Текст книги "Непорочные в ликовании"

Автор книги: Станислав Шуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 25 страниц)

39

Ф. сразу понял, что промахнулся. Еще когда стрелял, уже знал, что промахнулся. Он бы согласился попасть хоть в кого-нибудь, пускай не в комиссара, вовсе не обязательно было попадать в комиссара, а так вот было обиднее всего. Выстрел его могли все же заметить, сказал себе он, и уж, во всяком случае, не могли не услышать те, кто был в соседнем помещении. Ф. бросил бесполезную картонную трубку, спрятал пистолет за пазуху и метнулся к выходу. В коридоре у двери он столкнулся с кем-то, Ф. не стал разглядывать с кем.

– Чего это было? – спросили его.

– Кресло опрокинул! – огрызнулся Ф. и поспешно зашагал по коридору, и вдруг увидел Ш. и Ротанова, навстречу идущих.

– А-а, Ф.!.. – заголосил Ротанов, разводя руки в стороны, будто для объятий. – Ты до сих пор еще живой?..

– Здравствуй, Равиль, – сухо говорил Ф. – Давно тебя не видел.

– Надеюсь, ты не скучал здесь без папочки? – скривил физиономию Ш.

– Как раз напротив. Это было время мистических развлечений и житейского самоусовершенствования, – нетривиальным своим голосом Ф. говорил.

– Не обращай внимания, – успокоил Ротанова Ш. – Это у него с детства так.

– А что? Ушибли, что ли? – поинтересовался тот.

– Нет. Дурная наследственность и запущенное воспитание, – тут же нашелся неугомонный Ш.

Все трое быстро зашагали по изогнутому бесконечному коридору.

Когда они добрались до автомобиля Ш., будто застывшего и осиротевшего за время отсутствия его седоков, Ф. уступил свое место спереди Ротанову, сам же, переложив несколько мешков, устроился на заднем сидении; так и сидел, с обеих сторон зажатый, и лишь положил локоть на мешки.

– Куда ехать? – спрашивал Ш.

– Прямо, – махнул рукою Ротанов. – Я буду показывать. Вообще-то полагалось бы завязать вам обоим глаза.

– Во-во, мы бы и доехали тогда, – возразил Ш., – аккурат до первого столба.

– Как вы меня отыскали, кстати? – полюбопытствовал Ротанов.

– У нас свои источники конфиденциальной информации. Правда, Ф.? – Ш. говорил и глазом не сморгнув, и бровью не поведя.

– Я бы сказал не источники, – отозвался Ф. – Артезианские скважины рассудительности.

– Справедливое уточнение, – кивнул головой Ш.

– Какие вы оба… – поморщился Ротанов. Но продолжать не стал, промолчал все ж таки. Он сидел с барской небрежностью и с горделивым безразличием эксклюзивного седока.

Ш. выехал на проспект, который на небольшом протяжении был также и набережной, а после углублялся в застроенный полупромышленный массив. Отдельные жилые дома здесь выглядели бельмами; стояли казармы курсантов с плацем, банею и учебными корпусами, и все огражденное бетонным забором. Потом начинался завод с высокой и закопченною трубой красного кирпича. По другую сторону дороги сквер, будто бы даже и живописный, сменился довольно скоро пустырем, вполне отвратительным. Ш. свернул направо, как ему указал Ротанов, здесь потянулись жилые дома, с фасадами обшарпанными и замызганными. Штукатурка никак не хотела держаться на ветхих стенах, и тут же местами обломки ее украшали тротуары. Редкие прохожие попадались на улице, и все шли деревянными и озабоченными походками своими, держась близ стен домов, чтобы не быть забрызганными проезжающим транспортом. Далее улица под острым углом расходилась на две других, Ротанов указал на левое ответвление, и Ш. безропотно свернул туда, куда ему было сказано. Здесь сам черт ногу сломит и голову заморочит, говорил себе Ш., и, пока возможно, уж лучше действовать без размышлений, еще себе говорил он.

– Властям теперь приходится лавировать, – говорил Ротанов, будто в продолжение неоконченного разговора, хотя и не было никакого неоконченного разговора, или, во всяком случае, Ф. о том не было известно ничего. – Вот они теперь и заигрывают с народом.

– Ну а старикашки-то тут при чем? – спрашивал Ш.

– Ну, – развел руками Ротанов, – тоже не совсем бесполезная категория.

– Я не совсем понял, – так же и Ф. вставился в беседу, – куда мы сейчас едем.

– Ко мне пришел твой друг, – немного помолчав и поморщившись от бестактности вопроса, говорил Ротанов, – и предложил мне кое-что купить у него. А у меня нет денег. У меня их вообще нет. У меня их, тем более, с собой нет…

– И Равиль предложил съездить к его земляку, – Ш. говорил.

– Их два брата: Ильдар и Икрам, – пояснил Ротанов.

– Мы едем к Ильдару, – Ш. говорил.

– Хотя я рекомендую вам обоим навсегда потом туда забыть дорогу, – говорил еще Ротанов.

– Что до меня, – Ф. говорил, – то я еще в детстве даже в булочную ходил с компасом.

– Собственно, если ты не хочешь ехать, мы можем высадить тебя, и ты пойдешь пешком, – вставил еще Ш.

Ф. оскалился лицом своим скудным, полупрохладным; он не поверил приятелю своему. Больше всего тот не хочет, чтобы я сейчас вышел, говорил себе он, и всего лишь боится вспугнуть или сглазить желанное и неустойчивое. В сущности, это всего лишь доказательство от противного, от очень противного, от гадкого и омерзительного, Ф. себе говорил.

Опять потянулись заводские кварталы, грязь и смрад здесь утвердились на улицах и в переулках со всей их заскорузлой определенностью. Здесь воняло жженой резиной, далее – парфюмерией и ее производством, животным жиром, потом неожиданно возникали кондитерские запахи, и уж омерзительнее этого что-то и придумать было трудно. Потом они переехали через небольшой горбатый мостик над мутной, худою речушкою с темной густой безобразной водой. Далее за деревянными и бетонными заборами укрывались складские территории, чернели плоские невысокие бараки, возвышались выпуклые ангары. Наконец, Ротанов указал на узкий едва заметный проезд между двумя заборами, Ш. свернул в этот проезд и метров через сто затормозил возле железных ворот по знаку Ротанова.

– Кстати, – сказал еще Ротанов, – постарайтесь на этой территории ничего не говорить о «голубых».

Ш., хмыкнув, головою кивнул.

Ф. тяготился временем текущим и дорогой продолжающейся или хотя бы даже дорогою пресекшейся, и тяготился всем продолжающимся и всем пресекающимся, и всем, что длится и что завершается, и мыслью своей тяготился и ощущением всяким, и отягощением своим также и, быть может, более всего даже тяготился Ф. В сущности, он, конечно, напрасно родился и уж, тем более, напрасно, абсолютно напрасно продолжал жить. Карьера радости не состоялась, несомненно, в страхе или в тоске каждый был за себя самого, каждый был наедине с самим собою, а прочее ему было уж все равно.

– Я бы все-таки мог изобрести новые «Песни Мальдорора», если бы не был в таком духовном цейтноте, – иронически говорил себе Ф. с внезапным сознанием своей мгновенной внутренней метафизики. Ф. себе говорил. – Впрочем, не я один закоснел в своем бедствии. Ныне и мир в таком же цейтноте. – После он хотел, будто ластиком, стереть последнее из своих прозрений и свое смутное, полузрелое рассуждение, которые он вовсе удачными не считал, но позже передумал и оставил, как есть.

40

Стадион опустел. Хмурые уборщики ходили между скамей на трибунах и собирали пустые бутылки, банки из-под пива, обрывки газет, овощные огрызки, мятые бумажные стаканчики и иной однообразный, разночинный мусор. Был уж разгар дня муторного, холодного и безнадежного. И вот наконец настало время Иванова с Гальпериным. Комиссар велел Кузьме все здесь заканчивать поживее, и сам уехал. Девять трупов были уложены на поле лицом вниз, и двое бойцов, оставленных под началом Кузьмы, снимали с них наручники. Рабочие разбирали бесполезную теперь дощатую стенку. Иванов ходил между трупов, любуясь ими, изучая их и бормоча что-то про себя, едва шевеля губами. Гальперин под диктовку Кузьмы записывал в тетрадь данные расстрелянных; рост и вес его пока не интересовал, это они потом измерят сами, он же записывал в отдельных столбцах имена, фамилии, национальности, а также краткие комментарии: чем тот занимался при жизни, что натворил.

– Ну что, у вас сегодня праздник? – с усмешкой двусмысленной Кузьма говорил, когда к ним Иванов подошел.

– У нас каждый день – праздник, – отвечал тот. – Для нас работа – праздник.

– Одно дело делаем, – говорил Кузьма.

– Каждый по-своему, – бодро подтвердил Гальперин.

– Там вон у бабуськи какой-то плохо стало с сердцем, – сказал еще Кузьма. – Видишь, «скорая» ковыряется.

– Пойду узнаю, что там, – решил Иванов.

Он направился к трибунам, возле которых стояла машина «скорой помощи» с включенною мигалкой. Двое санитаров как раз в это время поднимали носилки с лежащею на них бледной старухой. Они понесли носилки в машину. Пожилой врач складывал в сумку свой испытанный инструмент.

– Крепитесь, мамаша, – сказал Иванов, сочувственно похлопав старуху по ее серой озябшей руке. – Дышите глубже.

Глаза старухи были закрыты, и ни единым движением та не откликнулась на заботу психолога. Врач подошел к Иванову.

– Как она? – спросил психолог.

– Я сделал все, что мог, – отвечал тот. – Позвони мне сегодня вечером. Тогда будет яснее.

– В реанимацию?

– Куда ж еще?

– Позвоню, – легко согласился Иванов. – Хотя на старух сейчас спроса почти никакого.

– Ну как хочешь. Можешь тогда и не звонить.

– Сказал же – позвоню, – возразил Иванов. – Я слово всегда держу. Привычка у меня такая.

Врач кивнул и направился к машине с мигалкою. Иванов же вернулся к Гальперину и Задаеву, будто пополнившийся новым содержанием и отчетливым видением особенных житейских перспектив.

– Ну как наша опись? – спросил он.

– Закончили уже, – ответил товарищ его.

– Где мне расписываться-то? – Кузьма говорил.

– Вот здесь и здесь, – ткнул Гальперин пальцем в двух местах в тетради.

Кузьма оставил на листе свои оголтелые росчерки, обменялся рукопожатиями скоротечными с обоими психологами и, козырнув, пошагал к выходу с поля.

– А погрузить вам эти помогут, – бросил он, проходя мимо двоих бойцов, оттиравших наручники тряпками от грязи и крови.

– Да ладно, – говорил Гальперин, когда Кузьма был уже далеко, – сами разберемся. Не маленькие.

– Ну как, сучонок, – хохотнул еще Иванов, – мозги-то проветрились немного, что ли?

Гальперин обиделся.

41

Ф. на взгляд дал бы ему тридцать, или чуть больше того. Тот вышел из ангара в сопровождении еще двоих, говоря по мобильному телефону. Весь он был будто напружиненный, невысок, жилист, волосы белесые, высветленные, с рыжиной, сзади косичка топорщится, короткая, жесткая. Он увидел Ротанова, подошел и, не прерывая разговора, обнял земляка; Ф. и Ш. заметил будто не сразу, хотя вид лишь создал, разумеется, а когда, наконец, посчитал нужным заметить, так нахмурил слегка свои прилизанные брови и, вроде, даже погрозил Ротанову пальцем. И вот он трубку спрятал со злостью, и начал с претензии:

– Кто это? – говорил он. – Не говорил я тебе, разве, чтобы ты сюда никого не привозил?

– Ильдар, Ильдар, это хорошие люди, – стал оправдываться Ротанов. – Это мои друзья.

– Меня не интересуют никакие друзья! – крикнул Ильдар, и сквозь тонкую светлую кожу лица пятна красноты проступили.

– У них есть товар, который тебе нужен.

– Какой товар? У меня этими товарами все склады забиты.

– Но этого нет.

– Чего нет?

– Ильдар, ты только взгляни, – попросил еще Ротанов.

– Ну!.. – бросил Ильдар и шагнул к машине.

Ш. багажник раскрыл, Ф. – заднюю дверь салона, Ильдар с недовольным лицом подошел к багажнику, ткнул рукою в один из мешков, рассмотрел какие-то надписи на упаковке и обернулся к Ротанову.

– Я сейчас свистну, и мне такого товара вагон привезут, – Ильдар говорил. Он мог бы отвернуться теперь и уйти, но все же не отворачивался и не уходил. И это обнадеживало, пожалуй.

– Ильдар, Ильдар, – примирительно возражал Ротанов и после что-то быстро-быстро стал говорить на родном языке со своею жгучею жестикуляцией.

Ш. стоял с его сузившимися глазами и смотрел в сторону глухого трехметрового забора. Много любопытного мог бы отыскать он при желании и в самом заурядном, если бы не препятствовали тому обычная машинальность его обихода или нынешнее напряженное ожидание.

– Сколько ты хочешь? – спросил Ильдар, не глядя на Ш. и практически не поворачиваясь в его сторону.

– Сто шестьдесят пять миллионов в переводе на любую из вменяемых валют, – Ш. говорил, будто ожидавший такого вопроса; впрочем, и вправду его ожидавший. Старался ли он, чтобы слова его удивили, чтобы звучали они громом среди ясного неба? И хотя ничего особенного не было в них или в их содержании, окружающие на миг напряженно притихли.

– У меня никогда не было таких денег, – помолчав, отвечал Ильдар. Ротанов вежливо засмеялся, услышав слова земляка. – Но я могу дать тебе девяносто, – говорил еще Ильдар.

Ш. захлопнул багажник перед носом собеседника и отправился на место свое за рулем. Ильдар поднес трубку телефонную к уху.

– Ворота закрой, – говорил кратко.

Ш. остановился.

– Цена является окончательной, – говорил он.

– Восемьдесят пять, – говорил светловолосый разбойник.

– Причем, НДС в нее не входит, – Ш. говорил.

– Восемьдесят.

– Так и быть: включая НДС…

– Собственно, я не понимаю, зачем я с вами торгуюсь… – говорил он, снова за трубку берясь.

Ежедневно и ежечасно давая миру и всему окружающему свои мастер-классы заурядности, Ш. все же порой не забывал озаботиться о путях отступления в странность и неожиданность.

– Разве ж можно какими-либо негуманными акциями разбивать мятежное сердце великого поставщика?! – укоризненно говорил он. Укоризненно говорил Ш.

– Ну так что, звать мне парней? – спрашивал Ильдар, не меняясь ни в лице, ни в напористой артикуляции его.

– Звать, и – что? – спрашивал Ш.

– Вы ведь можете и совсем пропасть…

– Мы – предусмотрительные люди, – Ш. говорил с записною своей хладнокровной усмешкой. – Мы наследили за собой, как целый гусарский полк на марше, – Ш. говорил.

– Они наследили!.. Да посмотрите вы на себя в зеркало!.. Вас никогда ни одна собака поганая искать не станет, если вы совсем пропадете, – саркастически Ильдар говорил.

– Сто пятьдесят, – коротко сказал Ш.

– Сто пять – половина сейчас, половина завтра в это же время.

– Сто пять на два не делится, – Ш. возражал.

– А мы поделим.

– Мое слово – кремень!

– Мое еще кремнистее!..

– Я высказал свои условия!..

– А у вас нет выбора!

– А нам он и не нужен! – Ш. говорил.

– Будет, как я сказал!..

Ф. слушал всю перепалку, и в груди у него ожесточение одно поднималось. Так попасться на мякине пустых обольщений!.. Но, даже если он сейчас взорвется и положит на месте ублюдка Ильдара и двоих его шестерок, все равно остается еще Ротанов и масса народа в ангарах и на воротах. Ф. незаметно осматривался, желая оценить опасность вокруг.

– Сто тридцать, и деньги сразу, – Ш. говорил. – Ну?

– Из них десять процентов мои, – ввернулся словом Ротанов.

– Что?! – заорал Ш.

– Как договорились…

– Сто двадцать, и с этим я разбираюсь сам, – Ильдар говорил, в сторону Ротанова головою кивнув.

– Ильдар, Ильдар, ты что?.. – обиженно забубнил Ротанов. – Ты что?.. Мы же с тобой…

– Согласен, – негромко Ш. говорил.

Ф. почувствовал, будто оплеуху получил, он не так представлял себе разрешение их мистического вояжа, но он положил себе теперь и слова не говорить, и рта не раскрывать, если не будет, конечно, доведен до последней черты возмущения. Он был близок к этой черте, но все ж таки до нее не дошел, ощущал он. Ведь это всего лишь компромисс с неизбежным, сказал себе Ф., но его самого же было не убедить никаким своим судорожным увещеваниям.

– Еще бы ты не согласился, грабитель! – торжествующе Ильдар говорил. – Нет, все таки по вас пуля плачет.

– Деньги сейчас, только долларами и только мелкими купюрами, – процедил Ш. из последних сил своего пресловутого хладнокровия.

– Между прочим, мы не в Америке живем, – Ильдар говорил. – Зачем тебе доллары?

Он сделал знак одному из своих шестерок, тот быстро на калькуляторе пересчитал назначенную сумму по курсу и молча предъявил результат своему взрывоопасному патрону.

– Принесешь из кассы, – бросил еще Ильдар.

– Мелкими купюрами, – напомнил Ш.

– По баксу, что ли? – огрызнулся шестерка.

– По десять, по двадцать и по пятьдесят, – возразил Ш., руки на груди скрестив недовольно. – Выгружать сами станете, – говорил он еще Ильдару. – Я за такие деньги и пальцем не притронусь.

– Мы и вместе с колесами можем, – ухмыльнулся тот.

Ш. теперь не боялся нарушить хрупкое равновесие; впрочем, только пока не боялся, его полукриминальное наитие, или просто всего лишь житейское содержание, вели его уверенно, он не ошибается, больше ничего скверного теперь произойти не может, говорил себе он.

Вернулся шестерка с деньгами, он отсчитал Ш. довольно увесистую пачку, тот принял деньги с достоинством записного аристократа и сунул за пазуху, не пересчитывая. Между тем мешки разгрузили и сложили на два поддона, приятели посмотрели на мешки с сожалением. Впрочем, о чем же сожалеть теперь было? Разве не к тому они стремились, чтобы сбыть поскорее товар свой опасный?

– Равиль, куда тебя подвезти? – Ш. говорил.

– Здесь есть кому его подвезти, – вдруг Ильдар возражал негромко, но очень отчетливо.

Ш. взгляд перевел с Ильдара на Ротанова, потом на Ф., потом на ильдаровых шестерок.

– Равиль, я могу отвезти тебя, куда ты скажешь. Да? – еще раз повторил он настойчиво.

– Проваливай, недоносок! – с угрозою Ильдар прошипел.

Ш. побледнел. Он ни слова не сказал более, он будто все слова свои возможные проглотил, едва не поперхнувшись теми. И он, и Ф. сели в машину, Ш. завел, тут же газанул, и на приличной скорости стал ангар объезжать. Ф. сидел насупленный, Ш. распирало; с одной стороны, деньги лежали в кармане, а с другой…

– Если ворота закрыты, считай, что ты уже кормишь корюшку на дне залива, – Ш. говорил.

– Из-за маленькой пачки вонючих баксов? – усомнился Ф.

– Восток – дело скотское, – возразил Ш.

Он проехал еще по аллее и повернул на площадку возле ворот. Те были закрыты, ворота были закрыты, как и предполагал Ш. Означало ли это что-то, иль было просто случайностью, он не знал. Ш. затормозил возле ворот, и вот он сидит, на Ф. не смотрит, и на лбу его тонкая, холодная испарина уж проступила. Ш. стал считать про себя, нарочно ведь время тянул и цифры из себя, будто клещами, вытягивал, он досчитал до пятнадцати, нет, до семнадцати, как створка ворот вдруг качнулась и в сторону поползла. Ш. так с места рванул, как никогда в жизни с места не рвал. И даже едва ворота не снес.

42

– У-а-у-у!!! – торжествующе вопил Ш.

Ф. рассеянно скалился.

– Колоссально!!! – вопил Ш.

Ф. усмехнулся.

– Потрясающе! – кричал Ш.

Ф. все усмехался.

– Победа! – орал Ш.

Ф. согнал усмешку с лица, будто кошку с подоконника.

– Какие перепады настроений!.. – говорил он. – Кто-то совсем недавно чуть не наложил в штаны, – со своею иронией ползучей, пресмыкающейся Ф. говорил. Кое-что было у него на уме, и он перебирал страницы своего нового замысла, как листы неразрезанной книги.

– Ты придурок, Ф.! Почему ты такой придурок, Ф.? Я смотрел, сзади никого нет! Он отпустил! Мы одни! Мы одни!.. И куча вонючих баксов! Он, должно быть, решил, что стоит во мне уважать делового партнера!.. И он прав! Черт побери, прав!.. Мы теперь свободны, молоды, счастливы, беззаботны, очаровательны!.. Только посмей сказать мне, что это не так!.. Ф.!.. Хочешь я угощу тебя солянкой? А? Настоящей солянкой с колбасой, с отварной говядиной, с соленым огурцом, с вареным яйцом, со свеклой и двумя большими оливками. Нет, специально для тебя: оливки будет три. А сверху – огромная ложка сметаны!.. Хочешь? Ну так что, хочешь?

Ш. гнал машину, не разбирая дороги. Ф., не поворачивая головы, одними глазами скошенными разглядывал приятеля своего. И ярость понемногу всходила по душе его застывшей, обветренной, оголтелой.

– Мне кажется, – медленно говорил он, – что у тебя в последнее время несколько притупилось чувство опасности…

– Или ты, может, хочешь жаркое? – возбужденно Ш. говорил. – Или суп с клецками? А хочешь растегай? Ты любишь растегай? С рисом и с рыбой. Лучше с судаком, в растегае хорош судак!.. А кулебяку с мясом? А марципаны? А еще… знаешь? Мидии!.. Ты когда-нибудь пробовал мидии? Ты хоть знаешь, что это такое? Ты думаешь, они на деревьях растут? А анчоусы? Их, думаешь, из земли выкапывают? Так, что ли? Что ты вообще любишь, Ф.? Расскажи мне, что ты любишь.

Ф. засунул руку за пазуху. Пощупал свою грудь. Ощутил твердость ребер, биение своего угрюмого, потрепанного сердца.

– Если тебя не затруднит… – медленно начал он.

– Ну так что? – хохотал Ш. – Куда? В ресторан? В публичный дом? Кататься на яхте? В круиз по Европе? Хочешь, я буду руководить твоим пресловутым воспитанием?

– Ты бы не мог остановить на минуту?..

– А? – переспросил Ш.

– Машину останови! – Ф. говорил с нарастающим отвращением. Ф. говорил.

– Что такое? – заботливо Ш. говорил, тормозя. – Поссать?

– Поблевать, – возразил Ф. – Меня тошнит от тебя.

Машина остановилась. Ф., кажется, это место знал немного, и если что – вряд ли заблудился бы здесь.

– Ну так что? Куда поедем? – с прежнею упругостью самодовольства неугомонно спрашивал Ш.

– Расчет, – сказал Ф.

Ш. все понял, переспрашивать не стал, улыбка сошла с губ его, сошла с лица его подвижного и причудливого.

– Ну и сколько же ты хочешь? – спрашивал он. Спрашивал Ш.

– Все, – Ф. говорил.

Ш. пытался засмеяться и по плечу хотел приятеля похлопать, все в порядке, мол, ты пошутил, друг, я понял, я оценил твое остроумие, я сам люблю хорошую шутку, хотел сказать и хотел так сделать Ш., но Ф. вдруг из-за пазухи вытащил руку с пистолетом и, наставив оружие на Ш., быстро взвел курок большим пальцем. Не отрываясь и не мигая, смотрел он на Ш.; тот побледнел.

– Ты что? Откуда?.. – пробормотал в ярости.

– От верблюда! Деньги доставай!

– Какие деньги?

– Те самые!..

– А сколько я тебя возил?! – возмущенно выкрикнул Ш. – Забыл, что ли?! Сколько ты на моих хлебах и бензине?..

– Идея дороже извоза, – холодно Ф. говорил.

– Какая идея? Это моя была идея!

– Моя.

– Мы поделили бы, мы обязательно все поделили бы честно… – бесцельно пробормотал Ш.

– Я сам все поделю, – Ф. говорил.

– Как ты поделишь? Как ты поделишь?..

– Как надо! – отрезал Ф.

– Ну, почему, почему, тебе все, а мне ничего?!

– Послушай, – тихо Ф. говорил, хотя и с непревзойденною своей артикуляцией. Ф. говорил:

– Я тебе обещаю… Я не стану считать до трех… если сейчас денег не будет, я выстрелю.

Ш. посмотрел в глаза Ф., в холодные глаза Ф., в редкоземельный металл зрачков его безжизненных, и понял вдруг, что тот действительно выстрелит, теперь уж точно тот выстрелит, понял Ш… Палец Ф. на крючке спусковом уже подрагивал, и выстрел мог выйти случайно.

– Сука! Ну, сука! – простонал Ш. На глазах его проступили слезы. Трясущеюся от ярости рукой он за пазуху полез. – Почему? Ну, почему? Почему? За что мне это?!.. За что?!..

– Часть меньше целого, – говорил Ф. и вырвал пачку долларов из рук Ш. И было мгновение торжества, и было мгновение расплаты за все его унижения, за все безразличия окрестные, посторонние…

– Какая часть, блядь?! – заорал Ш. – Какая часть? Какая часть? Какая часть, тварь ты такая?!

– Часть – это деньги. Целое – жизнь, – объяснил Ф. Не отрывая взгляда от бывшего приятеля своего, левой рукой он нащупал дверную ручку, открыл дверь, после отделил от пачки три купюры, долларов сто всего или сто двадцать, бросил их Ш., пожалел, на бедность бросил и быстро выскочил из машины. Ш. завыл, застонал, зубами заскрежетал, и вот он уж, матерясь и стеная, кулаками молотит обо что только придется.

На улице Ф. пистолет спрятал и быстро-быстро назад зашагал, не оглядываясь. Он слышал, что Ш. развернулся и поехал за ним, он прибавил шагу; пистолет у него все же был наготове, если тот сейчас заедет на тротуар и попытается его машиной сбить, это ему дорого обойдется, думал Ф. После в переулок свернул, и Ш. за ним. Здесь он бежать бросился, и Ш. прибавил газу, Ф. показалось, что тот уж совсем близко, он в подворотню метнулся, машина тоже въехала под арку, Ф. проскочил арку до конца, и вот уж он по двору мечется, пистолет снова вынул, готовый стрелять. Машина все ближе. Ф. рванулся в сторону и назад, быстрее пули пробежал арку, и снова выскочил на улицу. Он выиграл несколько секунд, всего лишь несколько секунд выиграл на пешеходной своей расторопности, знал Ф.

Увидел другую подворотню, заскочил в нее, и это было спасение! Двором проходным выскочил на соседнюю улицу и помчался по ней во весь дух, не замечая редких прохожих и сворачивая всякий раз, когда добегал до улицы пересекающей. Отныне и до конца дней всякого из них пребывать им теперь в морганатическом разводе. Он пробежал километр, наверное, или того больше еще, пока, наконец, не остановился весь в поту, дыша тяжело. И только тогда обернулся впервые. И только тогда обернулся Ф. Во гневе ли, во всепрощении ли обернулся Ф., возрадовался ли он, опечалился ли – Бог весть…

Погони не было.