355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Станислав Венгловский » Полтава » Текст книги (страница 5)
Полтава
  • Текст добавлен: 5 июля 2018, 22:00

Текст книги "Полтава"


Автор книги: Станислав Венгловский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 28 страниц)

4

Белая Церковь в безопасности. В замке над Росью – гетман, а вокруг – казацкое войско. Казаки без дела, зато у гетмана море писанины. Ещё зимой отосланы им грамоты запорожцам с уговорами выдать из кодацкой крепости забредшего с Дона казака Булавина, за что, обещано, царь озолотит Сечь. Да голытьба на Сечи разорвала грамоту. Кошевой попытался переубедить толпу – его побили, вырвали из рук «очеретину» – так называют там палицу в драгоценных камнях, знак наивысшей власти! – и накрыли шапкой на власть нового кошевого – Костя Гордиенка. Есть на Сечи древний закон: никогда не звать на помощь татар – так и его упразднили, чтобы вместе с татарами громить царские военные городки на Днепре – Новобогородицкий и Каменный затоны. Может, и дальше пойдут в великорусские земли? Булавин, разослав по Украине своих людей с письмами, вышел в степи собирать голытьбу да вести её на Дон для богопротивного дела – против царя...

Гетман обо всём написал в Москву, зная, что царь и сам пристально следит за сечевиками. Пусть Москва оценит гетманское усердие.

Вместе с тем извещено, что против бунтовщика посланы полтавский полковник Левенец и компанейский полковник Кожуховский. Они поймают его живого, если на то Божья воля. Бунт черни страшнее войны. На Дону разбиты царские войска, погиб князь Юрий Владимирович Долгорукий, посланный царём на усмирение негодяев. То пламя следует гасить нещадно. С кем угодно война – там тоже достойные люди, с ними договоришься, даже если виктория за ними... А какой разговор с чернью? И всему виною Запорожье. Чернь любит запорожцев, очень. Уничтожить бы Сечь царскими войсками... Пригодится на будущее...

И вот полковник Кожуховский в белоцерковском замке. Уставился на лежащего гетмана. Обвёл взглядом прочих полковников. А им тоже не терпится: конец Булавину? Может, Левенец везёт пленника? Левенец угождает гетману. Он недавно полковником в Полтаве.

   – Рассказывай! – кивнул Мазепа.

   – Прогнали на Хопёр... Не раз подсылал Булавин своих людей, да мы с Левенцом день и ночь начеку.

   – На кол хлопов! – перебил Кожуховского Трощинский.

Прочие полковники тоже подали голоса. Главное – справиться с чернью.

Гетман только ёрзал затылком по красным подушкам. Когда все выкричались – перевёл разговор на другое:

   – Что Булавин. Не он страшен... Знаете, кто ночью прискакал?

Никто не знал, да всем приметна успокоенность ясновельможного. Гетман попросил генерального писаря прочесть привезённые ночью бумаги.

Ловкий Горленко, завидя красные печати, шепнул о них задним. Тем вздохнулось вольнее: хорошее письмо!

   – Скоропадский привёз, – пояснил гетман. – Отдыхает пан Стародубский.

Орлик читал. Добрался туда, где писано о каре Кочубею да Искре.

   – Правильно, – снова первый Трощинский. – Под секвестр! Не гляди, пан гетман, что Васько Кочубей тебе кум! От черни не отбиться. А тут ещё они... Вражьи дети!

Полковники недовольно косились на Трощинского, но поддержали его. Ему стоит стараться, кривоносому: молод, а в каком почёте!

Обрадовали царские слова и о милостях всей старшине.

   – Вот что, – подал голос Мазепа, и всем стало видно, как ему тяжело отважиться. – Пусть вершится царская воля. Посылаю полковников Трощинского и Кожуховского поймать клеветников!

   – Пан гетман! – чуть не упал на колени Трощинский. – Разве утомлённый в дороге Кожуховский успеет? Поймаем! Привезём!

Через неделю Орлик влетел в покои:

   – Беда! Пан гетман! Полковник Апостол...

Мазепа выслушал и велел позвать виновного. Удивительно спокойным оставалось лицо у старца, хотя миргородского полковника Апостола, по мнению Орлика, труднее взять, нежели турецкого султана. За ним казаки – как пчёлы за маткой. Не раз водил их на шведа.

Апостол вошёл согнувшись. Единственный глаз впился в высокую кровать. Гетманские глаза тоже внимательны, но казаки не вызваны.

   – Вот это место, пан Миргородский, – подал гетман царское письмо. – При людях не читано...

Апостол только взглянул – и побледнел, кажется, до кончиков ногтей.

   – За что меня... до секвестра?

   – Подозрение у царя. – Мазепа спокойно взвешивал чужую растерянность. – Да ещё гонца ты посылал к Кочубею.

Орлик, готовый звать казаков, выдернул на палец свою саблю, зная, что не ему становиться на поединок с Данилом Апостолом, но всё-таки...

   – Зови сердюков, пан Иван! – прохрипел наконец Апостол.

У Орлика отпустило дыхание. Умный человек не отрекается. Меньше кара. Гетман со стонами повернулся на подушке.

   – Бог судит, Данило... И в походах мы вместе... И в Москву тебя брал... Иди отдыхать...

Сбитый с толку Орлик исполнил непонятный приказ. Взял полковника за вылет рукава, подвёл к дверям. То ли генеральный свихнулся, то ли гетманов ум иссяк? Апостол предупредил Кочубея об опасности, а вместо секвестра – воля... Но зачем-то именно так нужно?

В душе у генерального писаря снова шевельнулась опасная надежда.

Долго недоумевал Орлик.

Распустились листья, зацвели цветы, защебетали птицы – рай. Только нет радости в белоцерковском замке. Ясновельможный лежит среди подушек под высокими узенькими окнами. За красноватыми мелкими стёклами видится синяя речка. От цинковой решётки на старческом лице пёстрые тени. Нету мыслей в прищуренных глазах, потому и Орлику тяжело в его присутствии: может, воскресшая надежда – пустое?

   – Знаешь, Пилип, – вдруг сказал гетман, – хорошо бы посидеть в садочке. Вот хоть у меня на хуторе Поросючка... Или в Батурине, в моём дворе. Нет края лучше, чем наша Украина.

   – Что ж! – выгнул Орлик бровь. – Приватной персоне это нетрудно.

   – Добро без власти не удержать.

Нет, гетман не отрёкся от тайных намерений. Но, если помрёт он сейчас, – прощайте, мысли о булаве. Потому что если и взять её при помощи друзей, так не удержать. Верно: богатство без власти зачем?..

Что таиться – мысль о булаве жгла генерального писаря с того дня, как стал он при гетмане простым переписчиком бумаг. А генеральному – Богом велено мечтать о власти. Оно и понятно: сможет ли Мазепа добиться того, о чём замыслено им? Не лучше ли помочь царю понять намерения нынешнего гетмана? Но когда окончательно прояснится: есть у царя подозрения? Новый владыка нужен на Украине. Доколе верить этому, если столько доносов?

Однако уверенности нет. Ещё проживёт старик. Сухое дерево скрипит сто лет. Немецкие лекари спокойны и уверены. «Ruhe» – только и слышно. А они разбираются в человеческом здоровье. Нет уверенности – так зачем совать голову в петлю? Гетман, как мифический Протей, избежит опасности. А без него надеяться сделать Украину самостийной – суета...

И ещё удивление. Полковники Трощинский и Кожуховский возвратились из Диканьки без узников. В дороге притомились казацкие кони, пришлось задержаться в Полтаве, у кузнецов. А тем временем... Полковники свесили головы на дорогие жупаны с широкими вылетами. Стояли перед гетманом, опустив беспомощно руки в золотых браслетах, как бурсаки перед суровым ректором в Киевской академии. О Кочубее да Искре сказали одно: изменники удрали за Ворсклу, на Кочубееву пасеку, а дальше – к охтырскому полковнику Осипову. Там Слобожанщина. Туда не полезешь. В Диканьке, правда, арестованы старая Кочубеиха и младшая Кочубеевна. Ещё челядь...

Гетман наперёд в крик, но Орлик понял, что крик показной. Когда же полковники сказали о Слобожанщине, гетман грозно переспросил:

   – К Осипову? Не к татарам?

За Ворсклу – прежде всего к татарам. Сколько народу удирает если не на Сечь, так в татарские владения. Ищи ветра в поле...

Отпустив полковников, гетман долго раздумывал.

   – Хотел спасти дураков, – признался. – Наверное, Бог так хочет, чтобы царь покарал. И вина на нём. Вот только... Не наговорят ли лишнего? Страшно...

Орлик едва не уронил перо: гетман говорит о своих намерениях так, словно генеральный писарь его явный сообщник. Когда испуг немного улёгся, наедине, после раздумья, Орлик согласился с гетманом: таки сообщник, раз никому до сих нор не рассказал. Теперь как расскажешь. Наконец утешился хоть тем, что в сетях запутываются и другие. Уже втянут Апостол. Потому спокойно воспринята весть о гонце, каком-то простом казаке, который предупредил Кочубея. Надеялся старик: удерут изменники за Ворсклу к татарам – и всё, как всегда, на том закончится. Каждому известно: удирают виноватые. Да ещё богатство их перешло бы к гетману... Но теперь беглецы под царской рукою...

Потому и не рад Орлик весне. Страх и опасение, что упустит своё время, что опередят Кочубей да Искра, что повредит падение Мазепы, – вот что допекает. Даже чужим людям приметна печаль генерального писаря. Но все уверены, что это от одной тревоги за здоровье гетмана. За долю Украины. За её будущее.

5

Настоящее тепло ещё только начиналось, а поднятая копытами пыль уже закрывала горбоносые конские морды. Казацкие шапки, усы, чубы, пусть и потные, – всё поседело от пыли. Между вытоптанными шляхами земля покрылась травою, прошитой яркими цветами. А жебраки в поисках тени таборились под вербами, осыпанными свеженькими листочками. Молодых наставляли на ум, неслухов – на покорность. Все совещались, куда податься, какие песни выводить ради добычи. Божий ты человек, коли пошёл с торбой, каждая христианская душа подаст тебе хлеба и пустит на ночлег, но всё же при хорошей песне дающая рука щедрее! Туда нужно, получалось, где нет гетманских казаков, где не пахнет ляхом, куда и татары не добираются на своих пронырливых лошадках, – где, одним словом, надёжная царская защита...

Многие оставляли опасные правобережные места. На возах и возках сякой-такой зажиток, но большей частью – детки. За возами, в пыли, на верёвочках, – скотинка. А так нет сожаления – здесь не заведёшь добра.

Жебраки тоже торопились подальше от Хвастова да от Белой Церкви. Белая Церковь пришита к древнему Чёрному шляху. Просто к городским воротам тянутся сквозь степную траву-тырсу татарские сакмы, а недалеко от городских валов до стен, в глубоких оврагах, отыщешь тайные тырлыща. Ведают о них только каменные плосколицые бабы на высоких могилах. Белоцерковцы же неустанно всматриваются, из-под чьего коника пыль закрывает небо. Если татары близко – с тревожными криками разлетаются птицы. По высокой тырсе со свистом растекаются большие и малые звери и зверюшки...

   – Эх, – сказал возле кринички слепой ватажок, дед Петро. Сам с бандурою, белый-белый. Уж и пыль не пристанет к сединам, и солнце нипочём. – Хлопцы! Где защитник этого края?

Чёрная рука вырвала звук из тугой струны – будто стон подневольного люда. О ком речь – всем известно. И другой ватаге известно, которая ещё мостилась в тень. И там и здесь взгляды отчаянные – чем не казаки? Оружие бы да одежду... Возле деда – шустрый малыш, глаза слепца. Не раз уже ватага прошла Украину от края до края, а малыш не затерялся. Поднял он весёлое личико:

   – Про кого вы, дедуню?

Старик взмахнул полотняной свиткой:

   – Полковник Палий, хлопче, загнан в Сибирь... Пуля не пробивала, а сабля его не рубила...

Мама рассказывала о нём... Но как его взяли, такого крепкого?

   – Обманом. Нужен смельчак, который расскажет царю правду... А то поставят враги коней в церквах, а попов запрягут в плуги!

Малыш свёл к худенькому затылку острые плечики. Да и не одному ему жутко. Взрослые оградили себя крестами:

   – Милость над нами Божья!

   – Не будем дураками – не вернётся лихо! – тут же ободрил ватажок.

Желтоголовый жебрак Мацько долбанул согнутым ногтем струны дедовой бандуры, спросил под надрывный исторгнутый звук:

   – Отважитесь, вашмосць, сказать царю правду?

И на Мацько зашикали. Не только за неуместное «вашмосць».

   – Орда тебя возьми! Тебе ещё ряст топтать! Вон гетманские казаки привяжут к седлу – только и видели! Гетман в Белой Церкви.

Нет Мацьку страха.

Нет и деду:

   – Скажу. Сподобит Господь попасть на глаза – скажу. Царь нашу веру защищает. А Мазепа в ляшской вере.

   – Паны не пустят на царские глаза! – в крик беспалый жебрак, недавно прибившийся к ватаге. – А Мазепа характерник! И не в ляшской он вере, а чёрту душу продал!

Ватажок соседней ватаги – широкоплечий да пузатый – зверем на слепого:

   – На кол захотелось? Безбожники! Что о гетмане... Клевещете!

Оттуда поддержали своего ватажка, отсюда – своего. И получилась бы свалка. Особенно вскинулся Мацько. Молодой, сильный – уж и дубина в руках. Беспалый сжал зубы и задрожал. Кашевар ухватил огромную ложку. А простые жебраки – живым забором. Две ватаги – два забора... Но ватажкам ведомо, чем заканчивается такое. Не допустили драки. Слепой приказал укладывать пожитки на возок. Мацькова дубина затрещала на сухом старческом колене под Мацьковы же шутки.

Торопились жебраки на север. К Киеву. За Днепр. Тревога перекашивала лица. Оглянется человек – утрёт слезу. Неизвестно, какие воспоминания у него. Кого оставил? В живых ли? В могиле? У каждого – своё...

Через неделю, перевидев много разного люда, жебраки искали место для ночлега. Растянувшаяся ватага подставляла под ветер голые груди. Мацько тащил двухколёсный возок с выкрашенными в красное грядками, между которыми полно белых латаных торб. Под гору новенькие колёса вертелись сами, а в гору – помогали товарищи. Зимой наколядованные гостинцы таскал рябой коник, да как прижало с сеном – получились из коника колбасы. Даст Бог, снова купят животинку. Слепой ватажок лепит добытую копеечку к копеечке. Зимой снова позабавятся лицедейством. Мацько поведёт козу, беспалый оденется цыганом или медведем, Мишка оденут Божьим ангелом... Все будут петь... Снова – гостинцы...

Остановились в леваде. На пригорке, под защитою дубового леса, пасека: за плетнём вишнёвый цвет. Кашевар развёл огонь. Сразу приметил: криничка-желобянка уже исчерпана. Кашевар набрал воды в реке. Слепой ватажок пересчитал жебраков на голоса, а пересчитав, отложил бандуру и принялся отсыпать из торбы шуршащее пшено, отмерять корявыми пальцами старое сало, куда уже намертво въелась крупная серая соль – не выковырять, да и ни к чему: в котле раскипится. Рассчитывал, чтобы варева хватило как раз на ужин, но не скупился: дорога размотана длинная, а впереди ещё длиннее. К дороге нужна сила в сапогах.

Вот уж засыпано пшено, разрезано сало. Жебраки отбросили ноги на зелёную траву вокруг красногрядочного воза, накрыли лица чёрными шапками, болтают разное, словно в дороге не наболтались да не наржались. Мало печали жебраку, пока он в ватаге. Ватага в обиду не даст.

Слепой ватажок, стоя в расстёгнутой свитке, втянул носом воздух и ткнул пальцем в сторону пасеки:

   – Мёд!

Мацько, прыткий на разговоры, словно и не лежал на траве. Хлоп себя ладонями по твёрдым бёдрам:

   – Попросить мёда, вашмосць? Новостей заодно там послушаю...

Ватага подняла головы. Большинство – недавние хлеборобы. Неуютно им. Идут по земле, а не пашут ниву, не бросают в неё зерно. У ватажка дёрнулась голова.

   – Попросить не грех, когда наносят Божьи козянки...

   – Не время, – закивали жебраки.

Мацько молча дождался, когда кашевар прищурил перед огнём маленькие глазки:

   – Дед! Слышите? Травою каша пахнет! Мало соли.

Деревянной ложкой, привязанной к красному поясу, зачерпнул кашевар пахучей еды – недосол, попробуйте сами!

Мацько снова хлоп себя по бёдрам:

   – Придётся на пасеку!

Выставив против красного солнца мёртвые глаза, дед шевельнул усохшими ноздрями и разрешил:

   – Пойдём... Там – будто в корчме...

Мацько согласен. Неслухов ватага прогоняет. Трижды целовали все тёмный крест на сморщенной дедовой шее. Один жебрак – не жебрак. Словно единственный зуб во рту – на что годен?

Дед отложил бандуру, отодвинул ногой торбу, сдавил палицу. Мацько, оглянувшись, увидел стройную фигуру. Верны слухи: дед смолоду гостил на Сечи. Мацько тоже разогнул под свиткой спину. Молод, а придавлен неудачами. Родители оставили наследство. Была и невеста, славная девушка, высокая, стройная... Мало того, что пробрался в «молодчики», то есть в подмастерья кузнечного цеха в своём городе, и в мастера собирался, в «братчики», – так и землй возле города обрабатывал кусок. Все в ватаге мечтают о хлеборобстве, да разве усидят они на земле?

Втроём пошли к пасеке: Мацько, Мишко, а позади – дед...

Вечером огней прибавилось. Спускались в леваду новые жебрацкие ватаги, остановились чумацкие валки.

К пьянящим запахам вишнёвого цвета присоединялись острые запахи дёгтя и рыбы. Чумаки выдернули из ярем занозы и пустили волов на пастбище. Развели огни. Что ж, место Богом предназначено для отдыха. Лесок, над речкой кручи. И до Днепра недалеко. Прохлада. Только воды в криничке мало.

Жебраки насытились вкусной кашей. Слепой ватажок припомнил:

   – А я ещё при Хмеле воевал в этих местах...

Не одни жебраки обсели старика. И от других костров перебежали:

   – Ого! Ну рассказывайте, дед Петро!

   – Богдан нас к Руси затем присоединил, чтобы беспечно нам жить? Да?

У деда в голове вихрь воспоминаний:

   – Был у меня отчаянный товарищ... Богдана мы видели, как вот вас! Посмотришь на него, красного, сабля в руке, булава за поясом, – сто смертей не страшны! Сам видел, как рубил он врагов.

Интересно слушать. Да кем-то брошено задиристое слово о нынешнем гетмане: не заботится о Богдановых статьях-условиях!

Покривилось лицо деда Петра:

   – Сравнили...

Такое услыхали люди, что – смех! И правда.

   – Он болен и стар! – нашлись защитники. – А тоже лыцарь! И болеет за Украину. Он такие песни о нашем горе сочинил.

Дед не согласен:

   – Не тем воевал!

Снова смех.

А старый человек словно из книги вычитывает:

   – При самом ляшском короле вырос Мазепа! С малых лет был охотник до молодиц и девчат. Снюхался с одной шляхтянкой да так подъехал: давай, мол, твоего мужа прикончим, выйдешь замуж за меня, польским паном стану... Околдовал молодицу. А слуги подслушали и доложили пану. С отрезанными полами удрал прелюбодей в гетманщину... А тут хитростью взял булаву. И не так он народ любит, как славу о себе распускает.

Желтоголовый Мацько ловко переломил бровь и упрекнул ватажка:

   – Расскажите, вашмосць, что мы сегодня на пасеке слыхали!

Люди наставили уши. Может, об антихристе, который ведёт на царя неисчислимое войско? Говорят, молодой, а никому его не одолеть, потому что знается с нечистой силой. Колдунов с собой везёт. Царь отводит своих вояк подальше... На пасеке новости знают...

Нетерпеливые начали подзадоривать самого Мацька:

   – Так и ты молчишь! Пчёлы мёду дали?

   – Его самого на кол посадят! Вот! – не сдержался Мацько.

   – Кого?

   – Кого?

Люди с оглядкой друг на друга. Может, кто старшиной подсажен? Но смелые затеребили Мацька:

   – Говори!

   – Скоро вся Украина узнает! – петушился Мацько, видя, что дед не торопится. – Не будет его! Он хочет нас ляхам продать!

   – Тише! – набросились на товарища жебраки. – Не слушайте, люди! У него не все дома! С торбой по миру идти – не нужен ум!

Дед Петро не присоединялся к осторожным.

   – Говори уж, Мацько, говори...

Мацько начистоту:

   – Гетманом станет Кочубей! О! Царь забрал его в Москву! А Мазепе голову срубит! О! Так на пасеке рассказывал казак...

Новость ошеломила. Мацьку и не поверили бы, так слепой подтвердил.

Беспалый жебрак сморщился, упрятываясь в ветхую свитку:

   – Не впервые... Но Мазепу пули не берут. Сзади стрелять – сквозь тело проходят, а спереди – отскакивают и в тебя метят...

Дед Петро не сдавался:

   – Такого не было, чтобы генеральный судья писал доносы!

   – Правда! – ахнули люди. – Генеральный умеет! Голова учена.

   – А сколько Мазепиного золота в земле!

Даже тем, кто считал, что гетман удерёт в Польшу, заткнули рты:

   – А москали? Зачем поставлены? Они и в поход за ним!

Отыскались возле костров такие, которые давно знали новость. Теперь добавляли от себя – получалось весомо.

Короткая весенняя ночь поднялась над миром до самих звёзд.

Дед Петро, спокойно поглаживая чубчик малому Мишку, уснувшему у него на коленях, говорил:

   – Царь правду любит... Теперь полегчает...

Над левадой, в запахе вишнёвого цвета, перемешанного с запахом рыбы, дёгтя, носилось множество звуков. Уже набралось без счёта людей из ближних хуторов.

Только беспалый жебрак отошёл к возку и лёг между колёсами на своей старой свитке. Не будет на свете перемен, думалось ему, зачем морочить себе голову?

Беспалого ещё мало знало товариство, потому на него не обращали особого внимания. Главное – надежда!

6

Завидев свежего коня, молодая кобылка на вытоптанном лугу, над Пслом, взбивает острыми копытами облако прозрачной пыли. Но её перестревает пастух на буланом жеребчике. По крутому лоснящемуся боку змеёй скользнул узловатый батог.

– Будешь на месте! – без злости говорит пастух. – А ну в табун!

А поля возле шляха, между лесными деревьями, – в чёрном лоске. В низинах, между синим блеском воды, – пахари в белых рубахах. В чистом воздухе – степные визгливые чайки. Земля переполнена птицами. А деревья – в густом новом листе...

Денис Журбенко, завидя цветущие сады, приостановил на бугре своего Серка. Конь понимающе вбивает в землю копыта. Раздуваются его влажные горячие ноздри.

Дикие груши над речкой Черницей словно вымочены в молоке и поставлены на прежние места. Молоко густыми хлопьями вцепилось в ветви. А пчёлы гудят!..

   – Красота!

Вот, думается казаку, брату Петрусю не до сна. Заберите хлеб, оставьте краски. Ещё малышом увидел он церковное малевание, так только возвратился домой, усталый, потому что в церковь тогда ходили далеко, в соседнее село, – сразу сделал себе из конского хвоста кисточку! Вскоре и стены, и ворота – всё было окрашено. Ходил в полях за овечками, приносил оттуда много камешков, коренья, известные деду Свириду. А из того всего, переваренного в пчелином воске, получались краски. А как увидел богомазов за работой, решил: буду богомазом!..

Из ближнего двора выносит старую бабу. Она торопится, да застревает в плетне.

   – Как живете, бабуня? – приподнимается казак на стременах.

   – Тьфу! Сгинь, сатана!

И назад старуха. Лишь чёрная одежда мелькнула в белом цвету.

«Вот те на! Неужели я так переменился?.. Сатана... Гм...»

Хотелось казаку выманить свистом старухину внучку Галю, чтобы взглянула ясными глазами, словно приголубила! – да после такой встречи нечего уже стоять. И двор желанный белым закрыт. И пчёл здесь много...

Денис направляет Серка к отцовскому хутору.

А приехать удалось вот почему. В Хвастове подошли два есаула да именем полковника Галагана повели за собой. Остановились перед столом, за которым сидел Миргородский полковник Апостол, и с поклоном стукнули дверью, уходя.

«Скачи в Полтаву! – вывалил полковник из-под кустистой брови свой единственный глаз, потому что второй глаз выбит, пустое место заросло красным мясом. – Скажешь в Диканьке генеральному судье Кочубею, пусть немедленно едет в гости за Ворсклу... На обратном пути заверни к себе домой. И чтоб никому...»

Чужой полковник, а всё ведает... Денис и шапку не снимал с головы, чтобы зашить грамоту, – были просто слова. Садясь на коня, радовался: увидит отца, мать, брата Петруся... Да мало ли кого нужно увидеть? Галя... Красивая девушка, крепкая, смелая. Пригляделся зимой. Колядовала и щедровала с подругами. Других девок обнимал и целовал, а к ней не подступился... Баба отдаст внучку за охотного казака. Он и в реестр пролезет. Смекалистых записывают. Тут ещё и война. А встревожен Миргородский полковник Апостол – так пойми больших панов. Молодой Апостоленко, его сын, женат на Кочубеевне...

Только не шли в голову панские заботы. Присоединился Денис к казакам полковников Трощинского и Кожуховского. Они направлялись в Полтаву. Радовались, что не топчутся больше под Хвастовом, где осточертели селянам. Некоторых казаков Денис знал, с некоторыми познакомился... Зачем же обязательно обгонять Трощинского и Кожуховского? Ещё и грозился суровый Апостол: голова на плечах не удержится, казак, если не по-моему... У Апостола сила. Нужен охотный казак – Галаган дал. Нужно что иное – всё будет. Но что это за важность, наконец, доехать до Диканьки? Кони добрые, деньги в тхорике! Можно потешиться!

Приключений, однако, не случилось по дороге до Полтавы. Полтава – город велик, защищён земляным валом, обросшим бурьяном и курчавой лозою. В том валу издали виднеются раскрытые настежь деревянные ворота, через которые въезжают и выезжают подводы с набитыми чем-то мешками, с размалёванными горшками, с прошлогодним пыльным сеном. Над воротами – каменная башня. Ещё несколько башен вдали. Ворот всего пять. И под каждыми шинок или корчма: и перед валами, и за валами. Возле корчем много возов.

Полковники намеревались искать кузнецов. А куда вообще держат путь – никому ни слова! Навстречу выехал полтавский полковник Левенец. Полковники исчезли в его подворье, а казаки рассыпались по корчемным дворам.

Денис, найдя пристанище в одной корчме, выходил подсыпать коням овёс, гладил Серку бока, будто вдалбливал ему, что ночью придётся скакать в Диканьку. Туда от Полтавы недалеко.

Перед корчмой вдруг затарахтел воз. Едва остановились кони, как двое молодцов в казацкой одежде заполнили строение своими голосами.

   – Ну-ка, Охрим! – кричал низенький, с короткими, задранными кверху усами, а второй, высокий, с длинными усами, перебивал ежеминутно:

   – Давай, Микита! Давай! Вприсядку! Вприсядку!

Они долго танцевали с молодицами, а когда упали на лавки и напились воды, так Охрим за своё:

   – Вон моя хата, казаки! Возле дуба! Только и останется! Чтобы на Сечи никто не попрекал, будто и я с богатеями! Взял дочь богатея, но не богатство! Сравняюсь с людьми!

Микита, ёрзая на лавке, покрикивал:

   – Правда! И богатых приравняем к себе! Обуем тестя в лапти!

Полтавцы смеялись, напиваясь на Охримовы деньги. Не раз слышали его споры с тестем. Микита многозначительно посматривал на товарища. Оба наслаждались знанием тайны, которую, почитай, знали и полтавцы, и мужики, и женота, потому что все поддакивали Охриму, а на гетманцев посматривали лукаво...

Денис носился в танцах, жалея, что некогда сходить к какой-нибудь молодице. Молодицы в Полтаве славные: мягкие, губастые, с ласковыми коровьими глазами. Языки – бритвы. Прислушивался, а ничего не узнал.

Всё прояснилось тогда, когда вышел во двор вместе с есаулом из свиты полковника Трощинского. Крепостные валы в сумерках показались ещё выше. В надворотной башне высвистывал ветер. Нигде ни одного огонька, кроме как в корчме. Лишь беспечная перекличка охраны. Денис постоял с есаулом за ветряком, который машет крыльями сразу за воротами, на скользком пригорке. Есаул считал себя большим паном. Ему ли входить в разговор с простым казаком? Но, поскользнувшись на грязи, да так, что, если бы не Денис, не отделался бы синяком, упав на бревно, которым поворачивают ветряк, есаул признался, что полковники ведут казаков в Диканьку ловить генерального судью Кочубея! Денису хватило духу на вопрос: «Чем-то не угодил гетману?» Есаул зашипел, как дикий кот: «Тс-с!.. Царю!.. Поклёп на гетмана!» Денису стало страшно: куда влип! Вот для чего Апостол выбрал чужого казака... А если догадаются полковники? Или гетман?

Денис отвёл пьяного есаула в корчму, да самому ему уже не до горелки. Удрать бы в тёмную ночь. На Запорожье? Там брат Марко... Видано, как срубают головы ни за что. Но, подумав под пьяные крики Охрима и Микиты, Денис оставил надежду на бегство. Апостол и на Запорожье отыщет.

В просторной корчме усталые гуляки ещё доканчивали танец, а Денис уже тихим привидением выскользнул на дорогу, что тянется вдоль Ворсклы на север, мимо церкви, что белеет на высокой горе. Скакал, пересаживался с коня на коня. Над головою выгорели звёзды, а когда взошло солнце, вдруг проступили осыпанные росою стройные тополя – Диканька! Конь, данный миргородским полковником, упал и не поднялся. Выручил Серко...

Теперь, в Чернодубе, навстречу идёт отец. Мельница рядом с хутором, на Чернице, ветви самого Пела, обведена отдельным валом. Отец не узнает сына – что удивляться Галиной бабке? – даже шагает в сторону, уступая всаднику дорогу. А дорога ведёт на хутор.

   – Тату! – спрыгивает казак в траву.

Лишь тогда оживают отцовские глаза...

Серко кладёт голову на казацкое плечо. Понятно боевому товарищу, что здесь хороший корм и надёжный покой.

   – Не собираю больше гетману на булаву, – жалуется отец. – Петруся нету. Яценко о мельнице не заботится. А у меня такое плохое здоровье...

В светлице не сверкают на полках дорогие кубки. Осыпались со стен – может, исчезли в погребах – старинные сабли да пистоли. Даже оконные стёкла потемнели. Только иконы, малёванные Петрусем, горят по-прежнему. Сидят за столом отец и Денис, а мать подносит еду. Наймичка отпущена, нет денег. Наймичка очень нужна.

   – Удрали хлопцы, – продолжает мать свой рассказ, – так сердюки за старого взялись.

   – В ту самую хатку-пустку закрыли! – соглашается отец. – А тут грабили... Думали, всё отдам... Выпустили, узнав, что ты у гетмана служишь. Но ничего не возвратили. Смеялись: мельницу не трогаем? Нет. А тронули бы – Яценко бы суплику написал. У Яценка сила...

Старик умолкает, вспоминая недавнюю встречу с гадячским купцом. Приехал к нему посоветоваться, как найти управу на Гусака, а Яценко: «Гусак сватает мою дочку... – И, не давая вставить слово, захлёбывался от счастья: – У меня деньги, у него молодая завзятость! Неспроста гетман подарил ему Чернодуб. Сердюки в силе. Замолвлю и о тебе слово. Нужно держаться гетмана и старшины, как вошь кожуха».

По блестящему полу растаптывалась белая известь – Яценко не замечал. Не помнится Журбе, что сказано дальше, не слышались кумовы слова, хоть тот орал над ухом, а в роскошном и пустом доме слова летали без преград, ударяясь о гладенькие, кое-где уже красиво разрисованные стены. Не помнится, как добрался до брички, что сказал кучеру, и лишь когда бричка, рванувшись, подпрыгнула – тогда полегчало, всё стало безразличным, пришло понимание, что в жизни проворонен важный миг... И очень заболело сердце. Не впервые...

   – А где они сейчас?

Денис вылезает из-за стола.

Отец кривит лицо.

Мать – за жупан:

   – Что придумал? Сиди!

   – Потолкую с сотником! – отводит сын материнские руки.

Пальцы тянутся к сабле, повешенной под иконами. Мать отпускает жупан. Выпрямляется во весь рост:

   – Вы все такие – галаганята, петухи? Сиди...

Никто не остановил бы казака, может, и сам полковник Галаган. А матери он покоряется. Она снимает со стены саблю и несёт её в чулан.

   – Сотник сейчас в Гадяче, – вмешивается отец. – По шинкам гниёт да в карты играет!.. Сердюков при Гузе человек десять. Отдохни... Что-нибудь придумаем, если Бог даст жизни. Хоть и в большой цене сотник у гетмана, но если бы суплику в руки... А Петруся и Степана Марко сманил на Сечь, не иначе. Коль ты не видел их в войске.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю