Текст книги "Гроза над Русью"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 22 страниц)
Хазары стали строить укрепления, отделяя себя от союзников валом и рвом. Печенеги с насмешками ездили около без всякой опаски.
Когда гонцы каган-беки Урака потребовали объяснений от Илдея и Кури, каждый из них ответил по-разному. Верный себе Куря громыхнул грубо:
– Я за него не отвечаю!
Илдей ответил вкрадчиво, с благодушной улыбкой:
– Я всегда говорил, что Тарсук пустой человек. А что можно взять с пустого человека, разве можно верить слову его? – глаза бек-хана излучали при этом откровенную издевку.
Однако оба печенежских вождя твердо обещали блюсти договор и завтра, как уговорено, двинуть своих батыров в бой.
6. Гроза таится в безмолвии
Глава первая
Воевода Свенельд
Флот воеводы Свенельда из четырехсот ладей по четыре в ряд стремительно катился вниз по реке Уж, к Днепру. Гнали корабли попутный ветер, течение и тысячи кленовых весел. Судно вмещало сорок человек: каждые два часа воины сменялись на веслах.
Сто грузовых плоскодонок, влекомые громадными прямыми парусами и двадцатью парами весел на каждой, везли тысячу боевых коней. По варяжскому обычаю острогрудые военные ладьи руссов с бортов были обвешаны щитами. Предосторожность не лишняя – отравленная стрела или сулица в любой миг могли прилететь из недалеких прибрежных зарослей. Не все древляне смирились с властью киевских князей, бояр и воевод.
Свенельд, суровый, рано поседевший сорокалетний витязь, с орлиным взором водянистых глаз, косым рваным шрамом на левой щеке и длинными усами, стоял на носу переднего боевого струга. Ближний воевода молодого князя Святослава Игоревича был задумчив, и никто из дружинников не решился бы в этот момент обеспокоить его – Свенельд был вспыльчив и в гневе страшен. Варяги на русской службе называли его между собой берсерком[99]99
Берсерк (др.-сканд.) – воин, одержимый бешенством в бою.
[Закрыть].
На желтом парусе за спиной воеводы изображен лик Ярилы, а в верхнем правом углу —личный знак полководца: летящий сокол над перекрестьем из двух молний.
Недавние события бередили душу прославленного военачальника Киевской руси.
Дружине его не пришлось обнажать мечи на Древлянской земле. Когда флот подошел к Искоростеню, его встретили знатные древляне вместе с князем Дубором. Все, более ста человек, стояли на коленях с непокрытыми головами. Перед ними – плаха и блестящий топор с широким лезвием. Чуть в стороне валялись четверо связанных людей нерусского обличья в дорогих изодранных одеждах. Лица чужеземцев были в кровоподтеках и свежих рубцах.
– Каемся в содеянном перед великим князем Святославом Киевским и перед тобой, князь Свенельд, – громко нараспев начал бородатый древлянский вождь Дубор. – Немский царь Оттон вскружил посулами свободы головы дурные. А сей посланник латынянский именем Адельберг, крамолу сеял на Русской земле! – Дубор указал на одного из связанных, дородного германца с выбритой макушкой. – Сей латынянин, – продолжал князь, – сказывал люду древлянскому речи чудные про новую веру в единого бога Креста и звал порушить капища Перуна, Стрибога, Велеса и других богов русских. Молитву богу своему велел сказывать тарабарским языком, а смердов стращал пришествием воев немских и...
Свенельд засмеялся вдруг и сказал громко:
– Вот и дождались пришествия. – Он указал на свои сверкающие кольчугами и копьями полки. – За что ж вы прорицателем многомудрых повязали, ведь они правду рекли?
Бояре древлянские побелели с лица. Дубор, запнувшись, продолжал:
– Люд – древлянский... узнавши, што сила козарская собралась под Киев-град, осерчал зело. Лесовики взъярились да и наклали иноземцам по холкам. Еще ранее латыняне в сказках своих ненароком стращали нас також пришествием хакана казарского. А дыма без огня не бывает! Видать, царь немский Оттон да хакан У рак в одну дуду дуют, штоб корень русский известь. – Дубор смело поднял глаза на страшного киевского воеводу и твердо закончил: – Топор на плахе, пресветлый князь Свенельд! А посему ждем казни аль милости по воле твоей!
Бояре уткнулись лбами в землю и покорно обнажили шеи. Свенельд, скрестив руки на груди, смотрел на них из-под насупленных мохнатых бровей. Ледышки его северных варяжских очей холодно поблескивали:
– Отколь весть о козарах?
– Свиток при сем немце найден, пресветлый князь. Нашенский искусник в письме болярин Оскарь поведал, што в свитке начертано. – Он протянул Свенельду свернутый в трубку пергамент.
Воевода развернул свиток и, далеко отставив его от глаз, стал читать. Древлянские князья и воеводы зашептались – виданное ли дело, чтобы знаки на коже ведать, да еще с чуждого языка. Боярин Оскарь на древлянской земле за умение читать и писать почитался выше волхва Перунова...
– Встаньте! – сказал Свенельд, закончив чтение. – Словом великого князя Святослава Киевского и всея Руси милую вас и гнев свой слагаю!
– Слава тебе, пресветлый князь Свенельд! Добром отплатим за ласку твою!
– Не тому славу поете! – нахмурился воевода.
– Великому князю Стольнокиевскому Святославу слава! – воскликнули разом древляне.
Свенельд с усмешкой обвел всех взглядом и, указав на пленников, молвил:
– А этих – под стражу! Ужо яз с ними потолкую... А сейчас доставьте съестной припас дружинам моим! – Свенельд обернулся к отрокам: – Полки на берег!
Прямо под открытым небом древлянские воины спешно устанавливали дубовые столы, наваливали на них печеную дичину, лесные плоды, ставили бочонки с брагой и вареным медом. Вспыхнули костры. Киевские дружинники сходили на берег и отрядами по тысяче человек расходились на указанные Свенельдом места.
– Гуляйте, да с осторожкой! – передавался строгий приказ воеводы. – Пей, да не напивайся! Трапезу водить попеременке да быть начеку...
Свенельд хорошо помнил, какой пир закатила княгиня Ольга древлянам на этом самом месте – вон он: курган, насыпанный над прахом князя Игоря.
Около двадцати лет назад великий князь Киевский Игорь объезжал полюдьем древлянскую сторону, за месяц до этого заплатившую дань Свенельду. Обиде древлян не было предела. Но, страшась сильной киевской дружины, дань лесовики отдали находнику с юга безропотно.
Откупились жители Искоростеня, столицы древлянской щедро и с облегчением проводили киевского князя восвояси. Дружина по легкому снежку не спеша шла в город Любеч продолжать полюдье. Гриди были веселы, а Игорь хмурился – добыча не казалась столь богатой, как его дружинникам, так как по уговору половину полученной дани он должен был отдать Свенельду: Древлянская земля уже пять лет была кормилищем варяжского конунга на русской службе.
Через день пути великий князь сказал:
– Езжайте, а яз с десятком гридей вернусь и доберу дани. Через седьмицу догоню вас в Любече.
Свенельд попытался обуздать жадность Игоря. Призывал к благоразумию. Говорил, что неспокойно на земле древлянской: долго ли до беды.
Хитрый варяг знал, что упрямый и завистливый князь никого не послушает и отговор только распалит его. Так оно и вышло. Игорь заносчиво ответил:
– Грозно имя мое! Сам царь ромейский меня страшится. Посмеют ли ослушаться робкие древляне? Трогай! – и скорой рысью поскакал обратно в сопровождении десятка дружинников.
Древлянские доглядчики поспешили к своему князю. Маленький отряд лесовики перехватили в трех верстах от Искоростеня – со всех сторон перед киевскими воинами упали вдруг деревья. Двое дружинников были раздавлены вместе с конями.
Игорь и его стража обнажили мечи, но лесовики не показывались. Только из заснеженной чащобы вылетали со свистом тяжелые стрелы...
Через час Игорь остался один. Тогда со всех сторон на него бросились одетые в медвежьи шубы, в колпаках из волчьих шкур лесные охотники. Князь, белкой вертясь в седле, успел зарубить пятерых. Но вот оглушенный дубиной конь его грохнулся оземь. Еще четверть часа понадобилось древлянам, чтобы обезоружить и связать киевского князя. На нем не было ни единой царапины – древляне сберегли его живым и невредимым. Тогда подошел к Игорю древлянский князь Мал, одетый так же, как его дружинники.
– Ты волк, князь из Киев-града! – сказал он. – Мало ли дани взял ты с нашей земли? Отдали тебе все безропотно, ако овцы. Но ненасытна утроба твоя. А коли уж волк повадился по овцы, то разбоя не бросит, пока не передушит всех. Значит, надобно убить «олка. – Он обернулся к охотникам: – Дайте ему смерть по обычаю нашему!
Лесовики схватили Игоря, и он, чуя конец неминучий, крикнул с угрозой:
– За смертию моей, князь Мал, твоя грядет! Остерегись мечей киевских!
– Што будет, то Велес воздаст нам по трудам нашим. А ты получи отмерянное тебе судьбиной твоей.
Между тем древляне пригнули два дерева, привязали к их верхушкам ноги Игоря и по знаку Мала отпустили. Душераздирающий вопль сорвал шапки нестойкого южного снега с ближайших кустов и деревьев. Эхо закатилось в дебри и умолкло.
Лесовики, хмурясь, сняли доспехи и одежду с убитых киевских дружинников. Неслышно ступая след в след, исчезли древляне в темной чащобе, унося тела своих зарубленных товарищей.
Вскоре на этом месте дрались волки, дел я добычу, жадно глотали кровавый снег и косили яростными глазами вверх, где их крылатые сотрапезники с карканьем правили бранчливую тризну по некогда могущему владыке Русской земли...
Весть о гибели великого князя не скоро долетела до столицы. Только на пятнадцатый день прискакал в Киев гонец из древлянской земли и, сказавшись отроком Игоревым, поведал Ольге:
– Сложил буйну голову любый осударь наш и супруг твой Игорь, сын Рюриков, под Искоростенем! Один– яз жив остался. Прости.
Княгиня побелела и без сознания сползла к подножию трона. Вокруг засуетились мамки да няньки. Над княж-теремом взлетели горестные вопли плакальщиц...
Вдова три дня никого не допускала к себе, кроме Асмуда, Претича и Вусфаста – ближних бояр старшей дружины великокняжеской. Да и они приходили тайно, ночью, чтобы никто не увидел. Бояре, воеводы, старцы градские и иные мужи нарочитые из большой княжеской думы шептались меж собой, сокрушаясь вслух:
– Как бы лебедь белая не повредилась умом от горя столь великого...
На третий день к вечеру в город на Горе прискакала дружина Свенельда. Воевода со скорбным лицом, но ликуя в душе, хотел опередить события. Замысел был: окружить княжь-терем своими гридями и объявить себя великим князем Киевским, силой оружия и подкупом добиться признания своей власти у киевлян.
Все складывалось к лучшему: Свенельду доложили, что Ольга до сих пор без памяти, а бояре и воеводы растерялись. Каковы же были его изумление и гнев, когда он увидел закрытые ворота детинца и нацеленные с башен стрелометы. Гриди великокняжеской дружины Не откликались на его брань, более того, вели себя так, как будто под стенами не было ни варягов, ни их прославленного в боях предводителя.
Свенельд, затушив гнев, не уходил от стен. Он разослал в Подол и другие посады своих послушников уговаривать люд киевский за себя. На следующее утро дружина Свенельда была окружена и выдворена в поле. Здесь грозный воевода увидел своих бирючей: все они, более двух десятков, болтались в петлях на одной перекладине. Варяги притихли. Свенельд мрачно отвернулся... Прошел час. Конунга позвали в княж-терем на Горе, одного...
После полудня Ольга приказала созвать боярскую думу.
– По смерти великого князя Игоря Рюриковича, – объявил громогласно в большой гриднице воевода Асмуд, – по уставу русскому стол Киевский и всея Руси переходит к сыну его! Старшой князь роду Русского Святослав Игоревич берет отчину свою – Святую Русь!
Бояре и многие воеводы недовольно загудели:
– На што нам малегу?
– Не удержать глуздырю[100]100
Глуздырь (др.-рус.) – птенец.
[Закрыть] повод боевого коня! Не желаем Святослава над собой!
– Другой нужон!
– Немало на Руси добрых мужей нарочитых древнего роду-племени. Свово хотим!
– Кто ж люб вам? – с загадочной усмешкой спросила княгиня.
Чадь нарочитая обрадовалась – дело-то выгорает.
– Борича жалаем на стол Киевский! – крикнул кто-то.
– К лешему Борича, сквалыгу энтого! Глеба Черниговского!
– Свенельда жалаем!
– Ко-о-о-во-о?! Вар-ряга-а?! Ах-х ты, морда свинячья. На, получи... Х-ха!
Ольга невозмутимо восседала на стольце княгини. Лицо ее было сухим и строгим, серые глаза смотрели поверх боярских голов. Золоченое кресло справа оставалось пустым.
А шум разгорался. Кое-где зазвенели клинки мечей. Воевода Борич, маленький, с лицом злой старухи, ощерясь, отбивался от наседавшего на него необхватного воеводу Искусеви.
В самый разгар спора из боковой двери в гридницу вошли четыре дружинника-исполина в полном боевом доспехе, с обнаженными мечами в руках. Двое нести на плечах мальчика в красном корзне. Став одновременно каждый на одно колено перед Ольгой, они осторожно посадили мальчика на великокняжеский престол. Ребенок без страха смотрел на суетную в гриднице, брови его хмурились.
– Слава великому князю Стольнокиевскому и всея Руси Святославу, сыну Игореву! – гаркнули враз четыре могучие глотки.
Тотчас же все сразу утихомирились. В гриднице повисла зловещая тишина. Но ненадолго. Взорвалось скопище мужей нарочитых с новой силой. Сторонники загородили трон. Противники – их оказалось больше – приготовились к атаке. Но враз распахнулись все двери гридницы, и она наполнилась закованными в брони богатырями. Они бесцеремонно раздавали затрещины направо и налево, оттесняя бояр и воевод к стенам. Впереди великокняжеских могутов шли воеводы Претич, Слуд, Вуефаст и... Свенельд!
Поочередно подойдя к трону, они земно поклонились Святославу и княгине-матери. Дружинники ударили мечами по железным щитам: с княж-терема метнулись в небо стаи ошарашенных голубей. Четырехлетний Святослав закрыл уши ладошками, сморщился было, но сдержался и не заплакал.
Из усмиренной толпы воевод, бояр и старцев градских первым вывалился тысяцкий Ядрей, упал перед Святославом на колени, пропел сладко:
– Ты солнце Святой Руси! – и, обернувшись, воскликнул фальцетом: – Слава великому князю Святославу, сыну Игореву!
– Слава! – громыхнули могуты и еще раз по щитам: «Гр-р-ам-м бан-н!»
– Слава великой княгине Ольге! – завопил сообразительный Ядрей.
– Слава!!! – теперь уже гремела вся гридница. – Сла-ава-а! Даже самые упрямые поняли, что сопротивление бессмысленно – умная и решительная Ольга, опираясь на окованные плечи дружины и ее предводителей, никогда и никому не уступит киевский стол.
Через два часа на холме у капища Перунова Киев давал клятву на верность новому великому князю. Волхвы окуривали проходящих чередой бояр и других мужей нарочитых очистительным дымом из калины. Малолетний князь не по детски серьезно смотрел на них. Рядом сидела его мать и соправительница Ольга. Их окружала охрана с обнаженными мечами. А внизу, за ровными блестящими рядами витязей, кричал «славу» великому князю работный и торговый люд киевский...
Глава вторая
Где тлеет измена
Конунг Свенельд верой и правдой служил Ольге и Святославу. Служил и упорно продолжал ждать своего часа.
Допрашивая пленного Адельберга, епископа германской католической церкви, Свенельд требовал от него подробностей, и тот перед лицом смерти поведал следующее:
– Были у нас два барона вашей земли, Сабур и Ярошек. Крестились в нашу веру. Король наш, божьей милостью Оттон Первый, одарил их щедро. Бароны ваши говорили, что Русия давно ждет пришествия новой веры, а сами они земли древлянской. Люди этой земли, боясь давнего гнева и немилости короля вашего Святослава, просят военной защиты. Им было обещано войско... Но сейчас наши границы тревожат норманны, а с запада грозят франки. Семь лет назад король Оттон разгромил угров под Аугсбургом, но и сегодня они неспокойны...
– Как в сказке древлянской, – сухо рассмеялся Свенельд. – Мужик кричит соседу, на которого пчела напала: «Сейчас помогу, вот только от медведя избавлюсь!»
Адельберг шутку принял, скроил угодливую гримасу.
– Хоть тот мужик и под медведем, – сказал он, – но отогнать пчелу от соседа можно и рукой помощника. Так рассудил король наш, обратившись к Романии.
– Неужто сами греки на нас ополчаются? – не поверил Свенельд.
– Нет. Ромеи сами воевать не любят. Но у них много золота, которое воюет не хуже стали. Только сейчас не их золото, а золото короля Оттона передано через Константинополь вашим соседям – кагану Хазарии и печенегам. Но мне известно, что и император Романии немало потратился на этот поход.
– Печенеги с козарами, что кошка с собакой, – усомнился киевский воевода. – Их не соединить даже золотом.
– Золото все соединит. Кочевые бароны и каган Хазарии его любят. И дали его щедро ради главного – разрушения Русии. А для того, чтобы отвлечь перед нашествием кочевников главные силы короля Святослава от Кивомани, я и мои спутники были посланы для возмущения племени древлян. Только по приезде сюда я не встретил ни Сабура, ни Ярошека.
– И не встретишь, – насмешливо прищурился Свенельд. – Не древляне они. Ярошек, должно, ляхского круля доглядчик, а Сабур – козарин аль печенег... Когда ж сила степная грядет под Киев-град? – спросил воевода.
– Уже три дня как должны быть под Кивоманью. Счет их до семидесяти тысяч будет, а может быть и больше. Кивоманьбург не продержится против такой силы и недели. – Епископ не мог скрыть злорадной усмешки, но, почувствовав опасность, испугался и добавил вкрадчиво: – В это тяжелое время я мог бы тебе пригодиться, герцог Свенельд. Король наш помнит о тебе и предлагает службу. Ты ведь не русс. Что нашел ты в этой дикой земле невежественных племен?
– А что, осталась ли моя отметина на челе конунга Оттона? – в свою очередь спросил Свенельд.
– Славный удар! – деланно оживился епископ. – Этот шрам на лбу король закрывает волосами.
– Пошто стыдиться боевого шрама? – удивился варяг.
– Боевые шрамы украшают рыцарей, – ответил Адельберг, – но никак не королей. Ибо король милостью божьей вознесен над людьми, значит, для них он бог. А убога никаких шрамов быть не может.
Свенельд с интересом рассматривал словоохотливого попа, наглевшего с каждой минутой, усмехнулся и спросил внезапно:
– Скажи, Адельберг, а сколько жира можно вытопить из тебя, если подвесить в котле над костром?
– Пощади, великий герцог! – Взвыл немец, грохнувшись на колени перед Свенельдом.
– Ладно... – махнул тот рукой. – Свезу тебя к великому князю.– Сам поведаешь ему о кознях Оттоновых. А уж Святослав-князь решит – смерти тебя предать аль на волю выпустить. Моли своего бога, авось да выручит...
Через четыре дня из Киева прискакал гонец и передал Свенельду приказ великого князя спешно возвращаться в столицу Руси.
– Трех коней загнал яз, поспешая к тебе, воевода... – сказал доспешник княжеский. Он был запылен и валился с ног от усталости.
Многоопытный в ратном деле воевода, прошедший через десятки битв больших и малых, не сидел сложа руки. Ладьи были уже изготовлены для спешного похода, но он, подозрительный по натуре своей, не очень-то доверял рассказам Адельберга. Признание могло быть просто хитрой уловкой для отвлечения киевских дружин с древлянской земли. И только приказ Святослава развеял его сомнения.
Накануне Дубор привел под стяг великого князя Киевского три тысячи сторонников и сто грузовых плоскодонных ладей.
– Коней всего пять сотен собрал тебе, – сказал древлянский предводитель. – Сторона наша лесная, табунов больших не держим. Но кони эти добрые...
Он помолчал немного и добавил:
– Возьми и ценя с собой на защиту Киев-града. Вот и гриди мои.
Лицо Свенельда потеплело:
– На доброе дело решился, князь Дубор! Отплатится тебе стремление твое из казны великокняжеской. Беру с радостию!
Позади древлянского вождя стояла его дружина из трехсот рослых, бородатых молодцов: все в добрых кольчугах, с широкими боевыми топорами за поясом. Позади них прямоугольником выстроились ряды сторонников. Вооружены они были беднее, но зато все до единого – с длинными рогатинами на медведя и мощными зверобойными луками.
Свенельд невольно вздрогнул, вспомнив вдруг давнюю битву под Искоростенем. Тогда такие же полубезоружные мужики смело шли на смерть, не единожды яростью своей обращали в бегство прославленных киевских дружинников.
– Вои со всей земли древлянской, – гордо сказал Дубор, по-своему истолковав взгляд Свенельда. – Коль нападет ворог, то оборониться нашей земле нечем будет. Осталось совсем мало ратников. Старики, бабы да ребятишки одни.
– Обороним Киев-град – всю Русь от разорения спасем, – сказал Свенельд. – Пока стоит Киев – матерь городов русских – поостережется немец или лях шарпать землю нашу...
На следующий день, едва заалел восток, боевой караван из четырехсот ладей пошел к Днепру. Впереди на легких челноках сновали Дозоры, а по обеим берегам ходила верхоконная сторожа.
Когда до устья реки Уж оставалось около десятка верст, на отмель левого берега выскочило трое конных. Покрутились на месте особым знаком.
– Сполох показывают, – заметил Свенельду тысяцкий Велемудр.
– Вижу...
По сигналу с переднего струга весь караван стал бросать в воду Упоры. Ладьи растянулись на добрых пять верст.
Похватав луки, изготовив мечи и копья, закрывшись огромными щитами, руссы приготовились к бою.
Велемудр поспешил в челноке к берегу. Всадники ждали его. Между ними виднелся связанный по рукам человек в лосиной справе и волчьем колпаке. У одного из верховых поперек седла лежала двухлезвийная рогатина – обычное оружие древлянского охотника.
– Пошто сполох? – спросил Велемудр.
– Дак ить доглядчик сей недоброе сказывает.
– Пошто повязали?
– Чуть ни то Кирпу рогатиной не пропорол.
– Сказывай, кто таков? – Велемудр уставился на пленника пронизывающим взором угольно-черных глаз.
– Древляне мы... – хмуро ответил тот.
– Вижу, што не козарин. Пошто в драку лез?
– Мыслил – тати полочского князя Рогволода. Те лихие робята: чуть рот разинул – и поминай как звали. От них едина дорога – на рабский базар. А кому охота? Вот и отбивался.
– Киевляне мы, – ответил смущенно Велемудр.
– То и спасло воев ваших, по говору узнали. Не то б покололи всех в лесу-та.
– А ты разве не один?
– Знамо дело... – усмехнулся лесовик. – Эй, Сучкарь, выходь! – крикнул он.
Кусты позади всадников раздвинулись, и на отмель один за другим вышли одиннадцать приземистых диковатых мужиков. Все с рогатинами и тяжелыми луками. Всадники и Велемудр невольно поежились.
– Н-да-а... – только и сказал тысяцкий. Потом спохватился: – Да развяжите ж вы его!
Лесовики тем временем окружили киевлян, сняли колпаки, поклонились. Но Велемудр видел, что рожны рогатин все еще нацелены в их сторону, а в глазах охотников застыла настороженность. Вид огромного каравана, казалось, совершенно не смущал их.
– Ну сказывайте, братие, все, што ведаете, – попросил тысяцкий.
– Плывут по Непре-реке струги ненашенские. Споро бегут.
– Варяги?
– Непохоже навроде бы. У варягов струги длиньше и на носу зверь ощеренный. А это должно полочане. Дак нам все одно. И те и другие горе несут.
– Много их?
– До сотни числом.
– А далече ли?
– Верстах в двадцати вверх.
– Как же вы опередили их пехом-то? – удивился Велемудр.
– Тама излучина верст на сорок, а мы напрямки.
– Кто из вас, робята, на струг со мной пойдет? Надобно все в подробностях воеводе обсказать. Там и князь ваш, Дубор.
– Повязан, чать? – мрачно осведомились древляне.
– Миром идем под Киев-град, степняка бить.
– А ?! Ну коли так, поехали... – сказал тот лесовик, которого пленник назвал Сучкарем.
Велемудр приказал всадникам зорко следить за неведомым флотом, а сам с Сучкарем поплыл к передней ладье...
Воеводы обсудили новость. Свенельд распорядился спешно идти к Днепру и перенять встречный караван. Киевляне быстро загородили стрежень могучей реки и изготовились к битве. По знаку Свенельда четыре тысячи комонников разделились – половина переправилась на левый берег Днепра, а другая осталась на правом, схоронившись в прибрежных зарослях. На Две версты вверх против течения, за поворот ушли десять самых быстрых стругов, для того, чтобы, если это враг, заманить его в ловушку. Ну а если друг, то встретить с честью...
Потянулись томительные часы ожидания.
«Ежели это варяги, – размышлял Свенельд, – добра от них в такой час ждать нечего...»
Давно это было – его, тогда еще молодого хафдинга[101]101
Хафдинг (др.-сканд.) – управитель области.
[Закрыть] норманнов, ждала смертная кара на родине викингов. Конунг Эйрик Кровавая Секира посчитал молодого ярла Свенельда причиной всех бедствий, обрушившихся на Норвегию. Суд из двенадцати заседателей согласился с мнением конунга, имя которого наводило ужас на подданных. Вина Свенельда сводилась однако к тому, что он был богат, удачлив в битвах и очень популярен среди морских бродяг – викингов. А Эйрик не терпел соперничества даже среди родни – прозвище «Кровавая Секира» он получил за убийство всех своих братьев.
По закону преступника Свенельда должны были убить молотом Тора в четверг. Четверг у норманнов считался днем бога Тора.
Но бог-кузнец, бог-воин не допустил несправедливости – руками друзей Свенельда он разбил оковы и заодно покарал самого конунга: Свенельд в стычке раскроил Эйрику череп тем самым оружием, которое дало прозвище тирану.
На трех дракарах хафдинг бежал из родных мест. Выбор – куда – был сделан давно: только руссы могли надежно защитить его от мести Харольда, сына убитого Свенельдом Эйрика...
Поэтому сейчас Свенельд с волнением ждал встречи с неизвестным флотом. Если это его соплеменники из враждебного клана, то киевский воевода поступит с ними безжалостно. Сил у него для этого достаточно. Правда, вряд ли воины из клана Харольда осмелились бы забраться так далеко в русские пределы – они не могли не знать, сколь велика здесь сила Свенельда. Но мало ли что... Сто дракаров – это шесть тысяч норманнских мечей! Такую силу Новгород мог и не удержать. А викинги и с менее значительными силами захватывали целые страны. Совсем недавно Карл Третий вынужден был уступить им изрядную часть своей территории, которая сейчас зовется Нормандией. За это короля прозвали Простоватым. А ведь тогда к берегам Франкии пристали всего три десятка дракаров...
Свенельд сам был норманном по крови и по повадкам, поэтому твердо решил скорее утонуть, чем пропустить врага к Киеву. Свою славу первого воеводы он не намерен был уступать никому.
Но вот наконец-то из-за поворота вынырнул челнок. Гребцы подняли сигнал «свои».
– Полоцкий князь Рогволод с вой многими идет к тебе на подмогу немского царя ратовать, – доложил гонец от полочан, тысяцкий Колес.
– А где ж брат мой, князь Рогволод? – спросил воевода.
– Стал на упруги. Ждет дозволения прийти, – ответил Колес. – Доглядчики наши узрели вас еще часа три тому.
– Хитер князь! – рассмеялся Свенельд. – Велемудр! – позвал он. – Пойди, позови князя Рогволода с почтением для беседы... И ты езжай с ним, – приказал воевода полоцкому витязю.
Вскоре головной струг полоцкого князя причалил к Свенельдовой ладье. Старые друзья обнялись. Они были одногодки и даже чем-то походили друг на друга: оба высокие, плечистые, усатые.
Свенельда полоцкий князь считал своим, любил и во все времена поверял ему свои тайны, поскольку был его кровным братом – это он, Рогволод, спас когда-то молодого хафдинга от ярости Эйрика Кровавой Секиры.
Варяги могли говорить откровенно.
– Слыхал, слыхал! – воскликнул Свенельд. – Рад безмерно рождению дочери. Как нарекли?
– Рогнедою...
Свенельд опустил непокрытую голову.
– Благодарю, – сказал он растроганно,– что именем моей матери нарек ты дочь свою. Благодарю... В Киев-граде припасен у меня добрый поминок.
– А я сыну твоему Люту поминок с собой прихватил, – ответил Рогволод. – Вот он, – и поднял обеими руками тяжелый франкский меч в узорчатых ножнах.
Свенельд шутливо отстранился.
– Сам вручишь. На пятый день месяца изока рождение Люту приходится. Как раз три годика будет. Лучшего дара на подстягу, чем меч викинга, и быть не может. Схорони, брат, поминок сей до поры.
Свенельд подозвал Велемудра:
– Веди караван. А яз погостюю в лодии брата моего названного.
– Сполню, воевода! – бойко ответил тот. – Эй! На парус, друзи! Дайте знак к движению! Комонникам знамено – берегом поспешать! Сторожа водная, на челнах вперед!
Десяток челноков ринулся вниз по Днепру.
– Гонца спошли под Киев-град, – распорядился Свенельд. – Где-то под Дорогожичами стан Добрыни должон быть. Пускай сыщет его доспешник наш...
На струге Рогволода опасаться было некого. Полоцкий князь окружил себя верными людьми – в основном варягами. Под плеск воды, скрип уключин и шорох ветра в парусе, побратимы разговорились. Смелым речам помогало доброе германское вино.
– Я мыслю, брат, – начал полочанин, – что пристало время извести корень Игорев. Степняки в сем деле подмога нам. Сничто-жим змеиный род, с хаканом казарским мир учиним, и стол великокняжеский в наших руках. Кому, как не тебе, володеть отчиной Олеговой?
Свенельд задумался, покусывая кончик длинного уса. Молчал долго, потом ответил:
– Нет! Этот час не про нас. Ежели бы Святослав битву сию ладил с одной дружиной своей, тогда можно было бы пытать удачу. Ряду Полчному, болярам да старцам градским все едино, кто великий князь – Святослав ли, яз ли. Им своя выгода дороже – мошну набить. Им удачливый в войне князь нужон, ибо гридям сие – злато и иная добыча ратная; купцам – прибыток в торговле рабами и иным чем; ну а о болярах и говорить нечего.
– Кто ж на Руси удачливее тебя в войне? – удивился Рогволод. – Святослав щенок еще. Правда, машет он мечом изрядно. Да разве сравниться ему с тобой?
– Не о том речь, как кто мечом машет... – возразил Свенельд. – Слава моя высока, слов нет. И не Святослава или Ольги страшусь яз. Есть сила много могутнее – народ! – Это слово Свенельд как бы вколотил в нить разговора, произнес отрывисто и громко. – Да, не изумляйся, это так. Святослав поднял на битву со степью народ: смердов, холопов, люд работный. Им, коим терять нечего, окромя укруха аржаного хлеба пополам с толченой корой древесной, им, голым да босым, война не нужна, ибо она не несет им ничего, окромя горя да крови. И они все сделают, чтоб задавить ее... Яз не единожды водил дружины в поход. Там, в чуждых пределах, руссы рубятся вяло, а на своей земле – яростно! Смерти не страшась! Черный люд русский сломает хребет степным ханам. А впереди сейчас в глазах и устах народных Святослав свет Игоревич, а не мы...
– Ну и пускай себе! Все едино поход степняков нам на руку!
– Нет, брат мой! Святослав нынче для народа русского, што твой Перун Громоносящий и Защищающий. Пусть даже мы убьем его и с помощью Степи захватим Киев-град. Это сотворить можно – сил хватит. Но нам не удержаться тогда на этой земле. Руссы, ты плохо их знаешь, станут воевать с нами и год, и два, и десять лет. А если понадобится – так и сто. Но наш род искоренят до последнего колена. Вспомни Рюрика, бежавшего за море. Вспомни Олега – так и не простила ему Русь смерти киевских князей Оскольда и Дира. А уж как высоко летала слава покорителя Царьграда! Чать, куда ярче моей та слава была. В веках останется. Правил Олег Вещий в Киев-граде – Великую Козарию трепетать заставил, сколько данников у нее отнял, а умер в Старой Ладоге. И еще неясно, от укуса ли змеи... Руссы называют нас находниками. А меня – Черный Ворон Сантал!.. Может и мне руссы славу воспоют после того, как убьют: они очень любят мертвых правителей, но живых – никогда! Впрочем, и мертвых поносят иногда...
