Текст книги "Избранное"

Автор книги: Станислав Родионов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

– Травой, а не сеном, – поправила она. – Сама эти духи изобрела. Ты в лес ходишь один или с компанией?

– Бывает, с компанией, но больше люблю один.

– Правда? Я компании в лесу не признаю. Зачем тогда и в лес идти? Осенью одна по лесу… хорошо. О чем хочешь думаешь.

– И тишина.

– Ага, тихо до жути, – подхватила она.

Они помолчали. Теперь эти паузы не тяготили, как во время допроса; он даже видел в них смысл.

– Тебя зовут-то как? – вдруг спросил он.

– Не Марией и не Матильдой. На фабрике звали Машей. А тебя – Сергей?

– Сергей.

Опять сделалось тихо, но пауза стала другой, замороженной и чуть звонкой. Может, она выпрямилась не так или шевельнулась как-то по-особенному, но Рябинин вдруг заметил в ней что-то другое и почувствовал, что сейчас эта замороженная звонкость нарушится необычно – лопнет, треснет или взорвется.

Но она спокойно спросила:

– Суд будет скоро?

– Вряд ли. Через месяц, а то и позже.

– Сережа, отпусти меня.

Рябинин глянул на сейф, но это явно сказал не он. Могло послышаться, могло показаться в полумраке после трудного голодного дня. Или это мог прошипеть на проспекте по асфальту протектор автобуса.

Она встала и склонилась к нему. Он увидел ее глаза у своих – вместо зрачков светились зеленые неоновые буквы.

– Сережа… Не сажай меня до суда… Пусть как суд решит. Это же у вас называется мера пресечения, чтобы человек не убежал. Ты же веришь, что я не убегу… А мне нужно… Я завтра утром принесу тебе все деньги – у меня будет добровольная выдача. На работу устроюсь завтра же, на свою фабрику, – там возьмут. Приду на суд не арестованной… Работающей… Смотри, сколько плюсов… Ты же сам говорил…

– Да ты что! – оттолкнул ее Рябинин, и она плюхнулась на стул. ^

Он встал и щелкнул выключателем. Лампы дневного света загудели, замигали и нехотя вспыхнули. Жмурясь, Рябинин взглянул на нее.

Согнувшись, как от удара в живот, сидела в кабинете женщина неопределенного возраста с осунувшимся зеленоватым лицом. Она похудела за день – он точно видел, что щеки осели и заметно повисли на скулах.

– Ты что, – уже мягче сказал Рябинин, – думаешь, это так просто? Взял арестовал, взял отпустил. У меня есть прокурор. Да и какие основания… Вот меня спросят, какие основания для освобождения? Что я скажу?

– Я утром принесу деньги и завтра же устроюсь на работу, – безжизненным голосом автоматически повторила она.

– Это невозможно. Вон прокурор ждет протокола допроса.

– Но ты же мне веришь, – обессиленно сказала она.

– Верю.

– Ты же давал партийное слово, – чуть окрепла она.

– Давал, – согласился Рябинин, но теперь сказал тише.

– Так в чем же ты мне веришь? Как пьяных чистила – веришь? Как воровала – веришь? А как я буду завязывать – не веришь? О чем же ты давал партийное слово?!

Рябинина вдруг захлестнула дикая злость. Она была тем сильней, чем меньше он понимал, на кого злобится. Его шаг, и без того неровный, совсем повел зигзагами, и он налетел на угол сейфа, ударившись коленом. Рябинин пнул его второй ногой, тихо выругался и захромал по кабинетику дальше, посматривая на железный шкаф. Теперь он знал, на кого злился, – на этот бессловесный железный сундук, который стоял здесь много лет. Он повидал на своем веку человеческих слез и бед. Пусть он стальной и неодушевленный, но каким же надо быть стальным, чтобы не одушевиться от людского горя.

– Э-э-эх! – вдруг крикнула Рукояткина и дальше начала не говорить, а выкрикивать все нарастающим, тонко дрожащим голосом, как приближающаяся электричка. – Раз в жизни! Поверила! Поговорила по душам! Всего раз в жизни поверила следователю! Кому?! Следователю! Раз в жизни!

– Да пойми ты! – Он рванулся к ней, – Невозможно это! Я с тобой весь день сижу… Я тебя уже чувствую. Ну а как другим тебя объясню?!

– Ах, какая я дура… Душу выворачивала…

– Лично я тебе верю! – крикнул Рябинин.

– Веришь, а сажаешь?! Да я…

Он не дал досказать – схватил ее за плечи и тряхнул так, что она испуганно осела на стул. И заговорил быстро-быстро, глухим, безысходным голосом:

– Маша, не проси невозможного. Я все для тебя сделаю. Деньгами помогу, передачи буду посылать, потом на работу устрою… Войди и ты в мое положение. Меня же выгонят.

Она кивнула головой. Она согласилась. Видимо, он двоился у нее в глазах, потому что слезы бежали неудержимо и уже обреченно.

– Есть у тебя просьбы? Любую выполню.

– Есть, – всхлипнула она.

– Говори, – он облегченно распрямился.

Рукояткина вытерла рукавом слезы, тоже выпрямилась на стуле и посмотрела на него своим гордым медленным взглядом, мгновенно отрешаясь от слез:

– Купи мне эскимо. За одиннадцать копеек.

– Заткнись! – рявкнул Рябинин и двумя прыжками оказался за столом.

Неточными пальцами вытащил он из папки заготовленное постановление на арест и остервенело порвал на мелкие клочки. Нашарив в ящике стола бланки, начал быстро писать, вспарывая пером бумагу. Потом швырнул две бумажки на край стола, к ней.

– Что это? – почему-то испугалась она.

– Постановление об избрании меры пресечения и подписка о невыезде.

Он встал и официальным голосом монотонно прочел:

– Гражданка Рукояткина Мария Гавриловна, вы обязуетесь проживать по вашему адресу, являться по первому вызову в органы следствия и суда и без разрешения последних никуда не выезжать.

– Отпускаешь… – прошептала она. – Отпускаешь?!

– Отпускаю, отпускаю, – буркнул он, тяжело вдавливаясь в стул.

Она схватила ручку, мигом подписала обе бумаги и впилась в него взглядом.

– А теперь что? – опять шепотом спросила она, будто они совершили преступление.

– Приходи завтра в десять, приноси деньги, оформим протоколом добровольной выдачи. И на работу. Если надо, то я позвоню на фабрику. Придешь? – вдруг вырвалось у него, как вырывается кашель или икота.

– Запомни: если не приду – значит, подохла.

– Тогда иди.

– Пойду.

– Иди.

– Пошла.

– Иди.

– Спасибо не говорю. Потом скажу. Я верная, как собака.

Рябинин выглянул в коридор, где томился милиционер. Тот сразу вскочил и, довольно разминая засидевшееся тело, пошел в кабинет. Рябинин удивился: почти за каждой дверью горел свет – значит, его товарищи ждали результатов допроса; ждали, сумеет ли он добиться признания.

– Можно забирать? – спросил сержант. – Ну, пойдем, милая, наверное, по камере соскучилась.

– Товарищ сержант, – сухим голосом сказал Рябинин, – я гражданку из-под стражи освобождаю.

– Как… освобождаете? – не понял сержант и почему-то стал по стойке «смирно».

– Освобождаю до суда на подписку о невыезде.

– А документы? – спросил милиционер.

Рябинин вытащил из сейфа бланк со штампом прокуратуры и быстро заполнил графы постановления об освобождении из КПЗ. Сержант повертел постановление, потоптался на месте и вдруг сказал:

– Сергей Георгиевич, скандальчик может выйти. Нельзя ее освобождать. Пьяных обирала, не работала. Мы ее всем райотделом ловили.

– Она больше пьяных обирать не будет, – отрезал Рябинин и глянул на нее.

Рукояткина прижалась к стене и страшными широкими глазами смотрела на сержанта.

– Кто… Матильда? – усомнился сержант.

– Теперь она не Матильда, а Маша. Гражданка Рукояткина, вы свободны! – почти крикнул Рябинин.

Она испуганно шмыгнула за дверь. Сержант качнулся, будто хотел схватить ее за руку, но устоял, спрятал постановление в карман и сделал под козырек:

– Все-таки я доложу прокурору.

– Доложите, – буркнул Рябинин.

После ухода сержанта он прошелся по комнате, потирая ушибленное колено. Что-то ему надо было сделать, или вспомнить, или продолжить какую-то мысль… Он глянул на часы – девять вечера. Потом взял дело, швырнул в сейф и запер, оглушительно звякнув дверцей. И сразу заболела голова тяж лой болью, которая пыталась выломить виски частыми короткими ударами. Он сел па стол лицом к окну, разглядывая вечерние огни. Зазвонил телефон: Рябинин знал, что он зазвонит скоро, но телефон зазвонил еще скорее.

– Сергей Георгиевич, это правда? – спросил прокурор.

– Правда, – сказал Рябинин и подумал, что прокурор не пошел к нему и не вызвал к себе, хотя сидел через кабинет.

– Почему? Не призналась? Или нет доказательств? – пытался понять прокурор.

– Полностью призналась.

Прокурор помолчал и прямо спросил:

– Что, с ума сошли?

– Нет, не сошел. Я взял подписку о невыезде. Она завтра придет и принесет все деньги.

– Почему вы не поговорили со мной? – повысил голос прокурор. – Почему вы приняли решение самостоятельно?!

– Я следователь, Семен Семенович, а не официант, – тоже слегка повысил голос Рябинин, но сильно повысить он не мог: не было сил. – Я фигура процессуально самостоятельная. Завтра она придет в десять и принесет деньги.

– И вы верите, как последний ротозей?! – крикнул прокурор.

– А следователю без веры нельзя, – тихо, но внятно ответил Рябинин. – А уж если обманет, то завтра в десять я положу вам рапорт об увольнении.

– Не только рапорт, голубчик, – злорадно сказал прокурор, – вы и партбилет положите.

– Только не на ваш стол! – сорвавшимся голосом крикнул Рябинин и швырнул трубку на рычаг.

Он хотел поглубже вздохнуть, чтобы воздухом сразу задуть худшее из человеческих состояний, которое за-тлевало сейчас в груди, – чувство одиночества. Но сзади зашуршало, и он резко обернулся.

Она стояла у самодовольного сейфа, поблескивая волглыми глазами, – слышала весь телефонный разговор.

– Ты чего не уходишь? – строго спросил Рябинин.

– Не пойду. Зачем тебе неприятности?

– Иди, – тихо сказал он.

Она не шелохнулась.

– Иди домой! – приказал он.

Она стояла, будто ее притягивал сейф своей металлической массой.

– Немедленно убирайся домой! – крикнул Рябинин из последних сил.

Она дернулась и шагнула к двери.

– Стой! – сказал он. – Еда дома есть?

– Э-э, – махнула она рукой, – и по три дня не едала.

Рябинин нашарил в кармане пятерку, отложенную на книги, и спрыгнул со стола.

– Возьми, пельменей купишь. Бери, бери. Из тех ни копейки нельзя. А мне из получки отдашь.

Он засунул деньги в ее кармашек и открыл дверь. Она, видимо, хотела что-то сказать; что-то необыкновенное и нужное, которое рвалось из груди, но никак не могло вырваться: не было слов – их всегда не бывает в самые главные минуты жизни. Она всхлипнула, бесшумно скользнула в коридор и пошла к выходу мимо дверей с табличками «Следователь», «Прокурор»…

Рябинин хотел опять сесть на стол, но затрещал телефон – теперь он будет часто трещать.

– Сергей Георгиевич, – услышал он обидчиво-суховатый голос Петельникова, – как же так?

– Вадим, и тебе надо объяснять? – вздохнул Рябинин и тут же подумал, что ему-то он как раз обязан объяснить.

– А если она не придет? – зло спросил инспектор голосом, каким он никогда с Рябининым не разговаривал.

– Тогда, значит, я не разбираюсь в людях. А если не разбираюсь, то мне нечего делать в прокуратуре.

– Я, я, я, – перебил Петельников. – А мы? Мы разве не работали? Начхал на весь уголовный розыск! Это знаешь как называется?

– Как же ты.

– Отпустил! Пусть погуляет до суда! Думаешь, что суд ее не посадит?!

– Посадит, – согласился Рябинин, – но она должна пойти в колонию с верой в людей, в честное слово и с верой в себя…

– Это называется… – не слушал его Петельников.

– Вадим! – перебил Рябинин. – Остановись! Потом будет стыдно! Я тебе расскажу…

Сначала он услышал, как брошенная трубка заскрежетала по рычагам, пока не утопила кнопки аппарата.

Стук в виски усилился, но теперь добавилась боль в затылке. Ему хотелось лечь или пробить в голове дырочку, чтобы из нее вышло все, что накопилось за день. Он выпил стакан воды и вытер сухие шершавые губы. И опять взялся за трубку, чтоб позвонить Лиде, хотя она ждать привыкла. Набрав первую цифру, Рябинин ошалело уставился на диск – он забыл номер своего домашнего телефона. И никак не мог вспомнить. Рябинин расхохотался отрывистым смехом и вдруг понял, что и Петельников, и прокурор по-своему правы. Он им ничего не объяснил. Да и что объяснять – надо было видеть ее и сидеть здесь, пока стрелки часов не опишут полный круг. Прокурор прав – следователь выпроваживает преступника на все четыре стороны, то бишь на подписку о невыезде. Но следователю надо верить. Верить – или близко не подпускать к следствию.

Звериное чувство того одинокого волка, воющего в снегах под сосной, опять докатилось до головы. Рябинин не терпел его – эту тоску заброшенности. Не понял прокурор, но ведь и друг не понял, а друзья обязаны понимать. Да и кто бы понял, не побывав в его шкуре и не побывав им, Рябининым? И тут Рябинин услышал в гулком коридоре твердые шаги.

Он знал, что идут к нему; сейчас могли ходить только к нему. У кабинета шаги на секунду смолкли, но тут же, после этой секунды, дверь широко распахнулась…

Рябинин увидел высокую сильную фигуру и зеленый, как неоновые буквы на универмаге, галстук; увидел черные, чуть навыкате, глаза и улыбку, которой вошедший передал все, что хотел передать. Да и что может быть лучше человеческой улыбки – может быть, только истина.

Поздний гость сел к столу, запустил руку в карман и достал пакет, в котором оказались бутерброды с колбасой и сыром, явно купленные в каком-нибудь буфете. Из брюк он извлек бутылку мутного теплого лимонада, отсадил металлическую пробку об угол сейфа и поставил перед Рябининым:

– Подкрепись. А то домой не доберешься. Не ел ведь…