355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Станислав Венгловский » Полтава » Текст книги (страница 15)
Полтава
  • Текст добавлен: 5 июля 2018, 22:00

Текст книги "Полтава"


Автор книги: Станислав Венгловский



сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 28 страниц)

4

Батько Голый ждал ответа от самого царя, не понимая, пришлёт ли тот грамоту, что делать, или же указ – куда идти. А посланные не возвращались. Гультяйство теряло время. Снова брал верх бывший мазепинский сотник Онисько. Он не оставлял батька, теперь будто бы тоже провозглашённого бедняцким гетманом. Многие прислушивались к Ониськовым словам.

– Те головы на колах! – говорил Онисько везде, где случалось. – Зачем было посылать? Меншиков уничтожил Батурин! И старому и малому сабли головы снимали! Как от татарина! Теперь нет возврата... Мы с царём теперь враги до гроба!

Продовольствие для гультяев и фураж для коней на хуторе полковника Трощинского таяли. Гультяйство искало новых мест. Онисько с ближайшими друзьями обосновался на другом хуторе, вёрст за пять.

Однажды утром, в цепких морозных сумерках, Онисько вскочил на воз, взмахнул скомканной бумагой с тёмными чернильными пятнами:

   – Товариство! Универсал! Казаки привезли! Гетмана Мазепы! Царь приказал дать булаву Скоропадскому, так пусть сам царь его и слушает! Гетман Мазепа со шведами идёт на Гадяч. Москали удирают! Мы должны присоединиться к законному володарю! Он и нашего батька сделает полковником! Спорило гультяйство с гетманом из-за царя! Кто хочет – на коня! Уговаривать не стану. Смотрите не опоздайте!

Врал Онисько, говоря это. Верные слуги сразу начали строить гультяев возле батькова хутора, на плоском холме, у подножия разбитого молнией дуба. Батовы пересчитывались вдоль и поперёк. Привезли вместительную бочку горелки – пей. Шинкарка наливает, а деньги платит сотник. Каждого привлекали. А встречать Мазепу в Гадяче не торопились. Горелка, разговоры дёргали гультяев. Поднялось солнце. Подмерзшая земля покрылась паром. Чёрный дуб заблестел, будто старательно выкрашенный. Заклубился пар над конскими боками. Гультяйство загудело. Но и при солнце не определить, увеличивается ли число людей возле Ониська или уменьшается. Батько молчит... И неизвестно, как бы всё пошло дальше, если бы на холме не показался всадник на усталом коне. За ним от батькова хутора поднялась пыль – не падает. Вгляделись – это давняя знакомая, дивчина Галя. Снова она в казацком убранстве. Красивая, вражья личина!

   – Тю! Откуда... Соскучилась?

   – Песню давай!

Один одно подбросил, другой – своё. Известно – перед девушой-певуньей выкаблучиваются.

А она:

   – Товариство! Помогите Чернодубу! Уже из батькового хутора поехали на выручку! Там уже шведы, наверно, убивают людей!

   – Шведы? Уже шведы?

   – Проклятье! Мазепа привёл! Далеко Чернодуб?

   – Двадцать вёрст!

Среди гультяев нашлись и чернодубцы. И в батьковой половине, и в Ониськовой. Они и взбили пыль в сторону Чернодуба. За ними поспешили прочие.

Онисько, под чёрным дубом, на возу, обрадовавшись возможности выступить в дорогу, вывалил красные глаза и закричал тем, кто недоверчиво слушал Галю:

   – То москали вымещают злость за свои неудачи! Глупая девка не поняла!

Но уже посыпалось с холма верховое казацтво. За ним – пешее. Галю больше не слушали.

Сообразив, что в Глухове рада избрала нового гетмана – не успели, значит, посланные к царю! – поехал и батько Голый, лелея какую-то свою мечту...

Ещё с холма, из-за леса, приметили чёрный дым, услышали стрельбу, крики. Выстрелы редкие. Там лес подходит к самому Чернодубу. Между дубами годилось бы дать коням отдых, но как остановить грозовую тучу? В гуле и выстрелах влетели в село без помех, если не считать сердюцкий отряд, попробовавший было задержать товариство, да только и он юркнул в овраг, даже не предоставив саблям кровавой работы. В том направлении исчез с друзьями и сотник Онисько – отгонял сердюков, что ли?.. Возле первой хаты на краю села батько рубанул на скаку вояку в дивной одежде, выставившего перед собою тяжёлую рушницу, – она не успела даже сверкнуть огнём, легла поперёк трупа. Ветром отнесло дым на широкой улице, которая тянется между хатами вверх до самой церкви, – и гультяи завидели воинов в синих мундирах, не царских солдат – шведы! Вот наврал Онисько-приблудник! Разве шведа так просто бить? Да возвращаться – поздно...

По улице раздались крики на чужом языке. Враги сомкнули ряды. Передних гультяев обожгли пули. В руках тех шведов, которые под заборами, на высоких конях, засверкали сабли.

   – Казаки! – закричала Галя, опасаясь, что гультяйские батовы повернут. – Нас много!

Однако передних подпирали задние, не ведая, сколько врагов, какие они. Из синей сплошной стены, в которую превратились враги, ударил такой адский огонь, что через мгновение кони задних уже не могли пробиваться через кучи людей, коней, ещё живых, покалеченных, уже убитых...

А шведы стреляли и стреляли сквозь дым и крики о помощи.

Какая-то неведомая сила вырвала Галю из седла и швырнула на землю... А когда девушка очнулась и попыталась высвободить свою ногу из-под убитого коня, её тело пронзила неодолимая тошнота. Перед глазами колыхнулись мрачные круги, и каждый выстрел в отдалении стал отдаваться в висках колючей болью.

Короткий осенний день между тем угасал.

Галя всё же нашла в себе силы высвободить ногу и от рывка скатилась в холодную воду. Это её взбодрило. Отползла к невысокому земляному валу, а под его защитой даже побежала. Голову распирала всего одна мысль: если попаду врагам в руки – спасения не жди! Увидев казацкую одежду, шведы застрелят.

Ноги съезжали в заполненный тьмою овраг. Дым разъедал глаза. Цеплялась за острые камни и твёрдые корни подвернувшихся деревьев. Огнём горели разодранные до крови пальцы. Галя бежала и бежала, пока не закончился вдруг овраг и она не оказалась на холме, таком знакомом, что заныло сердце: вот на этом месте ещё вчера стояла родная хата... вот остатки порога... вот завалинка... Здесь бабуня рассказывала о давнем прошлом... Теперь одни головешки исходят едким дымом...

И на холме, тяжело дыша, девушка остерегалась поднять голову. Однако заметила под уцелевшими тополями чью-то высокую фигуру. Фигура приблизилась – то была Журбиха. Старую, видать, не посмели задеть пули. Ей удалось вырваться из ада – ведь была с чернодубцами на валах...

Девушка замешкалась. Журбиха вступила на то место, где на неё упали отблески недалёкого пожара. И тут показались всадники. Сверкнула занесённая сабля. Не в силах чем-то помочь, девушка с новым стоном закрыла глаза, но сразу же раскрыла их, заслышав твёрдый Журбихин голос:

   – Нехристь! Какая тебя мать родила... Мои сыновья сломают тебе шею!

Журбиха стояла с гордо поднятой головою, и её вид подействовал на врагов. Сотник Гусак – Галя узнала его сразу – перехватил Ониськову руку – и того супостата Галя тотчас узнала, – указал саблей куда-то в сторону, где раздавались резкие крики. И вдруг оба всадника ускакали.

Галя тут же окликнула:

   – Мама! Ой, мама моя!

Шли, поддерживая друг дружку, к хутору. Чернодуба уже не существовало. Кое-где дотлевали огни. В красноватых волнах мелькали быстрые тени – наверно, там носились коты. Несколько стволов давно усохших деревьев догорали стоя, как поникшие церковные свечи, но большинство здоровых деревьев огонь успел только опалить и пополз дальше в ненасытной своей жадности. Тихонько шумели мельничные колёса. В нос било запахами обгорелого зерна. Старуха и девушка, перебравшись через вал, наткнулись на кучи камней, каких-то брёвен – казалось, только это и осталось от большого сооружения. И оттуда, где стоял хутор, тоже доносилось дыхание тепла.

Журбиха выпрямилась и замерла. Гале же вдруг припомнился летний день. Тогда, после болезни, в саду появился Петрусь. Он клал себе в рот спелые вишни... Где же парубок сейчас? Чует сердце – жив... И ещё подумала с удивлением: привиделся Петрусь, а не давний наречённый – Марко. Почему?.. Помнится, словно вчерашнее, встреча на Пеле. И монисто сейчас возле сердца. А его держали руки Марка... Правда, Петрусь вывел из погреба, но...

   – Люди! – послышалось где-то рядом.

Обе прилипли к тёплому дереву.

Из темени снова:

   – Не бойтесь! Я вас знаю...

   – Кто там? – подала голос Журбиха.

   – Я – Мацько... Мы с вашими сельчанами на валах стояли.

Из темноты через светлый вал скользнула прихрамывающая тень.

   – А вы, тётка, – продолжал Мацько, – ещё пули заговаривали. Пробивали мы шведские лбы, да только вражья конница рубила уцелевших наших товарищей. Наш слепой ватажок стоял под пулями, взявшись за руки с вашим дедом Свиридом. И беспалого нашего пуля уложила... Меня стоптали конём. А с нашим дедом был мальчишка Мишко... Он-то где?

   – Много людей сейчас в лесу, – предположила Журбиха. – Спасаются.

Галя слушала разговор с замиранием сердца. В памяти снова возникал прежний Чернодуб. А теперь, в густом мраке, одни пепелища, трупы...

   – Буду пробираться туда, где стоят царские войска, вдруг сказала Галя, ощупывая глазами еле различимую дорогу.

Журбиха проводила взглядом жебракову фигуру. Тот, словно кошка, легко перепрыгнул через освещённый зыбким пламенем вал и пропал в темноте. Журбиха крепко обняла девушку. В её глазах Галя увидела отражения далёких пожаров, потому что в Чернодубе уже нечему было гореть. Лишь на панской экономии ещё дотлевали огоньки и горланили песни победители.

   – Иди, доню... Встретишь моих хлопцев. Если бы мне мои лета молодые чарами прикликать – пошла бы и я с тобою.

Журбиха вдруг запела песню, дотоле не слышанную в Чернодубе, печальную и протяжную, но одновременно грозную. Наверно, мелодия только что родилась в её душе. Но если бы ту песню заслышали сердюки – они бы призадумались. Столько было там жгучей ненависти.

5

Денис Журбенко отчётливо видел, как наливается кровью длинный нос с красноватым рубцом от острой стали и как напрягается вся фигура полковника Галагана, уже готовая к действию, когда, сдерживая высоких коней, к нему приближаются гордые шведские офицеры и не отъезжают до тех пор, пока полковник не подзовёт молодцеватого есаула. Денису всё видно. В такие мгновения он толкает Степана. Дорогу придётся пробивать... Смотри, казак, в царском манифесте – месяц сроку. Бумаги развешаны на многих церквах. Их срывают шведы и гетманские есаулы, однако смелые люди лепят снова.

Степану не дождаться решительных действий. Длинная сабля – в руках. Дед Свирид побывал с нею в молодости на Запорожье. Невыносимо подчас становилось старику в Чернодубе, но не променял её на хлеб. А внук?

Мыслями о сроке полны и полковничьи головы, и старшинские, и простых казаков. Да царские обещания известны и шведам. И тс – начеку. Среди казаков – тайные разговоры. Сбежал даже полковник Апостол. Верен был Мазепе, и всё же... Бродил задумчив, хмур, часто разговаривал с Мазепой, уединяясь с ним.

Вот если бы и Балаган... Балаган из простых людей. Зачем ему дружба с большими панами? Или, может, потому он держится шведов, что сам стремится в большое панство? Б1отому угождает Мазепе? Говорят, его поместья уничтожены гультяйством, а которые уцелели – будут уничтожены. Должен понимать...

Мысли о бегстве не оставляли ни днём ни ночью. Словно в тумане ехал-ехал казак по родной земле после страшного гречишного поля, где, как он полагал, открылось предательство, впервые поняв, что казакованье казакованьем, да не врагам же служить... Надо головою думать.

В окружении шведов остатки гетманского войска переправились через Десну, потом через Сейм. Неделю спустя захватчики стояли уже в Ромнах, сделав этот город главной королевской квартирой. А вообще шведские полки разместились от Ромен до Прилук на западе и до Гадяча над Пслом – на востоке. Из-под королевского крыла Мазепа рассылает универсалы, требуя для новых союзников волов, муки, всякой живности. Немногие универсалы доходят по назначению, да и там, куда доходят, никто не подчиняется. Король из Ромен грозит наказанием гетманским подданным, не признающим своего повелителя, как он говорит, поставленного самим Господом Богом. Королевские угрозы не только на бумаге. Уничтожены многие местечки и сёла. Однако Украина не подчиняется...

Мазепа с огромными шведскими силами проехал к Гадячу и возвратился назад в Ромны. Теперь снова не показывается казацтву на глаза, снова пишет универсалы, и уже с теми универсалами шведы отнимают в сёлах живность. Берут с собою и мазепинцев, чтобы доказать законность своих действий.

Именно с такой целью шведский отряд пригнал в полупустое село остатки Галаганова полка. В оставленном панском поместье нашли пшеницу. Отыскалось и несколько десятков сердитых хлопов. Шведские шпаги принудили ссыпать зерно в большие мешки, мешки класть на возы, которых достаточно в панском подворье. Круторогие волы – тоже с панской воловни – вывозили пшеницу на шлях. Хлопы не остерегались шпаг, посматривали на чужаков и на мазепинцев сердито, считая тех и других своими смертельными врагами.

– Черти бы вас побрали! Христопродавцы!

Денис не выдерживал колючих взглядов, уходил за длинный овин. Село, которое грабили шведы, лежало над речкой, чем-то напоминало Чернодуб. Прохладный ветер обрывал с деревьев последние листья и топил их в воде. Между голыми деревьями качались волны лёгкого прозрачного тумана. Вдруг казак приметил длинного шведа, подъехавшего со стороны шляха на разгорячённом коне. Никто не обратил внимания на нового всадника. Он же смахнул белой рукавицей пот с красного лица, спешился перед офицером, подавая пакет, и, не дожидаясь, когда тот вникнет в написанное, принялся что-то рассказывать. Офицер тем временем пробежал глазами поданное, подозвал товарищей. Все шведы сдержанно, но решительно замахали шпагами.

«Припекло! – злорадствовал Денис. – Обождите ещё...»

Хотелось, чтобы и Степан стал свидетелем чужого переполоха. Степан вместе с казаками грелся на осеннем солнце. У всех одинаковые мысли. Они между двух огней. Где-то там дети, жёны... Чёрные, обросшие лица, будто и не казацкие...

Но вот враги снова зовут полковника. Не слезая с коня, он выслушал толмача, который долго подыскивал слова, а когда находил – кричал. Денису становилось слышным каждое слово.

   – Пан капитан, – по-глупому смеялся толмач, – поручает вам, пан полковник, следить за порядком, пока он с солдатами наведается в другое село. О вас так славно говорил королю ясновельможный гетман.

Толмач собирался что-то добавить от себя, да офицер осыпал его новыми словами. Толмачево лицо покрылось потом.

В глазах Галагана появились огоньки. Денис хотел даже предостеречь полковника: враги догадаются...

Когда последний швед исчез за холмом, полковник что-то шепнул молодцеватому есаулу. Денис уже рядом.

Не все казаки заметили, что шведы уехали. По-прежнему выставлены к солнцу небритые щёки. Полковник цепко посмотрел на Дениса, затем есаулу:

   – Строй!

Хлопы удивлялись: шведы оставили мазепинцев, мазепинцы же направляются в противоположную сторону, на прощание сказав:

   – Развозите да разносите пшеницу! Чтобы снова враги не нашли!

Хлопы почёсывали затылки.

Продвигались казаки быстро. В других сёлах, на хуторах, издали завидев мазепинские жупаны, люди привычно прятались. Где враги, где безопасней проехать? Некого расспросить. Перед маленьким хуторком, за которым темнел осенний Псёл, а на нём ярко сиял под солнце новый паром, полковник остановил коня.

   – Узнай, Денис, много ли там шведов?

Денис и Степан быстро приблизились к холму. Тёмный ветряк с натугой шевелил заплатанными громоздкими крыльями. К столбикам, за которые заводят бревно, предназначенное для вращения ветряка, привязаны три коня. Казаки не успели спешиться, как из дверей ветряка в сёдла упали люди и поскакали к лесу. То, без сомнения, были гультяи. В мазепинцах они видят врагов. Бросишься – получишь пулю. И нечему удивляться. Им неизвестны намерения полковника Галагана.

   – Кого искать? – безнадёжно махнул нагайкой Степан. – Ударим!

Денис вбежал в небольшой курень, сложенный из веток и соломы, и там, возле узкого отверстия в тёмной стене, различил согнутую старческую фигуру, Дед даже не поднял головы на Денисов кашель.

   – Дедуню! – подступил казак. – Мы сейчас удрали от шведа...

В полумраке стало видно, как бегает по дереву обломок косы. Вот и черенок трубки готов.

   – Не угодил Мазепа? Так, так, – недоверчиво поднялись косматые брови. Голосок тоненький, чистый, почти мальчишеский. Такой далёкий-далёкий.

   – Крест святой, правда! Нам проехать бы...

Денис так истово перекрестился, что дед умерил блеск своей вёрткой стали.

   – Гляди, казак! За брехню Бог карает... Один грешник Мазепа не боится Божьей кары... Да ему самому перед Богом оправдываться...

В тёмном углу проступили глаза – там старенькая икона. Денис истово перекрестился и на Божье подобие.

Тогда старик вывел его наружу и направился на самое высокое место возле ветряка.

   – На перевозе их сотня. Стерегут, добра бы не видели, чтобы никто не смел туда, да и сюда. Но вот там, за три версты, где вербы – видишь? – есть брод. Даже голенищем не зачерпнёшь. Таких бедолаг, как вы, много уже переправилось на тот берег. Показываю дорогу. Я тоже помогу, когда станут удирать враги. Смолоду я ветер в поле обгонял!

Старик перекрестил казаков. Они поспешно возвратились к полковнику. Насилу сдерживая себя, чтобы не броситься на дорогу, Денис прокричал услышанное от деда. Засветились казацкие лица. Натянуты поводья. Да полковник не торопится к броду. О чём-то думает – когда дорого каждое мгновение! – и только затем объявляет нетерпеливым:

   – Товариство! Нас пятьдесят человек... Можем обойти опасность, но кто тогда поверит, что мы в самом деле хотим бить врага?

Полковниковы глаза бегали по воинскому строю. На длинном носу, переполовиненном шрамом, раздувались ноздри. А казаки, выдерживая острый взгляд, силились вычитать, искренен ли полковник. Зачем, кажется, идти на чужинское оружие? Было бы по одному врагу на каждого, а то ведь по два, да ещё известные вояки – шведы!

   – Пан полковник! придвинулся со своим конём Степан, такой решительный, что никто не ожидал подобной решительности: бледный, конопатинки не заметны, глаза горят. – Пан полковник! На паром ударим!

   – Мы, – продолжал полковник, согласно кивая Степану, – должны искупить вину. Ведь разрешили повести себя против своего народа. К нам присоединятся и те, кто прячется в лесах. Присоединиться к русскому войску не легко. А погибнем – позора не будет на наших детях!

Никогда ещё, кажется, не говорил так долго перед казаками ни один полковник. Оглашался приказ – и всё. А сейчас... Сейчас приказа мало.

Конь от удара нагайки взвился на задние ноги. Было видно, что полковник в одиночку бросится на врага, если даже никто из казаков не двинется вслед. Потому что и в самом деле: как показаться на глаза царю? Где доказательства, что врага ненавидишь? Что дорога к нему отрезана?

Казацкие брови тяжёлыми камнями ложились над прищуренными глазами. Руки хватались за сабли и пики. Первым рядом с Галаганом очутился Степан, за ним – Денис, а дальше – все казаки.

– Веди нас, полковник!

6

Во дворе человек опускает глаза, чтобы ничего не видеть и ни о чём не обмолвиться. Сердюки молча проводят узника между высокими сапогами да огромными лошадиными копытами. Взгляд его наталкивается на кучи раздавленного красного кирпича, белых камней, обломков досок, которые не успели сжечь гости, – вот какие костры перед домом! – а дальше в подземелье врезаются крутые узенькие ступеньки, ещё не стёртые сапогами, усыпанные бликами трескучих факелов, – кажется, что ты в аду. Ощущение усиливает красное пламя в каменной печи и коренастая тень перед жадным огнём с длинными клещами в узловатых руках.

Человека неизменно ставят на освещённое место. Он водит глазами по сторонам. На голой кирпичной стене повешен блестящий медный таз. На круглом дне посудины, словно в зеркале, прорезается измождённое небритое лицо с обвисшими усами. Человеку не хочется их подкручивать. Чем измученней выглядишь ты и страшней, тем лучше. На стол, сколоченный из трёх сосновых досок, направлен свет сальных свечей. Он выхватывает из полумрака руки – чаще одну пару, а то и две. То руки сотников Ониська и Гусака. Гусак может отсутствовать. Онисько сидит всегда. Он ведёт допросы. По его знаку приближается коренастый человек. От запаха поджаренного мяса становятся вялыми ноги, а тело тяжелеет и опускается на каменный пол.

Яценко приходит в себя уже в хатёнке, на широкой лавке. Ему хочется умереть, чтобы спастись от боли. Но боль притупляется. То ли вследствие молитвы старой прислужницы, то ли просто пан Бог посылает милость... Затем – море времени. Обо всём передумаешь. Нажил такую прорву денег, что она никому и не приснится, – горе из-за богатства. Сперва у хозяина сжималось сердце, когда чужинские ботфорты, забрызганные грязью, топтали сверкающий каменный пол. Мощных лошадей вояки привязывают к покрытым золотом дверным ручкам, за которые плачены огромные деньги заграничным купцам, потому что деланы они мастерами даже не в Польше, а где-то ещё дальше. А сейчас... Дай, Господи, пожить на свете, не укороти жизни. Воля Твоя...

В хатёнке прежде жили работные люди. Они разбрелись по миру, не закончив пышного малевания, не сделав много какой работы. Ой, подумать, какую правду говорил Иван Журба, отбивая от намерения строить дом. Хозяин заперт. Не заметил, как в Гадяч вступили шведы и мазепинцы. Оказалось, Онисько – сам ярый мазепинец. Как и его приятель Гусак. Онисько троекратно усилил стражу – в ней вечно пьяные сердюки. Узнику можно только ходить по двору. Таков приказ. Когда Мазепа приезжал в Гадяч, то в этом дворе Онисько давал обед. Двор наполняли сердюки. Среди многочисленных карет была и покрытая гербами – гетманская... Двумя рядами теснились шведские всадники. Думалось, Мазепа вспомнит о хозяине подворья. Или кто из купцов. Старая служанка рассказывает, что в город наехало много неизвестных гендляров. Всё торговое дело в их руках. Значит, нет и теперь у гетмана доброй силы?

Сердюки живут в лачуге, рядом.

   – И сегодня не пустите, харцизяки? – спокойно молвил Яценко, уже в который раз показываясь на маленьком крыльце.

Сердюки на лавках взмахнули непослушными руками:

   – Ступайте, пан! Отдыхайте...

   – Чтобы вы навеки почили, – повернулся к ним спиною Яценко.

Горе. Утешайся тем, что жена с дочерью на богомолье в Киеве. Дорога, правда, далёкая, много на ней лихих людей. Да что ж. Он перемучится здесь, зато они в надёжной крепости, где воевода Голицын с царскими войсками.

Рождались, правда, слухи, будто к Киеву приближается с поляками король Станислав. О том рассказывал приказчик Ягуба. Но слухи сменялись новыми. А король Карл брал город за городом. Приближался к Гадячу.

Радуйся, что не выдал дочку за Гусака. Пропали бы деньги, вложенные в гендель с московскими купцами. А до свадьбы было недалеко.

Да нет, любит Яценка Бог. Петля уже давила адамово яблоко. Онисько, отведя смерть, привёз в этот дом. Пришлось отсыпать спасителю польских злотых, храня надежду, что он поможет исчезнуть из города. Онисько же, распалённый золотом, сводил к переносице вытаращенные глаза, с пеной у рта шептал одно и то же: «Здесь нужно прятаться, пан! Я своих людей приставлю!»

И приставил... Уже тогда зарился на всё добро...

Куда податься человеку? Словно в давние времена – сиди возле спрятанного в земле? Здесь, в Гадяче, зарыто не всё золото, известно. Но на него больше всего надежд. А как доберёшься до московских купцов? Самое главное теперь – не быть заподозренным в предательстве.

А дальше будет видно. Гусак огорчён: зачем сожгли ему Чернодуб? Просил ведь только проучить хлопов. Да кто надеялся, что чернодубцы будут так отчаянно сопротивляться? И нет у Гусака больше речи о свадьбе. Постоянно пьяный, одни мысли, словно у сумасшедшего, – золото! Раньше, кажется, незаметно было косоглазие, а теперь... Припрутся вдвоём пьяные, а слуги ещё и здесь устраивают для них банкеты. Пока что достаточно награбленного, а не будет этого – живьём в огонь. Каждый вечер хвастают, сколько пропито в шинке.

Как удрать, где найти верных людей?

А есть слухи, будто недалеко отсюда, в Веприке, стоят царские драгуны и казаки. По всем сёлам там полно московского войска... Эх, Ягуба подсказал бы. Да с Ягубой больше не увидеться на этом свете.

   – Пан! – вошла в хатёнку старая служанка, которая без слёз не может смотреть на Яценка. – Снова пришли.

Служанка упала перед маленькими старинными иконами.

А в небольшое окошко действительно виден уже Ониськов конь.

Могут и сейчас потащить в подземелье. Опять поставят на освещённое место. Палач будет угрожать раскалёнными клещами.

   – Вижу... Мучения мне...


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю