Текст книги "Полтава"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 28 страниц)

11

Князь Меншиков торопился битым шляхом из Чернигова к Борзне, часто забывая о вместительной карете, куда мог бы при желании пересесть в любое время. Царь сражается с Ивашкой Хмельницким, то есть пьёт от радости, на здоровье себе и на погибель врагам, – нечего остерегаться. У князя было задание не допустить соединения армии Лещинского с королевской. Лещинский, по сообщениям Мазепы, недалеко. Поэтому сразу после битвы при Лесной Меншиков зашёл с кавалерией шведам в тыл, встретился в Чернигове с полковником казацким Павлом Полуботком. Корпуса Левенгаупта, можно сказать, не существует. Обременённые обозами с продовольствием и боеприпасами, шведы понесли поражение от меньших русских сил, объединённых в летучий отряд – корволант.

Гетманские земли, уставленные золотыми, ещё необмолоченными стогами, скирдами и кучами соломы, зеленовато-жёлтыми копнами пахучего сена, дышали покоем. На синие воды падали красные и жёлтые листья. В сёлах звучали песни, ухали бубны, звенела медь. Несколько раз встречались многолюдные свадьбы, и каждый раз жилистая княжеская рука швыряла в нарядную толпу звонкие деньги. Меншиков озорно подмигивал жениху в белой нарядной свитке и в серой смушковой шапке и невесте в красивом веночке из живых цветов, ловя себя на мысли, что неплохо бы самому заделаться хозяином пускай небольшого куска здешней плодоносной земли, если уж нельзя добиться большего. Приедешь, а тебя встречает полногрудая экономка, табунчик хорошеньких горничных... Ведь когда-то, когда сообща с царём одолевали Ивашку Хмельницкого, зашёл было осторожный разговор. Если что не так – это шутка.

«Мне бы гетманом... После Ивана Степановича... Хампа-рампа, как говорят в Варшаве. Мы бы эти земли навечно... Ты бы не печалился. Если уж польского короля из меня не получилось...»

Царь посмотрел округлившимися красными глазами – пришлось переводить всё на шутку:

«Постригся бы под горшок. А парик этот дьявольский – воронам!»

«Не дело! – побагровел царь. – Не время!»

И всё. И заикаться опасно. Кого-кого, а царя Александр Данилович изучил. Друг, брат, а что не так – забудет, как пили-гуляли. Учил в Москве на балу перед дамами. Рожу окровянил... Да... На всё своя пора... Теперь приказано поговорить с умирающим Мазепой о планах на войну с Карлом. Царь почитает старика. А кого изберут казаки? Кто сумеет держать их в покорности? Вопрос. Правда, царь надеется, что гетман успеет посоветовать, кого... Может, подсказать себя?.. Хе-хе... Но попробовать ещё можно.

Драгуны продвигались ровными рядами, а казаки, посланные для почёта черниговским полковником Полуботком, тоже будто бы в одинаковых жупанах, но в разных шапках – и высоких, и низких, в разных сапогах – и красных, и чёрных, и даже в зелёных, – ехали свободными кучками, весело перебрасывались с драгунами шутками, большей частью о молодицах да девчатах, первые ржали, припадая усатыми лицами к густым конским гривам. Меншиков нагляделся на казаков. Почитай, во всей войне, начиная от тяжёлой для воспоминаний Нарвы, – везде рядом с царскими полками стояли казаки. Что и говорить, если бы их обучить на европейский лад – получилось бы чудное войско. Ведь и стрелецкие полки не сравнить с новыми. Нерегулярным войском не победить европейские армии. Это убеждение царя. Им проникся и князь. Был намёк гетману, при царе. Гетман жалостливо улыбнулся, поднимая голову от шахмат, в которые он хорошо играет, на своих полковников. У царя один ответ: «Не торопи, Данилыч!» Таки правда, хампа-рампа...

В Мене, небольшом местечке недалеко от Десны, Меншикову встретился краснорожий полковник Анненков, командир полка, приданного Мазепе. Полковник доложил, что послан гетманом с пакетом к князю. На словах ему велено просить извинения за Войнаровского.

Александр Данилович, не вылезая из кареты, разорвал пакет. Гетман почтительно заступался за молодого шалопая. Конечно, если бы это не гетманов племянник, так можно было бы содрать мешок денег. Меншиков бросил пакет адъютанту. Полковнику сказал:

   – Я к гетману... Застану?

Анненков не понял:

   – Гетман прискакал с казаками в Батурин в хорошем здравии.

   – Прискакал? – приподнялся на подушках Меншиков, одновременно жалея, что не будет рекомендаций относительно нового гетмана. – Гм-гм... Быстрей возвращайся. Пусть встречает в Батурине. Погощу...

Анненков приложил пальцы к треуголке. За ним – многочисленный конвой.

Меншиков подкузьмил:

   – Полк, братец, за собою водишь?

   – Гетман посоветовал! – пуще покраснел полковник. – Шведы...

   – Где они? У меня конвой поменьше.

Сам князь не торопился – пусть готовится старик. В Макошине, над Десной, выставив усиленные караулы – действительно недалеко шведы! – он засел в корчме за широкий дубовый стол, густо изрезанный ножами проезжих. Из маленьких окошек, засиженных мухами, падал скуповатый свет. Наполненная военными людьми, корчма казалась сказочным вертепом. Князь, большой любитель игры в шахматы, приказал подать из кареты эту заморскую забаву, но вдруг вопросительно поднял палец перед длинным носом:

   – Как нынче урожай? Хорош?

Полногрудая черкасская корчмарка, привыкшая к разным мужским шуткам, густо всё же покраснела под насмешливым взглядом, перед блеском одежды и пышным париком, не зная, зачем такому богатому человеку ведать про урожай на здешних нивах. Князь ущипнул её за тугой бок под красной корсеткой – она вскрикнула, еле удержалась, чтобы не ударить по бесстыжей руке, да передумала в последнее мгновение, встретив властный взгляд обжигающих её глаз.

   – Хороший. Пудов по пятьдесят с десятины.

   – А ты в шахматы играешь?

Офицеры захохотали. Корчмарка поняла, что произвела на князя приятное впечатление. Заворковала по-голубиному. Князь же поднял руку – наверное, чтобы удалить всех из корчмы, – да во дворе как раз остановилась ещё одна карета – в упряжке белые лошади.

   – Князь Голицын! – достаточно было глянуть в окошко адъютанту.

Князя Димитрия Михайловича Голицына царь поставил киевским воеводою, а теперь, снисходя к просьбам гетмана, ему дано много царского войска, и он должен следить, чтобы среди малорусского народа не получилось шатости.

Меншиков знал, что княжеский род Голицыных известен на Руси, у царя – в почёте. Особенно после того стал он кичиться, когда брату князя, Михайлу Михайловичу, удалось под селом Добрым побить шведа... У братьев дружба между собой. Чувствуя в киевском воеводе интерес к казацкой булаве, Меншиков заговорил с ним сдержанно, однако они вдвоём славно выпили, наслушались в корчме жалостливых казацких песен. Хозяйка там уже ни с кого не требовала денег – ей заплатили князья.

Корчмарку Александр Данилович взял с собой в дом макошинского казацкого атамана, отпустил только утром. Молодым офицерам потом сказал, что она понимает толк в шахматах. Офицеры хохотали.

Наутро князья вдвоём направились к Мазепе. О супротивнике упоминаний не было. Шведов удерживали царские войска, гетманские казаки, леса, болота. Кто знает, как далеко намерены шведы проникнуть в гетманщину? Пробовали взять Стародуб, ан нет... Князья знали, что в армию собирается приехать царь.

Сразу за Десной, на краю хутора из трёх хат, карету неожиданно остановили. Меншиков дремал на мягких подушках. Парик, свалившись с головы, лежал рядом, словно жирный казацкий баран. В щели проникал ветер, охлаждая белый голый лоб.

   – Что там? – сердито выставил князь на ветер длинный нос.

Адъютант же подтолкнул к карете человека в казацкой одежде. Тот шепнул несколько слов – и князь забыл про сон:

   – На кол хочешь?

Человек, дрожа, твердил одно:

   – Слово и дело! Детьми клянусь!

Драгуны отвели человека в ближайшую к дороге хату. Меншиков закрылся с ним вдвоём. Разговор был тихим, но человек вышел с красным и распухшим лицом. Хозяйка подворья, дрожавшая с детьми возле криницы с высоким журавлём, подала ему кусок мокрого небелёного полотна.

Меншиков был уверен, что после его удара самый упрямый преступник скажет правду, а человек повторил ему всё слово в слово.

Голицын вылез из кареты. Александр Данилович отогнал всех, прошептал Голицыну:

   – Мазепа вроде у шведов...

   – Да? – нервно хохотнул Голицын, меняясь в лице. – Едем в Батурин.

Принёсшему новость связали руки и ноги, бросили в карету под княжеские ботфорты.

Драгуны и казаки хмурились.

Приближалась гроза. На западе клубились красные облака, тяжёлые, будто кованные из железа. Ветер подхватывал колючий песок и бросал его в глаза...

Батурин, расположенный на левом берегу Сейма, на высокой горе, в золоте деревьев, выглядел сказочно красивым. Даже стволы пушек на его зелёных ещё валах казались сверкающими игрушками. Сердюцкий полковник в красных широких шароварах и в красном жупане презрительно сплёвывал вниз, глядя в пространство.

Голицын назвал фамилию полковника – Чечель.

   – Хотелось бы мне с ним поговорить! – тоже сплюнул себе под ноги Меншиков.

В предместье, в лачугах, стоял с полком Анненков – и его не пускали в фортечные ворота, хотя с неба начал сыпаться осенний дождь. Анненков почернел лицом от плохих предчувствий. Где теперь Мазепа? Вроде бы торопился к царю...

Взяв Анненкова, князья бросились вслед за гетманом, да на битом шляху какой-то человек сообщил им, что тот с казаками уже за Десной.

Анненков, услышав это, сгорбился.

А князья, возвращаясь назад, внимательно присматривались к встречным черкасам...

В Макошине Меншиков понял, что о предательстве говорят уже открыто – на улицах, на ярмарках. Он приказал подвести свои полки ближе к Десне, а офицерам – следить за казаками да за всеми черкасскими обывателями и нескольких человек отослать в Чернигов для разведки, что же делает там Полуботок. С Голицыным так и не договорились – писать царю, нет ли. Голицын торопился к своим полкам.

Когда солнце поднялось высоко, Меншиков заслышал в подворье шум. Он затолкал за вышитый пояс пистоль, чувствуя приятное возбуждение.

«Удержим черкасов от предательства – может, стану гетманом?»

Стриженные под горшок люди, узрев князя, с криком пали на колени, одновременно подталкивая вперёд седого человека. На миске, обрамленной вышитым полотенцем, затанцевала белая паляница да рыжий комочек соли в деревянной сольничке.

– Заступись, княже, перед царём! – выставил старик хлеб-соль. – Мы непричетны! Не отойдём от русских братьев! Не отступимся от православной веры! Наши деды за неё терпели, а не отступились!

Меншиков понял, что черкасы вроде бы отрекаются от гетмана. Ещё не доверяя своим ушам, он подошёл к старику, намереваясь всё же демонстративно его обнять, выставил руки, да старик приложился сухими губами к княжеским пальцам. Князь выбросил из головы намерение обниматься, догадываясь, что черкасы ещё на том берегу Десны хотели остановить его ради просьбы о защите.

Во двор вступали новые толпы. Коней оставляли на широком лугу. Приближались, заранее снимая шапки, и князь, слыша просьбы, снова и снова появлялся на крыльце, перегибаясь через широкие тёмные перекладины, крича, что пишет письмо царю.

Однако пришлось-таки спуститься с высокого крыльца.

   – Мы привели сынов! – толкали перед собою двух молодых казаков в синих жупанах седоусые старики. На лицах молодых – испуг.

   – Откуда? – ухватил князь за рукав одного молодца.

Они оба упали на колени. Их заслонили родители.

   – Не своей волей, княже! Спаси!

Толпа поддержала стариков:

   – Принудили! Ты заступись! Службой вину спокутуют!

   – Откуда вы? – начал что-то понимать Меншиков.

   – Из гетманского войска они удрали! – крикнул старик.

   – Встаньте! – приказал князь, просияв лицом. – Сбежали? Хорошо. Расскажите об измене. Чтобы мне подробно написать его царскому величеству!

Меншиков так широко зашагал к крыльцу, что молодые не поспевали за ним.

«Не все черкасы пойдут за Мазепой! – думалось князю. – А коли так... Новый гетман нужен. Пусть и не я, а поживиться можно».

Через полчаса, слушая сбивчивые ответы обманутых, Меншиков узнал, что в Чернигове Полуботок держит сторону царя и ждёт от него, Меншикова, указаний. Теперь можно писать царю, утешить его. И Меншиков, горя́ от нетерпения, посвистывая, смотрел на жёлтые деревья, на синюю воду Десны...

12

Тёмной ночью полк Гната Галагана подняли на ноги.

   – Седлайте коней! – закричали есаулы. – Выступаем!

   – Это дело! – Денис Журбенко толкнул Степана – тот во сне шлёпал мокрыми губами, – выбежал под жиденькую морось.

Огни с трудом раздвигали густую темень.

   – Быстрей! Быстрей! – только и слышалось. – Трясця вашей матери!

Гомон рождался и на соседних хуторах. Пробовали голоса медные трубы.

   – Поход? – спросил уже выбежавший во двор Степан.

   – Поход! Дождались...

Денис, отпущенный из Старо дуба полковником Скоропадским, надеялся отыскать в войске брата Петруся, но встретился ему здесь один Степан. Денис упросил полковника Галагана взять хлопца в свой полк. Нет больше побратимов Зуся и Мантачечки – зато есть Степан...

Трубы затрубили где-то рядом.

   – Стройся! – От напряжения есаулы припадали к конским гривам.

Выехали на рассвете. Темень расползалась на куски, как изношенная в походах казацкая бурка-гуня. Холод бодрил людей и зверей. Полк, ощетинившись острыми пиками, продвигался мощным ходом. Чувствовалось, что следом идёт всё войско.

   – Гетман впереди! И старшины с ним! И музыканты!

Дорога привела к Десне. Седой перевозчик, согнутый годами, осенял войсковой люд чёрной рукою. На берегу, несмотря на раннее время, уже теснились женщины и дети. Из тумана показалось бледное солнце, пуская по воде лучи. На свет, как на поживу, выпрыгивала рыба, разрывая поставленные с вечера сети. Старому будто и не было дела до всего этого... Возле берега ещё много челнов и несколько паромов. Простые казаки, помоложе, переправлялись так, как прилично воину, – держась за лошадиную гриву. А старшины да и просто люди постарше всходили на влажные доски. Некоторые вели коней. Вода холодная, жаль рисковать дорогим конём.

Гетман не спешился и на пароме, а переправясь, замер в ожидании. Кони взбирались на берег, фыркали, стряхивали гривами и хвостами щекочущие капли. За рекой, на оставленной земле, ударили в медные колокола. Сама церковь не видна, из белой сумятицы торчит лишь острый крест. Всё загадочное, тревожное... Война.

Гетман подал знак булавою.

Казацтво двинулось.

Небо задрожало от песни:

 
Гей, та ми ж за тую Украiну йдемо!
Ми ж ii як рiдну матiр бережемо!
 

Песню, говорят, придумал сам гетман.

Поправляя за спиною пику, Степан следил за Денисовыми движениями, чтобы не прозевать чего-то такого, что умеет делать старший товарищ, не раз побывавший в сражениях. Многие казаки тоже посматривали на горбоносого Журбенка. Таких казаков, которые уже воевали со шведами, рядом было достаточно, но лишь один Денис твердил – шведов можно бить! И по гетману видно: можно! Он спокоен, лицо в улыбке...

   – Где швед? – гудел вопрос.

Взмахом руки гетман остановил войско на огромном гречишном поле. Гречиха скошена. Почерневшие от влаги копны окутались белым паром. Гетман натянул поводья возле одной из них. Войско окружило его со всех сторон. Ближе прочих – старшина. Среди неё, рядом с полковником Апостолом, Денис увидел своего полковника Галагана – молодцеватого, крепкого, с перебитым в сражении носом. Галаганов глаз кому-то подмигивал.

   – Шведы – это не скоро! – Денис уловил в гетманском поведении хорошие приметы.

Булава тем временем поднялась, во все стороны стреляя искрами от драгоценных камней. Властный голос не вязался с суховатой фигурой, да и казаки отвыкли от голоса ясновельможного – потому замерли. И вдруг завертели головами: это он говорит? Он, так долго не встававший с кровати? И говорит такое?

   – Шведский король нам не враг! – неслось над гречишным полем. – Он покровитель и защитник от московского царя! Царь вознамерился отнять наши вольности! А мы потому когда-то присоединялись к Великой Руси, чтобы не потерять их! Я отговаривал царя, да лишь беды накликал! Идёт на нас Меншиков! Меня чтобы заковать в железо! Вас сделают солдатами... За святую волю, братове! За святую правду! За Украину, свободную от всяких покровителей!

Побелел от волнения старик. И старшины возле него напряжены.

   – Так мы к шведу? – шептал Степан. – Или я не расслышал?

Денис видел, что белые пальцы полковника Галагана не могут нащупать саблю... А гетман уже охвачен плотным кольцом: писарь Орлик, обозный Ломиковский, полковники Апостол, Кожуховский, ещё генеральная старшина, ещё есаулы, писари, бунчужные. Все с оголёнными саблями, готовые к чему угодно! Денис толкнул Степана, дожидаясь момента, когда Галаган таки выхватит саблю. Как же отделяться от Москвы? С которой общая вера? Кто подаст помощь?.. Так думали отец, дед Свирид, мать, почти каждый человек в Чернодубе, в войске... Денис оглянулся, но с удивлением застыл на месте: казаки недоверчиво посматривали друг на друга. Степан рядом – словно пришибленный, разинул рот и вытаращил глаза. Веснушки на лице проступили вплоть до мельчайшего пятнышка...

   – Это – гетман?

Денис ещё взглянул на Галагана. Того оттолкнула конями старшина... Оттеснили и Апостола. Старшинское кольцо возле ясновельможного рявкнуло: «Слава!» И хоть казаки молчали, да утренняя тишина умножала крики. Казалось – кричит всё войско. Даже кони ударили копытами.

Денис решил дождаться вечера.

Но бежать не удалось и вечером. Из-за купания в холодной воде заболел Степан. Утром следующего дня на шведские полки, ставшие с обеих сторон от казацкого лагеря, налетели царские драгуны. Казаки, которые оказались поближе к месту стычки, к ним присоединились. Но Денис был далеко. А уж после такого случая шведы плотно окружили казацкий лагерь. За самим Мазепой ходили высокие драгуны в огромных, с раструбами, сапогах и в белых рукавицах, положенных на рукоятки длинных шпаг. Есаулы твердили, что в королевском лагере готовятся к торжественному приёму.

Мазепа между тем что-то придумал. Едва начал заниматься осенний рассвет, как в хату-пустку, куда на ночь набивалось много людей, ворвались сердюки.

   – Выходи!

Сонных людей поднимали с соломы кулаки и нагайки.

   – Что случилось? – оскалился Денис.

   – Не твоё дело! – свистнула рядом нагайка. – Все выходите!

Лица сердюков укрыты рубцами да ссадинами. Не воины – разбойники из тёмного леса. Да не успели, кажется, эти уйти за порог, как черти принесли других.

   – Бегом! Бегом! И чтобы кони играли!

У Степана не было сил подняться. Есаулы же вдруг пустили хлопцу кровь изо рта и носа! Особенно старался громадина с выбитым зубом.

   – Ишь, развалился! Как пан в Варшаве...

   – Болен он! – бросился на выручку товарищу Денис.

Хотели толкнуть и Дениса, да он сам отбросил кулаком есаула с выбитым зубом и подбежал к Степану. Но тут уж сверху навалилось двое, ударили по голове. Пришёл Денис в сознание – Степан на ногах.

   – Вставай! – закричал Денису новый сердюк. – Гетман приказал, чтобы и мёртвые сидели в сёдлах! Га-га-га!

Когда всех построили, стало понятно, почему надрывались сердюки: от войска остались небольшие кучки вооружённых людей. На конях хмуро сидели те, кто верой и правдой стремился заслужить гетманскую ласку, кто верит ясновельможному, да ещё пьяное сердюцтво – вчерашние воры, волоцюги, конокрады.

   – Зачем нас?

Никто не знал. За деревьями рядами синеют шведы. Бьют барабаны, сверкают пушки – где уж тут думать о побеге...

Однако Денис подмигнул Степану – тот улыбнулся бескровными, увядшими губами. Денис плотно прижал Серка к коню товарища, опасаясь, что Степан свалится на землю.

В сопровождении старшин показался Мазепа. Вертит головою, будто считает воинов, поднимается на стременах, расспрашивает старшин. Денис заметил, что смертельная бледность, которая появилась у старого ещё на гречишном поле, так и не сходит с его лица.

«Привёл войско! – уже насмешливо подумал Денис. – За такой подарок король похвалит! Ещё и эти разбегутся!»

Когда гетман на холме поднял булаву и все притихли, помолодевший, счастливый писарь Орлик заорал весёлым голосом:

   – Товариство! Казаки! Примем присягу! Вступаем в союз с королём Карлом Двенадцатым!

Он говорил и говорил, сияя лицом, но многие казаки в неуверенности опускали головы, слушая его речь...

13

Гадяч ограбили и оставили. Что делать в пустом городе? Деньги истрачены. Панское добро – тоже. А с бедного люда что возьмёшь? С высоких валов постреливают защитники, приберегая ядра и порох. Но те валы не закрыть осадой. Гультяй способен лишь на скорый импет. Коли так, то осаждённые будут делать ночные вылазки и смогут обороняться хоть до второго пришествия Христа. Взбаламученный люд растёкся по сёлам да хуторам, как растекается водою осенний снег. Отомстил он панам. Кого поймали – те покачались в петлях. Уцелевшие – дрожат.

Батька Голого подбивали занять Яценков дом, но он облюбовал хутор полковника Трощинского. Сам полковник с Гадячским полком ещё в августе послан на помощь Сенявскому: нападения не будет. Пока где-то там соберутся сердюки... На хуторе большой дом под уже зелёной соломенной крышей, тёмные возовни, пропахшие навозом, конюшни, жёлтые скирды не обмолоченного ещё хлеба, работящая мельница на реке. Экономы ключей не прячут. А вокруг, как и в других панских поместьях в гетманщине, высокий вал – можно держаться против сердюков. Гультяев полно и здесь, и на ближних хуторах, в сёлах, просто в оставленных человеческих жилищах. Теперь в эти места отовсюду стекались смелые ватаги.

Замковая залога в Гадяче усидела недолго. В оставленные укрепления вступил небольшой отряд царских солдат, присланных от киевского воеводы Голицына. Они вели себя тихо. Да и как задеть взбаламученное море? Гультяи тоже не трогали солдат, хотя бывший сотник Онисько с пеной у рта призывал уничтожать каждый царский гарнизон. Нужно, мол, раз и навсегда изгнать москалей. На Ониськову речь батько вяло двигал заросшими щеками. Это знак смеха. Изгонишь москалей, многозначительно предостерегали старики, а где оборона от татарина да ляха, коль у гетмана нету сил? Снова враг станет издеваться над нашей верой? То-то же... Не поганьте дружбу с Москвой. С ней у нас одна вера!

Гультяи молотили хлеб, перевевали зерно. Кузнецы ковали железо – получалось оружие. Казалось, батько Голый собирается в поход...

И вдруг до хутора докатилась чёрная весть: Мазепа отошёл от царя! Есть доказательства, никто не сомневается – правда! Одни гонцы, с белыми полосами через плечи, поцепили на церковных стенах царские манифесты. Вслед за ними – иные гонцы, в смушковых шапках и в жупанах, с универсалами Мазепы. В одних церквах попы с дьяками читали одни указы, в соседних – иные попы да дьяки вычитывали ещё худшее...

И гультяи, и казаки, и весь народ в Гадяче и в ближних к нему хуторах да сёлах, да, наверное, и по всей гетманщине, ломали себе головы: не антихрист ли морочит лукавыми словами? Чёрными битыми литерами писано и там, и там... Где правда? Батько слушал каждого, понимая, что антихрист всё это пишет. Но, видать, не знал, что следует говорить людям, чего-то ждал...

Далёкие события очень волновали бывшего сотника Ониська:

   – Пора посылать людей в помощь гетману! Теперь всё переменилось! Теперь гетман ощутил свою силу!

При всём гультяйском товаристве Онисько такого не говорил, только при батьке Голом да при его помощниках, пока в один хмурый день люд не оставил работы в поместье и не пристал к горлу с ножом: выходи, атаман! Говори свои мысли! Нету сил больше терпеть!

С длинной саблей, на которой дорогие украшения, в чёрной шапке, бледный и помолодевший, медленно, поскрипывая каждой ступенькой и держась за красные столбики, взобрался атаман на высокое крыльцо.

   – Оце... Оце...

И больше ни слова.

Петрусь Журбенко с Галей стояли рядом. Мокрая человеческая одежда исходила паром. Петрусь видел, как запали под бровями атамановы глаза. Шутил он недавно об гетманстве или в самом деле надеялся? Почему же молчит?

Гультяи притихли. Полагали, что атаман требует полной тишины. Гул откатился за голые вербы и за возы. В подворье воцарилась тишина. Только где-то подальше менджуны расхваливают товары и в конюшне горячий батьков жеребец бьёт копытом деревянную стену.

   – Говори! – настаивали передние.

Он откашлялся в усы. Потом сгрёб их пальцами. В другой руке – сабля. Вдруг взмахнул ею:

   – Что говорить! Слать гонцов!

   – Верно! – поддержали отдельные голоса тех казаков, которые мало думают, но много орут. – Всё уже послали! Одни мы...

Онисько стал выше ростом:

   – Я говорил! Слава гетману Мазепе!

Ониська поддержали уже более дружные голоса. Но с вала заорали иное. Гул прокатился подворьем. Гетмановых адгерентов перекрыл рёв:

   – Предательство!

Пистоль непроизвольно выстрелил в небо – Онисько обратился за помощью на крыльцо:

   – Говори, батько!

Люд замер. Батько быстро отрезал:

   – Посылать к царю! Не по пути с Мазепой! Так думаю... Оце...

Раздался гул одобрения. На валу полетели вверх шапки. Кто-то заплясал. Приумолкли многочисленные гультяи, только что кричавшие славу гетману Мазепе.

Подмигнув нескольким окружавшим его товарищам, рыжий Кирило заревел в один голос с ними:

   – Новый гетман нужен!

Закричали не малыши – прислушаешься. Крик дошёл до валов, возвратился:

   – То рада скажет!

У Кирила всё продумано наперёд:

   – Разве в раде с медными лбами? И там люди. Батько Голый – наш гетман! Слава!

После кратковременного недоумения захохотали:

   – Наш атаман? Га-га-га!

Петрусь видел, как батько на крыльце наигранно вздрогнул, словно впервые услышал о возможности своего гетманства.

   – Слава! Слава! – надрывались единомышленники Кирила.

Атаман замахал руками:

   – Нет! Нет! Оце... Братове... Какой я гетман?

Товариство воодушевилось. Ах вот как! Ну что ж...

Отмахивается батько – таков обычай.

   – Не прибедняйся! Не мешком из-за угла пришиблен! Есть ум!

   – А где клейноды? Где попы? – засомневался немолодой богобоязненный человек, хватая соседей за рукава, да Кирило и ему:

   – Будет сила – всё будет! Слава гетману! Слава!

Такое мощное «слава» наполнило весь двор и выскочило за валы, что батько Голый поднял саблю:

   – Оце... Добре, товариство! Пока что держу саблю, а возьму и булаву с вашей ласки! А перед Богом целую саблю!

   – Пусть тебе и с росы, и с травы идёт! – закричал Кирило.

Пожелание поддержали все. Только Онисько спрятался за чьей-то спиной. Снова сгорбился. О нём сразу забыли.

   – Мы против шведа! Царю суплику! – взял уже дело в свои руки батько Голый.

И никто не осмелился возразить.

Стали избирать людей, кому везти прошение, чтобы гультяев не считали отступниками от христианской веры дедов и прадедов. Криками решили послать рыжего Кирила да Петра Журавля, а с ними – молодого товарища Петруся Журбенка.

Заслышав своё имя, Петрусь вздрогнул. Галя испуганно шепнула:

   – А я?..

Петру сю стало страшно и стыдно: он вдруг понял, что о невесте брата думает как о своей будущей жене. Петрусь смутился. Гультяи и казаки считали его своим писарем.

   – Вот он! Ну, иди!

Начали передавать хлопца из рук в руки, пока он не оказался рядом с батьком да с выбранными казаками. Галю несло следом.

   – Это его невеста!

Девушка оказалась возле крыльца. Глядела на Петруся снизу.

А люди не унимались:

   – Кончится всё для Мазепы!

Некоторые смеялись:

   – Как же! Царь за своих панов горой! Не станет и наших обижать! Нет!

Выбранные казаки поклонились народу на все четыре стороны. Гнули и Петрусю молодую курчавую голову – эге, после болезни голова обросла ещё более густыми кудрями.

Из-за тучи выглянуло солнце, осветило двор, отчего гультяйские лица засияли такой надеждой, что Кирило торопливо пообещал:

   – Всё напишем, товариство! Наш писарь сложит!

С письмом управились быстро, Петрусь старался.

Правда, казалось, пишет самому Богу. Неужели царь возьмёт в руки бумагу, лежащую пока что на тёмном дубовом столе? Нет. Прочтут слуги... Петрусь имел возможность изложить наконец свои мысли перед царём, пусть и на бумаге, но от волнения мысли туманились, писал только то, что говорили старые умные гультяи, более всего – батько Голый. А получалось хорошо, будто в самом деле излагал своё, сокровенное. Правды, правды мало на земле. Пусть царь её установит.

Письмо прочитали с того самого высокого крыльца. Толпа криком подтвердила, что писано славно. Кое-кто, вскочив на крыльцо, совал в бумагу нос... Потом письмо при всём народе зашили Кирилу в жупан. Кто-то сказал, что жупан уже ношен полковником Трощинским. Кирило хоть и невысок ростом, но плотен. Жупан на нём в облипку. Только внизу подрезали. Пригляделся Петрусь – э, да и Кирило поседел, одни брови рыжие, потому и весь он кажется рыжим. Теперь получается – напрасно тратил жизнь, пока не встретил батька Голого да не поцеловали они друг другу в залог побратимства сабли. Петра Журавля утешало то, что Мазепа раскрыл свои предательские планы.

Петрусь отвёл Галю подальше от толпы, взял её за тонкую руку.

   – Поклянись, что сейчас же поедешь к моей матери!

   – Петрусь, сердце моё! Мы с твоей мамой, тётей Христей, будем за тебя молиться!

Стояла печальная, не убирала из казацких ладоней свою тонкую кисть... А он запоминал и так до мельчайших чёрточек знакомое лицо. Эх, Галя, Галя...

Посланцам дали самых быстрых коней из конюшни полковника Трощинского. Отправились втроём. Так проскользнёшь везде. А толпой – кто его знает. На дорогах полно мазепинцев. За два дня отъехали далеко.

На свете последние дни догуливала осень. До полудня стояли густые туманы. Солнечные лучи скользили по уцелевшим жёлтым листикам, а листики не выдерживали прикосновения солнечного луча, падали вниз.

Петрусь был весел от понимания того, что едет к царю, хотя никто не знал, где сейчас царь. Но хватало и забот. Как доберётся Галя в Чернодуб? Он с товарищами направился на эту дорогу, а она, такая одинокая, – на гадячскую.

   – Петро! – обратился вдруг Кирило, подмигивая рыжей бровью. – Говорил тебе батько, что сделает тебя генеральным писарем?

Петрусь зарделся.

Кирила оборвал Журавель:

   – Не говори гоп... С таким едем... Можно и не вернуться.

   – Грец тебе на язык! – засмеялся Кирило. – Испугался петли? Парубок... Его к нам судьба гонит. Ему надо жить. У него такая славная невеста. Будет побиваться.

О многом успели поговорить. Мечтали, какая настанет жизнь без панов... Дороги пролегали в стороне от городов и больших сёл. Как переплыли холодный Сейм, Журавель сказал, что недалеко Глухов. В городе, наверно, знают, где сейчас царь.

Солнце цеплялось за ветви деревьев, когда всадники спускались в глубокий овраг, на дне которого чёрными волками шевелилась тьма. Кое-где поблескивала вода. С обеих сторон от дороги под высокими дубами птицы доклёвывали кроваво-красную калину. Было тихо, спокойно. Нигде не слышалось человеческого голоса, хотя на подсохшей земле уже несколько раз примечены были конские следы. А потому невероятными показались выстрелы из-за густой калины. Кирило удивлённо поднял кустистые брови и мешком свалился в высокую жёлтую траву, взмахнув полами дорогого полковничьего жупана. Петро Журавель со стоном ухватился за широкую грудь, закрыл глаза, тоже начал запрокидываться на спину вздыбившегося коня, который в испуге бросился по узенькой тропинке, и всадник, зацепившись одной ногой за стремя, тащился за ним шагов десять, с треском ломая кусты, пока не ударился глухо о ствол дуба и не упал на землю.