насушивший, а его знакомый кот.

– Лара, – радостно ожил Теперин, – нам надо завести собаку.

Жена выключила шелкоперых рыб, двоякодышащих.

***

Супруги Теперины вошли в Клуб собаководства, весело подталкивая друг друга.

– Садитесь, – строго предложила старая женщина в очках и закрыла иллюстрированный журнал «Собачья жизнь».

– Да нам только собачку купить, – сказал Теперин, усаживаясь из вежливости.

Женщина усмехнулась, и ее громоздкие очки встали на переносице дыбом.

– Держание собаки, молодые люди, ответственное дело. Мы еще не каждому продаем. Это не коровой обзавестись.

– Да нам не корову, – разъяснила Лариса. – Нам собачку.

– Корову и ставить некуда, – поддержал супругу Теперин. – А вы разве коровами торгуете?

– Мы заинтересованы, чтобы собака попала в хорошие руки. – Женщина поправила очки, не ответив на вопрос, но задала свой: – Сколько человек в вашей семье и какие жилищные условия?

– Нас только двое, – сообщила Лариса. – Квартира двухкомнатная, отдельная, с санузлом.

– Учтите, что на кухне собаке жить нельзя, – предупредила женщина.

– Не беспокойтесь, – заверил ее Теперин. – Да и кухня занята.

– Чем занята? – подозрительно спросила женщина.

– Там теща живет, – сообщил Теперин.

Видимо, в таких случаях и говорят, что у человека

глаза долезли на лоб, – только у женщины полезли на лоб очки.

– Вы же говорили, что вас двое? – удивилась женщина.

– Двое и есть, – подтвердил он, ничего не понимая. – Два человека и теща. Да вы не беспокойтесь. Где оно захочет, там и будет жить.

– Кто… оно? – еще подозрительнее спросила женщина.

– Псина, – объяснил Теперин.

– А теща животных любит? – мрачновато поинтересовалась собаковедка.

– Кто ее знает, – неопределенно ответил Теперин.

– Конечно, любит, – заступилась за мать Лариса.

– А помнишь, как она меня бидоном огрела? – не согласился муж.

– Так ты же человек, – резонно возразила жена. – А животных она уважает.

– Ну, хорошо, – перебила их спор женщина. – Какие у вас материальные условия?

Теперин приосанился и набрал в грудь воздуха ровно столько, чтобы он вытолкнул из-под расстегнутого пиджака десятирублевый яично-широченный галстук. Лариса скрипнула кримпленовым платьем.

– Хватает. Капусты насолили и под камень положили, – сообщил Теперин.

– Телек цветной, – дополнила жена общую картину.

– Вашу псину будем кормить одними люля-кебабами, – заверил он.

– Острое собакам нельзя, – испугалась женщина.

– Мы ей супу наварим, – поспешила Лариса сгладить оплошность мужа.

– Харчо, – тоже поспешил вставить он, чтобы строгая женщина не подумала, что они будут морить собаку какими-нибудь комплексными обедами.

– Вам необходимо прочесть специальную литературу. Вы еще не готовы теоретически, – заметила женщина.

Она достала с полки громадную стопку книг и книжиц. Сверху лежала толстая монография «Щенок (детство, отрочество, юность)». Внизу покоился двухтомник «Психология болонки».

Теперины переглянулись. Столько книг они видели только в бухгалтерии – подшитые отчеты.

– Какую вы хотите породу?

– Нам бы кобелька, – сразу высказал свое желание Теперин.

– Только не мордатого… не этого… не бульдозера, – попросила Лариса. – И чтобы хвост был, как у всех добрых людей.

– Знаете, – объяснил муж, – есть такие волосатые псинки, что рожи не видать. Из них еще шерсть выщипывают на оренбургские платки.

– Шприц, – вспомнила Лариса породу и поделилась: – Я уж ему имечко придумала – Фантомас.

– Лучше Первач, – сказал Теперин.

– А какое у вас образование? – вдруг спросила женщина и сняла очки, словно из-за них она раньше чего-то не рассмотрела в посетителях.

– Я на последнем заочном курсе, – сообщил Теперин. – Она на предпоследнем. А что?

– Нас интересует и духовный мир семьи, – объяснила женщина.

– Духовного мира у нас навалом, – сказал муж.

– Две газеты выписываем, – обиделась жена.

– С культпоходом ходим, – заметил Теперин. – На культпоходы ходим, – поправился он. – «Ну, погоди!» всем коллективом смотрели.

– А у вас есть домашняя библиотека? – спросила женщина.

Супруги изумленно переглянулись. Она поправила бледно-синий парик и встала. Он застегнул пиджак из матовой ткани, которую не выпускала ни одна фабрика мира.

– Мы собаку у вас покупаем, а что вы спрашиваете про библиотеку? – сердито сказал Теперин.

– Если такая морока с вашими собачками, то обойдемся и без них, – заверила Лариса.

– Да мы лучше ребенка заведем, – заключил Теперин.

И завели ребенка. По поводу его появления на свет супругов Тепериных никто нигде и ни о чем не спрашивал. На день они отдавали его теще, которая уважала собак и жила на кухне. А вечером ребенок не шелохнувшись смотрел из коляски цветные серии, посасывая пустышку. Но сразу начинал плакать, если показывали эти проклятые симфонии.

ПЕРВЫЙ ГОНОРАР

Давая мне в детстве подзатыльник, мама приговаривала: «Вот накажет тебя бог за непослушание». Действительно, я сделался сатириком.

Писатели считали меня несерьезным, потому что я не описывал природу. Читатели видели во мне зубоскала, ибо я не тянул им душу историями из жизни. Редакторы принимали меня за очернителя. Жена просто считала злобным, без всяких аргументов.

Все это я к тому, что меня еще ни разу не печатали.

Однажды приятель уезжал в район и прихватил несколько моих юморесок, дабы ознакомить провинциального читателя. Дня через три я проснулся почему-то от страха – в передней надрывался телефон. Было три часа ночи. Дрожащими спросонья руками взял я трубку.

– Междугородная! – крикнула телефонистка.

– Гу-гу-го-го, – завыла междугородная.

Я посмотрел на жену, стоявшую рядом в одеяле.

– Кто гудит? – тихо спросил я.

– Не узнаешь? – подвальным голосом ответил приятель. – Поздравляю, старина, твой фельетон я устроил в «Молодой колхозник». Жди гонорара.

Спать мы уже не ложились. Я был тихо ошарашен и расслабленно сидел на кухне в одних трусах. Жена открыла бутылку сока и зажарила все семь яиц. Ночью мы отпраздновали первый успех.

Не то чтобы меня интересовали деньги, но гонорара я ждал как вещественного доказательства успеха. Ждал долго, пока не надоело.

И тогда в почтовом ящике нащупался перевод. Я вытащил его и, не взглянув, стал подниматься по лестнице. Если хочешь быть крупным писателем – научись спокойно получать гонорары.

В квартире я небрежно бросил перевод жене: вот, мол, а ты не верила. Она посмотрела и прыснула, будто взяла кипятку в рот. Тут и я посмотрел. В рублях стояло – 1, а в копейках – 65. Я стал бегать по строчкам, стараясь найти откатившиеся нули.

– И получать не пойду.

Не то чтобы меня интересовали деньги, но все-таки духовный труд.

Через неделю почта повторила вызов, но я опять не пошел. Еще дня через три позвонил почтальон:

– Получите деньги, а то они висят.

– Да не хочу я их получать.

– Будем ходить, пока не получите. Висят.

– Иди получи, – примиренчески сказала жена.

И я пошел.

В нашем микрорайоне построили студенческий городок. Когда я пришел на почту, то ахнул и воочию убедился в размахе высшего образования. Толстая очередь-анаконда обвивала столик с клеем. Я встал в ее хвост и начал наблюдать, как блаженно отходят студенты, шурша алыми кредитками. Через полтора часа меня подтянуло к окошку. Я уже изнемог, взмок и обмяк. Чем ближе надвигалось лицо почтового работника, тем больше я краснел. И когда протянул перевод, то набросил на глаза руку, как черную повязку.

– Рубель шестьдесят пять, – сказала она на всю почту, хотя передо мной никому не говорила.

– Ради бога, потише, – прошептал я.

– А что, разве не рубель…

– Да рубель, рубель!..

– Го-но-рар, – прочла она по слогам, и сразу все притихли.

Я хотел убежать, но вокруг плотно стояли студенты и симпатичные студентки. Меня окончательно захлестнуло мокрым жаром.

– Я вам дам мелочью?

– Дайте ему банкнотами, – подсказал студент.

Она насыпала в мою ладонь горсть пятаков, и, зажав их в потном кулаке, я бросился в дверь.

– Гражданин, куда же вы лезете? – в ужасе закричала она вслед.

– Простите, – буркнул я и перестал ломиться в большой почтовый ящик.

До дому шел я, подергивая щекой. У парадной, где на скамейке под акацией сидели знакомые и незнакомые соседи, стояла моя жена. Она радостно улыбнулась и спросила теплым, звучным голосом на весь двор:

– Ну, получил гонорар?

ПРИВЕТ АРХИТЕКТОРАМ

Некоторых хлебом не корми, только ему привет передай или от него возьми. Это они, некоторые, придумали афоризм «Жду привета, как соловей лета».

Вася Сивограков терпеть не мог передавать приветы, поэтому утром в субботу лично поехал к своему приятелю на новоселье.

Автобус часа полтора змеился по городу, и на кольце Васе показалось, что он попал в громадный макет: все дома имели форму одинаковых прямоугольников, только одни прямоугольники лежали на боку, а другие стояли на попа. Он спросил, как пройти к корпусу шесть дома сто восемьдесят на Средней улице двадцать третьего квартала девятого микрорайона.

– Вы не с того конца заехали, – ответила женщина и объяснила, что раз он заехал не с того конца, то теперь ему придется топать с этого.

Вася Сивограков пошел, похрустывая свежим снегом и помахивая коробкой с тортом «Юбилейный» за три рубля шестьдесят копеек. Мимо него мелькали дома, лежавшие на боку и стоявшие на попа.

– Средняя улица? Вон там начинается у огромадного дома, что стоит торчком, – показал старик.

Сивограков поспешил к тому дому – время подошло обеденное, да и на новоселье он опаздывал.

Или головой болтал, или что, только шел он шел и оказался не у «огромадного» дома, стоявшего торчком, а у «огромадного» дома, лежавшего плашмя.

– Так вы же прошли, – объяснила дворничиха.

Вася Сивограков двинулся обратно, помахивая тортом «Юбилейный» за три рубля шестьдесят копеек. У него уже гудели ноги, как столбы под напряжением.

– Средняя улица за углом вот того дома, – показал мальчишка на дом, который лежал.

Сивограков прилип к нему взглядом и пошел, как лунатик по крыше. Все было бы хорошо, не налети он на детскую коляску и не стукни новорожденного тортом «Юбилейный» за три рубля шестьдесят копеек. Вася извинился перед мамой и объяснил новорожденному, что не успел познакомиться с микрорайоном, поэтому и налетел на коляску, а когда кончил объяснять и поднял голову, то дома, который лежал, перед ним не было. Вернее, домов было шесть – три лежали и три стояли. Сивограков побродил вокруг них, как шпион вокруг военного объекта.

– Да вы на Средней улице стоите, – удивился прохожий.

– А чем докажете? – усомнился Вася.

Он пошел по Средней улице, которая пропадала вдали, а может, уже в темноте, потому что зимой смеркается рано. Номера домов только начинались. Вася шел на гудящих ногах и думал, что торт «Юбилейный» за три шестьдесят, наверное, промерз до мозга костей.

Вдруг дома кончились на номере шестьдесят пять и Сивограков очутился в чистом поле.

– Скажите, это улица Средняя?

– Со Средней вы свернули вон за тем домом.

Вася мог поклясться, что он шел прямо и никуда не

сворачивал. И даже взгляда никуда не отводил от воображаемой прямой. Правда, ему попалась девушка в мини, и он еще удивился, что зима, а она в мини.

Стемнело. Сивограков пошел обратно и, побродив часа два, отыскал и Среднюю улицу, и дом сто восемьдесят, и корпус шесть, и квартиру, но новоселье там отмечал не его приятель, а гражданин совершенно другого вида.

Оказалось, что дом этот стоял на улице Средней, но числился по улице Вертикальной. А на улице Средней есть свой сто восемьдесят, но стоит он не на улице Средней, а на улице Горизонтальной.

Сивограков вышел из парадной и пошел дворами, какими-то детскими качелями и помойными бачками.

– Скажите, как мне выйти на улицу? – поймал он запоздалого прохожего.

– На какую?

– На любую.

– Сверните за этот дом.

Сивограков пошел было свернуть, но там белел громадный сугроб. «Какая разница, все они одинаковы», – подумал Вася и свернул не за тот, который лежал на боку, а за тот, который стоял на попа. Но за тем, который стоял на попа, был другой, который лежал на боку.

Вася Сивограков остановился. Было темно, как на рентгене. Люди уже не ходили. Автобусы тоже. В небе повисла желто-пегая луна. Где-то в отдельной квартире завыл волк. Вася понял, что надо искать ночлег.

Он зашел в дом, который лежал на боку, поднялся на площадку последнего этажа и развязал коробку с тортом «Юбилейный» за три шестьдесят. Ложки у него с собой не было, а руками есть торт неприлично. Тогда Сивограков склонился к коробке и, как корова траву, стал щипать крем губами. Проголодавшись на свежем воздухе, он щипал его и дощипался до самого дна. Вылизав коробку, Вася начал отвинчивать паровую батарею, чтобы попить горячей воды. Затем сложился на подоконнике вдвое, как перочинный нож, и забылся, клацая зубами…