Текст книги "Непорочные в ликовании"

Автор книги: Станислав Шуляк

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 25 страниц)

11

За мгновение до того, как Неглин открыл дверь своим ключом, он уже пожалел о том, что так стремился домой. Он почувствовал запах жареной рыбы с кухни, и непонятно, как этот запах мог разноситься так далеко и преодолевать все преграды. Он слышал стук в квартире, то столярничал сосед, к тому же, должно быть, как всегда пьяный.

В прихожей он увидел промелькнувшую среднюю сестру свою Аллу, которая, не обернувшись, вдаль пошла по бесконечному коридору.

– Тебя отпустили? – только спиною сказала она.

Он и рта не успел раскрыть, как сестры уже не было поблизости, так что не стоило и напрягаться.

В коридоре сосед колотил двери на продажу, одна была уже почти готова, другая существовала только в проекте и в виде отдельных деталей.

– Я сегодня был в ночь, – сказал Неглин, боком протискиваясь мимо соседа с его раскрасневшейся небритой рожей.

– А мне работать надо, – возразил тот неприязненно.

– У тебя своя комната есть.

– Пошел ты!..

Неглин споткнулся о доски, прислоненные к стене, хотел подхватить, но не сумел, и те с грохотом повалились на пол.

– Ты что хулиганишь?! – возмущенно завопил сосед, брызнув слюною.

– Я тебя посажу, – пообещал Неглин.

– Замучаешься сажать, сволочь! – крикнул тот.

Неглин прошел в комнату. Там были двое, и оба лежали: парализованный отец, и это было обычно, и старшая сестра; то, что лежала она, обычным не было. Неглин пасмурно посмотрел на обоих.

– Привет, – сказал он.

Отец промычал, сестра промолчала, хотя не спала, глаза ее закрытыми не были, отчетливо видел Неглин. Он разделся и разулся, и, проходя мимо сестры, сказал ей еще раз:

– Привет. Ты как?

Ответом ему снова было молчание, даже н зрачок не дрогнул в глазах сестры, видел Неглин. Отец промычал еще, привлекая к себе внимание, ему хотелось говорить, ему хотелось быть в центре рассуждения и согласия, ему хотелось быть значимым и авторитетным, их беспомощному, парализованному отцу.

– Если ты котлету будешь, разогревай сам, а мне некогда, – просунулась в дверь голова средней сестры. – Учти: хлеба нет, – еще предупредила она и исчезла. И вдруг появилась снова, потому что заметила наконец.

– Что это? Что у тебя с ногой? – говорила она.

– Ну, ладно, хватит здесь спектакль устраивать, – недовольно буркнул Неглин.

– Совсем жлобом стал на своей службе, – говорила сестра. – Машка, ты видела, что брат ранен? – сказала и вновь исчезла в коридоре сестра Алла.

Отец устал мычать и теперь начал шипеть, ему было все равно, как общаться; другие же не обращали внимание ни на его мычание, ни на его шипение.

Неглин досадливо на кухню поплелся мыть руки. Толстая, злая молодуха тетя Тамара несла на сковороде рыбу и чуть не ткнула Неглина своею закопченной горячей сковородой.

– Я сегодня крупу сварила, но она оказалась порченой, – вылетая из кухни и проносясь мимо Неглина в коридоре, крикнула сестра. – Отчего вы с мародерами не боретесь? – спросила еще она, скрываясь в комнате.

В кране воды не было, была только в ведрах, значит отключили не только что, и воду успели запасти заранее. Неглин стал поливать себе одною рукой на другую из кружки, потом поменял руки, намылил их и стал ожесточенно тереть одну об другую. Потом поочередно стал водою поливать себе на мыльные руки.

– Что ж ты делаешь? – воскликнула сестра, появляясь в кухне на пороге. – Ты же себе все рукава замочил. Подвернуть трудно, что ли?

– Могла бы и помочь!.. – буркнул Неглин.

– А ты не просил. Пол сам за собой подтирать будешь.

Неглин вытер руки грязным полотенцем и отошел от раковины.

– Котлета вон на столе, – сказала сестра. – Тебя отпустили-то надолго?

– Как получится. А ты чего не на работе?

– А мы бастуем, – ответила женщина.

– А причина какая?.. – спросил Неглин.

– Кто его знает!.. Я забыла. А народ всегда прав.

– А чего ты здесь бастуешь, а не на работе?

– К ночи пойду. Бастовать тоже надо с умом.

Неглин посмотрел на котлету, та лежала на тарелке на столе и выглядела сиротою или замызганной нищенкой.

– А накрыть ее от мух нельзя было? – спросил Неглин.

– Я только открыла, – сказала сестра.

– Что с Машей?

– Два часа уже такая, – отвечала сестра. – Я ей телефон дала. «Ты, – говорю, – в психологическую помощь позвони. Чего так-то себя изводить?!» Ну вот она и позвонила…

– И что, все время молчит? – спросил Неглин.

– Лежит и молчит, – сказала Алла. – Просто мы ей не нужны. Ни мы, ни кто другой. Она сама по себе. Это новая мода у нее такая.

В кухню вошла старуха-соседка и стала чем-то греметь возле плиты, нарочно ведь так делала, старая; видела, что Неглин здесь, что только со службы пришел и есть собирается.

– Анна Матвеевна, брату поесть надо!.. – громко говорила Алла, но старуха не реагировала.

Неглин взял котлету рукой и стал жадно и раздраженно ее жевать.

– Куда схватил?! А погреть?! – крикнула сестра. – Анна Матвеевна, неужели нельзя подождать хоть немного?!

Неглин в комнату пошел, котлету жуя по дороге. Он бросился на диван свой; впрочем, диван был не только его, но и Аллы, она спала на диване в его отсутствие, а когда он ночевал дома, сестры спали на постели вместе. Отец снова мычал неподалеку, но Неглин внимания не обращал. Плохо, когда нет своего дома, нечего даже ненавидеть, сказал себе Неглин.

– Ты зачем опять сказал соседу, что посадишь? – сказала сестра, входя. – Тебе бы только ляпнуть, а я должна выговоры выслушивать.

Неглин молчал и жевал, на сестру не глядел.

– Вот, еще один, вроде Машки, никто ему не нужен. Ну, ладно, на, запей, – смягчилась сестра и протянула ему кружку. – Я тебе воду принесла. Кипяченую. Будешь, что ли?

Неглин взял воду.

– Черт, папаша!.. – сказала еще сестра. – Опять он под себя сделал!.. Второй раз сегодня. Понос у него, что ли? Придурок чертов! Помоги мне его помыть. Господи, сколько можно?!

Неглин затолкал остаток котлеты в рот, молча встал и подошел к обделавшемуся отцу. Они вдвоем положили старика на бок. И взорам их открылась белокожая спина в уродливых пролежнях, костлявый зад с дерьмом раздавленным, загаженная серая простыня, вся свалявшаяся, в складках.

– Подержи-ка так, – сказала сестра. – Я за водой схожу. Машка! – крикнула она, выходя. – Хватит лежать в потолок глядеть! Занялась бы делом каким-нибудь. Слышишь, что говорю?

Ответа не последовало, никто, впрочем, и не ожидал никакого ответа.

Неглин держал отца за его оголившиеся дряблые руки; ему хотелось того задушить, нет, не за дерьмо его размазанное, вонючее, но за саму старость, за само существование его бесполезное, которые Неглин теперь ненавидел.

Воняло и впрямь довольно мерзостно, но Неглин этого уже не замечал.

Сестра принесла воду, и вдвоем они стали менять простыню и подмывать беспомощное тело отца. Клеенку из-под больного, протерев, тут же повесили сушиться на спинке кровати.

– Папаша, я сколько раз говорила? – раздраженно бросила Алла. – Неужели трудно было позвать кого-нибудь? Убирай тут теперь за тобой!.. Ты учти: воды сейчас нет. Еще раз так сделаешь – будешь лежать обосранный!..

Отец мычал, то ли благодарно, то ли раздраженно. Алла зло ущипнула отца, желая, чтобы тот скорее замолк. Губа у Неглина гальванически дернулась.

– Надо бы сделать, чтобы его увезли куда-нибудь. В дурдом, что ли? – сказала сестра.

– Дурдом тоже денег стоит, – хмуро говорил Неглин.

– Могли бы для вас, полицейских, хоть дурдом бесплатным сделать. Власть все-таки!..

– Много чего могли бы!.. – буркнул тот.

Они оба пошли на кухню воду выливать и руки мыть. – Я на тебя, говнюк, заявление напишу, что ты мне угрожаешь! – крикнул им в спину поддавший еще за это время и оттого расхрабрившийся сосед. – Полиция нас защищать должна, а не угрожать!.. Не те времена!..

– Я сама на тебя заявление напишу, чтоб тебя забрали за хулиганство! – крикнула сестра. – Совсем распоясался! А тут дети, между прочим!..

Сосед швырнул в Неглина какой-то колобашкой, из тех, что остались у него от работы.

В бешенстве Неглин метнулся к соседу, одним рывком своими грязными руками сдернул того с табурета, поднял, и толкнул к стене.

– Ты что, сука, тут вытворяешь! – заорал он. Почувствовал боль в бедре, но перетерпел, хотел вмазать еще соседу, так чтоб тот упал и не встал больше, но сдержался нечеловеческим своим усилием и, лишь встряхнув соседа, приложил того еще раз спиною о стену.

– Алка, ты смотри, смотри, что он вытворяет! – испуганно и возмущенно заголосил сосед. – Свидетелем будешь!..

– Я ничего не видела! – отрезала та и ушла на кухню. Неглин отправился за ней следом.

– Во, семейка-то!.. – крикнул сосед. – Во, семейка! Одни бандиты да прохвосты!.. Бандиты да прохвосты! Ну, ничего, и на вас управа будет!..

– Крупу-то станешь? – спросила сестра, когда они оба руки помыли и вытерли все тем же грязным полотенцем.

– Порченую?

– Она только пахнет немного. А так ничего: есть можно.

– А потом с горшка не слезешь, – буркнул Неглин.

– Привередливый стал, – возразила сестра.

– Папашу-то крупой накормила, что ли?

– Папашу кормить – только добро переводить, – отмахнулась та.

– А больше, что, ничего нет?

– Картошины всего четыре штуки. Надо на вечер оставить.

– Ясно, – сказал Неглин.

– Самого-то по неделе дома не бывает, а мы здесь крутись одни как хочешь!.. Очень справедливо!..

– Я зарплату приношу.

– Разве ж это зарплата?..

Неглин и Алла пошли снова в комнату и в коридоре увидели сестру Машу, та была уже одета в пальто и замороженною походкой сомнамбулы двигалась к выходу.

– Куда? – крикнула средняя сестра. – Куда собралась? Не ходи никуда! Не пускай ее! – крикнула она Неглину, обгоняя Марию и вставая у нее на дороге.

– Маша, ты что? – сказал и Неглин, подойдя к старшей сестре.

– Она сейчас в таком состоянии, что с собой что-нибудь сделать может. Нельзя ее пускать. Маша, останься!..

– Бляди! Проститутки! – говорил сосед, высовываясь из своей комнаты. – И брат ваш – бандит.

– Заткнись, урод! И закрой дверь! – крикнула Алла.

– Маш, ты куда собралась? – спросил Неглин. – Может, мне с тобой сходить? А? Хочешь, схожу? Ну что, сходить? Я сегодня ночь не спал и вчера не спал, но наплевать, на меня наплевать, пусть каждый выкаблучивается, как хочет, я буду на все это смотреть, мне очень приятно на все это смотреть, я буду за всеми ходить, говно выносить, сопли утирать, а больше мне делать нечего, ты этого хочешь?! Всю жизнь буду этим заниматься!.. – распалялся Неглин.

– Ты слышала, что брат ранен? – сказала сестра средняя Алла.

Мария стояла перед младшими братом и сестрой и не сопротивлялась и не слушалась, она их, казалось, не слышала вовсе, будто только досадуя, что ей не дают исполнить ее неведомое внутреннее побуждение. Если б ее отпустили, она бы тотчас снова пошла навстречу известной только ей одной цели.

– Маша, не ходи никуда. Пойдем, пойдем в комнату. Пойдем, еще полежишь! Слышишь? – хлопотала сестра.

Папаша, всеми оставленный, мычал и подвывал в комнате так, что это было слышно здесь, в коридоре.

– Слушайте, – крикнул Неглин. – Мне бы, правда, поспать! А?!

– Пойдем, пойдем!.. – Алла стала теребить Марию за рукав пальто. – Ну, пойдем же!.. Что ты стоишь? Что ты стала посреди коридора и стоишь, а? Ты вообще можешь сказать, куда ты собралась?..

Ни она, ни Неглин не ожидали ответа Марии, не ожидала, наверное, его и она от себя, и ничто не изменилось в выражении ее лица и во взгляде ее отсутствующем, и только чуть-чуть приоткрылись губы женщины, и из глубины ее измученной, иссохшей груди донеслось глухое, утробное и беспрекословное:

– За… творогом…

12

Иванов сам сел за руль и повел фургон, и Гальперин втайне даже чуть не перекрестился. В этом было нечто непостижимое и удивительное. Неужто тот опять взялся за ум, сказал он себе, неужто он бросил свои глупости и вновь решил стать человеком?

Иванов замурлыкал что-то наподобие песни, должно быть, от удовольствия, которое получал, ведя машину, слов Гальперин не знал, но мотив казался знакомым, Гальперин хотел даже подпеть, но Иванов неожиданно оборвал свою полуприметную неказистую песню.

– Ох, – элегически сказал Иванов, – если бы ты только знал, как я раньше любил психологию!..

– А что, – отозвался Гальперин, – я тоже любил, я и сейчас люблю.

– Нет-нет, я больше. Я, буквально, грезил. Я еще в школе знал, что обязательно стану психологом. Никем не хотел больше быть.

– А, ну тогда – конечно, – отозвался Гальперин. Жалко ему было, что ли, подыграть своему ностальгирующему товарищу?!

– Я в институт поступил не с первого раза, но, зато как поступил, так учился, как зверь. А сколько я разных новых тестов придумывал!.. А курсовые я не только свои делал, но и другого потока тоже брал и делал. Так-то вот!… Я хотел знать все и уметь все!..

– Да-а!.. – протянул Гальперин. – Это, конечно, настоящий интерес, ничего не скажешь! Не за страх, а за совесть!..

– Но зато я и в людях разбирался, как никто. Вот только взгляну раз на человека, и все тебе сразу о нем расскажу. И кто он такой, и чем занимается. И о чем думает, и что скрывает. И что любит, и что ест и пьет… Все-все!..

– Вот, – сказал Гальперин. – Куда потом все девается? Все самое лучшее в нас: было оно, и – вдруг нет его!.. Отчего так?

– А еще, бывало, так: с девушкой познакомишься, пообщаешься с ней, буквально, минут пять, а потом посмотришь на нее особенным, психологическим взглядом (у меня был такой свой взгляд) и говоришь ей: я знаю, тебе нравятся два парня, один умный-умный и учится хорошо, а другой поглупее и попроще. Но зато тому, что попроще, больше нравишься ты. А тот, что умнее, он о себе высокого мнения, и на тебя даже не смотрит. И вот ты не знаешь, что лучше. А она так: «Ой, – говорит, – а откуда ты все знаешь? Ты так все про меня хорошо рассказал».

– Да, – сказал Гальперин, – это уже даже и не психология.

– Как не психология? – раздраженно насторожился товарищ его. – А что же? Очень даже психология.

– Да нет, я в том смысле, что это даже выше, чем психология, – поправился Гальперин.

– А, ну да!.. – успокоился Иванов.

Возвращались другой дорогой, Иванов знал город как свои пять пальцев, с этим уж трудно было поспорить. По пустынному широкому проспекту с трамвайными путями ехал их черный фургон, по обеим сторонам теснились грязные мрачные заводы, и ни один трамвай им не попался по дороге. Должно быть, те вовсе сейчас не ходили, но даже и машины встречались нечасто. Город не вымер, но казался на последнем издыхании больным, который давно уже опостылел его равнодушным домочадцам и родичам. Жители города старались пореже выбредать на его скудные улицы и все теснились по своим жалким жилищам, равнодушно исполняя свой убогий размеренный обиход.

Иванов повернул в сторону центра, хотел проехать переулками, но тут их фургон неожиданно остановили военные, прапорщик и трое солдат; один из солдат махнул полосатым жезлом, у остальных были автоматы наизготовку, так что особенно-то не поспоришь.

– Кто такие, не пойму? – говорил Иванов, пока военные подходили к фургону. – Десантники, что ли? Или инженерные войска?

– У десантников нашивки другие. И не инженерные войска. Вспомню – скажу, – пообещал Гальперин. – Сейчас из памяти выскочило.

– Ну-ка из машины оба! Быстро! – скомандовал прапорщик.

Останавливали их вообще редко, а если останавливали, так обычно отпускали тут же, даже не смотря документы; фургон их, да и они сами были весьма приметны. Иванов к такому обращению вообще не привык и раздраженно вылез из кабины. Гальперин тоже соскочил на асфальт.

– Что происходит? – ощетинившись говорил Иванов. – У нас особые полномочия. Нас весь город знает.

– Здесь только у меня особые полномочия, – рявкнул в ответ коренастый прапорщик. – Что в фургоне?

– Ничего особенного, – встрял Гальперин. – Инвентарь и приборы. Мы – научные работники.

– Открывай!

Иванов побледнел от возмущения, но – нечего делать – пошел открывать. Все вшестером они обошли фургон, Иванов долго возился с двустворчатой дверью, как будто бы там заело замок, но потом все же открыл. Один из солдат запрыгнул в фургон и стащил пленку с лежавшего на полу мальчика, и в руке у того была маленькая серая с коротким жестким застывшим мехом белочка. Солдат присвистнул от увиденного и обернулся к своему начальнику.

– Это ваши приборы? – говорил прапорщик.

– Несчастный случай, – убежденно отвечал Гальперин. – Мы везем его на исследования по просьбе вдовы. То есть, матери. Очень срочная работа!..

Еще один солдат залез в фургон, и вдвоем они стали осматривать тело.

– Вроде, задушен, – сказал он.

– Знаете, что по закону с вами сделать можно? – спросил прапорщик у приумолкшего злющего Иванова.

– А может, и нет, – усомнился другой солдат.

– Так, – сказал прапорщик. – Звоню в прокуратуру.

Он взялся за мобильный телефон, набрал какой-то номер и довольно долго ждал соединения, иногда потрясывая головой, будто от тика.

– Дежурный? – сказал он. – Дежурный? Подскажи-ка мне телефон прокуратуры. Какой? Записываю. Запиши-ка или запомни – бросил он солдату и стал диктовать номер. – Спасибо, – говорил он в трубку. – Да, задержали тут двоих гавриков. Подозрительных. Да. Разберемся. Ну, ладно, бывай!..

Гальперин стоял и губы покусывал – нервничал, значит. Иванов раскраснелся от злости и неотрывно глядел на прапорщика. Тот, вроде, снова собрался звонить, но Гальперин его упредил.

– Слышь, командир, – медовым своим тенорком говорил он. – Разговор один есть, не при посторонних.

– Никаких с вами разговоров, – оборвал того прапорщик. – Пускай с вами в прокуратуре разговаривают.

– И правильно, – решительно вдруг говорил Иванов. – Какие могут быть разговоры?! Долг – он превыше всего, это мы понимаем, я вот и сам такой же!.. Вот предложи мне кто долг мой нарушить – так прибью я того, честное слово, и не усомнюсь. Правильно я говорю? – спросил он у окрестных серых кустов и асфальта. – Женился недавно, да? – спросил он у прапорщика.

– Чего? – переспросил тот.

– Нет, отчего ж, дело хорошее, – одобрил Иванов, – только хлопотно немного. Я вот когда во второй раз женился, так жену на четырнадцать лет моложе себя взял. А тут еще этот стал сразу крутиться… Она молодая, и он молодой… Нет, ты плохого-то ничего не думай, там просто разговоры одни. Кто он тебе, племянник, что ли?..

– Кто, Мишка-то? – машинально говорил военный.

– Может, и Мишка, – неопределенно головою кивнул Иванов. – Это все ничего, просто знакомы с детства, душевная привязанность, так сказать, воспоминания юности!.. Ты, главное, лишнего чего не думай!.. За соседними партами сидели, может. Или там в параллельном классе…

– А ты откуда?.. – опомнился прапорщик. – Откуда, говорю, знаешь-то?..

– Так он племянник тебе? Да, ты не тушуйся, психологи – они завсегда все знают. Работа такая!..

– Не племянник он, сосед ее бывший… Ну, Мишка!.. А ты, что знаешь, давай рассказывай быстро! Ну!..

– Да я тебе говорю: ничего там страшного нет. Уж мне-то можно верить!.. Психолог – это навроде доктора, только по нервам и по душе.

– Точно, что ли, что ничего?

– Да, точно, точно, любит она тебя! Что ж я врать стану? Ну, сам подумай, какой мне смысл врать-то?

– Нет, ты поклянись, что там точно ничего.

– Да я тебе клянусь! Клянусь! Ты ее только не оставляй одну надолго. Женщины оттого скучают и в мыслях сворачиваются. Закон природы такой есть. Как ее зовут, жену, в смысле?

– Ее-то? Валентина, – трепетно сказал прапорщик.

– Во! – сказал Иванов. – Это имя! Я так сразу и подумал. И вот еще совет тебе мой. Ты сегодня как домой придешь, так возьми жену за руку, в глаза загляни и скажи: «Ты у меня, Валюха, – скажи, – самая-самая!» Слышишь? Вот так прямо и скажи! Запомнил, что ли? Хочешь, я тебе запишу, что сказать надо?

Прапорщик ожесточенно заходил из стороны в сторону.

– Ну, Мишка! Ну, Мишка! Ну, сосед! Удружил! А мы-то еще с ним по выходным сидели…

– Мишка-то? – говорил Иванов. – Мишка – это тьфу! Ты сейчас даже с ним ничего не делай. Ты его потом отвадишь, понемногу, да по чуть-чуть… А резко не надо, оно еще хуже выйдет. Тут главное – постепенность. Да ты не сомневайся-то, я тебе всю правду сказал. Кандидат наук как никак. А уж как я людей люблю!.. Если б ты знал, как я люблю человека!..

– Не, но Мишка-то, а?

– Что Мишка?! У Мишки своя дорога, а у вас с Валюхой своя!.. Ох, какая у вас дорога-то!.. Всякому такую дорогу хочется, да не всякому такая дорога дается!.. Так-то!.. Ты у нас счастливый! Ты и жена твоя!..

– Точно!.. – благоговейно прошептал Гальперин. Глаза его увлажнились слезой мимолетной. – Ну, дорога!.. Черт, – пробормотал еще он. – Извините!.. Я хоть и психолог, но так сентиментален… А ведь нельзя нам, психологам, быть сентиментальными!..

– Ну, ладно, заболтались что-то, – одернул себя Иванов. – Ты уж извини, что я тебе все это говорить стал. Не сдержался я. Ты документы наши посмотри, пожалуйста. Ты хотел…

– Документы! – крикнул прапорщик. – Какие еще документы могут быть на хер?! Ты мне такое!.. Такое!.. – он отвернулся и только рукою махнул, валите, мол.

Гальперин беззвучно дверь прикрыл, и оба психолога на ватных ногах пошли к кабине.

– Такие люди!.. Такие!.. – шептал прапорщик. Солдаты взяли под козырьки, провожая психологов.

Фургон рванул с места и помчался по переулку.

Гальперин молчал минуту-другую.

– Да-а!.. – наконец протянул он. – Сегодня я впервые гордился тем, что я тоже психолог.

– А я вот все думаю, уж не Икрам ли навел на нас этих… Видел, как они вцепились в нас? Не оторвешь!.. Такого раньше не было.

– Икрам? – удивился Гальперин. – Так мы ж соратники.

– Соратники!.. – недовольно крякнул Иванов. – Соперники!

– Да ну, Лиза никогда не допустит…

– Лиза!.. – с сомнением хмыкнул психолог. – Как же – жди!..

– А может, он думает, что мы на кого-то еще другого работаем?

– А откуда это он может знать?

– Да, вроде, неоткуда.

– Вот то-то и оно.

– Нет, а я-то!.. Я-то!.. Думал уже деньги давать. Не знал только – триста или лучше пятьсот сунуть.

– Деньги беречь надо, – весомо говорил Иванов.

– Как же их беречь, когда тут такое?..

– Казимира, вот жаль, с нами не было.

– Да, – сказал Гальперин. – Это был человек!.. Он такие истории тоже очень любил. И уж он-то бы не оплошал, конечно… Он из любого переплета умел выходить с достоинством.

– Морпехи, небось, были-то? – задумчиво перебил Иванов товарища своего.

– Во! – воскликнул Гальперин. – Я же вспомнил! Никакие не десантники, никакие не морпехи, это ж новый род войск. Об этом и в газетах было. Да, точно. Переулочная пехота, – значительно говорил Гальперин.