Текст книги "Полтава"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

   – В морду не даст, – рассуждал дальше батько, – но в каменнице сгноит. Как Палия.

Петрусь вспомнил:

   – Слыхал я в Веприке ещё, будто царь возвратил Палия из Сибири... А почему вспомнилось: мальчишка один просил сказать царю про Палия.

   – Что? – обрадовался батько, заслышав дорогое ему имя. – Так бы и говорил, казак! Едем, Мацько, коли так! Пусть Палия ставят гетманом! Согласен!

Петрусь ещё усилил атаманову радость:

   – Хлопец, что за Палия болеет, – то ваш сын, Мишко. Живёт у моей матери.

   – В Чернодубе? – вспомнил Мацько, пока батько сидел с раскрытым ртом. – Так эта дивчина – Галя! Казаком переоделась, а взгляд девичий! – И к атаману: – Батьку! Вашмосць! Это твой сын в нашем жебрацком гурте ходил! Господи... Он рассказывал, будто батько у Палия, да оно мне и не под шапку... Господи!

По широкому сморщенному лицу батька, по твёрдым рубцам текли слёзы:

   – Вишь, как получается... Сынок... Как только возвращусь – так сразу поеду к нему. А то так и погибну, его не увидев...

Он уже приказывал, как и кому собираться в дорогу, что брать с собою, кто остаётся в войске старшим, как помочь людям в Зенькове.

Выехали, однако, поздно. Атаман всю ночь совещался, под утро свалился на лавку, где сидел, и его не осмеливались будить.

Петрусь поднялся рано. Галя спала в чулане у корчмарихи. Сама хозяйка уже гоняла наймичек, но двери в чулан были плотно закрыты. Петрусю спать не хотелось. Во сне постоянно чудится, будто ты снова в зеньковских погребах, снова тебя давит мрак, и только где-то в уголке теплится огонёк. И знаешь, где тайный ход, а никак не отыскать ключа...

Корчмарь, видя, как мается между сонным товариством молодой хлопец (даже Яценко высвистывает порозовевшим носом, тоже дождался успокоительного сна, нет и речи о смерти, а лишь о встрече с царём), – хвать парубка за рукав:

   – Слушай! Батько хвалился, будто ты маляр?

   – Да, малевал. Через то теперь и нет покоя.

Петрусю снова припомнилось, что проклятый Онисько говорил о парсуне, подаренной Мазепе Гусаком. Что за парсуна? Может... Надо бы поговорить с батьком Голым.

   – Намалюй мне что-нибудь на этой стене, – не выпускал рукава корчмарь. – Чтобы при входе! Люд повалит! Мне это очень сгодится!

   – Дядько! Не язвите душу... Где краски? Знаете, откуда удираем. Да и не время. Война.

   – Война? Ну и что? – удивился корчмарь. – Разве тем, кому суждено погибнуть, не хочется полюбоваться малеванием? Подумай, казак!

Петрусь замолчал.

Корчмарь хотел его успокоить:

   – Голубь мой! Какие только прохожие здесь не побывали, а маляров... Один пропил заморские краски, божился, что заморские. Лишь бы сил тебе хватило... Жена, краски!

Корчмариха ждала этого приказа. Принесённые краски в самом деле оказались чудесными. Петрусь только взглянул – засмеялся, потом окинул взглядом стену и принялся малевать на ней хозяинов сад. В окнах виднелись яблони – под толстым слоем снега, осыпанные солнечным светом, а на стене получались те же деревья уже в розовом цветении... И между ними – девичья фигурка.

Лица не видать, одни красивые ленты и красное монисто... Галя?

За работой застал батько Голый.

   – Во умеет! – стонал корчмарь, призывая и атамана похвалить увиденное, но атаман лишь скользнул по малеванью взглядом и сел на скамейку.

   – Вот что, Петро, – сказал он задумчиво. – Если мой хлопец у твоей матери, то... Мало ли что со мною случится... Понимаешь, не до кума едем в гости... Будь тогда ему за старшего брата... А я буду молиться за тебя Богу... Лишь бы Палия воротить... Лишь бы допустили до царя...

Под батьковы речи проснулся весь двор. Желтоголовый Мацько ругал корчмаря за старое сало, которое тот подсунул на дорогу, и гонял гультяев. Беспрерывно скрипел над колодцем журавль. Запрягали коней.

Кое-кто, едва раскрыв глаза на цветущий сад, не знал, укорять ли себя, что до чёртиков допился, или это в самом деле так намалёвано; потому что все глядели не только на стену, но и на парубка, вырвавшегося из мазепинского плена...

Мацько ударил по струнам новой бандуры:

 
Чорнi вуса, чорнi вуса, чорнi вуса маю...
 

Батько Голый поддержал его мощным голосом, но не пел, кажется, а приказывал. На прощанье он крепко обнял Петруся, отвернулся и тяжело вскочил в сани.

Галя махала отъезжающим рукою.

Петрусь сжимал рукоять Степановой сабли.

2

Мазепа ехал по Слободской Украине. Он был доволен. Во главе кавалерии – сам король. Старика воодушевили рассказы королевских офицеров: русские действуют палашами как саблями. От этого мало толку. Правда, Гусак и Герцык – зять полковника Левенца, свояк генерального писаря Орлика, силой пробился сюда из Полтавы, – оба напоминают, что шведы остерегаются драгунских пик.

А ещё недавно Мазепу беспокоил граф Пипер. Он, граф, советовал дождаться короля Станислава за Днепром, на Волыни, а тем временем договориться с турками и татарами. У графа, понимал Мазепа, за спиною государственный шведский совет, богатейшие люди, которых тревожит неуёмная смелость молодого властителя. Но вельможи далеко. Здесь же, в походе, никто не уговорит повернуть армию назад – разве что граф Пипер, да и то при помощи каких-нибудь уловок!

Упоминая при шведах об Александре Македонском, Мазепа с удивлением узнавал, что король слабо знает историю, а ещё слабее – географию. Оправдывал королевское невежество тем, что воину некогда думать о давнем, и рассказывал, как, совсем недавно, недалеко от Украины найден камень с эллинскими письменами. Здесь проходил Александр Македонский. Камень теперь в Москве. После путешествий по Европе царь собирает всё диковинное. Король в ответ кивал удлинённой головою: да, генерал Спааре отдаст необходимый приказ. Спааре – комендант Москвы.

Огромные королевские ботфорты при разговоре натыкаются на оружие и мебель. Он мог наступить и на ноги, потому Мазепа как можно старательней поджимал их под себя.

В Зенькове, королевской резиденции, ещё неотступнее ходил шведский караул. Даже сидя в королевских апартаментах, Мазепа видел за окнами красные затылки над синими мундирами – стража торчала на большом морозе, растирая уши и носы, дышала на руки, а торчать вынуждена. К королю каждое утро собирались генералы и полковники. Надеялись, что он станет более осторожным. Молчаливый, как и прежде, он никому не говорил даже о тех намерениях, которые не имеют уже никакого значения. A manoeuvre du Roy, который следовало начинать от Веприка, уже потерял своё значение. Войско неожиданно замешкалось возле того местечка.

Его величество, как всегда, не интересовался мнениями генералов, но вдруг он приостановился, наступив на ногу Лагеркрону.

   – Кто в Европе поверит, что нас не прогнали за Днепр?

Взгляда побелевших глаз присутствующие не выдерживали. Однако и Мазепа, и граф Пипер, и даже генералы с полковниками – все поняли: король снова, как сказано кем-то из молодых остроумных офицеров, будет искать шпагой слабое место на теле московитского медведя.

Мазепа с адским наслаждением посмотрел на Пипера – граф в ответ вежливо улыбнулся. Мазепа тоже выдавил улыбку. Лагеркрон даже застонал – то ли от удовольствия, то ли просто потому, что король убрал с его ноги ботфорт. Фельдмаршал Реншильд не скрывал удовлетворения. Генерал-квартирмейстер Гилленкрок превратился в олицетворение забот. Только принц Вюртембергский радовался открыто и неподдельно: он уже выздоровел после веприкской контузии и снова бредил военными приключениями.

   – Генерал Крейц в Лохвице дождётся короля Станислава, – закончил король. – Гетман...

   – Возле вас, ваше величество, – по-молодецки насторожился Мазепа. – У нас говорят: старый конь борозды не искривит!

Он беззаботно засмеялся, побаиваясь в душе, что король способен догадаться, как страшно оставаться в тылу у шведский войск. Какая польза от генерала Крейца? Или от присутствия в черкасских городах и сёлах отдельных гарнизонов, от собственных казацких полков, собранных к тому же в большинстве своём из всякого сброда? Надёжная защита – молодой король-рыцарь.

Его величество секунду глядел на своего престарелого союзника. Королевские мысли устремлялись вдаль арабскими скакунами...

А через несколько дней, январской ночью, король во главе двухтысячного кавалерийского авангарда так неожиданно свалился на город Опошню, что захватил там обед, приготовленный для князя Меншикова, а драгуны даже погнались было за самим царским другом, только напрасно: у русских были свежие кони. Затем король с драгунами поскакал прямо к Ворскле. За Ворсклой крепости Охтырка, Красный Кут. И никто не знал, что именно собирается он делать с укреплениями.

Мазепа всегда благоговейно рассматривает удлинённое лицо с тонким, слегка горбатым носом, тоже удлинённым, белые жиденькие волосы – король не любит париков, – всегда прикрытые широкой надёжной шляпой. Не то чтобы Мазепа не нагляделся на королей с малых лет. Как только отец, украинский пан, отдал хлопца к варшавскому двору Яна-Казимира, где ещё очень долго снился родной дом, он видел коронованных людей почти ежедневно. Впрочем, видел их и в остальной Европе, куда был отправлен уже Яном-Казимиром для ознакомления с чужими землями. Но это – король-воин, от которого веет суровостью предков-викингов, способных покорить мир. Препятствием может стать только королевская молодость. К ней следует присоединить мудрость зрелого мужа.

Известно, король правильно поступает, наказывая непокорных. Но с Веприком получилось скверно. Укреплённый Батурин, где был такой чудесный гетманский дворец, где была собрана одна из лучших на Украине библиотек, Меншиков взял в одну ночь, а Веприк, пустячок в сравнении с Батуриной, шведская армия купила за королевское золото. Самый тёмный хлоп теперь задумается: действительно ли шведы так сильны? Можно ли им довериться? А они просто не привыкли ещё брать крепостей. Как если бы в дверях стал сердитый мужик с дубиной в руках – не пройдёт и десяток храбрецов... Но здесь, в Слободской Украине, шведы за меньшее сопротивление выгоняют людей из домов, отнимают скот, продовольствие, а в сёлах оставляют вместо строений одну золу.

У себя в гетманщине Мазепа почти не видел хлопов с тех пор, как пришли шведы. А вот недавно встретились ему слобожане, пожилые, женщины, ребятишки на чёрном от копоти снегу, многие босиком и в страшном рванье. Шли в слезах, а шведы подгоняли ударами шпаг. И вдруг он встретился взглядом со взглядом старухи. Не скрывая своей ненависти, та прижимала к себе ребёнка, кажущегося мёртвым. Сотник Гусак – с недавнего времени, вместе с Герцыком, не отходивший от Мазепы – взмахнул саблей. Старуха упала от одного этого движения. Мазепа даже разозлился на себя самого. Зачем смотрел на старуху – её глаза по-прежнему пронизывали ему душу. Конечно же, баба мелькнула только, но привидение обвиняло, будто бы он накликал беду. Будто бы он желал лиха родной земле. Нужно было оправдываться. Это напомнило споры с Орликом, который, если точнее сказать, и не спорит вовсе, но вечно напивается и многозначительно молчит, всем своим видом показывая, что он, Мазепа, в чём-то крепко виноват.

Захватив на Слобожанщине значительные города и сёла, шведские полки длительное время кружили вокруг Охтырской крепости, где русские посадили гарнизон, а предместье выжгли. Король не замыкал крепость в осаду. Мазепа с ним соглашался: пустая задержка, если русские удирают, если их косят болезни. Может, вымрут и так. Крепости упадут, как падает созревшее яблоко.

Так рассуждая, Мазепа избегал думать о Веприке. Избегал оставаться с Орликом наедине.

Король торопился вперёд. На разбитой дороге офицеры доложили Мазепе, что его величество направился к Красному Куту, где с драгунскими полками обретается царский генерал Ренне. Мазепе захотелось собственными глазами увидеть триумф короля. Посмотреть после этого открыто в глаза Орлику. Шведская кавалерия – вот сила, которой доступна окончательная победа! Мазепа заторопился вперёд и к вечеру увидел речку Мерлу.

Часть сердюков рысила в королевском авангарде, часть ом держал при себе, в арьергарде, – так по-французски называются передовые и замыкающие войска. Утоптанный снег, трупы русских и шведов давали понять, что где-то недалеко гремит упорное сражение. Мазепа отдал полковнику Горленку нужные приказы, а тот – есаулам. Войско пошло со всеми предосторожностями. За рекой в густые тучи садилось красное солнце. Закатные столбы пронизывали тучи и предвещали мороз. Вдруг из-за Мерлы, из-под красных столбов, выскочила конница, к удивлению – шведская!

   – Берегись!

Горленко еле успел отвести казаков в овраг. Мазепе в душу закралось плохое предчувствие. Через мгновение в том же овраге он узнал от хмурого шведского полковника с перевязанной головою, который съехал вниз и заговорил по-немецки, что шведы оставили в осаде короля.

   – Короля?

   – Мы атаковали московитов вплоть до городских валов. Король вырвался вперёд. Да кто-то из шведов не выдержал отпора московитских пик... Король теперь на речке, на мельнице. – Полковник поморщился от боли. – Посланы гонцы к генералу Крузе. Он приведёт свои полки.

Выбравшись снова на шлях и осматривая сердюков, Мазепа готовился услышать о смерти короля, о пленении. Полагал, сойдёт с ума, если получит такое известие, или сразу же умрёт. На холодном ветру затекли руки и ноги. Не мог сидеть в седле, был уверен, что свалится под копыта. Потому указал Гусаку на строения за кучами взъерошенных ветром деревьев. Шведские драгуны отнесли его и положили на обугленные доски. Он лежал и шептал молитвы, одновременно вслушивался в долетавшие звуки. Упала ночь. Землю сковал мороз. В голове тягостной болью отдавался каждый удар копыт о твёрдый снег и каждый недалёкий шаг. Однако ночь принесла желанную весть, её поведал Гусак: мрак и полки генерала Крузе выручили короля. Или, может, донеслась до Бога молитва? Ещё спустя какой-нибудь час уже сотник Герцык восхищённо рассказывал, как он летел в авангарде рядом с королём!

   – Русские умирают от заразы, пан гетман! Трупы вдоль дорог лежат кучами. Путь на Москву открыт!

Мазепа слушал лежа, силился заверить себя, что услышанное оправдывает его в глазах Орлика, в глазах тех, кто засомневался в силе Карла XII, – но в голове стучало: король погонит московитов, а здесь... Где взять силы против черни?

Невзирая на позднее время, он отправился к королю и поздравил его с успехом: изрублено столько московитов!

   – Отсюда недалеко до того места, ваше величество, где прошёл с фалангами Александр Великий!

То была неправда, но король повеселел.

   – Через день начну наступление большими силами! – сказал он доверительно. – Генерал Крузе пойдёт в авангарде. Наконец найдено место, в которое можно проникнуть с войском без потерь. Муравский шлях ведёт к Москве!

Король впервые намекнул гетману и генералам о своих намерениях. Он снова был Богом – Мазепа возле него утешился.

Для Мазепы в сожжённом селе отыскали полусгоревший сарай. Он там заночевал.

А наутро ему показалось, что загремели царские пушки. Старика вынесло во двор. Сквозь косой ливень глаза ослепило сверкание сломанной в нескольких местах тоненькой трещины. В блеске испуганно присели шведские огромные кони, уже припомнившие летние грозы и знающие, что за таким слепящим блеском обязательно раздаётся вселенский грохот. Диво – зимой ударил гром! И сердюки, и шведы, дрожа от холода, с ужасом всматривались в небо.

Под дождём, тоже измокший и согнутый в пояснице, на пепелище появился в сопровождении небольшого эскорта генерал-квартирмейстер Гилленкрок. Уже под соломенной стрехой, отводя встревоженные глаза, выдавил из себя не торжественной латынью и не праздничным французским, а тихо, словно бы подобострастно, по-немецки:

   – Ваша светлость! Будьте осторожны в разговорах с его королевским величеством. Не раззадоривайте Азией. И так у него богатая фантазия. Шведская корона будет благодарна за сдержанность. Это слова и графа Пипера. Мы с вами люди образованные. Мы...

Мазепа покраснел. Гилленкрок намекает на последний ночной разговор?

Гилленкрок, забыв о гоноре, попросил уже на латыни:

   – Вы один в состоянии, ваша светлость, убедить его королевское величество повернуть армию назад в гетманщину.

У Мазепы запело на душе. И это – слова графа Пипера?

   – Да... Можем...

Ему показалось, что неспроста перед глазами до сих пор стоит образ старухи, у которой в руках мёртвый ребёнок, неспроста посреди зимы загрохотал гром, и он подумал, что король, человек богобоязненный, тоже должен правильно толковать Божье знамение: сейчас не стоит испытывать судьбу, чтобы не попасть в западню на старинном Муравском шляхе.

К вечеру от ливня и растаявшего снега вздулись реки. Низкие места начали исчезать под водою. Всё переменилось, будто это были иные, незнакомые земли. Шведы с ужасом озирались вокруг, не зная, куда придётся двигаться завтра. А Мазепа со смущением соображал, как приступить к королю с предложением, на которое не отважился даже граф Пипер.

3

Никто из адъютантов и высоченных ростом преображенцев не знал, скольких лошадей из обоза могли поглотить весенние воды. Но за Белгородом неожиданно побежали твёрдые широкие дороги, и кони уже не пробивали чёрную поверхность своими острыми подковами, а летели и летели, преодолевая вёрсты, будто догадывались, что от их стараний зависит судьба всего русского государства. Царь с ещё большим нетерпением торопил ямщиков. На речках, правда, снег темнел и оседал. Кое-где настоящими озёрами проступала чёрная вода. Можно было надеяться, что и Дон готовится сбросить с себя свой зимний панцирь. Над землёй уже колыхалось марево, чудились громадные подобия кораблей под белыми грозными ветрилами, с рядами пушек – от такого дива царь забывал о сне, еде, а на последних вёрстах неожиданно вырвал из рук ямщика ремённые вожжи и врезал кнутом по спинам взмыленных коней: «Но! Но!» – да ещё с такими страшными ругательствами, что они по уму и не всякому ямщику.

Преображенцы на санях казались спокойными гордыми орлами. Адъютанты передёргивали острыми плечами. Кабинет-секретарь Макаров сидел нахохлившись, будто сыч. А на возникшем перед городом Воронежем первом земляном валу – всего один хромой капрал. Он завидел высокого человека, завертел головою, продирает глаза. Привидение? Царь?.. А кнут?.. Коней подгонял?

   – Где команда?

   – Там... там...

Капрал тыкал рукою в сторону полосатого сооружения, откуда доносилось весёлое пение. Царю понадобился десяток шагов, чтобы вытащить оттуда молодого синеглазого офицера. Тащил он его за густые волосы, а тот в бреду отмахивался, словно от назойливых мух, разевал слюнявый рот, а сказать ничего не мог. Только в глазах, по-детски, – крупные, как добрые горошины, слёзы.

   – Где команда? – прохрипел царь, швыряя офицера в песок под ноги хромому капралу.

   – Отдыхает! – неожиданно громко пропел офицер, не поднимаясь, однако вытянувшись в струну и в лежачем положении.

   – Отдыхает? А швед? Кто встретит?

Офицер не знал, куда бежать. А был готов драться даже со шведами.

   – Поднимай команду на вал!

Разбрасывая копытами снег, из-за невысокого леска вырвалось несколько троек. Кони ещё и не остановились, а снег уже покрылся роскошно одетыми людьми, половина – в партикулярном платье, половина – в военных мундирах. Это те, кто отвечает за постройку и оборону кораблей. Узнавали Макарова в санях – вихрем на вал.

   – Господин полковник! Государь!

   – Наши головы к твоим ногам!

   – Ну-ну, – оглянулся царь, на миг оставив без внимания офицера. – Я сейчас просто бас, корабельный мастер! А где оборона? Это – оборона? Да швед возьмёт вас как мокрых котят!

   – Государь! – прозвучало тревожно. – Неужели швед за тобою прёт?

   – Указ был? – снова побурело царёво лицо. – Где оборона? Где пушки?

   – Государь! – выступил наперёд флотский командир, плотный, в простой моряцкой одежде. – Мы как один встанем!

Он указал рукою на человеческие массы, занятые работой. Царь тоже смотрел туда.

   – Шведа пока сдерживают, – ответил царь. – Он хочет захватить эти корабли. А султан придерживается мира, пока здесь корабли.

Царь не мог высказать все свои беспокойства. В войске – зараза. Умирают как новобранцы, так и вымуштрованные солдаты. Кавалеристы Меншикова отступают под ударами очень сильной шведской драгунии. Уязвимые места собственных конников царю известны. Кричал Данилычу и Ренне – почему их конники рубят палашами, будто саблями, а не колют? Воюют по-казацки, по-татарски, тогда как шведы напирают сплошною массою, выставив палаши. Надеялся, что Карл начнёт штурмовать какую-либо крепость, можно будет подготовиться к обороне здесь, на Дону. А ещё Карла способно придержать наводнение... Однако видел голые просторы: на пути королевской армии после Красного Кута да Охтырки нет хороших крепостей. Ими преимущественно заслоняли Москву с запада. Торопясь, отдавал приказы: держаться до последнего солдата. Правда, обнаруживалось, что во многих местах нет гарнизонов, мало пушек, беда с порохом. Иногда, в пути, чудилось, что впереди снова Нарва... Под Нарвой некогда оставил армию и бросился к Пскову... Впоследствии европейские газеты глумливо напечатали, что русский царь испугался неизбежного плена. Нет, не плена, просто не оценил по-достойному шведскую силу. Но теперь... Возле войска Данилыч и Шереметев. Главное командование у сына Алексея... А сам царь должен, обязан спасать будущую славу России – флот. Должен не допустить заключения турками договора со шведом. В том – спасение...

Заиграли трубы. На валы выкатывали пушки. Строились команды ещё сонных солдат. Преображенцы, приехавшие с царём, наводили порядки. На них смотрели как на генералов, хотя они рядовые.

В тот же день на берегах большой реки солдаты и работные люди начали насыпать новые валы. Где ещё не оттаяла земля – долбили её ломами и кирками. А на валах устраивали пушки, кое-где снимая их с кораблей, с той стороны, откуда ожидается враг. К верфи срочно подтягивались солдатские команды с противоположного берега реки. Работа кипела...

Вслед за царским обозом к Воронежу примчали гонцы с неплохой весточкой под вощёной бумагой да красными печатями: король повернул назад! Он очень зол. Приказывает всё сжигать. А людей угоняет с собой и расстреливает тех, кто не подчиняется!

А ещё прискакал гонец от Бориса Петровича Шереметева. Фельдмаршал извещал, что он со своим ташементом пробрался в тыл королю и захватил там местечко Рашевку, которое на речке Псёл. В плен сдался комендант полковник Альбедил. Этот полковник отчаянно штурмовал Веприк. Захвачено ещё много пленных. Взяты три тысячи коней из конюшни фельдмаршала Реншильда. Взят весь фельдмаршальский багаж вместе с имуществом королевских генералов. Затем Шереметев писал, что подумывает напасть на полки генерала Крейца, который в Лохвице дожидается Станислава Лещинского. Если удастся разбить Крейца, то между Лещинским и Карлом проляжет огромное расстояние. А ещё фельдмаршал добавлял, будто огромную поддержку, как и прежде, имеет он от верных царскому величеству казаков и малорусских холопов. Особенно много хвалы перепадало гетману Скоропадскому и полковникам Апостолу и Галагану.

В ознаменование желанной победы царь приказал трижды стрелять в Воронеже изо всех пушек, уже выставленных на валах и обращённых стволами в ту сторону, откуда мог появиться неприятель – теперь пока не появится! – и стрелять изо всех корабельных пушек.

Ночное небо раскалывали невиданные в этих местах огненные сполохи. Толпы на берегах бурлили. Люди гуляли по шинкам и корчемным дворам, во всех харчевнях. Царь лично, прямо с корабля, пропахший смолою и продутый весенними ветрами, забежал в первую попавшуюся харчевню:

   – Водки!

Опростал кружку, грохнул по столу кулаком:

   – Плясать! Всем плясать!

Подхватил грудастую статную молодицу, наступил ей на ноги, обутые в огромные сапоги, засмеялся, снова же наступил, пошёл вприсядку в сумасшедшей пляске, не то мужицкой, не то европейской. Молодица вмиг раскраснелась, закричала что-то подзадоривающее-бесстыжее, отчего мужики вокруг загудели быками:

   – Ну-ка! Ну-ка!

   – Даёт Маша!

Царский танец продолжался недолго. Зато долго били каблуками преображенцы и адъютанты. Даже Макаров гордо проплыл, словно лебедь.

Перед царскими глазами возникла на миг зазноба Екатерина, взятая на шпагу солдатами во время штурма шведской фортеции. Простая девушка, но какая... Припомнились большие глаза, горячие губы... Она теперь в Харькове. Родила дочь и ещё родит многих детей, может – и сына! Хоть и есть наследник престола, Алексей, от первой жены, какой-то сонной, будто корова, – теперь она в дальнем монастыре. Кому ведома судьба человека? Да и Алескей толчётся по кельям московских святых отцов, а им не по нраву перемены в государстве.

   – На! Выпей за моё здоровье! И за нашу победу!

Царь дал молодице золотую монету, отчего она, ещё не опомнившись, с кем отплясывает, поцеловала его не в руку, а в губы, обдав волнующим запахом женского тела.

   – Пусть тебе Бог пошлёт большую победу! – сказала женщина.

После салюта царь собственноручно написал фельдмаршалу благодарность за смелые и умные действия. Но то была ложка мёда перед горькой пилюлей, потому что вслед за тем на бумагу легли иные строки: теперь нужны действия уже не отдельных военных партий, а всего ташемента, взятого за Ворсклу фельдмаршалом, и с этим следует торопиться.

Написав письмо, царь раскрыл окно, задумался, глядя на широкую тёмную реку, где и в ночи угадывались высокие мачты. Как всегда, неудовольствие вызвала неторопливость фельдмаршала. Такого военачальника лучше бы заменить более достойным, но Борис Петрович сам из старинного рода. Его присутствие при армии придаёт иной вид царским делам. Получается, будто всё делается вместе со старинным знатным дворянством, а не только с безродными людьми, как вот Данилыч, Шафиров, Макаров. Которые зато имеют изрядный ум.

По Дону гулял ветер, гнал с верховий воду. Он освободит путь для больших судов. Правда, только два из них вскоре будут готовы... Но в Азове дожидаются весны ещё восемь судов более ранней постройки. Так что будет с чем выйти в море.