Текст книги "Непорочные в ликовании"

Автор книги: Станислав Шуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 25 страниц)

27

Она вздохнула и перевернулась на спину. Легла Лиза только в девятом часу, спала всего минут пятьдесят, обстрел разбудил ее, и, хотя она чувствовала себя разбитой, более уже спать не могла. Для чего же вообще молодость, если она уж сейчас так разъедена нервами, для чего-то сказала себе женщина. Беззвучно вошла Никитишна и, обойдя стол кругом, остановилась возле подоконника.

– Я не сплю, – резко говорила Лиза, глядя в лепной потолок.

– Могла бы и поспать, – возражала ей старуха и обернулась на Лизу.

– Кто приезжал? – спрашивала еще та.

– Эти твои обалдуи, прости Господи!.. Тухлятины понавезли, – отвечала Никитишна с недовольною оскоминою на душе ее немолодой. И гримасу-то себе подобрала на лицо какую-то самую гадкую и недостойную. Много было у нее гримас разных, но эта была такая, что хоть святых вон выноси. – Опять же и Казимира где-то ухлопали, – говорила она.

– Они, может звезд не хватают, но стараются, не то, что некоторые.

– Толку-то, что стараются?! Сегодня вот Казимира не уберегли, завтра, глядишь, и тебя не уберегут.

– Ну ты! – говорила молодая женщина. – Ты очень-то не каркай.

Старуха поджала губы. Она разожгла спиртовку, стоявшую на окне, и передвинула ее под химический штатив, в котором была зажата коническая колба с водой. Лиза, поеживаясь слегка, поднялась и ноги поставила на равнодушный холодный линолеум пола.

– Радио не слушала? – спросила Лиза.

– Чего его слушать-то?..

– Ну да, у тебя, конечно, бесполезно спрашивать новостей.

– Какие там новости!..

– Ну все, хватит!..

– Ты полежи еще немного, – возразила старуха. – Покуда кофий не сварится. Чего так-то ходить попусту?

– Твоего кофе ждать – быстрее подохнуть можно, – только и откликнулась Лиза. На лице ее не было ни движения, ни даже тени движения, будто погасшим было теперь лицо Лизы.

– Да ты не болтай уж: подохнуть, – возразила старуха. – Вот поживешь с мое – будешь тогда про «подохнуть».

– К этому всегда готовиться заранее надо.

– Уж и меня-то под списание не готовите ли? – поджала губы Никитишна.

– У тебя кровь старая, – отмахнулась Лиза.

– То-то и оно, что старая, – согласилась та. – Где ж ей быть молодой?

– Ну и твое счастье, – сказала Лиза.

– И то слово, что «кандидаты наук», – говорила еще старуха, – а так уж недотепы недотепами, прости, Господи.

– Что ты имеешь против кандидатов наук?

– Ничего не имею. Только вот Икрам никакой не кандидат, а товар везет не хуже иных кандидатов.

– Какой с него спрос? Чурка он и есть чурка, – говорила Лиза.

– Скоро уж и из нас всех чурок-то понаделают, – говорила старуха.

Никитишна застывшим взглядом смотрела на голубоватое пламя спиртовки, вода в колбе начинала шуметь, проворные пузырьки взбегали внутри воды. За окном запотевшим на улице было утро в своем полупрохладном разгаре. Лиза с брезгливым любопытством смотрела на старуху. Ходики на стене изможденно тикали с однообразием проходящего времени.

– На гимнастику-то свою пойдешь, что ли? – очнулась наконец Никитишна.

Лиза промолчала.

– Такое время настало, а они ходят, ноги закидывают, да сиськами трясут, – говорила еще старуха.

– Ты ничего не понимаешь, – возразила Лиза.

– А тут и понимать-то неча, – обиделась старуха. – А то, вишь, все тут за дуру держат!.. Я-то пожила на свете и знаю, какая эта жизнь – пакость. Ну так чего ж тебе, молодой-то, равняться?..

– Надо пойти взглянуть, что хоть там привезли, – с шумным и неожиданным выдохом вставая, говорила Лиза. Она стянула со спинки стула простую вязаную кофту и набросила ее себе на плечи. Никитишна насыпала две ложки кофе в стакан и задула пламя под колбой. Крутой кипяток с урчанием заполнил стакан, бурля и расплескиваясь; резкий аромат недорогого кофе быстро распространился по комнате. Лиза шагнула к двери.

– Совсем себя не бережешь, – говорила ей старуха.

– Не твое дело, – опять возразила Лиза.

28

Поребрик из серого гранита был местами разбит и выворочен, и тогда проезжая часть переходила в тротуар сразу, без всякой каемки. Ф. с принужденною его усмешкой в душе дорогу перебежал и, держась чуть стороною от домов, торопливо и нескладно вперед пошагал осунувшейся своею походкой. Быть естественным или быть безобразным – все решалось лишь простым стечением обстоятельств внутри него, и по большому счету от него ничего не зависело. Так трудно теперь устроить существование свое заведомо ничтожным, сказал себе Ф., лишенным всяческого значения и содержания. Сколь невыносимы теперь и безобразны задачи провидения, еще сказал себе Ф. Он обернулся назад, но Ш. уже не было видно, хотя, уж конечно, тот машину припарковал где-то поблизости. Все ж таки ни на йоту не приумножилось их отдаленное взаимное пренебрежение, которое составляло, по здравому рассуждению, их неприкосновенный запас.

При артобстреле эта сторона улицы была наиболее опасна, но Ф. это теперь не беспокоило. Он под арку дома свернул и здесь, не встретив ни души, нарочно шагу прибавил, едва не сбиваясь на бег. Украдкою огляделся Ф., на окна взглянул своим беспорядочным взором, дальше шагнул, и вот уж дверь входную ногою толкает в знакомом ему сером флигеле. Вонь здесь также была настолько знакома, что он ее почти не ощутил. Ботинки его по бутовому камню пола шаркали раскатисто и безжизненно, и он непроизвольно свой шаг удерживать стал.

На втором этаже за дверью гамму на скрипке пытались играть, поминутно сбиваясь; Ф. здесь не задержался, и вот уж он выше по лестнице с равнодушным его сердцем шагает. У него был припадок обыденности, никакими изобретениями незаурядного не приукрасить было теперь его существующее, его настоящее. На четвертом остановился, осмотрелся и с размаху кулаком застучал в одну из дверей, обитую дермантином облезлым.

– Тетя! – крикнул он. – Тетя, открой!..

Были короткие шажки за дверью, он прислушался, и там тоже прислушивались, вот оба они друг друга слушают на расстоянии руки вытянутой, хотя и неприступно разделенные дверью.

– Кто там? – говорила тетя своим засушенным старушечьим голосом.

– Это я, – говорил Ф. – Разве ты не узнала своего скорбного родственника?

– Нет никаких родственников, – возразила тетя.

– Ну, мы не будем с тобой здесь устраивать богословского спора, – нетерпеливо и с досадою Ф. говорил.

– Я все равно не открою, – отвечали шажки, удаляясь.

Ф. снова заколотил в дверь.

– Мне позвонить надо!.. – крикнул он.

За дверью, кажется, вернулись.

– Телефон не работает.

– Что с ним? – спросил Ф. о телефоне. – Я Ротанова ищу. Мне только позвонить. Чер-рт, да открой же!..

– Этому обормоту тем более звонить не дам, – говорила тетя.

– Я дверь выломаю!

– Кто ты такой?

– Я уже говорил. Несчастный племянник.

– Нет никаких племянников.

– Помирать станешь, так никто тебе стакана воды не поднесет.

– От тебя и подавно помощи не дождешься, – говорила ему тетя.

Ф. стукнул еще раз.

– Открой, говорю! Я болен. Я опасно болен. У меня гнойная рана, – он мгновенно взглянул на себя в поисках места, где бы эта рана у него могла быть. – Я, может, еще умру на рассвете, – предположил он.

– У меня тут посторонним делать нечего, – упрямо подтвердила старуха.

– Над тобой весь дом смеется, дура!.. – прошипел вблизи замочной скважины рассвирепевший Ф.

– Тем более, – единственный был ответ.

Переговоры зашли в тупик, Ф. вяло стукнул еще раз.

– Мне только руки умыть, – на всякий случай сказал он.

– Иди умывай в другом месте, – возразила тетя с непреклонностью.

– Послушай, – Ф. говорил. – Не хочешь открывать – позвони сама Феликсу, попроси его узнать, где сейчас Ротанов. Слышишь? Я тебе телефон скажу, ты позвонишь, и я уйду. Ну?

– Может, тебе еще баранинки с перчиком? – издевательски отвечала тетя. – Может, тебя еще спать уложить?

– Ну, с-сука!.. – беззвучно прошептал Ф. Он вдруг вспомнил. Он вытащил пистолет из-за пазухи и приставил его дулом к двери. – Ты где там? – неуверенно спросил он, прислушиваясь. Но как на грех – замолчали за дверью, Ф. не слышал ни дыханья старухи, ни единого шороха. – Ты где? – спросил он еще раз громче, пистолет уж был на боевом взводе, и палец Ф. прижимался к спусковому крючку. – Стань прямо напротив двери, – попросил он.

И тут громыхнуло вдруг, но не выстрел, шум был внизу: хлопнула дверь на пружине, и послышался топот. Ф. метнулся к лестнице и, поставив на предохранитель оружие, спрятал его за пазуху. Он сразу сообразил умом своим бесплодным, что это облава, и тут еще увидел воочию. Несколько спецназовцев в касках, в бронежилетах и сером камуфляже вверх бежали по лестнице. Тут же загрохотали в дверь второго этажа, а двое спецназовцев продолжили бег. Ф. отпрянул к стене и, более не приближаясь к лестничному колодцу, метнулся вверх. Знал он эту лестницу, еще когда был подростком и даже до того, будто бы даже до рождения, казалось ему, и теперь умолял свое детство о нежданном спасении.

– Дверь! Дверь! – орал внизу один из спецназовцев, через секунд несколько оглушительно грохнуло; видно, разорвалась ручная граната, зазвенели стекла. Снова были крики двумя этажами ниже. Вот Ф. на цыпочках и, едва дыша, пробежал этаж, здесь сделалось темнее, он миновал еще пролет и здесь уже ощупью стал искать дверь на чердак. И сердце его било в литавры, тревожно и торопливо. Вот он нашел железную дверь, тут же наткнулся на замок, Ф. простонал беззвучно в отчаянии. Он стал ощупывать и трясти дверь, и та вдруг отвалилась от косяка и едва не накрыла собой Ф.

В дверной проем пролезая, он отчего-то вспомнил о Ш. Винить ему было некого, он сам напросился в этот замысловатый поход. Ф. кое-как поставил дверь на место, может, и не слишком тщательно – сейчас ему уж было не до нюансов. Ф. рванулся вперед, скрежеща ботинками по керамзиту насыпанному, но тут же наткнулся на кого-то, на человека, как сразу почувствовал он.

– Кто?! – ахнул Ф., и сунул за пазуху руку за пистолетом.

Достать не успел, человек обхватил его сзади, рванул, и вот уж они оба повалились в керамзит. Ф. рычал, стараясь вырваться, противник его хрипел возле его горла, вот Ф., наконец, высвободил левую руку, вывернулся и со всего размаха ударил того локтем в лицо. В сущности, это было уже половиною победы, ничуть не меньше того; Ф. ударил еще и еще, человек завыл, обмяк и отпустил Ф. Тот стремглав на ноги вскочил, обернулся и изо всей силы ударил лежащего ногой два раза. Первый раз – неудачно: попал только по одежде, второй раз ударил пониже по чему-то твердому, должно быть, по колену, но только ногу себе отбил и тут же сам завопил от боли, на месте приплясывая.

– Ты кто? – заорал Ф.

– Ты лицо… ты мне лицо разбил!.. – прохныкал незнакомец. – Сволочь!.. Ты мне нос разбил!..

– Ты зачем меня схватил?

– А зачем ты сюда?.. Это моя территория!.. – крикнул человек.

– Ты, придурок, сматываться надо! Там облава! – вспомнил вдруг Ф.

– У меня кровь! Это из-за тебя! Видишь: у меня кровь!..

– Ну и хрен с тобой! – выкрикнул Ф. – Дожидайся, пока из тебя вообще кишки выпустят.

Выставив руки вперед, он шагнул во тьму кромешную, непроглядную. Если бы выхода даже не оказалось, он рассчитывал отыскать хотя бы уголок потаенный, в котором можно было надежно пересидеть облаву. Он снова был один, тот за спиною был не в счет, на него не стоило полагаться.

– Идиот! Не туда! – прошипел ему чердачный человек и проворно потащил за собою Ф. совсем в другую сторону. Вот он вдруг остановился, шмыгнул носом, должно быть, шедшую кровь подбирая, вытянулся и толкнул створки слухового окна, забитые глухою фанерой. Ф. обернулся и увидел впереди небо, тусклое, облезлое и безрадостное.

29

Сначала он видел караваны туч, медленно наползавшие на небосвод плоский и суровый, потом бесчисленные кварталы, поодаль переходящие в промышленную зону. От развалин на севере тянулись дымные хвосты, но запаха не ощущалось за дальностью, хотя воздух был и сам по себе густ, тяжел, безжизнен и морозен. Никогда здесь небо не бывало полигоном поэзии, но всегда – отвращения, мгновенно подумал он, фальшивый соглядатай обыденного пространства. Ветер гулял в натруженной атмосфере, и близлежащий холодный космос застрял у Ф. в волосах. Ф. подошел к парапету и вниз посмотрел с предосторожностью скудного наблюдателя. Три машины он видел возле дома, на другой стороне улицы стоял еще с зарешеченными окнами фургон, возле машин прохаживались двое, вот один из них махнул рукою кому-то, и фургон переехал улицу и стал ближе. Это был город страха, унижения и всевозможных бесчеловеческих эмоций.

– Сволочь, – с задержанною обидой сказал ему чердачный человек из-за спины. – Посмотри, что ты сделал!..

Ф. обернулся и от смеха удержаться не смог. Вид того был хорош, вид того был живописен. На собеседнике его были помпезный жилет да кофта грубой вязки, вся в дырах и без пуговиц, ватные штаны и на ногах – обрезанные домашние валенки. Короткая густая борода окаймляла его широкое лицо, которое с бородою вместе казалось невозмутимым и даже, пожалуй, циничным. Все было в крови, и разбитый нос подозрительно косился в сторону, чердачный человек опасливо трогал его своими черствыми пальцами.

– Хочешь я тебя вниз скину? – сказал ему Ф., шагнув в сторону обиженного человека. – Ты зачем меня схватил? Жить надоело?

– Ты зачем сюда пришел? – отстранился тот без особенного, впрочем, испуга. – Кто ты такой? Ты зачем здесь? Ты пришел для розничной торговли обыденным и разрушения устоявшегося? – спросил еще он. Спросил еще человек.

Ф. посмотрел с удивлением.

– Ты кто? – говорил.

– Я Александр Нидгу.

– Ну и что это такое?

– Александр Нидгу, – повторил человек, посмотрев на Ф. античным своим, невозмутимым взглядом. – Ты слышал, наверное?

– Что я должен был слышать? – Ф. говорил.

– Ну как же? – приосанился человек с циничной бородою его. – Я достаточно известный философ.

– Философ? – только присвистнул Ф. с мимолетной своей назойливостью. – Маргинал ты карнизный, а не философ. Ну, давай-давай, изобрази какой-нибудь великий силлогизм.

– Я призван к тому, чтобы судить наш народ судом Линча, – возразил ему Нидгу. – И не тебе, вонючка, устраивать мне экзамен.

– Ну и что ж, ты тут лежишь на чердаке и философствуешь? – спросил еще Ф. Он стоял теперь и отряхивался. Его штаны и его куртка хранили всю грязь и все содержание его прошедшего, его пережитого.

– Я – бывший промоутер оппозиции, – возразил ему философ тоном полным достоинства. – Прежде я сотрудничал с некоторыми политическими партиями и выстраивал для них захребетные эшелоны нападения.

– И что ж ты теперь не разъезжаешь на «Линкольнах»? – непритязательным словом своим усомнился Ф.

– В ближайшее время я выйду на свет, и тогда все оппоненты мои впадут в состояние ментального ступора, – говорил Нидгу. – Я теперь создаю свою партию, у нас уже сейчас великий интеллектуальный потенциал и нестерпимое сальдо духовных прозрений.

– Может, ты еще за душой и национальную идею припас? – иронически любопытствовал Ф.

– Она залегает в плоскости азиопской концепции, – охотно пояснил философ. – И логично вытекает из той доктрины всеединства, которую я проповедую.

Ф. тут лишь молча вгляделся в заплывшие мелкие глазки философа. Быть может, старался все же отыскать там признаки новой рассудительности.

– Я вижу, вы сомневаетесь, – говорил еще Нидгу. – Напрасно. Я доктор наук. И автор первого в мире руководства по превентивной мегаполитике.

– Сейчас бы твои мозги разлетелись по асфальту, – говорил Ф., – и конец всякой мегаполитике.

– Ничего, – возразил Александр Нидгу, – я успел уж распространить среди избранных свои креативные семена.

– А семена птицы склюют, – возразил Ф.

– Я мог бы и тебя принять в свою партию, при условии, что ты признаешь приоритет азиопской доктрины.

– Все вы норовите заграбастать членские взносы своей креатуры, – хмыкнул лишь Ф. Со сверхъестественным и чрезмерным своим сарказмом хмыкнул он.

– Я – homo sapiens идеи, и вполне готов довольствоваться малым.

– Потому-то ты на чердаке торчишь и одет в рванину? – спрашивал Ф.

– Я же говорил, – недовольно отмахнулся философ, – что нахожусь сейчас в фазе кануна большого блистания и исполнения начертанного.

– А ты кто в твоей партии? Самый главный, что ли? – Ф. говорил.

– Я – Генеральный секретарь смысла и Председатель президиума избранного содержания, – отвечал Александр Нидгу, философ. – Недавно я разработал теорию гуманитарного консенсуса. И еще я веду переговоры с известными интеллектуалами о создании нового холдинга пророков. Мы станем торговать своей умственной продукцией по всему миру, тем самым закладывая основы будущего федерального процветания, – говорил еще он.

– Ну и что ты имеешь против нашего народа, что собираешься его судить? – спрашивал Ф.

Философ посмотрел на того взглядом, полным непревзойденного эксклюзивного удивления. Посмотрел на него так мгновенье-другое и после особенный свой взгляд пригасил.

– Ты меня, вроде, не понял, – говорил он. – Я соболезную нашему народу, сострадаю машинальности и неосознанности его обихода. Народ наш непорочен непорочностью умалишенного или младенца. Он закоснел в ликовании от своих бесстыдств и безобразий. Он уж вступил на зыбкую тропинку своего неисповедимого четвертого пути, не дожидаясь кормчих своих и ведущих. Отсюда – несколько базовых моделей нашего поведения…

– Первая: лежать на чердаке и жопу протирать, – перебил того Ф.

Но философ его будто не слышал или слышать не хотел.

– Нам следует спрямлять прошлые искривления и стремиться к тотальному воспроизводству умеренного миропорядка…

– Вторая: умничать, когда не спрашивают, – Ф. говорил.

– Я вижу, ты – любитель лапидарного слова, – наконец отозвался Нидгу, с сожалением отрываясь от прежнего монолога.

Ф. ухмыльнулся. Время истекало независимо от их существования, его и философа, но при том все же нельзя было долго избегать своего обыкновенного судорожного досуга, и Ф. уж понемногу начинал тяготиться их избранною беседой. Он давным-давно исчерпал свою функцию свежести и незамутненности, и его невозможно было поразить самозванным блеском афоризма или топкостью самоуверенного ума. Философ был искушением, всего лишь искушением дней его постылых, мгновений его обрыдлых, сказал себе Ф., никакого нового смысла, никакого внезапного спасения не мог принести он с собой.

– Третья: безропотно сносить оплеухи от всех встречных, – Ф. говорил.

30

Неглин залюбовался. В общем, было ли отчего? пожалуй, что и нет, он уже немало видал подобного, сам участвовал в облавах и даже что-то умел, но теперь, в его положении легкораненного, от него не ожидали подвигов. Все это лишь брань, грязь, кровь и страх, мог бы сказать он, но не хотелось рассуждать или анализировать. Он и еще один инспектор, которого Неглин не знал даже имени, стояли наготове у двери, когда выволакивали первых задержанных. Замечательно все же работал спецназ, с навыками превосходства и всесокрушения, с душою ожесточенной и непримиримой. Двое тащили лысого чернявого бугайка с окровавленными лицом и шеей, ломали руки ему, и тот вырывался отчаянно.

– Куда?! Куда?! Пустите! – вопил бугаек. – Нет! Не имеете права! Сволочи! Не имеете права!

Его не слушали и пытались свалить, Неглин хотел этому помочь, но толку от него было сейчас немного. Сзади еще вывалился спецназовец, один тащивший парня в полубессознательном виде. Вот, слегка оттолкнув от себя парня, он ловко заехал тому ногою в пах, после приложил уже скрюченного лицом о свое колено два раза. Более уже ничего не требовалось, он бросил парня на асфальт, двумя ударами ботинок развел тому ноги более чем на ширину плеч и ринулся на выручку к своим товарищам. Неглин попался тому на дороге, он оттолкнул Неглина, и тут же, улучив момент, вдруг прыгнул с нечеловеческим воплем. Никто ничего не успел понять, и не смог бы понять, даже если б и пытался; спецназовец на лету нанес бугайку страшнейший удар где-то в районе ключицы или горла, как в кино, только успел подумать Неглин, бугаек полетел в сторону, повалились и державшиеся за него спецназовцы, а тот, первый, снова налетел на опешившего бугая и снова и снова стал сокрушать того своими тяжелыми подкованными ботинками.

Появился Кузьма Задаев и наблюдал за побоищем секунду-другую. – Вы ему сильно фотокарточку не портьте, – брезгливо говорил он. – Его еще сегодня в новостях покажут. И так уж фотогеничный до предела.

Бугаек, лежавший на животе, стал затихать, его еще били с двух сторон по почкам, он бормотал и всхлипывал, но с каждым ударом все слабее.

– Хорош, – сказал Кузьма. – Только скрутите получше, чтоб не бузил, когда очухается.

Один из спецназовцев кивнул головою, а ниндзя-спецназовец уже из кармана капроновый шнурок доставал, собираясь вязать бугая.

– Ну как, тебя не зашибли? – говорил длинноволосый Неглину, одобрительно поглядывая на своего молодого напарника.

– Ничего, – буркнул тот.

– Это тебе не в университете аспиранток за коленки щупать, – говорил Задаев. – Здесь расторопность требуется.

– Пошел ты!.. – недовольно бросил Неглин.

– Ну вот, – сказал еще Кузьма, – надо еще изолятор почистить слегка, и на сегодня хватит. Будет как раз комплект.

Неглин посмотрел на Кузьму. Ему обычно нравились невозмутимость того и дерзость, но сейчас все то же, весь обычный набор, отчего-то лишь вызывали у него раздражение, он сам не понимал отчего. Впрочем, стоило ли на то и внимание обращать?

– Ну так что, грузим? – спросил один из спецназовцев. – Или дальше рассматривать станем?

– Грузим, грузим, – сказал длинноволосый.

Задержанных одного за другим, будто тюки, стали забрасывать в раскрытые двери фургона. Работы тут было лишь минут на пять, не больше, Задаев и Неглин отправились к своей машине. Неглин на ходу потрогал повязку под брюками, повязку, о которой он уж стал забывать; та была влажной.