Текст книги "Гроза над Русью"
Автор книги: Станислав Пономарев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 22 страниц)
Глава третья
Добрые вести
Немного времени прошло, а рать у городища Змеево выросла уже до двадцати тысяч человек. Добрыня далеко, к самому Киеву, выставил конные дозоры, зорко следя за действиями врага. Ему донесли, что на Днепре был жестокий бой, однако подробностей никто не знал: говорили только о поражении степняков.
Под Будятином, для прикрытия лесной дороги на Каширин погост, воевода выставил отряд из пяти сотен пеших ратников под командой Луки Чарика.
Ватаги печенегов и хазар рыскали вокруг, дивясь брошенным селищам, отсутствию в них чего-либо ценного. В злобе они рушили и жгли все подряд, втихомолку ругали своих ханов, виня их во всех бедах своих. Только скорое взятие Киева, Вышгорода и богатого купеческого каравана могло вознаградить кочевников за все лишения этого похода.
Одна из ватаг прискакала к Будятину на шестой день нашествия, к вечеру. Впереди красовался на высоком арабском коне молодой бек Кулобич в кольчуге и косматом шлеме. Кто-то пустил слух среди печенегов, что в городище живет «сама жена кагана Святосляба», одежда которой вся соткана из золота, украшена драгоценными камнями. Молодому наезднику хотелось прославить свое имя подвигом, достойным настоящего батыра, чтобы под синим небом Канглы-Кангарии[89]89
Канглы-Кангар – самоназвание объединения печенежских племен в Северном Причерноморье.
[Закрыть] зазвучали песни в его честь. Тогда он сможет жениться на ханше из знатного и богатого рода, а его старая мать отдохнет, наконец, от непосильного труда. Кулобичу было восемнадцать лет, он отличался силой и ловкостью и верил в свою звезду...
Недавно на весеннем празднике Рождения, когда увеличиваются табуны коней и веселой пеной шипит в аяках нибид – хмельной напиток из кобыльего молока, – простой табунщик Кулобич вызвался сразиться в поединке с самим бек-ханом Илдеем и сбил того с коня. Илдей приблизил к себе смелого харачу[90]90
Харачу (тюрк.) – букв, «черный человек»; простой народ, чернь.
[Закрыть], назвал побратимом, однако от повинностей не освободил ни его самого, ни старую мать.
В самом начале похода Кулобич снова отличился – захватил в плен из хитрой засады урусского батыра. Илдей вспомнил «побратима» и, чтобы слава о щедрости бек-хана не угасала у кочевых костров, возвысил Кулобича – дал под начало его сотню отчаянных байгушей[91]91
Байгуш (тюрк.) – сыч, сова; здесь: – нищий, бедняк.
[Закрыть].
Отправляя дозор в глубь русских лесов, бек-хан долго раздумывал, кому бы поручить столь ответственное дело. Нужен был осторожный, хитрый и очень отважный человек.
Среди старых опытных воинов немало хитрых и осторожных. Но прожитые годы лишают отваги – обычно безрассудно смелые до старости не доживают.
Среди молодых батыров немало отчаянных голов, но они не успели еще приобрести осторожной мудрости...
И тут Илдей снова вспомнил Кулобича – молодой сотник при всей ловкости и отчаянной храбрости показался бек-хану человеком осторожным и уравновешенным. Властитель призвал его к себе. Кулобич пришел, встал гордо, готовый выслушать приказ повелителя. У печенегов не принято было кланяться своим владыкам, тем более падать ниц, ибо все они были равны перед вечным синим небом – и хан, имеющий десяток тысяч кобылиц; и табунщик, пасущий один из ханских косяков. Только перед Богом Неба и Небесного Огня склоняли непокорные головы и ханы и пастухи. Имя этому Богу – Тенгри-хан!
– Мой брат достоин великих дел, – вкрадчиво заговорил Илдей. – Мне сказали, что неподалеку, в дремучих лесах, скрывается жена самого кагана Урусии Святосляба. Ее Малука зовут. Каганшу захватить надо бы. Говорят, она вся осыпана драгоценными камнями и золотом, а одежда на ней из румской парчи. Все ее богатство ты можешь взять себе, мне же привезешь связанную Малуку. За это я тебе пожалую впридачу еще сто кобылиц и двух арабских боевых коней!
Кулобич молча кивнул головой и остался стоять в невозмутимой позе... Илдей глянул на него цепким взглядом и хлопнул в ладоши – подошел человек русского обличья.
– Вот тебе проводник. Это наш друг и брат по имени Кучал. Когда ты возьмешь золото и драгоценности урусской каганши, то дашь ему немного. А если он заведет тебя не туда, срубишь ему голову.
Бек-хан повторил это по-русски. Полоцкий лазутчик из людей Пубскаря, прозванный за пьянство Качаем, побледнел, и может быть, в этот миг пожалел о добровольной разведке в Будятине. Илдей снова обратился к Кулобичу:
– Он все знает, поэтому будет помогать тебе изо всех сил. Этот Кучал очень любит золото и свою жизнь... А также хмельной нибид. За десять батыров один выпить может, я проверял. Но ты приглядывай за ним, чтобы по дороге он не юркнул от тебя в кусты... Даю тебе под начало еще две сотни лихих батыров. В путь, брат мой! Не теряй времени – удача преследует скорых и решительных!
Кулобич за все время не вымолвил ни единого слова, ничем не выдал охватившей его радости. Так же невозмутимо кивнул он в знак согласия, и через малое время низкорослые косматые кони скорой рысью уносили его отряд в сторону русских лесов...
Лука по совету поротого старшого повсеместно расставил засады. Печенежский дозор из трех всадников осторожно въехал в раскрытые настежь ворота – городище Будятино было пустым. Другие дозоры двинулись по наружной кромке рва, причем один из них чуть было не обнаружил засаду – печенеги проехали так близко, что Лука, скрытый зелеными зарослями, мог бы дотянуться до них рукой Но тонкое степное чутье изменило кочевникам в непривычном для них лесу.
Разведчики, проехавшие городище вдоль и поперек, тоже ничего подозрительного не заметили и дали знак Кулобичу...
Отряд уже наполовину втянулся в ворота, как вдруг стрелы сразили дозорных. Печенеги взвыли от ярости, пытаясь развернуться, выбраться из теснины на поляну, широко раскинувшуюся перед городищем, где был простор для конницы. В воротах образовалась свалка. Тут же в скопище людей и лошадей посыпался густой дождь стрел.
Руссы ударили одновременно из леса и из городища. Бежать печенегам было некуда. Лесовики молча врубились секирами в охваченную паникой толпу всадников. Не прошло и получаса, а от отряда Кулобича не осталось и десятка живых... Сам он спасся, прорубив мечом дорогу сквозь ряды своих и чужих воинов – вынес могучий арабский жеребец. Напоследок Кулобич в ярости рубанул мечом по шее проводника Качая.
Печенег долго плутал по лесам, прятался, спасался бегством от русских разъездов и только через несколько дней встретил разношерстный отряд, состоящий из печенегов, хазар и русских изменников...
Добрыня перед строем всех полков наградил Луку Чарика званием сотского и конем. А поротого старшого восстановил в прежних правах. Тот разительно переменился после памятной будятинской порки: кольчуга и меч его отныне сверкали. За смекалку стали величать его Левша Булыч, то есть хитрый Левша.
Многих отличившихся в бою смердов по слову Добрыни опоясали мечами – то честь на Руси была великая, ибо с этого часа становились они пасынками в великокняжеской дружине. Дружинником стал и бывший обельный холоп Ядреев – Суржа, зарубивший в битве у селища Будятино шестерых печенегов.
Стычки с кочевниками происходили повсеместно. Привыкшие воевать в степи табунщики неуютно чувствовали себя среди непроходимых русских лесов, оврагов и буераков. То один, то другой отряд степняков исчезал бесследно. Но и с русской стороны были немалые потери – иногда ловким пастухам-воинам удавалось скрытно подобраться к неопытным в сторожевой службе смердам-сторонникам и поголовно вырезать их.
Добрыня понимал, что ему не удастся долго скрывать от глаз врага огромный воинский стан, и он послал с голубем донесение Святославу. На следующий день приплыл на легком челноке гонец от князя.
– Приказ тебе, витязь Добрыня, – сказал посланник, – через три дня выступать в место, названное ранее. Свенельда с дружиной не жди. Тяжко давит сила вражья, держать невмочь. Великий князь поклон шлет тебе, воевода, за добрую весть!
– Как же ты прорвался к нам из города? – удивился Добрыня. – Ведь степняки так обложили Киев-град, что мышь не проскочит и птица не пролетит. Трудно, видать, там?
– Нелегко, – ответил гонец. – Но бьем ворога хитрым измышлением князя Святослава, воевод да упругой русской! Попервой степняки поперли было через Лыбедь-реку тьмой несметной, норовили твердь Язину захватить да выйти к Днешнеграду[92]92
Днешнеград (др.-рус.) – детинец, цитадель, кремль, крепость внутри города.
[Закрыть]. Но пока они речку переплыли и добрались до заборала, многие упали убитыми от камнеметов и стрел. А ишшо киевский искусник Спирька машину хитрую сотворил, огнем она плюется. Много табунщиков в тот раз от Спирькиных машин сгорело. Вот так и отбили степняков с великим для них уроном... А вчерась поутру, – продолжал посланец от князя. – замыслил хакан Урак силой великой перескочить Непру-реку. Многие тысячи воев козарских стали ладить вершу из бурдюков, а поверх тесом крыть. По краям поставили дозор оружный на челноках, ибо страшился хакан наших боевых лодий...
– Што есть челнок супротив боевой лодии? – усмехнулся Добрыня.
– Это когда их мало, – ответил гонец. – А на стремнине челноков было сот пять или шесть, не мене!
– Где ж они столько взяли? – удивился воевода.
– По Непре-реке пригнали снизу. Полонянники сказывали, будто с Дона козары перегнали их в исток Уды, а оттель переволокли в Псел. Ну а там и до Непры недалече...
– Нелегкое дело – гнать челны по мелям да посуху.
– Так они невелики, всего-то локтей по десять длиной – пара коней посуху без напруги потащат. А у козар коней – што песку в шапке.
– Ну а дале што?
– А дале – вершу козары стали ладить из надутых бычьих шкур да теса, а челны оружные по бокам их стерегли. Часть воев на челноках помогали вершникам – камни на веревках вверх по стрежню заводили, штоб вершу ту стремнина не унесла. Потом видит хакан Урак, што нету наших лодий ратных, ну и осмелел – три сотни челнов, по десять воев в каждом, устремил к Зборичеву взвозу и на Пасынчу Беседу. Наши гриди обстреляли их из луков и отошли на Подол...
– Ка-ак?! – не поверил Добрыня. – Да витязи наши могли и не такую орду удержать из-за валов да заборала на Пасынче Беседе! Для них эти три тысячи козар – тьфу! Где же лодии наши были?
– В том-то и дело, воевода! Ведь у Лыбедь-реки тож сила великая вражья стояла. И оттель в тот миг напор был знатный. Но воевода Асмуд отбросил врага, не пустил его на горы Киевские.
– Не могу понять...
– Князь наш показал хакану, – пояснил гонец Святослава, – што воев у него мало, и он будто бы не в силах отбивать напор с двух сторон. Урак и поверил, особливо, когда козары легко высадились на киевском бреге. Второй раз челны взяли печенегов, видать, по уговору. Те замыслили пробиться к Подолу, но воевода Вуефаст отогнал их. Печенеги с уроном отплыли к Пасынче Беседе и к козарам примкнули...
– Однако столько воев подпускать так близко к Горе и Подолу опаско. И што же князь?
– На то и измышление ратное. Хакан Урак ту же думу в голове лержал и радовался безмерно. Сказывают, он было сам собрался к Пасынче Беседе, даже в челн сел, да передумал. В это самое время верша уже была саженях в двадцати от Зборичева взвоза, и хакан, видно, замыслил перейти Непру-реку на коне... – Гонец замолчал, подмигнул Добрыне. – Вот тут-то и показало себя хитрое измышление князя Святослава. Ведал он, што за дружба был а промеж козарами да печенегами... Когда козары в другой раз стали переваливать стрежень, с верховьев вдруг показались десятка два больших стругов купецких, зело узорочьем изукрашенных. Козары в челноках кинулись впереймы. Гости русские встретили ворога стрелами, а кормчие стали править в Почайну. Но челны переняли их. Тогда купцы попрыгали налегке в воду и подались к берегу. Козары их не тронули – узорочье очи им застило. Брошенные струги стало прибивать струей к Зборичеву взвозу... Тут и началась потеха – свара промеж козарами и печенегами воспылала страшная. Всяк к добру тянется, мечи и копья засверкали. Ханы ихние кричат, а жадность да обиду остановить не могут.
– Хитро измыслил князь! – раздались голоса.
Гонец улыбнулся, отхлебнул из братины и стал рассказывать дальше.
– На вершу без спросу подались табунщики, штоб до лодей с товаром добраться. От тяжести великой верша порвалась в самой середке и многие попадали в воду. Несметно потонуло народу в Непре. А на вымоле Зборичева взвоза и дале по брегу, возле купецких стругов, буча шла страшная, даже ханы и те встряли в нее, добыча им очи застила. Немало в ярости посекли друг друга степняки.
– Да, норов табунщиков всем ведом, – сказал Добрыня. – А жадность их ако пожар в ковыльной степи – вмиг на многие версты разлетается.
– Вот тогда-то и вышли из Почайны-реки полторы сотни русских боевых лодий, – торжественно сказал гонец и рубанул рукой по воздуху.– Гриди воеводы Ядрея ударили по брошенным челнам козарским. А варяги с дракаров бросали в челноки двухпудовые камни и сулицы с горящей паклей. Покамест козары с печенегами одумались да оборотились к воде, гриди в тяжелых бронях из дыма и пламени уже сходили на берег. Две тысячи руссов в един миг оттеснили степняков вглубь Пасынчи Беседы. А с Подола вышла дружина воеводы Вуефаста, из Днешнеграда же по Зборичеву взвозу скатились вниз могуты самого Святослава. Зажали ворога со всех сторон. А с того брега хакан Урак подмоги не прислал, стрежень Непры-реки переняли семь десятков лодий воеводы Претича с тремя тысячами сторонников. На узкой полосе брега киевского случилась сеча страшная, немилостивая. День До вечера рубились мы, кровь стекала в стрежень Непры, и вода в ней стала рудой. А когда мгла покрыла землю, все степняки были побиты. Полона не брали – князь не велел...
Гонца слушали, затаив дыхание. Знали, скоро и им предстоит сеча. И были готовы к жизни мгновенной, битве и смерти.
– Много богатырей русских полегло на поле брани, – печально сказал гонец. – Но хакан Урак! – голос его зазвенел. – Хакан-бек Урак и бек-ханы печенежские печалились в тот вечер о целом тумене воев своих! Воевода Претич разметал всю вершу козарскую и весь день держал хакана и печенегов на левом бреге!
– Вечная память защитникам светлой Руси, павшим в сече грозной!.. – снял шлем Добрыня, опустили непокрытые головы и воеводы сторонников русских.
– Ну да сечи без убитых не бывает, – сурово молвил Добрыня. – Братие, о деле славном на Непре-реке донесите всем ратникам, штоб пример сей зажигал сердца воев русских для битвы!
Неподалеку затрещали кусты. Раздался грозный окрик дозорного, ему ответили. Вскоре перед Добрыней предстал связанный по рукам жилистый человек лет тридцати в сопровождении мужиков, вооруженных дубинами.
– Так, ста, ить из-под тиши пробирался в стан наш, – доложил рыжий бородатый мужик с синяком под глазом. – Дак мы яго повязали. Не давался, нечистый дух. В глаз мне саданул, ажио светло стало.
– Кто таков? – нахмурился воевода.
– Гонец Свенельда, – бойко ответил пленник.
– Пошто дрался?
– Мыслил, ворог. А как ухватили меня они, понял, што свои, лесовики. От степняков бы яз отбился.
– Чем докажешь, што Свенельда доспешник? Обличьем не нашенский вроде?
– Прикажи развязать.
Воевода кивнул. Пленника освободили от пут. Он с силой потер затекшие запястья и вытащил из-за пазухи голубой треугольник из шелка с золотым клеймом – летящий сокол над перекрестьем из двух молний.
– Сказывай! – разрешил воевода.
– Завтра поутру дружины Свенельда и полоцкого князя Рогволода, а також рать древлянская с князем Дубором будут здесь! – объявил гонец.
– Любо! – повеселели вокруг.
– Как Рогволод со Свенельдом оказался? – подозрительно спросил Добрыня.
– Лодии их встретились в устье Уж-реки. Со Свенельдом много сторонников древлянских на подмогу Киев-граду идут: как прослышали лесовики о козарской грозе, так сразу ж замирились с нами.
– Добро, – кивнул воевода. – Вот и собралась Русь светлая для отпора ворогу!
– Длани в кровь стерли вой русские, – почему-то конфузясь сказал гонец Свенельда, показав заскорузлые ладони в кровавых мозолях. – День и ночь гребут напеременки. Да еще паруса поставлены. Лодии ако чайки летят...
Глава четвертая
Каган-беки Урак
Зеленый с золотыми разводами огромный шелковый шатер, увенчанный золотой маковкой с серебряным полумесяцем, стоял на Воиновом поле на виду Вышнеграда, в двух тысячах шагов от главных ворот Киева. Позади, внизу, дымя, догорала крепость Язина.
Роскошный шатер окружали другие – пониже и поскромнее. Все это разноцветное великолепие очерчивал ровный круг из щитов, повешенных на колья. А пространство меж шатрами заполнила красочная, в дорогих доспехах, толпа воинов. Сверкали латы, колыхались на ветру султаны из перьев диковинных птиц, резал глаз пестрый шелк архалуков. Стройные кони сгибали гривастые шеи, звенела позлащенная сбруя. Здесь было шумно и весело.
За кругом из щитов копошилась серая масса остального хазарского воинства...
Высоко в небе чертил ленивые круги старый степной орел, обозревая землю острым глазом. Он был в недоумении – среди серо-кипящей массы, дыма и Пламени мерцал яркий гигантский круг. Сверху он был похож на россыпь раскаленных углей среди золы – он так же кипел и потрескивал. Орел стал набирать высоту... Вдруг резкий секущий свист настиг его. Царь неба, могущественный и гордый, заклекотал от боли, накренился на одно крыло и стал падать. Он махал крыльями, старясь удержаться в родной стихии, но падал все стремительнее, и земля надвигалась на него, огромная и неотвратимая...
Орел упал перед великолепным шатром как раз в тот момент, когда из него выходил величественный старик в сверкающих одеждах, в золотом узорчатом шлеме, верх которого венчал синий сапфир с голубиное яйцо величиной. Лицо старика было морщинистым и редкобородым, горбатый нос и выцветшие круглые глаза делали его похожим на беркута.
Птица, падая, чуть не задела гордого старца крылом по лицу. Но тот не закрыл глаз и не отшатнулся, как бы сделал любой другой человек на его месте. Но этот человек не был любым и каждым – его звали Каган-беки Урак Непобедимый и Разящий, Щит Аллаха и Шад-Хазара Наран-Итиля, Надежда Всех Хазар и так далее и тому подобное.
Каган-беки Урак остановился перед мертвой птицей, и долго смотрел на ее могучие крылья и хищно изогнутый клюв. Тарханы, эльтеберы, беки и тургуды застыли позади Непобедимого – небо ясно, но будет гроза!
– Кто? – спросил каган тихим голосом, продолжая смотреть на орла.
У ног Урака уже лежал распластанный ал-арсий. Полы его архалука раскинулись, будто крылья гигантской птицы. Каган отметил это про себя и снова ушел в созерцание, переводя взгляд с орла на человека и обратно. Это длилось долго, потом опять раздалось тихое:
– Похороните их вместе на высоком кургане. – Урак перевел взгляд на объятого ужасом ал-арсия: – Будешь служить ему в царстве Тенгри-хана...
Пятьдесят долгих лет сменили друг друга чередой тех пор, как Урак с помощью кровавых уловок, интриг и заговоров овладел этим высшим военным титулом в Великой Хазарии – каган-беки.
Войско – власть! Поэтому Урака часто называли царем, но он этого не любил. Есть царь в Хазарии, зачем же быть вторым? Во дворце Ал-Бейда в Итиль-келе царствовал Живой Бог всех хазар Великий Каган Шад-Хараз Наран-Итиль Иосиф!
Льстецы готовы были назвать царями и чаушиар-кагана – начальника над тургудами и привратника Золотого дворца Солнца, и кендар-кагана – управителя гражданскими делами Хазарского каганата. Но ведь они царями не были...
Урак предпочитал, чтобы его называли Непобедимым. Или Разящим. Ибо в его руках был Меч Державы весом в сто тысяч стальных клинков. Даже в мирное время двенадцать тысяч ал-арсиев держали наготове сабли...
Урак вернулся в шатер, никому не разрешив следовать за собой. Только два тургуда-колосса замерли истуканами позади золотого трона, похожего на древнеассирийскую колесницу. Каган-беки сел под парчовый балдахин, подложив под себя одну ногу, задумался.
«Что несет мне грозный знак поражения беркута?» – размышлял он, устремив неподвижный взор на золотой клинок солнечного луча, в котором мельтешили пылинки и уже успел свить радужную сеть маленький суетливый паучок.
– Я или каган Святосляб? – вслух подумал Урак, разглядывая паучка. – Пылинки – воины! Паук – каган! Все мы так же малы в беспредельной вселенной. Мы и дела наши – прах и забвение!
Урак закрыл глаза...
Шестьдесят лет назад грозный урусский коназ Олег широкими мечами своих железных богатуров сильно урезал границы беспредельного Хазарского каганата, сократил число племен-данников. Каган, тарханы, эльтеберы и беки яростно сопротивлялись. Ежегодно, по нескольку раз, совершали хазары опустошительные набеги на земли Урусии. И неизменно в ответ следовала жестокая месть.
С востока, через реку Итиль, в Хазарию вторглись печенеги. Разгромить или оттеснить их не хватало сил, и восемь родов быстрых, как ветер, всадников прочно укрепились в междуречье Итиля и Бузана[93]93
Бузан (хазар.) – река Дон.
[Закрыть]. Упорная кровопролитная война между ними затянулась на десятилетие. Доведенное до ужасающей нищеты население подневольных земель бралось за оружие.
Совет высших сановников Хазарии при великом кагане Аароне обвинил во всех неудачах кагана-беки Ахмата Молниеносного. Старый полководец, принудивший к дани свирепых ясов и касогов на юге, черных булгар и буртасов на севере, племена краснобородых славян на северо-западе, отбивший натиск кочевых мадьяр с запада, был задушен в собственном шатре своими же тургудами.
Семихвостый бунчук с золотым знаком солнца взял в свою могучую руку двадцатилетний полководец Урак. Слава его к тому времени ястребом летала по степи. Он сделал то, чего не удалось опально му кагану-беки Ахмату, – всего с двумя туменами воинов и туменом союзных буртасов Урак оттеснил печенегов на запад, в Северное Причерноморье. Это он, баловень судьбы, разгромил тюрок-огузов за рекой Итилем, привел бесчисленный полон, несметные косяки коней, захватил ябгу[94]94
Ябгу (хазар.) – глава старейшин у тюрок-огузов; военачальник, главнокомандующий.
[Закрыть] Бахруза. Это тумен-тархан Урак на ста кумварах совершил поход по Курсюму[95]95
Курсюм (хазар.) – Каспийское море.
[Закрыть] в Ширван и вернулся с богатой добычей. На другой год он взял на копье румский город Херсонес и посадил там своего тудуна. Над головой Урака сверкал ореол удачи. Иудейские раввины, муллы мусульман, христианские священнослужители и жрецы язычников единодушно показали на Урака при выборе военного предводителя. Они, представляя разные веры и народы Хазарского каганата, видели в нем в то смутное время военного лихолетья защиту от грозы, когда только меч в удачливой руке мог быть залогом спокойствия и самой жизни.
Первыми под руку тумен-тархана Урака пришли ал-арсии. Их визирь Исмаил-беки лучше других знал, в какую сторону повернуть острие своего меча. Будущий каган-беки заперся в неприступной крепости на высоком правом берегу реки Итиля. Сюда пришли ал-арсии, оставив на произвол судьбы столицу; здесь, у подножия горы Урака, встали заветные воины на колени и повесили боевые пояса на склоненные шеи – знак полной покорности. Урак принял их под свою руку, но в город Итиль-кел идти наотрез отказался, несмотря на все увещевания Исмаила-беки. Он понимал, что этот шаг может столкнуть его с тургудами чаушиар-кагана, а значит, с самим Шад-Хазаром и всей правящей иудейской верхушкой, в руках которой находились ключи от всех сокровищ Хазарского каганата. А это было посильнее, чем даже сто тысяч мечей. Урак проявил дальновидность и не ошибся.
Через неделю к горе Урака прилетели на взмыленных конях три десятка красных тургудов Шад-Хазара. Это была добрая весть – шелковый шнурок, чтобы опальный собственноручно повесился, привозили только черные тургуды, вестники смерти.
– О Непобедимый! О Разящий эльтебер Урак! – крикнул один из царских посланников, и голос его отчетливо был слышен на вершине горы. – Великий Каган Шад-Хазар Наран-Итиль, Светоносный Царь Аарон, приказывает тебе прибыть в чертоги дворца Солнца! Он хочет спросить тебя, на сколько лет повелевания над войском дать тебе священный семихвостый бунчук кагана-беки?!
Урак насмешливо посмотрел на визиря Исмаил-бека и пошел к воротам крепости...
В столицу Хазарии Итиль-кел ехали не спеша. В трех фарсахах[96]96
Фарсах (хазар.) – мера длины в 6-7 километров.
[Закрыть] вокруг рыскали недремлющие дозоры. Вовремя заметили они тридцатитысячную орду тумен-тархана Харука – молодого соперника Урака. Кровопролитная схватка длилась долго. Но у Харука не было ал-арсиев, и это привело его к поражению.
Въехав в столицу, Урак встал на колени перед мечетью и расцарапал себе лицо в горести по павшим богатурам своих туменов и своего «безумного брата» Харука. Народ плакал вместе с ним, глядя на потрепанных в битве мусульман и пленных. Последние понуро стояли в ожидании своей печальной участи: последняя битва по всем законам вела их на рабский базар. Но Урак и перед ними встал на колени и просил прощения за причиненную обиду и боль, в которой он, видит Аллах, не виновен. Со слезами на глазах, с расцарапанным в кровь лицом, Урак совершил доселе невиданное – он отпустил всех пленников, вернув им оружие и коней, одарив каждого золотым динаром. Пятнадцать тысяч бывших воинов тархана Харука с этой минуты готовы были отдать души и головы за доблестного эльтебера Урака.
Завистники в тот памятный день чуть ли не завыли от ярости – как просто, оказывается, завоевать благорасположение народа. Каждый из них готов был тут же выложить в десять раз больше золота. Но увы – любовь народа золотом не купить!
Вечером того же дня прилетела на крыльях молвы важная весть – от укуса священной змеи умер грозный каган урусов Олег! Чтобы испытать подлинную радость от этого известия, надо быть по меньшей мере эльтебером или тарханом Хазарии! Эта весть еще одним потоком обрушилась на колесо славы тумен-тархана Урака.
На следующий день состоялся обряд посвящения в кагана-беки. Урак у ворот крепости Ал-Бейда сошел с коня, снял боевой пояс, надел его на шею и с непокрытой головой, босиком начал свой путь к величию.
Сотни тысяч кочевников, бросив все дела, окружили остров, на котором возвышался дворец Солнца. Река была заполнена кумвара-ми с вооруженными людьми. Тургуды с заметным беспокойством озирали людское море, понимая, что если оно хлынет на стены, то вмиг смоет и крепость и дворец с подноса вселенной. Великий Каган Шад-Хазар Наран-Итиль Аарон тоже наблюдал за своей столицей из потайного оконца и был напуган безмерно...
На каменном крыльце дворца Солнца Урака подхватили черные тургуды и поволокли по узким коридорам.
«Вот и смерть...» – подумал он почему-то равнодушно.
Но черные тургуды передали тумен-тархана красным воинам-исполинам, и те, так же бесцеремонно, поволокли его дальше. Раздался удар грома, яркий свет заполнил все вокруг, и Урак почувствовал, что летит куда-то в пустоту...
Когда эльтебер пришел в себя и поднял глаза, взгляд его уперся в сверкающие сплошной зернью алмазов сапоги. Тумен-тархан понял: ему дозволено их поцеловать.
– Встань! – раздался громовой, со скачущим эхом,, голос.
Урак встал на колени. Перед ним на расстоянии вытянутой руки лежали малахитовые кубики – шесть штук, все одинаковые. Зеленые камешки четко выделялись на малиновом ворсистом бархате. Урак понял, что сейчас его подвергнут испытанию, он тренировал свою волю и... шею.
К тумен-тархану подошел человек и прошептал на ухо правила посвящения. Тут же Урак почувствовал, как сзади на шею ему набросили шнурок. Раздался звон серебряного щита, и петля мгновенно стянула горло. Урак не стал торопиться и хватать кубики. Он напряг натренированную шею и почти спокойно взял левой рукой сразу два малахитовых камня. Сознание покинуло его, но когда Урак открыл глаза и смог осмыслить происходящее, то понял, что исполнил задуманное.
По требованию Великого Кагана военачальник разжал кулак. Глаза царя Солнце Аарона чуть из орбит не выкатились, челюсть отвисла – Урак определил себе главнокомандование вооруженными силами Хазарского каганата в течение семидесяти лет! Да, на одном кубике стоял знак «сорок», а на другом – «тридцать». Раввины, муллы, священники и жрецы в один голос почтительно заявили:
– Это согласуется с волей богов! Нигде не сказано, что нельзя брать два кубика.
Может быть, к такому решению святых отцов подтолкнули крики толпы, обложившей крепость Ал-Бейда:
– Слава кагану-беки Ураку Непобедимому! Кто знает, трудно сказать...
Урак усмехнулся в душе, как и тогда, полвека назад. Он всегда знал, чего хотел, и упорно шел к намеченной цели.
– А как они перепугались тогда моей славы! – сказал вслух Урак. – Одно мое слово, и народ разнес бы дворец по камушкам, а меня нарек бы даже именем Аллаха. Правда, потом начались бы смуты и войны. Только это и остановило меня!
Тургуды, стоявшие за его троном, поеживались – когда Непобедимый рассуждает вслух, это значит, что он беседует с самим Аллахом!
...Каган-беки Урак сумел воспользоваться слабостью и нерешительностью русского великого князя Игоря и вернул под руку Шад-Хазара почти всех данников, отнятых некогда грозным Олегом. После этого Урак всерьез принялся за печенегов, два года длилась непрерывная война. Печенегов потеснили еще дальше на запад. Большего хазары достичь не смогли – печенеги успели заключить военный союз с могущественной Урусией.
Тогда же каган-беки Урак обновил крепость Саркел на реке Бузан, построенную в середине девятого века по плану ромейского стратига Петроны Каматира. Крепость противостояла печенегам и одновременно была ключом на торговом пути из Румии в Хазарию.
Из-за попустительства Игоря на границе с Урусией встали две новые крепости – Чугир и Кара-кала, это помимо твердыни Харук-хан. Стычки с урусскими туменами происходили все реже, границы с ними вроде бы установились. Урусы сами никого не задирали, с ними выгоднее было торговать, чем воевать... Хуже обстояло дело с печенегами на западе и с тюрками-огузами на востоке. Каган-беки Урак совершал победоносные походы и туда и сюда, однако больше чем перемирия ни от тех ни от других добиться не мог.
Русь не трогала Хазарию. Урак успокоился, тем более что после смерти Игоря власть там перешла к его вдове Ольге. А к женщинам каган-беки Урак – человек военный – относился с пренебрежением...
Воспоминания Непобедимого были прерваны почтительным покашливанием перед входом в шатер. Урак прикоснулся лезвием обнаженного кинжала к серебряному щиту. Вошел предводитель совета тумен-тарханов при кагане-беки Сегесан-хан.
– Говори! – разрешил властелин.
– Курган готов! Воины ждут тебя, о Непобедимый!
– Коня!
– Крылатый Кара-Балаш ожидает своего господина.
Каган-беки Урак легко поднялся с трона и зашагал к выходу.
