Текст книги "Полтава"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 28 страниц)

5

Генерал Лагеркрон ехал в первых воинских рядах и мурлыкал в усы песенку о лесных гномиках, слышанную в детстве от матери. Он надеялся на большую награду. Отпуская его, король повторил: «Завидую...» Его величество очень любит новые места.

Ночью, перед дорогой, генерал натешился с Брунгильдой. Что за девушки в королевских каретах, если королю не жаль такой... Воспоминания радовали долго. Генерал устал от опасений наткнуться на острый сучок, кривую изломанную ветвь или ободрать о них блестящие ботфорты. Он пропустил вперёд драгун, чтобы они лошадиными гривами, палашами, кирасами, даже головами ломали ветви да прокладывали более широкую дорогу. Битых дорог в лесу мало, но, казалось ему, попасть во Мглин и Почеп просто. Нужно лишь посматривать на солнце да на часы и выбирать направление. В захваченный город вместе с королевским войском прибудет и карета с Брунгильдой.

К вечеру начался дождь. Влага приятно струилась по одежде и кирасам, проникая вплоть до разгорячённых тел. Но дождь быстро переполнил ручьи, которые сделались речками и перерезали лесные дороги. Перед ними настороженно прижимались конские уши. Мокрые драгуны вскоре почувствовали холод, а костров развести уже не могли: огонь шипел и сникал, даже не облизав мокрое дерево. Они жевали раскисший хлеб. Немного согрела водка, выданная на дорогу по распоряжению Гилленкрока. Отдыхали кто на пне, кто на поваленном дереве, кто под тёплым конским животом. Дождь не унимался ни на минуту. А когда осела набухшая влагой темень и по генеральскому приказу колонна двинулась дальше – уже не одни только лошади опасливо посматривали на целое море холодной воды, в котором часто приходилось пускаться вплавь.

Генерал нахмурился. Об этой экспедиции ведают маркитанты в королевском войске. Может, знают и московиты? Может, противнику известна более удобная дорога? Правда, расстояние от главных царских сил, сказал король, намного длиннее, нежели расстояние от королевского лагеря, но... Вскоре показалось, что потеряно нужное направление, и генерал представил страшное зрелище: четыре тысячи драгун прибывают назад в лагерь, так и не побывав во Мглине да в Почепе! Прощайте, королевские милости... Генерал приказал остановить драгун, офицеров – созвать к четырём пушкам, выделенным для похода повелением короля.

Чёрт возьми, думалось, пускай бы кто-нибудь из генералов очутился в этом сплошном болоте, в бесконечных лесах, где четыре тысячи воинов затерялись котятами в просторном крестьянском подворье!

Офицеры ждали приказа. Да от кого ждать его генералу? Он кипел и уже готов был выплеснуть гнев на того, кто подаст повод. Однако офицеры не один год провели в походе и умели беречь себя от опасностей. Пожаловался лишь лейтенант Штром, вступивший в войско с прошлогодним пополнением.

– Мой вахмистр твердит, что можно забрести в такое место, откуда уже нет дороги назад.

Лейтенантов голос негодовал. Верхняя губа с жиденькими упрямыми усиками подрагивала. Офицеры посочувствовали бедному вахмистру, которого неосторожно продал лейтенант и которому вскоре, может быть, придётся качаться на мокрой ветке, но радовались неожиданной развязке. Лагеркрон ничего ещё не ответил, как лейтенант снова:

   – Мой генерал! Слышите...

Ветер сник. В лесу веселились люди, не обращавшие внимания на раннее время, на закрытое тучами небо и непрерывный дождь. Это показалось невероятным. Лагеркрон забыл о вахмистре и о самом лейтенанте Штроме, очень старательном, на его взгляд, молодом офицере. На пути уже встречались селения, рядом с лесными гутами и руднями, – но все пустые, как и прежде, до Днепра. Генерал повелел бы солдатам жечь строения, если бы не высочайший приказ ничему здесь не вредить. Его величество король говорил об особой дружбе с черкасским гетманом. Генерал от поджогов воздерживался. Лишь когда на глаза попала чёрная кошка с маленькими котятами, он выстрелом из пистоля уложил её на месте, а с шипящими котятами шутя управились драгуны. Смеху и шуток было достаточно.

   – Люди...

Генерал снова вспомнил о лейтенанте Штроме. Приказал ему окружить село драгунами и привести пленных – хоть одного, двоих.

И вот среди драгун мелькнула хлопская одежда. Драгуны даже не связывали пленникам руки, а смеялись, глядя на их пьяные движения и вслушиваясь в непонятные певучие слова. Пленники о чём-то рассказывали, размахивая руками. Толмач хлопал их по широким плечам.

   – Знают дорогу на Мглин? – остановил Лагеркрон коня и сделал лейтенанту знак, что доволен его стараниями.

Толмач быстро добился ответа.

   – Знают, ваше превосходительство! Доведут!

Подобная готовность показалась бы подозрительной, если бы не личное приказание короля. К тому же гетманов посланец недавно приглашал королевское войско в гетманщину. А что жители оставили село – не удивительно. Мирные люди боятся выстрелов. Так было и в Саксонии, в польских землях. Лагеркрон вытащил из кармана золотую монету.

   – Скажи, – велел толмачу, – во Мглине погуляют на эти деньги.

Перед блеском золота глаза простолюдинов округлились, как сама монета. Но это тоже не удивило: за такие деньги купишь крестьянский двор...

   – Дать им коней!

Хорошее настроение снова и очень быстро овладело Лагеркроном. Сквозь белый туман засияло солнце, высвечивая на деревьях каждый золотой и красный листочек, пригрело, а дорога уже не извивалась между болотами, но тянулась по высоким мостам. Генерал подозвал проводника со сросшимися над переносицей бровями, желая поинтересоваться, как его имя, но вдруг не понравились колючие глаза пленного, хотя тот и старался отводить взгляд, – итак, генерал не стал расспрашивать относительно расстояния до Мглина. Уже раздумывал, какие письма писать черкасам и разослать по близким сёлам и местечкам. Таково повеление короля. Пока что придётся попотеть писарям. В обозе есть походная типография. Там универсалы будут печататься на черкасском языке.

Да, король, готовясь к походу, позаботился обо всём. Ничего не стоят нашёптывания, будто он без надобности рисковал собственной жизнью и жизнью воинов во время прогулки за Днепр из Могилёвской крепости. У короля, как вот и у генерала, много тайных недругов. А хорошо бы под старость получить в управление большую область вместе с титулом графа или маркиза да спокойно вспоминать о походах во главе с самим королём, о славе шведского оружия. Тафельдекер Гутман недаром читает монарху саги о древних викингах. Что ж, настанет пора...

Прошло уже две недели, погода наладилась, а Мглин не показывался. Генерал покачивался в седле да посматривал на дорогу, остерегаясь, как бы окончательно не ободрать о деревья ещё совсем недавно сверкавшие ботфорты. Как в таком случае въехать во Мглин? Треуголку свою пришлось заменить солдатской шапкой, а ботфорты не заменишь... Ночевали на срубленных ветвях. Ночами всё чаще и всё соблазнительней снилась Брунгильда... И вот на очередном привале к генералу приблизился лейтенант Штром. Волнуясь, оглянулся, будто снова уловил в лесном шуме что-то особенное, вроде присутствия на затерянном хуторе нынешних проводников.

   – Мой генерал, – обратился он на французский лад, зная, что Лагеркрону, как и самому монарху, нравятся подобные обращения. Сказал тихо: – Мон парни возвратились. За несколько лье отсюда видели город.

Лагеркрон мигом оказался в ботфортах, от которых недавно освободил усталые ноги, завизжал:

   – Немедленно... Проводников!

Лейтенант пулей бросился исполнять приказ. Садясь в седло, генерал уже придумывал наказание для обманщиков, как вдруг раздались выстрелы, ударил в уши и откатился в лесную глушь топот конских копыт.

Лейтенант возвратился через полчаса. По лицу было понятно: хлопов не настигли. Генерал еле сдерживался:

   – Где?

   – Один удрал, мой генерал! В городские ворота. Двоих убили. Из города стреляли... Вахмистр ранен в руку. А город этот – Стародуб!

Генерал увидел перед собою короля... В Почепе и Мглине уже московиты. И среди черкасов есть обманщики.

   – Стародуб? – переспросил, ища на карте чужое слово, долго не находил от злости, а завидев, понял, как далеко поставлено оно от того места, куда следует попасть.

   – Наши драгуны поймали старика, мой генерал.

Лагеркрон заторопился вместе с лейтенантом навстречу драгунам и остановился над двумя трупами, напрасно стараясь узнать в одном из них молодого, со сросшимися над переносицей бровями. Вахмистр с перевязанной рукою швырнул на землю старика. Седой пленник в длинной полотняной одежде почему-то не торопился стаскивать с головы шапку. Генерала переполнила злость. Не целясь, выстрелил он в трупы врагов, выхватил ещё один пистоль, тоже разрядил в ненавистных мертвецов, а старика затоптал конём. Крикнул:

   – Город возьмём! Трупы повесим на площади!

И быстро, собираясь отдавать приказ на штурм, бросил замершему лейтенанту:

   – Вахмистра – в крепость с предложением немедленно сдаться на милость короля!

Лейтенант побледнел, удивляясь генеральской злой памяти. Генерал удовлетворился хоть этим: уцелеет вахмистр – жизнь, нет – Божья воля. Voluntas Dei[21]21
  Божья воля (лат.).


[Закрыть], как говорит король... Сомневаться в приказах не позволено никому.

6

Чернобровым горбоносым казаком, что вместе с товарищами спутал планы генерала Лагеркрона, был Денис Журбенко.

А началось всё вроде бы просто. Его долго допрашивали после казни Кочубея да Искры. Есаулы опасались, не задумал ли плохого его брат Петрусь. Сам Петрусь лежал без сознания... Есаулы поверили, что хлопец торопился отдать гетману в руки суплику, – вот она, измятая, зажатая в пальцах, – читайте. Читали, ругались. Голота! Суплики, жалобы на старшину...

Больного осмотрели издали и разрешили отправить с попутной чумацкой валкой к матери. Пускай там делают гроб. Там закапывают. Безопаснее для войска.

А Денису с товарищами Зусем и Мантачечкой приказали ехать за Десну, под руку полковника Скоропадского.

Все трое решили, что не стоит искать защиты у полковника Балагана: за Десною враг, а казак – для войны! Зусь хохотал. Он сирота – некому плакать, если что. Pie печалился и Мантачечка. Тоже мало родни на свете. Дениса жгла мысль о брате: доехал тот? Выздоровел?

За Десною, на покрытой непролазными лесами Стародубщине, собралось много охотных казаков, городовых, даже сердюков. Ходили слухи, что полковники нарочно присылают туда провинившихся. Там ближе к Божьему суду: к шведским пулям. Там ежедневные стычки. Денис не знал за собой вины, кроме поездки в Диканьку, а с Кочубеем вот что – не хочется Апостолу беречь нежелательного свидетеля. А тут ещё и Петрусева суплика...

Ходил казак на глазах у смерти. Пощипывал с товарищами и с москалями шведов. На речке Вихре даже гнался за королём. И чуть не взяли того в плен да не привели в подарок царю. Зусь уже и верёвку шёлковую отвязал от седла! – но характерник-король отвёл преследователям глаза.

Чего же добился Апостол? Хорошо скакать под жужжание пуль, зная, что завтра ждут новые приключения! Но вот после одной вылазки не успел расседлать коня, как послышался сотников крик:

– Иди к полковнику!

Такие вызовы часто не случаются. Казак стреножил Серка, пустил на траву. Сам отряхнулся, теснее затянул на жупане пояс, поправил саблю.

Стародубский полковник Иван Ильич Скоропадский кутался в зелёный жупан, подбитый дорогим мехом. Длинные вылеты, обшитые золотом, – ой, богатый человек! – устилали тёмный пол в низенькой мужицкой хате. То ли от холода из маленького окошка без стёкол кутался полковник, то ли от тревог – неизвестно. В печке бушевал огонь, стрелял искрами. Рядом с зелёным жупаном торчал москаль в длинных волосах, красиво закрученных в ровненькие кудряшки. Одежда – в блестящих штучках. Но всё испачкано грязью. Очень торопился пан офицер. Приглядевшись, как обращается к нему Скоропадский, Денис и пришедшие с ним Зусь и Мантачечка – их тоже позвали – поняли, что это даже не офицер, а генерал!

Казаки топтались у дверей. Паны говорили между собой на чужом языке, время от времени выставляли к печке холёные руки, остерегаясь прыгающих искр. Так продолжалось долго. Лёгкий сквозняк качал в оконном проёме остатки паутины. Жужжание уцелевшей мухи в ней смахивало на панскую речь.

– Подойдите!

Полковник прижал к усам толстый волосатый палец, желая предупредить, что разговор секретен. Говорить принялся царский генерал. Он так цепко глядел на казаков и на полковника, что у последнего от напряжения проступил на лысине пот. Задача опасная. Выполнят ли казаки?..

У казаков же всё получалось неплохо. Они долго расспрашивали старого еврея, который прибыл к москалям из королевского лагеря, где всё высмотрел, обо всём узнал, а затем три дня просидели в лесном селе, прикинувшись местными мужиками. Наконец повели врагов. Между собою говорили мало. Больше всего опасались молодого остроносого офицерика. Из-за него и лихо... Тогда Зусь перегородил лесную дорогу своим конём. Пока его одолели, Денис и Мантачечка успели проскакать изрядное расстояние. Да обоим не удрать – Мантачечка проделал то же самое, что и Зусь...

Среди глубоких оврагов и непроходимых лесов на высоком холме неожиданно засверкали золотые церковные кресты и засияли синие свинцовые крыши высоких домов. Денис из последних сил взбежал на вал, на котором ещё от ворот приметил зелёный жупан полковника Скоропадского.

   – Аж сюда привели? – выставил на казака волосатый палец полковник, одновременно обращаясь и к женщине, которая стояла рядом и пристально смотрела на прибывшего. – Ещё и долго вели... Я сам сюда успел.

Женщина молодая, с яркими чёрными глазами. По годам – полковнику дочь. Но это же полковничиха Настя Марковна, вдова покойного генерального бунчужного Голуба. В войске слухи, что она больше правит казаками, нежели сам старый полковник.

   – А где твои товарищи, казак? – спросил полковник.

Денис снял шапку и перекрестился на церковь.

   – Воля Божья! – Скоропадский обнажил голову. – А ты отдохни. Молодец.

Джура отвёл Дениса в какое-то жилище – и словно вода накрыла казака... А проснулся – вокруг дым. Хатёнка небольшая, рука на красном глиняном полу. Запах татарского зелья. Под головой – шапка. Где-то рядом ударили пушки. Закричало много голосов...

Всё это произошло в одно мгновение, но его хватило, чтобы всунуть в рукава руки, ухватить с полу шапку и выскочить во двор. Хата притулилась к городскому валу, укрытому бурьяном. Возле неё, на валу, – задымлённые пушкари. Кожухи долой, рукава рубах засучены или оторваны. Пушкари больше не стреляют, только приставляют к шапкам чёрные ладони, закрываясь от яркого солнца:

   – Дали перцу, трясця его матери!

Стародуб – город большой. Божьих церквей восемнадцать – разве ж Бог допустит сюда супостата? А сколько богатых купеческих домов под свинцовыми синими крышами, а какой пышный полковничий дворец! Какие подворья у значного казачества... Всё видно с вала. Можно сосчитать лавки, ятки, как раз там, где ярмарки и базары. Деревья и кусты перед укреплениями вырублены но приказу царя. Во всех городах расчищены пространства на расстоянии тридцати саженей от вала, чтобы шведы, идя на приступ, не имели от пуль защиты.

Денис понял, что, пока он спал в хатёнке, перед фортецией произошла стычка. На вспаханной копытами земле валяются синекафтанники... Но почему так быстро отступили шведы? Ведь казаков здесь не густо, царских солдат – и того меньше. С такими силами в поле не выйдешь.

Пушкари же, покрываясь дымом из коротеньких трубок, рассказывали:

   – Ты, брат, из тех, кто дурачил врагов? Бог не забудет... Наш полковник вчера прискакал, так жупан бросил внизу, быстрей к нам, готовы ли пушки... А тут Настя Марковна времени не теряла. Ей гетманшей быть... А вот враги подослали двоих, у одного голова перевязана, а второй по-нашему чешет. Пустите, мол, в город... Ваш гетман друг нашему королю... Тьфу, молол, чёртов сын. Друг нашёлся!

Денис чётко представил толмача, который разговаривал с ним в лесу на искалеченном московском языке. Видел толстый красный нос, поклёванный оспинками, и красиво подкрученные рыжие усики.

   – А наш полковник, – продолжал самый бойкий пушкарь, – имеет приказ от гетмана и царя. Как ударили пушки! Казаки бросили галушек из рушниц! Вон сколько положили... Может, они и подобрали бы своих, может, и на приступ пошли бы, потому что характерники, но Бог послал конных москалей. Вот вместе с казаками и погнали врагов.

Денис злился на самого себя: проспал! Если бы Серко... Но Серко остался при войске... Не посчастливилось встретиться с врагом в бою. Да, может... Может, швед повернёт сюда?..

Так думал казак, стоя на стародубском валу и чувствуя, что руки снова удержат оружие. Ему не верилось, что уже нет на свете давних товарищей – Мантачечки и Зуся, что придётся выпить за их добрые души. Не верил – и всё.

7

Вдруг повеяло свежестью. Потрескавшиеся от жажды лошадиные губы охотно набрасывались на зелёную траву. Веселее заскрипели пересохшие оси расшатанных возов. Живыми искрами засветились у раненых глубоко запавшие страждущие глаза... Правда, обозы и прежде придерживались степных, еле приметных речек, где время от времени можно напоить коней, освежить раненых. Да настоящую влагу почуяли лишь теперь.

   – Днепр, братове!

Никто не улежал на возу. Раненые поднимались с новыми силами. Обнимались бурлаки, голодранцы, гультяи, серома. Распрямлялись на тёмных лицах морщины.

   – Пробьёмся к матери-Сечи! Уже недалеко наши паланки!

Смеялись, плакали, скакали гопака.

 
Ой, гоп, метелиця,
Чого старий не женится?
 

Словно и не было усталости от бесконечных степей, где многие навеки остались под еле приметными холмиками, оплаканные криками чаек да жалостливым конским ржанием. Товарищи выстрелят из рушниц в полинявшее небо, на котором не отыскать ни облачка, затем бросят в горло по капле оковитой – и дальше вздымают тучи безнадёжной пыли...

Так и Марко. Похоронил побратима Кирила – Ворону. Да не было уже в посудине ни капли горелки. Баклагу с мутной водой положил в могилу. Получается, и на том свете бедняку сосать солёную жижу? Печален шёл после того казак. Без коня. Без шапки. Повязывал голову сопрелой рубахой, спасаясь от палящего солнца. Увидела бы мать рубаху, вышитую её руками, – не признала бы там ни единого цветочка... А Галя подала бы копеечку. Донской казак предлагал исправную одежду и коня. Но хотел взять взамен оружие. Марко и слушать не стал. Без оружия – смерть. «Бери коня и спасайся, – издевался редкоусый дончик. – Бог новой души не даст. Долгорукий перевешает в Черкасске голодранцев – за вами бросится! Зачем приходили на помощь голодранцам?»

Прыткий конь был под проклятым донником. А то лежать бы ему с раскроенным черепом...

Тогда ещё был жив побратим Кирило. Мучился на возу.

«Почему не устояли? – спросил его Марко. – Нас было больше».

«Мало воинов, – скрежетал зубами Кирило. – Люди от плуга...»

До булавинского атамана Драного тогда пробилось из Сечи тысячи полторы голоты. Они упорно дрались против войска царского приспешника, изюмского полковника Шидловского. Повели за собой прочих обездоленных. Да неожиданно погиб атаман Драный. Босоногое войско затопталось на месте. Казаки Шидловского нажали. Голота падала покосами. Только густая ночь, мгновенно накинутая Богом на широкие степи, да глубокие овраги спасли множество жизней...

Где силой, где хитростью, а победили восставших. Как и самого Кондрата Булавина.

Но теперь, вдохнув Днепровой влаги, ожил Марко.

 
Ой, гоп, метелиця,
Чого старий не женится?
 

Песня вцепилась и в него. Теперь недалеко Чертомлыцкая Сечь. Теперь не страшен Шидловский. Не страшны Долгорукий, сам царь Пётр. Недалеко сечевая паланка, обнесённая палисадом, – надёжное степное укрепление. Да царь и не воюет с сечевиками. У него шведы в голове...

Возы сворачивали к балке. Люди выпрягали коней и пускали их на зелёную траву. Разводили костры, снимали с возов немощных и укладывали их вокруг огней.

Марко нырнул в прохладную речку – много их, веток Днепровых, извивается по широким степям. Вода закипела от человеческих тел. Затем Марко выполз на тёплую траву и уснул крепким сладким сном...

   – Вставай, Марко!

Дёргали повелительно, он вскочил на ноги. Ухватил оружие. Затем продрал глаза. На зелёной примятой траве спали сечевики, бурлаки, донские казаки, просто бородатые русские мужики – теперь все побратимы.

   – Что такое?

Его вели на высокий берег балки, куда уже от соседней ватаги поднимались старый Петрило и ещё воины, из тех, кому верит товариство. Перед пришедшими с Дона торчали настоящие казаки, несущие в паланках службу, – они выехали навстречу. Марко хотел броситься с радостным криком, да кто-то придержал его за рукав. Нет, не радость привезли сечевики, хотя против него самого стоял его давний побратим Демьян Копысточка. Когда товариство трогалось на Дон – Демьян неожиданно заболел. Его била лихорадка. Марко и Кирило Ворона попрощались с больным, а сами не отрывались от товариства. «Выздоровеешь – догоняй!» – приказывали. Выздоровел, а почему-то не догнал...

   – Не пробирайтесь на Сечь! Коменданту Новобогородицкой крепости известно, – заторопился Демьян, отводя замутнённый взгляд, – что среди вас много московских людей, которые стояли за бунтовщика Булавина! По ним виселица плачет!

Марку не верилось, что это говорит Копысточка. Покидали Демьяна бедняком. А вот на нём какая одежда – и названия тканям не придумаешь. Словно возвратился Демьян из похода, где набил саквы добром. Конь под ним горяч, стройными ногами в белых чулках перебирает.

   – На Сечи всех принимают! – попробовал возразить старый Петрило, во время перехода в степях дававший хорошие советы. – На то она Сечь...

   – Будет как сказано! – оборвал старика Демьян.

Всегда спокойный Петрило разозлился:

   – Ты ещё под стол пешком ходил, а мы уже на Сечи хозяйничали! Не от всего товариства говоришь!

Взвился Копысточкин конь. Сверкнул на белом пальце золотой перстень. Посредине золота – красный, как кровь, камешек. Гордый крик ударил старого и всю ободранную голоту, уже столпившуюся на берегу:

   – Было, да не будет! Не пустим на Сечь!

И дал знак своим безголосым запорожцам – ускакали за ним, будто и не стояли вот только что.

Надолго хватило казакам раздумий. Как сказать об услышанном людям в балке?

Марко посоветовал:

   – Не оставим никого. Ни казаков, ни русских хлопов. Раненых – на зимовники да на пасеки, а сами – поодиночке, небольшими кучками – пробиваемся на Сечь... Посмотрим, чья там правда.

Казаки согласно закивали головами:

   – Расскажем про царские кары... Ведь так он и Сечь задавит...

   – Пойдём прогонять царских солдат с наших земель.

Перед глазами у Марка снова выплыл перстень на Демьяновом пальце... Э, ещё когда говорил Демьян, что у Кандыбы славная дочь. Вот и женился, и забыл сечевые обычаи. Говорил Петрило... Старый брешет-городит, а на правду выходит. Без золота – один человек, а с золотом он уже иной... Такие Сечь поганят.