Текст книги "Полтава"

Автор книги: Станислав Венгловский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 28 страниц)

2

Рядом с запорожским кошевым – Костем Гордиенком – торчит несколько значных войсковых товарищей да ещё те старшины, кому товариство дало на головы шапки и в руки палки. Сечь оказывает большую честь двоим царским стольникам: ради них на валах палят пушки, трещат самопалы, стреляют мушкеты.

– Слава! Слава!

Стольники с высокого воза читают грамоту, в которой царь уговаривает сечевое товариство покориться новому гетману – Ивану Скоропадскому – и ни на кончик мизинца не верить Мазепе. Ещё следить за турками и татарами, чтобы прежний гетман не подбил их к нападению на Сечь, равно и на пограничные царские городки.

Товариство терпеливо слушает.

Внизу, на разбитой до грязи земле, – кучка запорожцев, некогда захваченных Мазепой и отданных царю, а теперь освобождённых по его монаршему приказу, чтобы показать уважение к казацкому войску. Одежда на них исправна, лица выбриты, усы – в порядке. О них говорят стольники, на них казаки указывают пальцами. А сами они сгибаются под взглядами братьев-сечевиков.

Хоть и не ездил никто из Сечи на Глуховскую раду – а приглашение было! – да царь, получается, не злится, послы привезли годовое жалованье – двенадцать тысяч рублей, а кошевому и старшине сверх того ещё семь тысяч червонцев да разные подарки. Возы с деньгами под воловьими шкурами окружены царскими солдатами. Но они у всех перед глазами. Коли так – никто из голоты не потерпит о царе плохого слова, – то понимает Кость Гордиенко, потому и внимательно слушает речи стольников, следя, чтобы кто-нибудь из зажилых не крикнул сдуру непотребного: голота прибьёт на месте. Голота опасается, как бы стольники не увезли доставленное золото назад.

Гордиенко пришивает взглядом к земле самых прытких, одновременно побаиваясь, не шепнул ли кто царским слугам, что уже который день сидит у кошевого в светлице Мазепин посланец. Мазепа призывает товариство заплатить Москве за кривды. Позавчера при чтении его универсала зажилые по знаку кошевого взревели от восторга. Голота тоже не очень противилась. Только не вся голота была на месте, а когда её примкнуло побольше – ничего так и не решили. Очень много крика против Мазепы.

– Пора раздать царское жалованье! – подаёт голос кошевой, высоко поднимая исполосованные рубцами брови, как только кончаются слова в грамоте и стольники старательно свёртывают бумагу, не зная, вручать ли её кошевому, нет ли.

Кошевой, однако, не чувствует в руках веса царских слов.

Куренные атаманы стоят возле возов наготове.

Стольники, освободившись от грамоты, что-то говорят казначеям. Те рубят саблями просмолённые шнурки. Воловьи шкуры свёртываются, словно змеиные сорочки.

С царскими деньгами сечевики управляются быстро. Пустые возы на высоких колёсах уже не мозолят ничьих глаз.

И тогда с дальнего конца начинается:

   – Городки с Днепра убрать! Пускай нашей воли царь не задевает!

   – Каменный Затон – бельмо в глазах! В море не выйти!

   – Байдаки сгнили! Молодые и не знают, как плавать!

   – Доколе нас на верёвочке держать? Теперь поторгуемся!

Громче всех кричат остатки голоты, ходившей на Дон против воли кошевого и против его же воли сумевшей возвратиться на Сечь.

Царские стольники снова пожелали держать речь – им не дают, а кошевой поморщился: он не в силах унять сечевиков. Послов стаскивают с возов за долгополую немецкую одежду:

   – Всё расскажите царю, бесовы дети, что тут видели и слышали!

   – Если ещё живы останетесь! Если в Днепре не утопим к лихой матери!

Самые горячие, из кого никак не выходит хмель, норовят вцепиться послам в длинные волосы, на чужеземный манер свисающие с голов. Да Гордиенко не разрешает такого: выхватив из воза оглоблю – давай лупить дураков по рукам и по головам!

Однако как ни стараются зажилые подговорить пьяных своих наймитов – от московских посланцев не утаить, что добрая половина казаков не присоединяется к крикам против царя. Те казаки хотят вставить в письмо свои слова, но им не дают говорить. Они берут обидчиков за оселедцы, кому-то уже дали в морду, а зажилые в ответ пошли с кулаками...

Одним словом, видят посланцы раскол у сечевиков. Они только стараются запомнить каждое услышанное слово, чтобы поподробней рассказать обо всём в царской ставке. Уже ведают, что на Сечи сидит Мазепин посол, знают, что и от Скоропадского едут сюда верные его слуги...

Гордиенко тем временем не забывает говорить царским послам сякие-такие вежливые слова, чтобы приусыпить их бдительность. Знает, от кого казакам деньги и подарки старшине.

О городках Гордиенко знает и твёрдо верит: царь не станет оголять днепровские берега, когда в гетманщине шведы. Какая тогда защита от татар да турок при малейшей смуте в Запорожье? А останутся городки – удастся не раз взбаламутить запорожское войско, указывая на угрозу самому существованию Сечи...

Добрые надежды греет в душе Гордиенко, дожидаясь своей поры.

3

Церковь на высокой горе ещё не освящена, но уже манит она к себе христианский люд. От её белых стен видно далеко: и человеческие жилища, и широкий Псёл, и извилистую Черницу, и ручьи, ручейки, дороги, стежки, рощи... А ещё на её стенах – бумаги. В воскресенье обязательно сыщутся люди, наученные вязать литеры в интересные слова. Из панской экономии наведывается к церкви управитель Гузь в сопровождении одного-двух всадников. Посмотрит, что новенького налеплено, – и только вихрь за его конём. Притих управитель с тех пор, как погостили на экономии гультяи. Галя-сирота снова у Журбихи в хате, но не трогает её Гузь. Гультяи гнездятся недалеко от Гадяча...

Есть среди бумаг на церковных стенах и Мазепины универсалы, и Скоропадского, и царские манифесты. Но ничего толком не понять. Как быть человеку? Придут сюда враги? Скоро? Зарывать добро в землю и бежать в леса, унося с собою всё до мельчайшей частицы? Или же оставаться на месте?

В воскресенье мимо церкви двигалась ватага жебраков.

 
Чорнi вуса, чорнi вуса, чорнi вуса маю!
Одростуть на три аршини – тодi пiдрубаю!
 

Песню тянули в несколько голосов. Звенела бандура. Рябенький коник тащил небольшой воз с красными грядками. Сколько таких ватаг проходит через Чернодуб?.. Однако, поравнявшись с бумагами, желтоголовый жебрак, молодой ещё да быстроногий, закричал во всё горло:

   – Грамоте учитесь, люди добрые?

Мальчишка с белыми кудрями, который вёл за руку слепого деда, звонко расхохотался:

   – Х-хи-хи! Это не школяры! У них седые бороды!

Собравшиеся перед бумагами ответили жебраку сердито:

   – Не смейся! Эти универсалы для молодых глаз. А где наши сыны? Молодиц же мы сроду не учим грамоте!

   – Так я вам пробекаю. Не бейте меня.

Жебрак – шутник и приветлив.

Сгрудились все вокруг него. Даже дед Свирид, сидевший поодаль на чёрных досках, вытащил сморщенное ухо из-под косматой шапки:

   – Внук Степан, едят его мухи, читал... Битые ему литеры, писаные... Словно дьяк какой!

Люди мах-мах на деда руками. К жебраку – просьба:

   – Вот это большое прочитай, хлопец, как там тебя! Третьего дня гонцы прилепили. Не наслушались мы ещё. Царское...

   – Могу! – Жебрак оглянулся на своих. А те, приостановив коника, говорят с людом. Будет подано, что Бог послал, а Бог кое-что послал – осень. Наполнятся в возке красные грядки. И монет дадут...

   – Можем без стыда сказать, – пел жебрак царские слова, – что нет народа под солнцем, который бы похвалился такой волей и такими привилегиями, как народ малорусский!

Хлопы вспоминали всех чертей и надвигали на глаза шапки:

   – Воля... В компут запишешься?.. Как же... А без компута... Целое лето Гузь гонял на панщину.

   – Драли по три шкуры, получается – не на царя, а гетману! Ещё полковникам! Царь отменил аренды на корчмы. Налоги на купцов – гоже. Эвекту, инвекту...

   – Добро наше не возвратится к нам!

   – Зато неправды не будет! Царь пишет! На то и царь! От Бога он.

   – От Бога... Сейчас он всего напишет. А про церковь – вроде правда! Молись...

Дед Свирид за спиной жебрака размахивал палицей:

   – Дальше слушайте, едят его мухи...

Известно, что дальше. Но читать не мешали.

   – За приведённого шведского генерала – две тысячи! За полковника – тысяча...

Кто помоложе, те не могли молчать:

   – Озолотиться можно! Только подумать: простого шведа кокнешь – и то три рубля...

Более старые покачивали головами:

   – Три рубля – ой, большие деньги! Нелегко убить шведа, видать, коль таких денег царю не жалко!

   – Может, у них лбы какие железные? Шведы – колдуны! А король, говорят, антихриста за собою ведёт! Да! Как станет, проклятый, на валу, так покуда видит глазом – человек там рукой не шевельнёт.

   – Пуля пробьёт... А колдуна наша Журбиха может заговорить. У неё у самой сыны воюют...

Задумывались охотники до скорого богатства. Больше всех – Панько Цыбуля.

   – Разве ж до Чернодуба доберётся что путное? Э... – морщилось его лицо. Хотелось бы Цыбуле разбогатеть. Сорок лет на Спаса исполнилось, а нет у сорокалетнего зажитку – не будет.

Жебраки располагались на ночлег в маленькой хатёнке, построенной ещё для богомаза Опанаса. Разбежались оттуда работные люди. Управитель Гузь приказал закрыть хатёнку, не заботясь о церкви. Теперь жебрацкий коник жевал сено рядом с возом с красными грядками и почёсывался об оглоблю. Желтоголового своего товарища жебраки называли Мацьком – он и дальше перечитывал поблекшие бумаги, вылавливая из них, словно крючками, каждую литеру.

Ещё один жебрак, с отрубленными пальцами, высовывал из кожуха страшные обрубки:

   – Не думайте, люди, о деньгах! Бейте врага! Это шведы сделали! Когда я в плен попал... Товарищи мои перебиты, а меня отпустили пугать людей своим увечьем. С голоду бы умер, если бы не причислили к ватаге!

Ватажок под церковью советовал:

   – Деньги – полова... Держать союз с московитами!

   – Деньги не помешают! – не унимался дед Свирид, внимательно всматриваясь в ватажка. А только заслышал обращение «дед Петро» – закричал:

   – Петро? Петро!.. Я же Свирид! Едят его мухи...

Ватажок споткнулся на коротком слове. Чернодубцы оторвали взгляды от желтоголового Мацька, посмотрели на стариков. Жебрак всхлипнул, делая шаг навстречу чернодубскому пастуху...

Только и добра у деда Свирида, что эта хатёнка в Чернодубе, небольшой сарайчик при ней, забор, садочек, ещё Рябко при том при всём – и больше ничего. Здесь и помирать старику. Внук проживёт на своём хлебе.

Зато на соломе в хате сегодня отдыхает твой давний побратим, с которым ты воевал ещё при Хмеле! С ним проговорили всю ночь. Со слепым ватажком пришёл жебрак Мацько и, конечно, мальчик-поводырь. Наговорившись о давнем, старики заспорили с Мацьком. Молодой насмешливый голос твердил своё. Вы, мол, деды, потеряли здоровье в битвах, а ваши товарищи – саму жизнь, да чего вы заслужили? Лучше пересидеть в тихом месте, а не искать лиха... Ругали старики дурака. Мальчишка Мишко уснул на тёплой печке под непрерывные споры. Ведь если бы каждый искал тихого места – враги давно забрали бы казацкие земли... Однако старые не убедили Мацька... Или он просто морочил им седые головы? Потом прояснится.

Дед Свирид, как всегда, поднялся до восхода солнца и вышел за ворота. Мысли всё время цеплялись за внука. Может, заедет? Летом дед просил подпасков, чтобы посматривали на шлях. Теперь же овцы в тёплых хлевах – смотри, пастух, на шлях со двора. Степан – не Мацько. Возвращался в село Петрусь Журбенко, да пока старый узнал о том в поле – хлопец снова исчез. Журбиха говорит, что не успела как следует расспросить сына, но ей известно: Степан жив-здоров...

Солнце, поднявшись, залило блеском дорогу. Где вечером сияли сплошные лужи – теперь прозрачное стекло. Ночью ударил мороз. Дедовы глаза наполнились слезами. Он возвратился во дворик. Оттуда и глядел на битый шлях, но которому, глухо говорят люди, уже продвигаются на Гадяч шведы. Их ведёт будто бы сам Мазепа.

Передавая новость, люди опускают глаза. Эх, если бы молодые лета! Пошёл бы дед с дружками на любого супостата!

Правда, сейчас нечего ждать внука. Он – не с врагами.

На блестящей дороге, далеко, зашевелилось с десяток горошинок. Они быстро скатились в долину. Значит – всадники. Дед знал, что путешественники проедут плотину и вступят на чернодубскую улицу. Он посмотрел на село. Люди высовывались из укромных мест, дожидаясь, кто же там едет.

Вторично всадники показались всё-таки неожиданно. На передних – сердюцкие жупаны. Пусть и гетманцы, а всё же пришлые. Только и гетманцы бывают всякие. Вот и Степан... На нём такая же одежда...

Старик приметил вдруг за синежупанниками высоких всадников, прямых, как жерди в заборе, с выставленными ногами в широких сапогах. И кони под ними огромные, толстоногие, с глазастыми головами и крутыми шеями.

   – Да это ж... Едят его мухи!

Дед поспешил в хату. Испуганный Рябко растревожил лаем всех чернодубских собак. Из-за валов кое-где выткнулись чёрные бараньи шапки.

Всадники остановились напротив дедова дворика. Странные вояки что-то объясняли сердюкам знаками – те на два голоса:

   – Люди! Казаки! Собирайтесь к церкви-и!

Странные всадники – шведы. Каких только врагов не повидал на своём веку дед – а шведов не приходилось.

Сердюки направились от двора ко двору в сопровождении двоих чужаков. Остальные шведы двинулись к церкви. Дед успел их рассмотреть. В самом деле очень высокие, с длинными и белыми волосами, заплетёнными, как у женщин, в косички. Косички уложены под шапки, шапки – челноки. Дед, пожалуй, носил бы такую шапку, если бы Господь Бог повелел, острым концом вперёд, но у чужинцев те концы торчат над ушами. Все шведы родились горбоносыми. Что-то хищное в их глазах и в хмурых лицах.

Вослед за врагами к церкви двинулись люди. Старые, малые, но из молодых – большей частью женщины. Хатенные двери плотно заперты. Калитки и ворота подпирали кольями, будто враги не в силах отбросить колья или просто перескочить на конях через невысокий вал. А во дворах – необмолоченный хлеб. На всю зиму цепам работы... А ещё скот в сараях, выгулянный на травах... Собак спускали с цепей, пусть хотя бы лаем дадут знать, когда всё уже начнётся...

Дед, оставив дворик на попечение Рябка, ухватил палку и побежал за слепым Петром, которого повёл мальчишка. Мацько бросился к своей ватаге сразу, как только заслышал конский топот, – ввязываться в драку не хочется, посмотреть разве...

Под церковью высокие кони втаптывают в грязь золотистый овёс. Не жаль приблудникам чужого добра. Чернодубцам к ним подойти опасно: у врагов наготове тяжёлые короткие рушницы, а на бёдрах – шпаги. Не каждый выдержит удар такого оружия.

Дед завидел Журбиху и Галю. Суровое у девки лицо. Глаза – настороженные. Движения – скупые... Хотел подойти, услышать что-нибудь о Степане, но вот уже прискакали сердюки с двумя шведами – они сгоняли людей, – обменялись с чужинцами знаками. Один сердюк закричал:

   – Казаки и хлопы! Завтра приедет ваш пан, сотник Гусак, с гетманским универсалом! Там написано, сколько и чего надо сдать! Сейчас у гетмана война с православным царём! Гетман даёт нам волю, потому и вы подарите шведам пятьдесят волов! Мы их погоним в Гадяч.

Гул прошёл по майдану:

   – Какую волю?

   – Снова Гусак! Ещё старые раны у нас не затянулись!

Шведы плотнее упёрлись ногами в землю. Наставили рушницы.

   – Нет волов! – ответил дед Свирид. – На панском дворе ищите! Гузь ведает! Чьи гости, тому и угощать!

Гузь стоял молча. Сабля на боку. То побелеет он, то покраснеет. Казаков-охранников не взял с собою ни одного. Зато к нему,, как всегда, липнут реестровики. Все знают, к чему клонится дело.

   – Не дразнили бы гусей, – пожалел кто-то деда. – Батогов снова захотелось?

Однако большинство горой за дедовы слова:

   – Нет у нас!

   – Отыщутся! – подмигнул сердюк. – Приведёт сотник стаю шведов, дадут каждому нагаек – и пятьсот волов отыщете! Шведы дрожат при виде мяса! Разве за лето вы не припасли мяса да сала?

Чужинцы поняли – удовлетворённо кивнули головами. Наймит смеётся – хозяин в безопасности. Тяжёлые рушницы стукнули прикладами о мёрзлую землю.

Сердюкова речь для людей загадка.

Дед Свирид всё понял:

   – Казак... Да ты сам не веришь своим словам?

Жебраки вместе с людом. Возок с красными грядками остановился рядом. Перед ним ватажок. Чёрная рука гладит белую мальчишечью голову. Мальчишка так и стрижёт глазёнками.

   – Натешился этот казак своею службою, – заметил слепой. – Чую...

Желтоголовый Мацько глядел в землю.

Жебрак без пальцев сердито шипел:

   – Мне бы руки... Мне бы только руки...

Люди тоже на сердюка:

   – Зачем врагов привёл?

Шведам ничего не понять: толпа злится, а сердюк улыбается. Сердюки же обменялись между собой тихими словами. Снова первый:

   – Не своей волею! Привёл гетман...

В толпе смех:

   – Заплачь, Матвейка, дам копейку! Кто хотел – удрал!

Уже второй сердюк:

   – Шведы и самого Мазепу стерегут, как добрая мать незасватанную девку!

   – Раскаиваетесь? – немного отмякли людские сердца.

Весёлый всадник не скрывал мыслей. Шведам подмигнул, а к людям:

   – Помогите этих бесов побить! Мы – на волю, и вам хорошо! Кто узнает?

Это было очень смело сказано. Люд затаил дыхание, раздумывая. Беспалый жебрак не верил услышанному. Сердюк не дал успокоиться:

   – Кто с края – колья в руки! Ещё горелки и сала с мясом несите! Они любят. Я растолкую, что вы за гостинцами побежали!

   – Пойдём! – готов бежать дед Свирид. Дедов крик подтолкнул и Панька Цыбулю. Прочие тоже зашевелились.

   – И мне кол! – умолял беспалый.

Кто-то среди реестровиков вздумал перечить – его оттолкнул с бранью сам Гузь. Реестровики притихли.

Через мгновение чернодубцы стали уже возвращаться. Молодицы несли на рушниках хлеб и в горшочках мясо. Принесли и горилки в больших синих бутылках – генсюрах. Хлопы прятали под длинными свитками не то топоры, не то короткие палки. Жебраки копались в своём возке. Некоторые, по наущению беспалого, выдёргивали из подмерзшей земли острые колья либо искали нужного оснащения среди мусора, оставленного возле церкви работными людьми. Шведы рвали мясо зубами, цедили горелку, благодарно посматривая на весёлого сердюка. Он что-то показывал им знаками – наверно, что село согласно на всё.

   – Товариство! – успевал подсказывать сердюк людям. – Я дам знак!

   – Хорошо! – приседал от нетерпения беспалый.

Жебраки перемешивались с сельчанами. Даже Мацько вместе со всеми.

Вышло будто бы так, как советовал сердюк. Градом упали на чужаков, сбили с ног, связали.

   – Го-го-го! Мы ещё казаки! Победа!

Да Гузь, о котором забыл даже Цыбуля, рубанул его же первого по голове, чтобы пробиться к ближайшему шведскому коню под церковью, ударил и Мацька по руке – и уже верхом перемахнул через вал. Вослед несколько раз выстрелили из шведских рушниц, а когда вспомнили о погоне – и думать поздно! Гонкий конь под проклятым!

   – Вот беда! – опустились у многих руки. – Приведёт шведов...

Весёлый сердюк сгорбился. Нет радости.

Дед Свирид напомнил:

   – Казаки! По три рубля за каждого шведа! Вот они.

   – Это... Девять и девять рублей! – живо отозвался Мацько. Он уже оправился от удара – раны нет, только боль. Раскраснелся, рассердился. Жёлтая чуприна взялась красным огнём. – Царь деньги даст – так и жебраков не обделите!

   – Выпьем вместе!

Женщины жалели окровавленного Панька Цыбулю:

   – Не дождался магарыча...

   – Умер.

   – Жизнь – нитка... Разорвали...

Жена Цыбули билась о землю лицом:

   – На кого детей оставляешь, Паньку! Опомнись! Не закрывай глаза! Откуда тебя ждать?

Детишки взялись за тонкие ручонки. В глазах – ужас.

Дед Свирид да дед Петро ведали, что делать:

   – Ищите оружие! Сметайте порох, у кого где завалялся! Женщин, детей, добро – отправляйте в лес! А казакам не личит прятаться!

Галя – не то Журбихина невестка, не то просто сирота, нашедшая у старухи убежище, – уже рядом с дедами:

   – Шведов нужно везти к царскому войску! А самим защищаться!

Не девке советовать казакам. Только ж эта девка и саблей годна махать.

Собрались казаки в кучку, сосчитались, сколько всего вояцких голов.

   – Как же! – отозвались одновременно. – Прежнее недолго вспомнить!

Беспалый обеими руками прижимал к себе кол:

   – И я одного ударил! Вот этого, самого длинного, рушником связанного! Помните, люди: они очень жестокие... Видите, побелели от злости!

Жалостливые женщины несли солому и совали её шведам под головы, а те отбивались ногами в огромных сапогах, ругались, наверно, страшными словами.

Даже реестровики рассердились:

   – На нас надейтесь, чернодубцы! Гузь нам не указ!

Слепой ватажок подбивал ватагу:

   – И мы люди. Снимайте торбы и берите в руки что потяжелее... А ты, Мацько, иди... В лесу обожди. Пересиди. Коника только побереги.

Мацько лишь улыбнулся. Он не из тех, кого бьют. Он уже схватил тяжёлую шведскую рушницу. Сел на неё, чтобы надёжней, а в руках бандура, как у казака Мамая:

 
Чорнi вуса, чорнi вуса, чорнi вуса маю!
Одростуть на три аршини – тодi пiдрубаю!
 

Ватажок держал свою дубину будто саблю. Мальчишка возле него тоже ухватил деревяшку и следил, как хлопы укладывают связанных шведов на длинный воз.