355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Станислав Венгловский » Полтава » Текст книги (страница 18)
Полтава
  • Текст добавлен: 5 июля 2018, 22:00

Текст книги "Полтава"


Автор книги: Станислав Венгловский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 28 страниц)

12

Ещё в Польше, в старинном тёмном костёле над высоким обрывом, где с каждой стены смотрят суровые узколицые святые, на холодном полу, мастерски выложенном из красноватых каменных квадратиков, лейтенант Штром поднял небольшую книжонку в красной яркой коже. Среди повсеместного беспорядка она привлекла внимание чистотой и своим ярким цветом.

Он собирался выбросить находку под хохот солдат как вещь, нужную разве что монаху, но случайно развернул – внутри белая бумага, лишь одна страница покрыта густо уставленными стройными литерами, которые сложились в латинские слова. Он старательно вырвал и выбросил ненужное, поскольку латынь понимает плохо, прокумекал всего лишь несколько слов, вышло: Procul, о procul este, profani![28]28
  Дальше, о дальше будьте, непосвящённые! (лат.)


[Закрыть]
– кажется, Вергилий? А вместительную книжку спрятал за пазуху, за твёрдый офицерский кафтан, ещё долго не решаясь, на что использовать трофей. Вскоре о нём забыл.

Когда же король двинулся в этот поход, у лейтенанта, сына бедных помещиков, недавнего сельского учителя, неожиданно родилось решительное намерение: запечатлеть на бумаге историческое событие. Желание смелое и... неблагодарное. Ведь славу короля опишут его историографы, такие как камергер Адлерфельд, человек весьма образованный, или секретарь Гермелин, или Нордберг, королевский духовник, или поляк Понятовский, которого король, считая послом Речи Посполитой, очень уж любит слушать, а иногда и сам скажет ему короткое весомое слово, или лейб-хирург Нейман, не имеющий работы при крепком и счастливом монархе. Да, они станут новыми Ксенофонтами, тацитами. Он, лейтенант, желал писать только для себя. Со временем, возвратясь на родину, состарившись, слушая, как женщины сзывают в хлевы коров, как могучие вечерние звуки разбиваются о каменные скалы и носятся между горами, смешиваясь с позвякиванием колокольчиков на шеях пёстрых коров и в руках невидимых лесных гномиков, – вот тогда он станет рассказывать внукам о своих молодых летах, покажет им короткие записи.

Конечно, внуки будут сообразительнее в писаниях. Да и останутся ли они в горах? Зачем же он, Штром, воевал? Правда, королевские чиновники не спрашивали сельского учителя, хочется ли ему в армию. Но он сам торопился приобщиться к воинской славе. За тем и пробирался с генералом Лагеркроном бесконечными страшными лесами к черкасскому городу Мглину, чуть-чуть не утонул в болотах, не погиб от злодейской пули. Разве не за то, чтобы внуки жили по-барски? В роскошных замках, на этих широких просторах? И чтобы на них, вельможных, работали покорённые люди? Внуки будут приезжать к деду только в гости. И не он один завоюет такую жизнь, но и вахмистр Линрот, и простые солдаты, знакомые ему с малых лет и тоже взятые на войну.

Штром писал и писал в красной книжке, которую часто задвигал то за раструб грубого ботфорта, то в пазуху, то в широкий и глубокий карман, набитый разными вещами, захваченными на дорогах войны и доселе не сданными в военный обоз.

В Гадяче, в каком-то большом доме, уцелевшем от пожара, ставшем теперь лазаретом, он перечитывал написанное.

Сколько уже пройдено стран, но такой богатой земли я ещё не видел. Люди здесь живут в белых домиках, между густыми лесами. Возле их жилищ насажены сады и выстроены сараи для скота. В садах ещё и сейчас достаточно фруктов. Поля уставлены повсеместными скирдами, в некоторых зерно ещё в колосках. На реках – мельницы. Рыбу мы добываем копьями с берега. Born только местные жители прячутся от нас в лесах.

После голодной весны и не очень сытого лета мы наелись сами и накормили бедных наших лошадей. Местные жители, которых мы уже видим, не хотят ничего продавать, – таков им приказ от их нового властителя, верного царю. Черкасские казаки не дают нам возможности сойти с большой дороги. Даже рыбу ловим под охраной бдящих товарищей. Черкасы превыше всего ценят волю. Вахмистр Линрот уже залечил свою рану, полученную под Стародубом. Со мною же спорит по-прежнему. Сказал, что король ошибся, войдя в эту землю. В ответ я назвал Линрота ослом.

Теперь лейтенант Штром изрядно обморозил лицо, ноги. Пострадали и руки. Как раз те пальцы, которыми нужно писать. Зато у него было много свободного от службы времени. Он вытащил из мешка походный глиняный каламарь, которым разжился в гадячском доме, длинное перо, ещё из саксонского гуся – его прикончили втроём, – и стал писать такими неуклюжими буквами, что сам удивлялся, как они смеют выскакивать из-под пера учителя, недавно обучавшего каллиграфии шведских школьников!

Господи! Помоги сохранить в тайне то, что доверяю бумаге. Велик Твой гнев! Но на кого? Как попять глупому? Кто виноват? Дай знак. Неведение пугает. Мы неожиданно оставили тёплые квартиры. Кто бы мог подумать, что прислужусь монарху не шпагой, а помогу ему спасаться от стужи? Многие солдаты погибли от мороза. Теперь отогреваемся в этом городе, где мало строений. А город, где квартировали прежде, – у противника. Получается, он выманил нас на мороз. Что пишу? Кто обманет короля? Вахмистр Линрот отморозил уши. Он ходит в тёплом платке, как нищая старуха. Но вахмистру ещё повезло. А что говорить о мертвецах? Мы с вахмистром спорим ещё упорней... Господи, разуверь его! А есть слухи, что король собирается вести нас вперёд.

13

Редко приходилось видеть Дениса таким весёлым. Он не умолкает:

   – Жаль, не увидели мы твоего малевания! Да уж и не увидим, коль украли. Но почему ты таился от нас?

Галя, как всегда, не могла не посочувствовать:

   – Петрусь, сердце моё! Не убивайся ты так! Всё в Божьих руках. Пропадёт и та парсуна, если так надо. Жаль твоего труда. Да.

Гале всё-таки радостно – они все четверо в Веприке. В маленькой светёлке.

А старая хозяйка приютившего их дома сетует на судьбу:

   – Вам бы, молодята, сейчас свадьбы играть! А вы пристанища не имеете.

Степан твердит одно:

   – Я рублю всё, что пахнет Мазепой! Лишь бы попалось.

Петрусь заглядывает далеко вперёд:

   – Галя! Хлопцы!.. Прогоним шведов, прогоним Мазепу, коль он таким оказался, а парсуна, допустим, уцелеет... Будут глядеть на малевание люди и думать: хороший был человек. А вина моя!

   – Да ты в неё чары вложил, что ли? – уже не до смеха Денису, потому что брат окончательно измучился из-за того приключения с парсуной.

   – Душу вложил. Свой прежний ум. И ум зографа Опанаса. А вышло... Земля теперь давит зографа Опанаса... А я... должен отыскать и уничтожить её.

   – Овва! – приподнимается Денис. – Такое малевание... Да пусть тешит людям глаза! Столько труда...

   – Ищите и вы, – не слушает Петрусь брата. – Гетман там в красном жупане. В окошке, слева над ним, – наша чернодубская церковь. Он донатор. Денег не пожалел. Спрашиваешь, Денис, зачем я таился? Правда, зачем? Бес попутал. Одним умом не понять людей, которые над нами. Здесь, в Веприке, я видел царя. А там, в лесу, возле матери, есть мальчишка Мишко. Он умолял меня сказать царю о полковнике Палие. Я бы много о чём поведал, да... За ним столько генералов! И сейчас в глазах. И через десять лет намалевал бы его... А что я значу? Он проткнул меня взглядом. А Палия вроде бы выпустил, говорят.

   – Э, так ты и царя намалюешь? И не страшно? А вдруг снова что не так? – предостерегает Денис, сам не зная почему.

   – Нет, брат, сейчас надо воевать, – вздохнул Петрусь. – Не время для малевания.

   – То-то же. Царя и я видел. Хвалил нас, кто от шведов вместе с Галаганом удрал. А отличил одного Галагана. Простые казаки ему все на одно лицо, – не унывает Денис.

   – Всё изрублю, что пахнет Мазепой! – повторяет Степан.

Братья встретились в Веприке неожиданно. Денис приехал со своим сотенным кашеваром, потому что в местечке теперь ежедневно собираются базары. Хлопы из окрестных сёл привозят продовольствие, и ещё не добираются они до заснеженных валов, а уже всё продано. Веприк так же переполнен православным людом, как Гадяч – шведами. Для многих, кто лишился крова, дорога пролегает через Веприк, и много кто, особенно беженцы с маленькими зарёванными ребятишками, одетыми в длиннополые свитки, с узлами на санках, где вперемешку одежда и прочее барахло, переживают под стрехами морозы, полагая, что шведы сейчас не выступят из Гадяча, пока дороги завалены снегом, а если и попробуют, так здесь достаточно средств для отражения войск.

Сам Веприк на высоком месте, подпоясан двумя речками. В центре – каменная церковь, перед ней – широкая базарная площадь, корчмы, далее – хаты под заснеженными крышами. Славно в местечке.

А зима суровая. Снегу полно. Даже кавалеристы генерала Ренне не рискуют искать у супротивника слабого места. Кавалеристы подкармливают усталых животных, а сами греются горелкой. Вообще, вокруг Веприка полно царских драгун и казаков Скоропадского. Надо всеми драгунами здесь власть генерала Инфлянта, а над казаками – полковника Галагана. И те и другие нападают на шведские обозы, уничтожают небольшие отряды, ловят гонцов с письмами и пакетами.

За хорошую службу полковник Галаган сделал Дениса сотником – вот и у Дениса теперь полно забот.

Шведы, захватив Гадяч, протянули было руки и к Веприку. Да веприковцы кликнули на помощь царских солдат и вместе с ними оказали доброе сопротивление. Потому и сейчас в Веприке набралось немного солдат, достаточно – хлопов.

Братья – частые гости в Галиной хатёнке, в человеческой кутерьме, где всегда полно беженцев, как и во всяком веприкском строении. Слушают песни, припоминают, до чего хорошо было в родном селе.

   – Черевички мои, черевиченьки, – выводит певунья Галя.

Эта песня звучит здесь часто. Привыкла девушка к казацкому убранству, привыкает теперь и к тому, что, когда она нахлобучивает на голову косматую шапку, убирая под неё длинные густые волосы, старая хозяйка хатёнки, что бы ни делала, всплёскивает руками и опускается на скамейку. Толкает хлопцев, беженцев:

   – Чистый казаченько! Ей-богу!

Вообще-то, в казацкой одежде Галю не узнают даже чернодубцы, такие, правда, нечастые на веприкских улицах. А в Веприке первый встречный хлоп сам по себе кажется настоящим казаком. Никто здесь не спрашивает о компуте. У каждого если не сабля на боку, так острый топор за поясом или в руке пика. Каждому чудится, будто он теперь и есть самый надёжный защитник своей земли.

Дениса не волнует утраченная парсуна – он её не видал. Денис уже пропил монету шведского короля, но его по-прежнему все знакомые расспрашивают о тон невероятной встрече.

   – Припрётся король сюда – вот увидите! Я так и генералу Ренне сказал! – повторяет часто Денис.

   – Пускай! – охотно поддерживает этот разговор Петрусь, забывая о своей беде. – Лишь бы конницу здесь не заперли. Нет фуража. А что людей много, так еды хватит. И оружие у многих...

Галя, припевая, тоже посматривает на саблю, подарок Петруся, теперь повешенную под тёмными иконами среди моря вышитых рушников. Мысленно снова примеряется к сражению. Старая хозяйка поощрительно кивает головой:

   – Смолоду и я носила казацкий строй. Такая наша бабья доля на Украине. Сейчас зельем помогу, раны вылечу. От хаты к хате ходила и собирала полотняные тряпки на корпию.

Олексей и Демьян тоже наведываются послушать Галиных песен. Расспрашивают Петруся, не наткнулся ли где на гетманскую парсуну. Староверский отряд занимает немалый дом над самой речкой, за валом. Хозяин его, богатый есаул, удрал к Мазепе. Демьян и Олексей дожидаются, когда встретятся с врагом. Но Степану в помещении не усидеть. Он торопливо выведывает всё возможное о короле.

   – Я бы его задушил! Мне смерть не страшна.

   – Не успеть! – прерывает Денис. – Охрана.

Из окошка видны три чугунные пушки, направленные с вала стволами на лес, в сторону Гадяча. Возле них – никого. Пушкари держатся возле хат, тёплых шинков да корчем. Пушкаря греет стрельба, известно.

Степан, изучив в крепости каждый уголок, морщится, наведываясь ежевечерне в хатёнку:

   – Даже охраны нет! Денис, скажи хоть ты! Кое-где солдаты на валах. Я сам ночую возле пушек. А куда смотрит полковник?

Полковник Фермор, командир Переяславского царского полка, недавно присланного в помощь, назначен комендантом крепости. Получается, он так беспечен? Или уверен... Солдаты ночью отдыхают.

Денис только руками разводит. Фермор – полный здесь хозяин.

За валами, покрытыми снегом и потому вроде бы ещё более низкими, чем в самом деле, – бесконечные неведомые леса. Никто не пробивает след на Гадяч или пусть даже в том направлении, где враг. А зима подсыпает и подсыпает белого пуху. Пути протоптаны лишь в другом направлении: на Бобрик, на Каменное. За теми сёлами, где-то в Лебедине да в Сумах, – главное царское войско.

А получилось всё так.

Сначала был выстрел, резкий крик. Потом отозвались на церкви колокола – тогда уже беспорядочно застучали ружья. Степан первый взглянул на гадячскую дорогу: из лесу пробивают след всадники... Выстрелил. И закричал.

Пока церковный звон растревожил мёрзлый воздух, шведы уже начали охватывать крепость быстрой конницей, чтобы пробиться на бобрикскую дорогу, отрезать отступающих, однако из местечка раздались команды. Царская конница, опережая нападающих, в снежной пыли, в криках да в конском ржании, уже подминала копытами дорогу.

На валах мелькнула прыткая фигура полковника Фермора. Он в огромной шапке с пёрышком. Стеной выросли солдаты.

– Стреляйте из пушек! – бросился к полковнику Степан. – Быстрей!

Полковник даже не взглянул на малорослого казака, однако оттолкнул пушкарей в широких кожухах с длинными рукавами и собственноручно навёл тёмные стволы. Затем махнул рукой. Всё исчезло в чёрном дыму. Пушки вскоре ещё послали огонь, и крик замер у врагов в горле. Они уклонились как можно дальше в лес, не оставляя тем не менее своего намерения угнаться за русской конницей, которой командует сам генерал Ренне. Однако кавалеристы генерала Ренне вовремя просочились из местечка, а в крепость сбежались те, кому в ней оставаться...

   – Заваливай ворота! – закричал полковник.

Степан первый исполнял приказы коменданта. Опасное место торопливо забили мешками с землёй, забросали старыми возами, брёвнами – всё это заранее приготовили, ожидая осады. Степан осмотрел результаты – надёжно! Казаки и солдаты следили с валов, что намерены предпринимать враги.

Из лесной глуши, где шведские колонны прятались от пушечного огня, вырвалось несколько всадников с белым длинным полотнищем. Сдерживая высоких коней – уже пробиты следы! – всадники медленно приблизились. На вал прилетела бумага, привязанная к увесистому камню. Кто опередит Степана? Полковник Фермор взял цидулку из его рук. За чтением тугие щёки и тонкая шея наливались кровью, на шапке колыхалось пёрышко, пока глаза не упёрлись в подпись. Полковник будто привял, но, косясь на подпись, крикнул:

   – У меня царский приказ, господа супротивники!

Шведы отъехали. Полковник заговорил с офицерами на чужом языке. Один среди них, русский, пояснил собравшимся людям:

   – Супротивник требует сдать фортецию. Если возьмёт её сам, так всех расстреляет. Господина полковника, грозит, повесит на воротах!

   – Так почему не берёт? – снова первый засмеялся Степан.

Дальше веселились все. Даже офицеры.

Смех скользнул по крутой улочке на ярмарочную площадь.

Петрусь и Галя тоже стояли на валу. Галя в казацкой одежде, с саблей в руках, снятой из-под хозяйкиных икон. Казак толкнул девушку в бок, словно боевого побратима:

   – Слышишь? Возьмут! Как же...

Вслед шведам свистели. Те отъехали уже изрядно, но всё равно пришпорили своих высоких коней.

– Продержимся, пока подоспеет помощь! – верили защитники.

Неделю спустя Петрусь сидел на валу возле костра, поворачиваясь к огню то боком, то спиной. Поверхность вала отражала огненные языки. Вал уже несколько дней поливали водою, доставляя её из колодцев и от реки вёдрами, корытами, цибарками. Вода стекала, ров становился глубже, а вал, наоборот, делался выше от ледяной коры, – казалось, по скользкой поверхности наверх не взобраться, пусть и не пытаются враги нести свои лестницы.

В предстоящий штурм верили уже все.

Ещё в первый день, как только шведские всадники привезли пропозицию о сдаче и получили решительный отказ всего гарнизона, в лесу стали вырастать снежные валы и за ними вспыхнули костры. Правда, главные силы король повёл было вслед за конницей Ренне, но никого не настиг – помешали снега и морозы. Под Веприком он тоже задержался недолго и отправился в другом направлении. Перебежчики говорили – под Зеньков. Тамошние хлопы не пускают солдат к себе обогреться.

Кто знает Зеньков, те уверяли, что там низенький вал, а войска нет, ни казацкого, ни царского. Только мурованные купеческие погреба. Да в погребах не отсидишься. Долго ли продержатся хлопы?

По приказу рыжего есаула Петрусю пришлось вместе со Степаном да ещё со многими дозорными, и казаками, и солдатами, следить за шведами. Вокруг крепости горели костры. А как выше поднялось солнце – пришло много людей, и за каждым движением во вражеском стане стали наблюдать сотни глаз. Там – тихо. Только дымы до неба.

– Эх, и злится враг! Ночь на морозе! – подытоживал Степан, мостясь возле костра так, чтобы и тепло веяло в бок, и полежать можно было, и лес видеть. Он нарочно отпросился у своего сотника Дениса, надеясь, что здесь скорее встретится с врагом, нежели в поле, в лесу. Его тревожило каждое слово о том, что швед, может быть, удержится от приступа.

   – Но и там есть хаты?

   – Известно, – отвечали Степану. – Но не все поместятся. Старшины у них в тепле. Старшины – везде старшины. Простому человеку – мороз!

   – Враг сердит! – поддержал Петрусь Степана. – А мазепинцы ещё злее. Разорвут на куски, если попадёшь им в руки!

   – Зачем такого дожидаться, хлопцы? – заслышал разговор рыжий есаул, Петрусев теперешний старшина. Голос сладок. Только охрип на морозе.

   – Как это – дожидаться? – встрепенулся Степан, поднимаясь с земли.

Есаул положил ему на плечо руку, оскаливая под рыжими усами острые зубы:

   – Драться надо, а не ждать плена! Не то шкуру сдерут... Надо кумекать.

Есаул цепко всматривался в лица маленькими прыткими глазами. Хотел заглянуть в душу. Хлопы же следили за лесом.

   – Как вон то железо ударит, что на холме, – сказал один, – земля тогда содрогнётся!

   – А чего? – отыскался среди хлопов шутник. – Ударит – скользко будет. Вода потечёт! А то испугались: швед... Пускай лезет.

Хлопы прибывали и прибывали. В красных от мороза руках – длинные пики с чёрными острыми наконечниками, только что из кузницы. День и ночь не умолкают там молоты. Ещё не всем хватает острого оружия.

От таких разговоров становилось легче. Хотелось взглянуть на холм, где на солнце сверкают медью пушки, уже давно сосчитанные, – двадцать! Что против них три чугунные пукалки? Пока не было шведов – и они казались силой. А теперь?

Враги перебрасывали с места на место снег, добрались уже, пожалуй, до земли. И так каждый Божий день, с утра до вечера. Будто дети, будто согреваются.

   – Чего-то ждут! – догадывались на валах.

Мороз немного унялся. Нет вчерашнего ветра. Солнце, поднимаясь за оледеневшими островерхими тополями, над глубоким снегом, испещрёнными синеватыми тенями, уже по-весеннему слепит глаза, обещая тепло.

   – Не помешала бы оттепель! – запророчил кто-то.

На него ощерились:

   – Тепло от Бога! Захочет Милосердный – всё растает! Да зачем Богу нас подводить? Вон за него дерут горло попы!

Над базарной площадью неслись церковное пение, переливы колокольного звона и вороньи крики... Всё сливалось в мощный гул вместе с уханьем молотов.

   – Может, и шведы дожидаются, чтобы король забрал их отсюда! – рассуждал ободранный хлоп, который больше всех говорил. – На что им зариться? Здесь и башни нет, как по другим фортециям.

Степановы кулаки рассекали морозный воздух. Синяя тень от короткого тела спадала в глубокий ров, добиралась до противоположного его берега, будто от огромного человека.

   – Нет, пойдут на приступ! – крикнул Степан ободранцу.

Степана понимали старые вояки, сидевшие ближе всех к костру и гревшие не только потрескавшиеся чёрные пальцы, но и укрытые морщинами лица:

   – Руки чешутся? Казак...

Вдруг в лесу показались всадники. Острые копыта глубоко погружались в свежий снег. Кони приближались медленно, а с вала уже наставлено оружие. Хлопам хорошо видно – мазепинцы!

   – Не стреляйте! – закричали всадники.

Есаул-мазепинец выследил на валу русского офицера.

   – Пан! – прохрипел он, откашливаясь. Затем прокричал, почти не закрывая рта: – Генерал Штакельберг ещё раз предлагает сдаться! Король уничтожил Зеньков, а завтра прибудет сюда! Сделает и здесь то же самое!

С вала одновременно выстрелило несколько рушниц. Под одним мазепинцем вздрогнул и свалился конь. Задёргались копыта с блестящими подковами, порозовел синеватый снег. Изменник вывернулся из седла и побежал, ухватившись за стремя товарища обеими руками и припадая на одну ногу.

   – С такими мира не жди, – сказал рыжий есаул. – Вишь, Зеньков недолго продержался... А такие там погреба!

   – А со шведами будет мир? – снова привязались к есаулу.

Тот выставил руки со скрюченными от холода пальцами в рыжей грязной шерсти.

   – Тю на вас! – возмутился он. – Что я, возом вас зацепил? И со шведами не будет.

   – То-то же. Возом... Если бы возом.

Ободранный хлоп – на кожухе рак не удержится —

мудрил вслух:

   – Может, брешут? Может, и не помышляет король идти сюда? Пугают... Почему бы в первый день не послать на приступ?

   – Придёт, дядько, – был уверен и уже спокоен Степан. – Только придёт настричь шерсти, а уйдёт сам стриженый, как говорит вон тот человек.

Чернявый солдат с коротенькими усиками под красным носом с готовностью приблизился, заслышав речь о себе:

   – А чаво, гаспада казаки... Не страшна... Послушайте, что у нас было...

Степан слушал солдатов рассказ и радовался, уверенный, что после предстоящего боя будет о чём договорить с дедом в недалёком отсюда Чернодубе. Теперь дедова сабля получит настоящую работу. Не сдадут врагу крепости. Не пропустят его на север, где царская армия не успела подготовиться к отпору... А дедова сабля и так поработала, но до сих пор все схватки получались коротенькие: Денисова сотня большей частью быстрым импетом наскакивала на обозы, на партии интендантов да фуражиров. Ну, рубанёшь одного-другого – и ходу. А теперь...

– Если так, – развеселясь от солдатской шутки, почёсывали затылки хлопы, – то придётся готовиться. Эх, рушницу бы каждому...

Ночью Веприк не смыкал глаз. Везде – огни. На укрытых инеем деревьях тени голов, рук, оружия – никто не выпускает его из рук ни на минуту. На валах клёкот смолы и бульканье вскипающей воды. Будто муравьи, цепляются люди за тяжёлые брёвна, втаскивая их на высокие места и складывая так, чтобы и одному человеку было под силу сбросить тяжесть на проклятые головы захватчиков. К пушкам сносят лозовые корзины с чёрными чугунными ядрами, подкатывают пузатые бочки с порохом, присыпают их пока снегом, но устраивают всё так, чтобы всё было под рукою и всего было в достатке, поскольку приготовленного загодя могло и не хватить. Всё, что есть в городе из воинских припасов, доставлено сюда.

Комендант – на валу. Он слушал донесения, уверенно посылал солдат туда, сюда. Возле него – спокойствие.

Петрусь потому и держался поближе к высокому воинскому начальнику, хотя самому ему пришлось побывать во всех уголках крепости. Степан уже несколько раз выстрелил в подозрительные в сумерках тени, невзирая на суровый наказ беречь порох. Может, и перепало бы ему от полковника, но в крепости много горячих голов, тоже постреливали, – разве за всеми уследить есаулам да московским офицерам?

Шведы не отвечали. Пламя в лесу вздымалось выше, чем обычно, однако за снеговыми насыпями шевелились только головы часовых. Правда, накануне с вала заметили большое движение. Шведы снова предложили сдать крепость. Посланные сказали кратко: прибыл король. Привёл главные силы. Прибытие полководца, безусловно, означало штурм.

Костры в лесу погасли перед рассветом. На небе ещё отчётливей проступили колючие звёзды, едва-едва освещая землю, и в том слабом седом сиянии шведское войско неимоверно быстро, как бесчисленная нечистая сила, оставив ночной приют, приблизилось ко рвам и остановилось так близко, что Петрусь, притаясь за горой мешков с землёю, мог различить отдельных людей. Казалось, он видит, как горят глаза наступающих, словно на лицах упырей. Неужели они все до одного водятся с нечистой силой?

Полковнику Фермору солдаты и казаки приносили одинаковые известия: враги охватили всю крепость, окружили её стеною, выставили лестницы.

Лестницы отчётливо видел и Петрусь. Отсветы костров в укреплении облизывали кровавым светом высоких воинов, которые держали сероватые в ночи знамёна.

Полковник Фермор, гордо неся на длинной шее небольшую голову в шапке с пёрышком, отвечал уверенно и громко:

   – Ждут рассвета. Не давайте рубить ворота!

Солдат, сидевший рядом, – это он днём рассказывал о весёлых приключениях, – повторил тревожным скрипучим голосом:

   – Не трусь, братишки. Не трусь, хорошие мои.

Шведы не дождались настоящего рассвета. Взлетела, шипя, зелёная ракета, и какое-то мгновение не было слышно ничего, кроме её шипения. Все вокруг замерли при виде красиво изогнутого зелёного хвоста. А стоило ему ещё сильнее изогнуться – застучали шведские барабаны, вмиг закричали тысячи глоток, о вал ударился сплошной гром голосов.

   – А-а-а-а-а-а!

Крепость ответила в то же мгновение, только звонче, потому что в мужские голоса вплелись и женские, и детские.

   – И-и-и-и-и! Бей!

   – Бей!

В море звуков родились новые, ещё более мощные, – это с вала отозвались три пушки, а им ответили шведские, много, без числа. Петрусь почувствовал, как под ногами задрожала земля, но выстрелил в тёмную живую волну и непроизвольно ухватился за толстое обледенелое бревно, о которое споткнулся и к которому со всех сторон уже были выставлены руки, и увидел, как над тёмной бездной люди с перекошенными криком лицами силятся наклонить огромный котёл с кипящей смолою.

   – А-а-а! Бе-ей!

   – Ой-ой!

К полковнику, в кровавом пляшущем свете, подбежал Степан. Петрусь понял, что где-то случилась беда, если даже спокойный полковник со всех ног бросился за Степаном, придерживая одной рукою на боку шпагу, а другой – шапку с пёрышком. Сам Петрусь снова глядел туда, откуда в грохоте барабанов накатывались чёрные страшные волны и где уже к скользкому валу приставляли длинную лестницу. Он выпустил навстречу бревно, но передняя волна наступавших и без того, на его глазах, вдруг потеряла силу и напор, начала откатываться, будто от одного страха перед неудержимым бревном, густо покрывая снег длинными чёрными телами. Он удивился, но тут же сообразил, что это так плотно и быстро стреляют с вала русские солдаты.

   – Не поможет и нечистая сила, проклятые!

Солдаты с длинными ружьями казались вырезанными из самого твёрдого камня. Первым от Петруся стоял чернявый бравый шутник, ещё недавно говоривший «Не трусь!». Его лицо, осенённое красным пламенем, сияло какой-то отчаянной радостью.

Петрусь тоже ухватил рушницу, выстрелил раз, ещё. Всё удавалось делать быстро, легко. После третьего выстрела он различил лицо человека, в которого попал. Того освещало яркое колышущееся пламя. Он дотащил лестницу до самого вала, но натолкнулся на пулю, впился пальцами рук в жгучее место, наверное, закричал. А лестницу, им уроненную, снова подобрали, уже его сообщники из следующей волны, которая подпирала первую, таки успели приставить её к скользкой поверхности правее сажени на три. Над валом уже показались головы и шпаги, потому что в новой волне были ещё более отчаянные люди. Но с вала полилась горячая смола и полетели тяжёлые мешки – наступающие снова замешкались.

И ещё Петрусь понял, что вал содрогается от шведских ядер. Ядра не пробивали толстого льда, не впивались в него, а отскакивали в тьму. Три веприкские хлопушки бахкали по-прежнему непрестанно...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю