Текст книги "Избранное"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)

Кстати, давненько был случай со мной…

Только это я на автопредприятие пришел. И был там автослесарь вроде меня – ничего в нем вразумительного. А приезжает вдруг на своей машине, на новенькой, с иголочки, и на спидометре одни нули. Купил, сивый хвост. Конечно, в мыслях я обозвал его не хвостом и не сивым, а чем похуже. И зависть во мне такая зловонная разлилась, что самому противно. Молод был, первой сущностью жизнь мерял. И вот после таких темных мыслей просыпаюсь утром, а у меня на лбу шишка, именуемая чирьем. Красная и здоровая, вроде вылезающего из земли мухомора. Ну? Между прочим, слесарь десять лет па северной шахте отбойным молотком отстучал. Ну?

Все эти мысли в голову лезут, поскольку я спокоен. Поскольку совесть чиста. Хотя фактически я вор натуральный, взятый с поличным…

Приехали мы, самосвалу понятно, в милицию. В уголовную часть. Впервой я тут. Мужик квасом поперхнулся, в вытрезвителе очнулся.

Кабинетик маленький, приличный, но сильно прокуренный. Оно и понятно – всяк сюда приглашенный волнуется, посему и закуривает.

Оперуполномоченный сотрудник разложил бумаги, записал в них мои памятные даты – когда родился да когда женился, – отложил перо и предложил по-свойски:

– Ну, Николай Фадеевич, теперь рассказывайте…

– О чем?

– Как вынесли пальто…

– Да ведь просто. Взвалил рюкзак на закорки, а в проходной меня арестовали.

– Значит, признаете, что пытались вынести пальто?

– Еще б не признать, коли за шкирятник ухватили.

– Как же так, Николай Фадеевич? Положительный человек, не судимый, в возрасте…

– От сумы да от тюрьмы не отказывайся.

– Глупая, между прочим, поговорка, – не согласился он и стал писать.

Парень ладный. Плечистый, костюмчик на нем сидит форсисто, лоб двухмерный, и глядит прямо, уверенно и с пониманием.

– Подпишите, Николай Фадеевич…

Я бумагу оглядел. Она имела свое имя – «Объяснение». Л дальше шло то, что якобы мною было сотруднику сказано.

– Филькина грамота, – сказал я, возвращая бумагу.

– В каком смысле?

– Ничего подобного я не говорил.

– Вы же только что признались в краже!

– Ни грамма. Воровать упаси боже. Я в колхозе работал на подмоге, так морковины не съел.

– Но вот же объяснение, написанное с ваших слов… Или я ослышался?

– Пальто вынес, а хищения не совершал.

Этот оперуполномоченный, надо сказать, слова бросал веские, но голосом нервы не взвинчивал. Спокойно говорил, не теряя ни внимательного взгляда, ни чистоты лба. А галстук у него с блеском, будто вшита в него металлическая стружка.

– Придется пригласить аса уголовного сыска, – вдруг улыбнулся сотрудник, и, по-моему, не к месту.

Он снял трубку телефона и как бы обронил пару слов:

– Леденцов, зайди.

Я ждал солидного мужика, вроде завсклада Семена Семеныча. И в форме, в погонах, с орденской колодкой, с современными значками. А вошел парнишка, да в придачу рыжий. Такой ас не для нас.

– Леденцов, вот гражданин утверждает, что кожаное пальто вынес, а не украл. Возможно такое?

– Нужно обдумать с точки зрения элементов состава преступления, товарищ капитан, – звонко, по-пацански, выдал ас.

– Обдумай, – согласился капитан.

Этот Леденцов – тоже, между прочим, одетый форсисто – повернулся ко мне и заговорил, будто он лектор, а я народная масса:

– Состав преступления состоит из четырех необходимых элементов: объекта, субъекта, объективной стороны и субъективной стороны.

– Может быть, – не стал я спорить.

– Лейтенант учится на юридическом факультете, – уважительно сказал капитан Петельников.

После чего рыжий ас заговорил уже только со мной, как с отсталым учеником. Теперь мое такое дело – слушать, коль проштрафился в воровском смысле.

– Объект налицо, то есть кожаное пальто.

– Тут подлинно, – вздохнул я.

– Субъект налицо, то есть вы.

– Как таковой, – опять подтвердил я.

– Объективная сторона налицо, то есть пальто пытались вынести.

– Пытался.

– Субъективная сторона налицо, то есть умысел, направленный на хищение.

– А вот подобного умысла не было, – обрадовался я наконец-то подоспевшему несовпадению.

– Без умысла, то есть без одного элемента, нет и состава преступления, – сказал ас уже не мне, а своему начальнику.

– Спасибо, Леденцов, за помощь, – вроде бы улыбнулся Петельников.

Рыжий лейтенант ушел – серьезный и как бы надутый от важности. Я смекнул, что это они сыграли спектакль. Только для кого? Или же старший проверял успехи лейтенанта в учебе?

– Выходит, что спрятали пальто в рюкзак бессознательно?

– Зачем из меня дурака-то строить?

И я рассказал все по порядку: про рыбалку, про спальный мешок, про вахтера Шуру и про свое оцепенение в проходной, когда из мешка складское пальто вылезло.

– Первая баечка мне больше понравилась, – тепло улыбнулся оперуполномоченный.

– Не веришь? – перешел я на «ты» для лучшего понимания друг друга.

– Мне доказательства нужны.

– Так ведь в мешке все для рыбалки справлено, напарник непридуманный есть, мешок спальный был, вахтеру Шуре показал, вон я в сапогах болотных…

– Это ваше толкование, Николай Фадеевич. А есть и другое. Как вынести пальто? Прийти с рюкзаком, показать его содержимое вахтеру – якобы на рыбалку. Потом спальный мешок выбросить, запихнуть пальто и выйти непроверенным. Остроумно.

– Ага, – согласился я.

– Но преступник, Николай Фадеевич, никогда не может предусмотреть всего, потому что жизнь весьма разнообразна.

– Чего же я не предусмотрел?

– Того, что Сергеева, то есть вахтер Шура, отпросится с дежурства. А новая вахтерша, естественно, попросила развязать рюкзак.

И крыть нечем. Вспотел я вдруг без чаю – этак, пожалуй, в узилище попадешь ни за што ни про што. Бывшее за меня против обернулось.

Как понимать такую закавыку? Закон умный – вон, каждое действие преступника на четыре части разлагает. Оперуполномоченный умный – глядит на меня, того и гляди, вслед за этим взглядом сам в душу ко мне влезет. Все вроде бы верно, а честный человек может пострадать. Похоже, закону да уму этого Петельникова чего-то не хватает – прут себе, как пара бульдозеров без водителей.

– Подложили мне пальтишко, – угрюмо сообщил я.

– Кто?

Мне и опять крыть нечем. Уголовный розыск – тут коли обвиняешь, то почву имей. Не про ноготь же болтать?

– Не знаю.

– Но кто мог подложить, кто?

– Один из трех, – сказал я, поскольку это уже подлинно.

– Зачем?

– Видать, кому-то мешаю.

– В чем мешаете?

– И этого не ведаю, мил человек.

Петельников вздохнул, показывая, что тоже не ведает, как со мною быть. Верить мне или не верить. А с другой стороны, он обучен приемам, орудуя каковыми должен суметь заглянуть в мои полушария, не снимая черепушки. Да что там полушария, когда у человека все на лице пишется, как на той бумаге. Для того, кто умеет читать.

– Не от той печки пляшешь, товарищ оперуполномоченный.

– А от какой надо?

– От человека, то есть от меня. А не от совершенного факта. Покопайся в моей биографии – я ведь спички не украл за свою жизнь…

– Покопался, Николай Фадеевич.

– Это когда ж?

– Лейтенант принес мне полную вашу биографию.

И верно, какой-то листок он на стол положил.

А я думал, что лейтенант меня обучал уголовному закону. Ребята вкалывают, как механизмы. Один, старший, со мной беседует, а другие изучают мою жизнь, как таковую.

– Да плюс эта… интуиция, – добавил я.

– Интуицию к протоколу не подошьешь.

– А все-таки она должна вперед мысли бежать.

– Интуиция… Я вчера что-то вроде притона накрыл. Пять лбов не работают, а промышляют всяким разным. Молчат, ни в чем не признаются. Три мужика и две женщины. Одна лет девятнадцати, маленькая, худенькая, пугливая… Думаю, затянули ее сюда. Отпустил. И только отпустил, как остальные заговорили и все рассказали. Атаманшу отпустил. Вот и вся интуиция.

– Да, у тебя работа трепещущая. Бандиты, мазурики, охламоны… И небось постреливают?

– Николай Фадеевич, в дуле моего пистолета прописался паук. С бандитами я встречаюсь раз в году. Что там бандиты… Суета заела, не своим делом занимаюсь. Считайте, чем я сегодня занимался. Угнали трактор – раз. В квартире лает собака – два. С седьмого этажа бросились бутылкой – три. Неизвестные люди звонят по телефону – четыре. Женщина обманным путем получила справку о беременности – пять. Бывшая жена не дает ключ от квартиры – шесть. Пропал муж – семь. Украли детскую коляску – восемь. В квартире поселился сомнительный человек – девять… И так далее. Оскорбления – устные, угрозы – словесные…

Я вгляделся в его лицо. Усталое, будто он вылез из ремонтной ямы. Да капитан, поди, уже две смены от-вкалывал. Вот и не вздымает тяжести, не сверлит металл, не вертит гайки, а осунулся. Ему бы сейчас поесть да к телевизору, а не с ворюгой, вроде меня, вечер коротать.

– Капитан, не вор я, честное слово…

– Допустим. Но что-то скрываешь, Николай Фадеевич, – перешел и он на «ты», думаю, в знак расположения.

– Почему это скрываю?

– Ни с того ни с сего пальто не подложат. Значит, что-то было, кого-то подозреваешь, чего-то думаешь… А?

– Мои подозревалки, как и ту интуицию, к протоколу не подошьешь.

– А мы проверим – для этого тут и сидим.

– Капитан, дай мне подумать и кое-что взвесить.

– Только до завтра. Дело в том, Николай Фадеевич, что мы еще три краденых пальто обнаружили у сбывал.

– Выходит, что я их как бы поставляю?

– Выходило бы, да мы нашли пальто до того, как ты устроился на склад, – опять улыбнулся он.

Мне так – мне слова не нужны, а подай улыбочку. Их три от одного корпя: ухмылка, усмешка да улыбка. Ухмылка – пена от обмылка, усмешка – ядрышко орешка, а улыбка – золотая рыбка. Говорят вот, что якобы глаза и есть зеркало души. Ни хрена подобного. Попробуй, закрой лицо человечье, а глаза оставь. Пусты они, как студеные озера. С другой стороны, человек хмурится, злится, ругается… А улыбнется – и сразу всего видать, до последней его элементарной частицы, поскольку улыбка приоткрывает душу. Забыл сказать, какой корень-то у трех сестричек – ухмылки, усмешки и улыбки, – душа и есть. Ужимка не в счет.

– Николай Фадеевич, завтра в десять часов к следователю прокуратуры. Вот адрес. Расскажи все подробно, ничего не утаивая.

– А теперь куда?

– Домой, – улыбнулся он, язви его, потому что на подобной должности лишку улыбаться ни к чему.

– Капитан, нельзя ли мне ночку в камере скоротать?

– Зачем?

– А утром вернулся бы домой якобы с рыбалки…

Тут капитан как захохочет – все свои улыбки проглотил. Я думаю, что от баб ему проходу нет. Бабы-то любят не богатых, не красивых, не начальников и не всяких там выпендрял. Мужчин настоящих они любят. А приметы настоящего мужика я назову, поскольку они мне известны по себе, – мужчина должен быть сильным, веселым и справедливым. А уж умным само собой. Вот меня Мария и любит.

11

Домой мне хотелось прийти гоголем. Мол, встречай Мария своего бывшего супруга, а теперь вора в законе. Мол, кончай лепить горбатого, давай хрустики, а то достану перо и пойду на мокруху. Мол, последний нынешний денечек… Как там у мазуриков говорят?

Но Мария меня любит, посему огорчать ее было не резон. Ну, про отмененную рыбалку сказать просто – мол, рыба не клевала. Однако закавыка – где спальный мешок? Ну и слепил я этого самого горбатого, что, мол, ехали в лодке, мол, туман, а напарник увидел щуку да и уронил мой мешок в воду… Вот и пришлось вернуться. Мария, конечно, качала головой и осталась при своем мнении, что мешок щука заглотнула…

Ночью я ворочался. Однако встал с трезвой головой и крепким духом. Чего я гоняю двигатель вхолостую? Есть крепкие факты, а есть дымные намеки. Про ноготь, про жуткую внешность Вячика, про мои подозрения говорить ни к чему, поскольку они не пришей рукав к ширинке. А про угрозу надо сообщить и про фальшивое его имя – это подлинно. И пусть разбираются, на то они и органы.

Я пошел в прокуратуру по даденному мне Петельниковым адресу…

Вот какая закавыка: ракеты с телевизором изобрели, теленка можем в склянке вырастить, элементарных частиц наловили до хрена, уж не говоря про прочего черта в стуле… А с преступностью запятая. Есть такие ученые головы, которые всякие человеческие безобразия принимают навечно. Мол, зверь в нас сидит запертый, но иногда вырывается. Не спорю, зверское в человеке еще живет. Да ведь зверь не ворует, не обманывает, не копит, не воюет… Нет уж – человек нарушает законы человечьи. А коли что идет от зверя, с тем борись – не позорь своих больших полушарий.

Взять хотя бы это самое воровство. Я, конечно, не научный институт, но одну причину знаю доподлинно. Подросток изрезал сиденье в кинотеатре, поджег почтовый ящик, выбил окно, сломал дерево, украл у садовода клубнику или в магазине приемник… И тут жди комедию, поскольку ему объясняют, что, мол, нехорошо. А он ни в зуб ногой – не понимает. Да потому что подобный балбес растет до двадцати лет и ни одной вещи своими руками не сделал. Будет он ценить вещи, сделанные руками других? Да ни в жисть… Коли в семье тунеядцем вырос.

Походил я по коридору и отыскал нужный кабинет: «Следователь Тихонтьева Н. Г.». Постучавши, я вошел и поздоровался.

За столом, как бы на сейф, хмурилась женщина средних лет. Но в форме – на петлицах четыре звездочки; правда, мундир смахивает на железнодорожный. Да и вообще, женщине идет мундир, как мужику сарафан в горошек.

Однако эту дамочку где-то я видел, да вот намять продырявилась. А где мог видеть, коли тут впервые?

– Почему Петельников вас не задержал? – спросила она вроде бы не у меня, а у своего сейфа.

– Поверил мне, – ответил я за сейф.

– Чему поверил?

– Что не вор…

– Ах поверил! Подождите, где-то я вас уже пи-дела…

– И мне ваша личность знакома.

– Но где? По шайке Кормухина не шли?

– Не шел.

– В процессе самогонщиков не проходили?

– Я непьющий.

– По сто семнадцатой не привлекались?

– А что за сто семнадцатая? – зряшно спросил я, поскольку ни по какой не привлекался – ни по сто семнадцатой, ни по сто восемнадцатой.

– Статья об изнасиловании.

– Я женатый.

– Где-то я вас видела…

Действиями меня оскорбляли – путем рукоприкладства. Словесно тоже было, включая непечатное. Ну и намеками плюс разными наскоками. Но юридическими вопросами в душу не плевали.

– Случаем, мы с вами из Ростова вместе но ехали? Вы еще мешок семечек везли…

– Никогда не была в Ростове, – фыркнула она.

– А раньше, случаем, не работали в комиссионном, в отделе стоптанной обуви?

Она не ответила, а глянула на меня так едко, что я поежился, однако не сдался.

– Вспомнил! Вы были медсестрой на хирургии, еще клизмы…

– Гражданин! – свирепо перебила она, – Вас сюда не вспоминать вызвали, а дать показания по поводу украденного вами кожаного пальто!

Вспоминала баба Прошку – пережарила картошку. Огляделся я в кабинете загнанно. Сейф стальной, а на нем вентилятор трехлопастный. Стол канцелярский, весь заваленный папками, на которых номера проставлены. Маленький столик с телефонами и пачками всяких законополагающих книг. Креслице еще, в котором стоит сумка провизионная, из коей торчат три птичьих лапы…

Мать честная! Вспоминал деньки свои – и наехал на ГАИ. Так ведь это одна из тех мамаш, которые приходили ко мне в автопредприятие. Насчет пацанов, пожелавших идти к нам.

– Как ваш сынок поживает?

Она долго и прищуренно смотрела на меня, будто мою лысину взглядом гладила. И наконец улыбнулась значительно, но с кислинкой:

– А-а, вы тот самый передовик…

– Передовик не передовик, но тот самый.

– Мальчик, слава богу, одумался и в следующем году в институт пойдет.

– Кто же его одумал?

– Отец сказал свое твердое мужское слово.

– Между прочим, один отец мне байку рассказал…

Сын, студент, получил первую стипендию, поскольку отличник. Ну и закатился с приятелями в ресторан да на радостях всю стипендию и прогулял. Не велика же. Отец, мужик суровый, сынка предупредил веско да и пару-тройку оплеух выдал искрометных. С тех пор сынок за пять лет учебы ни разу в ресторане не был. Правда, за эти пять лет и стипендию больше не получал. Ну?

– Парадокс! Человек не имеет ни образования, ни должности, совершил уголовное преступление… И поучает!

– Уголовного преступления не совершал, – не согласился я с третьим.

– Займемся делом. Я прочла объяснение, которое вы дали Петельникову… Туфту гоните.

– Вру, что ли?

– Открытым текстом. Почему оперуполномоченный уши развесил?..

Что же получается? Если она в мундире да при должности, то имеет право оскорблять меня всю дорогу? Да хоть и вор, а держись со мной по-человечески.

– Вот что, милая… Если ты, вернее, вы еще раз меня оскорбите, то я пошел к прокурору.

– Когда я вас оскорбила? – изумилась она в самом деле.

– Насильником обозвали, и якобы вру я.

– Подумаешь, какие персоны…

Но сказала спадающим тоном, как бы соглашаясь, что персона все-таки имеется. Тут как бы прошла меж нами тихая минутка – следователь в бумагах копошилась, а я глядел, как она в них копошится.

– Чем вы докажете, что пальто вам подложили? – этак с лету бросила она и глядит пронизывающе.

– А тем, что оно мне до тети Феклы.

– То есть?

– Да не нужно.

– Опять туфту гоните… Кожаное пальто на цигейке вам не нужно?

Я их век не носил.

– Это не доказательство.

– Мое дело такое: плоское тащить, круглое катить, а тяжелое кантовать. А доказательство – ваша забота.

Смотрю на её лицо, а оно меняется скоро и не в лучшую сторону – деревянность в нем проступает. Глаза прищурились, будто она целится в меня из невидимой винтовки. Губы сомкнулись сухо, приваренно. И какой-то трепет жаркий в ее теле – она даже ладонями мундир огладила, чтобы охладиться.

– Отвечайте на мои вопросы! – рубанула голосом уже другим, неузнаваемым.

– Да разве я не отвечаю?

– Вы допрашиваетесь в качестве подозреваемого. Сколько пальто вынесли со склада?

– Одно.

– А подумать?

– А подумать – тоже одно.

– Признаете, что совершили кражу только одного пальто?

– Вынес, а не украл. У меня нет субъективной стороны.

– Предусмотрительно побывали у адвоката?

– Нет, это мне один рыжий ас объяснил.

– Кто он? Соучастник? Как фамилия и где живет?

– Не знаю, – бекнул я от такого ее напора.

– И тут темним… Если не хотели украсть, то почему пальто оказалось в вашем рюкзаке?

– Подложили.

– Кто, зачем? Отвечайте быстро!

Да мне уж никак отвечать неохота – ни быстро, ни скоро. Ни к чему подтяжки, коли нет милашки. С другой стороны, оперуполномоченному Петельникову обещал. Я-то думал…

Следователь ведь не кукла обмундированная. Меня звездочками не заманишь. И эти звездочки, и должность, и звание есть не что иное, как первая сущность. Неужто я на это клюну? Ты мне свою вторую сущность покажи, убеди, что лучше меня и по уму, и по душе, и по всему прочему. Тогда и мне захочется быть хорошим и тянуться до тебя, вот тогда я приоткроюсь, перестану играть в молчанку, и меня даже потянет оправдаться перед тобой, чтобы выглядеть получше и уйти с чистой совестью.

– Не знаю, кто и зачем, – ответствовал я уже без всякой охоты.

– Значит, вы и не знали, что несете в рюкзаке?

– Почему ж… Знал, что несу спальный мешок.

– А про пальто не знали?

– Не знал.

– Ив рюкзак его не клали?

– Не клал.

– Ив руки не брали?

– Не брал.

Она, следователь Тихонтьева, отвалилась на спинку стула, огладила мундирный пиджачок и презрительно сжала губы от такой мерзости, то есть от меня, поскольку другой мерзости в кабинете не было.

– Вы украли не одно, а четыре пальто!

– У меня ж одно нашли…

– А еще три у скупщиков.

И тут я вспомнил слова Петельникова про то, что эти три были украдены еще до моей работы на складе. А ведь и Тихонтьева об этом знает. Что ж она, берет меня на пушку? И такая злость взяла на нее за все про все, что холодок меж моих лопаток побежал.

– Знаешь что, милая? Да хоть бы я и сберкассу всю уволок, но тебе бы никогда не признался.

– Так и запишем, – вроде бы обрадовалась она.

Вот она, судьба-то… Мы уважаем это слово и почитаем. В него, в слово, целые жизни умещаются людские. А ведь есть и другое – произвол судьбы. Произвол. Еще так говорят: мол, судьба обошлась с ним сурово… Оттого жизнь кривая, что судьба слепая. Да разве судьба – бог? Не судьба обошлась сурово, а люди; не судьбы произвол, а людей…

– Учитывая положительные характеристики, возраст и признание, арестовывать вас до суда не буду. Подпишите, и до свиданья.

– Жалко мне тебя, Тихонтьева, – мирно решил я.

– Почему жалко? – удивилась она.

– Сына свернула с его дороги, меня заставляешь признаться во лжи… Небось многих одолела. Сильная. Ну и что?

– Как что? Я ежедневно работаю до десяти вечера.

– А друзей-приятелей у тебя много?

– При чем здесь приятели?

– Труд-то хорошо. Но он лишь говорит, какой ты работник. А количество друзей – какой ты человек. Иль не так?

– Знаете что?.. Не стройте из себя мудреца.

– А старик, который к концу своей жизни не стал мудрым, зря прожил век.

И я пошел, поскольку были у меня спешные дела.

12

А ведь она, поди, ходит в отличниках, Тихонтьева-то. Поди, следователь первый сорт. У жизни больше баечек, чем кофточек у Раечки. Вот и закавыка: зачем Тихонтьевой тузить человека? Чтобы переживал и признавался в несодеянном? А зачем? У государства ведь нет такого интереса, чтобы я ушел из прокуратуры обиженным, у государства есть интерес, чтобы я вышел оттуда, возвышенный законом, а также преисполненный нетерпением схватиться со злоумышленником.

Чего я кисель в баки заливаю? Будто мне неведомы карьеристы-субчики. Некоторые, правда, их приветствуют – лучше, мол, карьеристы, чем бездельники. Смотря где. Вот на месте Тихонтьевой лучше бездельник – хоть дров не наломает. Лично я этих карьеристов терпеть не перевариваю. Не за то, что они к чину стремятся или к материальному изобилию… А за их несправедливость. Лезущие вверх всегда несправедливы, поскольку для такого прав тот, у кого положение выше. Да ему справедливость нужна, как ослу спидометр, – подчиненность заместо нее.

Из прокуратуры я не вышел, а, можно сказать, вылетел. Первой мыслью было припустить в милицию, к Петельникову. А зачем – на следовательшу жаловаться?

Бегу по улице, а в голову как бк лезут знакомые физиономии – Пашина сморщенная, профессорская козлиная, ребят бригадных… Да и сыновья мне привиделись по ходу. Отчего бы? От подлой натуры человеческой. Как жизнь упрется в нас бампером, так друзей и вспоминаем. Посему надо копить не деньги, а друзей-приятелей. Помрешь, скажем… Пользу прожитой жизни чем мерить? Да числом оставленных друзей.

Иду, а в голове элементарные частицы беснуются. Неча уповать на других, коли сам, в сущности, кашу заварил. Сам и расхлебывай. Да ведь мне и удобней, поскольку фактов знаю более других.

Я зашел в телефонную будочку и накрутил номер диспетчера моего автопредприятия – помнил еще. И попросил пригласить к трубке Василия-моториста, поскольку наша мастерская от диспетчерской невдалеке. Мол, якобы родственник приехал из деревни Большой Лом.

Василий обрадовался, как премии. Чего не захожу и гостинцев не приношу… То да се – перебрали все. А у меня-то дело.

– Василий, у тебя ж права есть?

– Водитель первого класса.

– Тогда выручай, возьми в хозяйстве машину на сегодняшнее число.

– Так ведь надо заявление писать заранее…

– Ты передовик и дружинник, тебе пойдут навстречу. А все расходы на мой счет.

Чувствую, шуршит на том конце провода – это Василий в затылке чешет.

– Сегодня какой день? – замямлил он.

– Вася, я когда просил по пустякам?

– Попробую, Фадеич. А чего везти?

– Скажи, холодильник. Там у них пикапчик есть на ходу – его всем дают.

– Когда и куда?

Назначил я время, а место – проходная моего склада. Задумал я операцию «Икс», а говоря проще – автопогоню. Такси для этого дела не подойдет, поскольку не будешь водителю объяснять подноготную. А цель моя проще гайки: коли Вячик – не Вячик и по своему адресу не живет, то где? Все ниточка. Глядишь, за нее и дернуть можно. Зная местожительство, можно и о человеке разузнать.

До семнадцати часов времени было вагон и маленькая тележка. Идти домой нельзя, поскольку я на работе у Марии числюсь. Да и личность мою сейчас ей видеть нельзя – все прочтет, как в справке. Ну и поплел я слоняться по городу, чего, между прочим, не люблю.

На фильм сходил, в первый ряд. И зря, поскольку расстроился еще пуще. Про жуткий бандитизм, иностранный. И надо же: бандюга – копия Вячика. Длинные волосы, усы и черные очки. Орудовал винтовкой с оптическим прицелом и каким-то наводящим лучом красного цвета. Девицу убил через окно, обнаженную, но, правда, загорелую…

В столовку зашел – как-никак я на сыскную операцию собрался. Дело аппетиту не помеха. Суп харчо, бурый от томата и свирепый от перца. Рыба неизвестной породы, жареная, с травкой на гарнир. Гранатовый сок, подслащенный. Эх, лесной орех… А если бы щей наваристых, каши рассыпчатой да кисельку клюквенного?..

Потом, захотев пить, поискал воды. Пиво нельзя из-за операции «Икс». Пепсу я не пью – мне это заморское питье ни к чему. Зашел было в бар… Фу-ты ну-ты, ножки гнуты! У барьера сидят прынцессы с прынцами, а за барьером стоит премьер-министр. И все головы повернули и глядят на меня. Мол, чего надо? Уж лучше не пимши.

Ну, потом объявления на заборе почитал. Одно меня очень задело – меняют африканскую мартышку на кожаные штаны…

А там и время подошло. Я добрался до складов и стал в скверике за какими-то вечнозелеными кустами, чтобы проходная виделась как на ладони. А я загорожен.

Однако закавыка тут как тут – местечко, о котором я растолковал Василию, занял самосвал. И стоит, будто бак его высох. Я уж начал было вздрагивать, поскольку время истекает, как за рулем грузовика разглядел знакомую крепкую голову. Батюшки, вместо пикапа Василий пригнал самосвал.

Я юркнул в кабину.

– Брал бы уж трактор…

– Списали тот пикап, Фадеич.

А сам улыбается от радости. И то: сколько не виделись? Чай, не чужие, из одной бывшей бригады. Я тоже рассопелся, как сильно гриппозный.

– Василий, разговоры на потом. Теперь у нас дело.

Он схватился было за ключ зажигания, да я руку его

придержал.

– Разве холодильник не повезем?

– Нет, не повезем.

– Мебель, что ли?

– И не мебель.

– Фадеич, уж не в деревню ли махнем за картошкой?

– Василий, сейчас из ворот выползет «Запорожец» белесого цвета… Вот за ним и гони.

– Зачем?

– Потом введу в курс дела, а сейчас твоя задача – не отставать от него, но и быть неприметным.

– На самосвале-то? – опешил Василий.

Он глядел на меня, как на говорящий карбюратор. Маленькие глазки – когда жена отсутствовала, глазки-то были крупными, не заплывшими – выражали вопросительное недоумение. Но теперь я видел лишь проходную – не проворонить бы. Что же касаемо самосвала, так оно и лучше, поскольку так незаметнее.

– Опять, Фадеич, историю затеваешь?

– Эти истории жизнь мою построили.

– Ну у тебя и характер…

– При чем тут характер? Ты гляди, какой смысл в этих историях. Ведь бывают борцы – что на грядке огурцы: лежат красавцами, а на вкус сплошная горечь. Знал я мужика моих лет…

…Ходит он по квартире и думает… На работе приписками занялись, сообщить бы надо, да страшновато – вдруг потом отомстят? Пьяница дебоширит за стеной, надо бы милицию вызвать, да опасно – он еще привяжется. Старика из третьей парадной детки совсем заклевали, сидит он и плачет, надо бы вмешаться, да ведь детки могут тоже клюнуть. Компания подростков под окном орет, хотя за полночь, – выйти бы и приструнить, да страшновато… И тут этот мужик увидел, как в сквере гуляет болонка без намордника – сел и настрочил жалобу прокурору, а копию в ДОСААФ. Ну?

Однако разговора у нас не вышло, поскольку из ворот выполз белесый «Запорожец». Я наподдал Василия в бок, он схватился за рычаги – и погоня началась. Не погоня, а одна морока. Этот Вячик полз, как медуза какая. Василий чертыхался, скорость усмирял и тоже полз. Да ведь конец рабочего дня, движение-то заторное.

А я думал: куда же Вячик поедет? Неужель по прописанному адресу к другому себе подобному? Да нет, завернул на другое направление, в район новых строек.

– Кто хоть в нем? – заинтересовался Василий.

– Ты лучше спроси, кого везешь…

– Так тебя везу.

– Тогда спроси, кто я есть.

– Как кто? Фадеич! – Василий чуть баранку не упустил от моих непонятных намеков.

– Нет, Вася, не Фадеич я, а урка.

Не хотел говорить, да обида прорвалась. Иногда я душу живой водичкой представляю. То закипит, то нешелохнутой гладью встанет, то слезами просочится… Но всегда прорвется из своего обиталища, хоть как ее умом дави.

– Хохмишь все, Фадеич…

– Пальто кожаное на цигейке я свистнул. Как?

– Молодец, – не поверил Василий.

– Вот и я думаю, что молодец. А следователь стращает…

Белесый «Запорожец» тормознул и срулил к корпусам. Хорошо, что тут новостройки, а коли старый бы дом, двор – самосвалом и не заедешь. Легковушка швыркала меж корпусов, а мы вывернули на дорогу, чтобы выйти ей поперек. Да она из межкорпусного проезда и не выехала. Видать, тут остановка.

– Стой, Василий…

Я соскочил на землю, добежал до корпуса и выглянул из-за угла – «Запорожец» фурчал рядом с другой машиной, видать становясь на прикол. Я вернулся к самосвалу.

– Василий, будь здоров и спасибо. Вскорости увидимся, тогда все и расскажу.

Он пожал своими мешкоподобными плечами, и самосвал пошел, недовольно гудя двигателем по поводу пустого и столь глупого пробега. Я присел на подвернувшуюся скамейку, чтобы обдумать и выждать минутку-вторую.

Сейчас, как это положено у частников, Вячик будет захлопывать дверцы, оглядывать кузов, ощупывать баллоны… Потом запрет машину и войдет в дом. Тогда и наступит мой черед. Сподручнее начать с жилконторы – улицу знаю, номер дома и корпуса знаю. А чего спрошу? Номер квартиры гражданина, у которого белесый «Запорожец»? И который в темных очках, с усами и ноги приволакивает? Не пойдет, да и открыта ли сегодня вечером жилконтора-то?

Между тем мокрые сумерки прямо-таки лезли за шкирку. Моросить стало, да не водой, а брызгами, будто кто стоял над городом и мокрым веничком помахивал. Хорошо, что я пальто надел длиннополое, демисезонное.

Чего размышлять, когда можно промышлять? Делов на две копейки, а дум на пятак. Сегодня нельзя, иначе на самого Вячика нарвешься. А завтра подойти сюда утречком, поскольку от работы я теперь отстраненный. И всяк входящему-выходящему задавать один вопрос: «Случаем не знаете, чей белесый „Запорожец"»? Вот и вся недолга.

Я поднялся с омокрелой скамейки и пошел искать какой-нибудь транспорт, шедший в мою сторону. Глянул, конечно, на «Запорожец» – стоял на приколе как вкопанный. Не удержался, увидев бабусю, без дела сидевшую у подъезда.

– Здорово, ровесница!

– Здравствуй, коли тебе семьдесят…

– Девять годиков не дотянул.

– Тогда мальчишка.

– Скажи-ка, бабуся, в какой квартире живет хозяин вон того автомобильчика?

– А и не живет, – обрадовалась она подвернувшемуся разговору.