Текст книги "Непорочные в ликовании"

Автор книги: Станислав Шуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 25 страниц)

11

Свет в комнате не горел, и не было границы между сумраком полупустой комнаты и предрассветною просинью. Он присел на подоконник раскрытого окна, в комнате было холодно, он дрожал от холода, но как будто не замечал своей дрожи.

– Да, – сказал он в трубку, которую держал прижатой к уху. – Семнадцать. И что? Что с того?.. Зачем было спрашивать? Нет, я спал… Сегодня спал. Немного. Я не хочу, я не могу!.. – выкрикнул он.

Ночью телефон обычно работал, днем – отнюдь не всегда; только позвонить было некуда, но сейчас он решился, хотя даже собственная решимость не прибавляла ему силы.

– Их нет, никого нет. Нет, вообще есть. Сейчас нет. Я что, так и должен все время отвечать на вопросы? Я могу говорить? Да? Да, я позвонил, я сам не знаю, что хотел услышать. Как меня зовут? Могу не отвечать, да? Ведь можно вообще не отвечать? – Была легкая ирония, с возрастом ее не более возраста сего тщедушного тела. Была мимолетная ирония вблизи губ его хмурых.

– Не буду. Нет, в больницу я не хочу. Чтобы потом показывали пальцами!.. Мне все равно, это все равно, если бы вы знали, как мне наплевать!.. Ладно, пусть будут вопросы!.. Говорю же, мне все равно!.. – в трубке слышал он миловидный воркующий голос, голос сумеречного отлива, но старался лишь душою не размякнуть, и лучше было оскорбить, обругать, уничтожить, чем поддаться обезоруживающему теплу голоса.

– Ты, должно быть, сама спала, а тут – я!.. «Черт побери, – наверное, сказала ты, – еще одного сопляка надо утешать». Я не сопляк, и меня не надо утешать! А что же я тогда звоню? Звоню – и все! Звоню, чтобы вы там не спали! Это ваша работа – не спать и слушать таких придурков, как я. Весело, наверное, нас слушать, а? Нет, ты скажи!.. Не бойся меня обидеть. Ты, должно быть, нас ненавидишь, мы несем одно и то же, одно и то же, хоть бы кто-нибудь выдумал что-то оригинальное!.. – Он еще только потирал бедро свое ладонью, не замечая того, что потирает, и не замечая также того, что не замечает, но все же потирал и потирал бедро ладонью.

– А? – говорил он. – Нет, почему собственно?! Что говорить обо мне? Давай лучше о тебе. Ты же телефонная проститутка! Что, разве не так? Ты же сегодня с одним, а завтра с другим, ты по тридцать раз на дню с разными ублюдками. И все – одно и то же. Ах, я не знаю, как мне жить! Ах, у меня потерян интерес к жизни! Не так, скажешь? Нет, ты скажи, у тебя бывает что-нибудь другое, такое, чтобы ты могла бы нас не ненавидеть? Да мне только интересно, когда ты бросишь трубку, когда тебе наконец надоест слушать мои измывательства. – Незрелое напряжение сарказма временами перебивалось у него мимолетными уколами злости.

– Шлюха! Проститутка! – кричал он. – Ты хуже проститутки! Та хотя бы не обманывает людей, она дает то, чего от нее ждут. Ну что, у тебя еще не пропало желание со мной говорить? Сколько тебе платят? Не хочешь говорить? Сколько? И все? Да-а, негусто. Еще не хватало тебе сочувствовать!.. А? Тебе, должно быть, только такие, как я, звонят? Опять не говоришь? Не можешь? Так и думал, что ты сейчас об спросишь. Ужасно примитивно!.. При чем здесь это?! А вот ты, например, могла бы?.. Нет, не сейчас, конечно… Но ты же не все время на работе… Да нет, я только так… Я все прекрасно понимаю, не держи меня за идиота. У тебя все в порядке, ты бы не попала на такую работу, если бы у тебя не было… Как тебя зовут? Ну скажи, кому будет хуже, если ты скажешь? Ты, наверное, записываешь наш разговор? Ты записываешь? Нет, мне наплевать! Лиза? Не знаю, возможно, нравится. А меня Максим. А знаешь, почему я говорю с тобой так долго? Нет? А может, я жду, пока водичка остынет… Нагрел… Тепленькая такая ванна!.. Колонка всю ночь горела… Залезла бы со мной в такую ванну? Сейчас, погоди, там кто-то звонит. Я сейчас… – соскользнув с подоконника, аппарат и трубку аккуратно положил на согретое его задом место.

Позвонили еще раз, он взял со стола подготовленную бритву, раскрыл ее и полузастывшею своею походкой в полутемную прихожую шагнул.

– Кто? – спросил он.

За дверью было тихо, может, только шелестело что-то едва слышно.

– Кто там? – снова спросил он. Рукоять бритвы с силою стиснул Максим, с тревогой ожидавший ответа.

– От Лизы, – то ли услышал Максим, то ли послышалось ему, но он вздрогнул. – Не бойсь, – слова еще были.

– Какой Лизы? – переспросил он.

– От Лизы, от Лизы, – услышал он глухой голос. – Лизе звонил?

Машинально он открыл дверь, тут же хотел закрыть, но не успел. Мужчина с мясистым лицом, одетый в пальто черное, вставил ступню меж дверью и косяком, из-за спины у него еще высовывался другой, помоложе.

– В психологическую помощь звонил? – спросил мясистый. – Вот мы помочь и приехали.

– Это Иванов, – добавил еще тот, что стоял за левым плечом у мясистого. – Кандидат наук. А я Гальперин.

– И тоже кандидат, – хохотнул Иванов, с силою налегая на дверь. – Мы сейчас поможем. Ты только не рыпайся.

Максим махнул по воздуху лезвием, но отшатнулся вглубь прихожей, и двое мужчин шагнули за ним вслед.

– Ишь ты! – удивился Иванов. – Еще бритвами машет!.. Вот это дежурство!.. – Идя за Максимом, он вытаскивал свой брючный ремень и один конец его обматывал вокруг запястья.

– Да, неописуемое дежурство, – сказал Гальперин.

– Немыслимое.

– Кто вы такие? – крикнул Максим.

– Как это – кто? – удивился так же Гальперин. – Психологи.

Он, сделав шаг, посмотрел на стену с тоской.

Психологи с двух сторон стали обходить молодого человека, тот метнулся между ними, но наткнулся на стол, засуетился, бросился назад, и в это мгновение Иванов ременной петлею захватил руку Максима, вооруженную лезвием.

– Вот еще!.. – говорил он. – На нас, на психологов, бритвой махать!..

– Да, – сказал Гальперин. – Никакого почтения к науке.

В одну минуту выкрутили они у Максима бритву его опасную, тот стонал и вырывался, он уже все понял, и каждой жилкою своей соскочил в ужас; Иванов прижал его к подоконнику, прямо против лежащего телефона со снятою трубкой, Гальперин давил на грудь, другою рукою отводя ноги Максима, беспорядочно дергающиеся перед ним. Потом Максим отпихивал от себя лицо Иванова.

– Телефон! – с хриплой своей, беспризорной яростью шипел мужчина. – Телефон уронишь!

Он вдруг толкнул молодого человека всем своим грузным, энергичным телом, Гальперин попытался того удержать за одежду, но не сумел, ноги Максима мелькнули еще раз перед лицом его, зазвенело выдавленное стекло, и с воплем звериным семнадцатилетнее тело вывалилось в предательское пространство серевшего утра. И небо над головою было цвета глины, цвета потревоженного болота.

– Черт!.. – сказал Гальперин.

– Кажись, перебор, – говорил тяжело дышавший Иванов, смыслом своим отходя от недавней схватки.

Гальперин высунулся в окно.

– Там асфальт, – говорил он, лицом возвращаясь к его ученому коллеге. – Позвоночник – хрусть!..

– А зачем он Лизе с утра звонил?! – возразил Иванов. – И из башки каша вышла, – добавил он.

– Будет всадник без головы, – говорил Гальперин.

Он озабоченно по комнате заходил. Нашел в буфете яблоко, хрустнул им, продолжая рыться по ящикам буфета.

– А яблочка хочешь кусить? – спросил он.

– Кто же его после тебя есть станет? – возразил Иванов грузным и развинченным своим баритоном.

– А ты можешь с той стороны, где я не надкусывал, – сказал Гальперин, чем-то любопытствуя в раскрытом альбоме с фотографиями.

Иванов сходил в ванную и на кухню, но там были мухи, а мух Иванов не любил; он вернулся, и пошарил еще немного по комнате в разных местах. Не видно было по нему, чтобы он чем-то был недоволен, разочарование вообще редким гостем было на его неподвижном лице.

– Идти надо, – говорил он.

– Да, сейчас, – сказал Гальперин, с сожалением отрываясь от альбома. – Смотри, какая девочка, – говорил он. – Должно быть, мамка его в молодости. Просто фотка старая.

Оба вышли в прихожую квадратную с одним углом срезанным полуразрушенною каминною печью. Иванов стал шарить по карманам в лоснящейся серой куртке с подпалиною на плече, висевшей на вешалке, Гальперин же разглядывал картинки на стенах. Гадкие пожелтевшие вырезки из журналов он рассматривал с алчностью завзятого эротомана.

– Там, в ванной вода даже не остыла, – сообщил Иванов, доставая ключ из кармана куртки.

– Я бы с удовольствием сейчас в теплой ванне полежал, – согласился сибарит Гальперин.

– Лучше все-таки так, чем по-другому. А то, представляю себе, целая ванна кровищи бы натекла.

– Да, – сказал Гальперин.

12

В узком проезде между двумя корпусами цехов Ш. свой безукоризненный автомобиль остановил и сам тоже с полуповоротом презрительным головы его к пассажиру привычному замер.

– Старикашка ворота закрыл, а выезжать как-то надо, – одними губами Ш. говорил, единственно самого себя поражая своим прогрессирующим здравомыслием. Ш. говорил.

– Акции мои по-прежнему растут в цене, – Ф. головою кивнул, потянувшись только своею сухой кистью к двери. По мере необходимости этой рукою своей он мог совершить как недюжинный подвиг, так и непревзойденное безобразие.

– Иди, иди, – бормотал Ш., – без победы не возвращайся.

– Где Ф., там и победа, – бесцветно его оспорил изобретательный Ф. – Между этих двух ушей иногда зарождаются кое-какие соображения, – присовокупил он еще себе самому отдельной строкою своих рассуждений.

Он шагал по мерзлой дороге, подошвами шлепал по твердой почве, вот за угол повернул, дорогу пересек и пошел по колее тепловозной в направлении пропускного поста. Еще издали его заприметив, из будки вышел старик и глядел на приближавшегося Ф. с равнодушной и гадкой своей усмешкой.

– Ну как, – крикнул он, – много наснимали рабочей доблести?

Ф. молчал и приближался к охраннику озабоченною своей походкой, на того даже вовсе не глядя.

– Позвонить надо, – хмуро говорил он, проходя мимо опешившего старика. – Начальство у меня строгое.

– Ну куда, куда? – встревожился тот и поторопился за Ф., уже дошедшим почти до будки. – Нет никакого телефона.

Рысиным прыжком Ф. метнулся к старику, рывком того за ворот схватил, и не давая опомниться, к горлу приставил нож с выкидным лезвием.

– Ты что? Ты что? Я же к вам по-доброму!.. – замельтешил охранник, суетливо шаря у себя на боку и стараясь расстегнуть кобуру. Ф. это взбесило, он съездил в челюсть старику, но придержал его, чтобы тот не упал, и потащил вверх по бетонным ступеням. Ногою дверь распахнул и старика на пол дощатый швырнул, так что фуражка у того с лысины слетела, и вдруг визг слышит сквозь пелену изумления своего мимолетного. Блондинка медовой молодости с голой грудью, вся разомлевшая от тепла полусонного, на топчане в одеяло кутается, да на Ф. глазами, полными страха и трепета, смотрит. Вот так приключение, говорил себе Ф. с судорогою усмешки на душе его скоротечной.

– Что вам надо?! – крикнула блондинка, отстраняясь.

– Потише, киска! – прошипел Ф. – Объект охранять надо было, а не с тетками развлекаться.

Он уже вовсю орудовал своим ножом, рассек телефонный провод в трех местах, Ф. тоже любил троицу; а другие числа не любил, хотя пользовался ими всеми с одинаковым хладнокровием; на дощатой стене порезал еще какие-то провода, взмахнул лезвием для одной острастки перед лицом хорошенькой блондинки, зловеще оскалившись. Старый охранник, ползая по полу, все-таки кобуру расстегнул, но пистолет не успел вытащить.

– Ах ты падла! – заорал Ф., всю силу ноги своей вкладывая в пенальти головою старика. С больным звуком, на манер хрюканья, тот отлетел к топчану, Ф. подскочил и пистолет у того из кобуры тащит, тут и блондинка, как дикая кошка, на Ф. набросилась, в волосья его метя, Ф. с разворота и ей заехал и после на ноги вскочил с новым оружием его в руках, растрепанный, жуткий и великолепный. Головою покрутив, он заметил наконец пульт с тремя кнопками, нажал одну из них, нажал черную и, в окно глядя, наблюдал ползущую створку ворот и беззвучный автомобиль Ш., сверкающий его помпезной эмалью; тень причудливости легла на саркастические губы его.

Ф. метнулся из будки, перескочил через канаву с замерзшей вонючею жижей и бросился за ворота. Автомобиль тащился еле-еле, но едва только Ф. стал к нему приближаться, тоже изрядно прибавил скорости.

– Стой, сука! – прошептал себе Ф., на последнем дыхании своем продолжая бесплодную гонку.

Ш. всегда умел измываться, не теряя достоинства своего, он и сейчас мог рассчитывать на полную безнаказанность своей иронии, Ф. вдруг стал как вкопанный и, разведя ноги шире плеч его, полез за пазуху за пистолетом. Достать его не успел; автомобиль, повернув налево, скрылся за сплошным бетонным забором. Ф., глотнув окрестного тумана, отправился следом безо всякого мимолетного состава его горечи или иных случайных слагаемых. С оружием он ощутил себя избранником нового смысла, случайно причастным к любым сомнительным новостройкам гордости. Грудь и ноздри его содрогались от непосильного, ядовитого духа, недвусмысленно расстилавшегося над почвой, но Ф. не стал головою крутить в поисках его источника. Сотню метров прошел бесцветным своим шагом, потом еще сотню, повернул влево, и неподалеку, у обочины, увидел стоящий автомобиль Ш., парою колес его едва не заехавший в угрюмую придорожную канаву.

Дошел он с полной жесткостью его созревшего побуждения, дверь распахнул, молча сел на сиденье рядом с Ш., и так остался сидеть, совершенно отдавшийся силой своей его размеренному дыханию. Хотя он, разумеется, никогда бы и не решился подписать себе приговор всеобщего восхищения.

Ш. по достоинству оценил такое хладнокровие.

– Главная моя претензия к тебе в том, что ты ставишь под сомнение мою прославленную фертильность!.. – сокрушенным его голосом выкрикнул он, заводя покладистый мотор своего немыслимого автомобиля.

Ни слова Ф. не сказал, сосредоточившись на своей неприступности. Ф., Ш. и мир – бывал ли когда-нибудь презрительный треугольник определеннее, бывал ли когда-нибудь он безнадежнее?

Поблизости на пустыре, посреди выжженной безобразной земли, расстилалось бурое зеркало не замерзавшего и в самые лютые холода кислотного озера.

13

В комиссариате все сразу разошлись, Кот поднялся на этаж выше, спать отправился, сообщил Неглину Кузьма, скептический Кузьма Задаев, но он сам тоже не стал долго задерживаться, почти сразу исчез, пойду-ка пошныряю немного, сказал он. Куда он пошел, говорить не стал, но Неглин знал, что его нет в здании, хотя это ничего и не значило: он мог вернуться в любую минуту. Неглин сел за картотеку.

– Абрамов, – твердил он, изможденно вглядываясь в карточку, – Марат Вольдемарович, семидесятого года рождения… АО «Горный поток…» Директор… Арестован шестнадцатого июля с. г… Эс… гэ… – повторил Неглин в полусонном мимолетном недоумении.

Глаза у него слипались, Неглин тер их кулаками, ходил по кабинету между своим столом и Кузьмы, снова садился и пробовал писать. Он поискал в столе банку с кофе, но кофе он не нашел, хотя банка была на месте, спрятанная в ящике. Мало ли кто это мог быть, черт побери, думал Неглин; он был в ярости и ослеплении, и временами – в тоске.

– Баулин, – снова твердил Неглин, едва овладевая охрипшим и усталым своим смыслом. Что за дело было ему до какого-то Баулина, притулившегося где-то в самом начале их проклятой картотеки?! Неглин не знал, работает ли буфет на первом этаже комиссариата, но решил все же сходить наудачу.

Буфет оказался открытым, это уже было половиною счастья. Там не было никого, кроме буфетчика – это была другая половина. На большее, разумеется, не стоило теперь и рассчитывать, а наивным он не был. Даже на молодость несмотря наивным не был Неглин, – кажется так. Он взял себе стакан черного кофе с глюкозой и козинаки из воздушного риса, и больше здесь не было ничего.

– Ну и куда ездили? – спросил буфетчик у Неглина, которого немного знал, когда тот уселся за столик возле прилавка.

– В Нуккапебку и еще дальше, – отвечал хмурый Неглин.

– Ну!.. – цокнул языком буфетчик.

– Вот тебе и «ну»!.. – огрызнулся Неглин.

– Это все из-за детского сада? – говорил еще буфетчик, поводя своим карим, жестковатым глазом на молодого человека, зажавшего горячий стакан между двух озябших ладоней.

– Из-за всего, – отвечал тот.

– Работка у вас, – сказал еще буфетчик и грязным полотенцем стал вытирать посуду.

– А у тебя? – сказал Неглин.

– Не равняй меня и вас, – зевнув, отвечал ему буфетчик.

14

Иванов запер и опечатал дверь, и оба быстро скатились вниз по узкой и нечистой лестнице, в двух пролетах ее лишенной и перил. Гальперин проскочил в дверь впереди Иванова, и вот уж оба они оказались на улице, заходящейся полупрозрачным жидковатым туманом, холодно стлавшимся промеж приземистых окрестных зданий. Психологи обошли здание, и сразу же за углом увидели на асфальте неподвижное тело, лишь изредка подрагивающее в последних своих, неживых конвульсиях. Неподалеку стояла женщина лет пятидесяти от ее бесполезного рождения и, в ужасе держась пальцами за дрожащие губы, смотрела на остывающее тело.

– Знаешь его, что ли? – спросил Гальперин у женщины, вставая рядом.

– Перевалко, – говорила женщина. – Перевалко Максим из восемнадцатой. Мать у него в ночную работает.

– А ты живешь здесь? – неприязненно говорил Иванов, оглядывая женщину пристальным своим взглядом.

– Дворничиха я, – отвечала она.

– Ишь ты, дворничиха, – удивился Гальперин. – В такую рань встаешь!.. Я бы нипочем каждый день не смог!..

– Да, – согласился товарищ его. – Ночью спать надо.

– Утром тоже, – сказал Гальперин.

– Начальство чумы боится, – пояснила женщина. – Чаще мести велят.

– Чума – болезнь опасная, – сказал Гальперин.

– Да, – сказал Иванов. – Хуже сифилиса.

– Ни в какое сравнение не идет, – сказал Гальперин.

Он склонился над телом, лежащем на боку. Голова была разбита, и вокруг нее на асфальте натекла небольшая лужица густой крови. Приоткрытый рот человека незрелого застывал в последнем его оскале. Иванов перевернул тело на спину, но больше разглядывать не стал и сам распрямился.

– Мы его сейчас увезем, – сказал он, глядя на женщину не выше живота ее, – а ты здесь все замети получше.

– Сейчас стало столько суицида, – повел рукою Гальперин, будто с сожалением, и посмотрел вверх, где чуть ниже окна разбитого в четвертом этаже на проводе висел телефонный аппарат и еще ниже, на уровне третьего – трубка.

– Подгоняй фургон, – коротко говорил Иванов.

Гальперни кивнул головой и пошел вокруг дома. Иванов потер руки и поразмял затекшие за ночь плечи. В их работе нередко приходилось разговаривать с простонародьем, к этому-то он давно привык, но все же ползучая угрюмость их низкопоставленных собеседников временами сама собой проникала в его душу. И это-то было хуже всего.

– Матери его скажешь, чтобы в центральный позвонила, – сказал он. – Психологи мы. Городские психологи. С особыми полномочиями.

Дворничиха, глядя на Иванова затерянным взглядом, только кивнула головой в скоропостижном ее согласии.

Из-за угла выехал черный фургон, Гальперин уверенно развернулся и подал его задом. Потом вышел из кабины и стал открывать сзади дверь из двух створок, на которых желтою полуоблезшею краской было написано: «Городская служба психологической помощи».

– Ну что, уважаемый, – бодро сказал кому-то в темной глубине фургона Гальперин, – тебе придется немного потесниться. Сосед у тебя появился.

Из фургона выскочил какой-то коротышка в бесформенном костюме из застиранной серой ткани, казавшейся чем-то наподобие брезента. Тот быстро огляделся, увидел дом, Гальперина, Иванова, дворничиху и застывшее тело и недовольно скривился.

– Очень мне приятно разъезжать тут с вашей падалью! – говорил бойкий коротышка.

– Ну ничего, – возражал Гальперин. – Отнесись к этому по-философски. Как ты это умеешь.

– У меня ведь эксклюзивная миссия, – предупредил Гальперина коротышка ловким и спокойным своим голосом.

– Знаем мы твою миссию! – одернул тот коротышку.

Когда мужчины втроем стали затаскивать тело в машину, дворничиха начала подвывать немного от бесцельного провождения времени и мгновенной своей горечи, так что Иванов даже в раздражении прикрикнул на нее.

– Дура! – дал он еще тетке лапидарное определение.

– Пленку!.. – деловито командовал Гальперин коротышке, снова заскочившему в фургон и готовому принимать тело. – Пленку расстели. Слышишь, что говорю? Там, под сиденьем.

Коротышка и вправду добыл из-под сиденья рулон полупрозрачной замызганной пленки и расстелил ее возле порога. Потом принял босые, в одних носках, ноги Максима, которые подал тому Гальперин, потянул их вглубь фургона. Хрустящею пленкой накрыл коченеющее тело молодого человека, уложенное на пол фургона, и перед тем, как Гальперин захлопнул дверь, посмотрел вверх на стену дома со стороны, выходящей на север, и в четвертом этаже увидел окно разбитое и ниже его аппарат с трубкой, казавшиеся застывшими.