Текст книги "Союзник (СИ)"

Автор книги: Соня Таволга

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Моя дурочка Мири гордилась мной, когда я была нищей и бездомной. Ведь я бросила семью, сбежала, ушла в никуда, в ночь, с пустыми руками… Я выглядела такой отважной и отчаянной в ее глазах, такой принципиальной, гордой, сильной. Да, она была не очень сообразительной. Да, она была нюней сопливой, а я ненавижу сопливых нюнь. Но она любила меня, Тьма бы разодрала всю эту долбанную степь, и этих кукол, и этот телепорт, и праздник, и весь этот угребищный мир! Она не хотела красивой и сытой жизни, не выпрашивала побрякушек и развлечений, даже когда деньги зазвенели в кармане. Не обижалась на меня, когда я зверела. А я то и дело зверела – по десятку раз на дню. Она же бесила меня одним своим видом. Потому что я, идиотка, забывала, что значит вырасти с кем-то в одной коже. Тиладцы не поймут. Они со своими родными не бывают так близки, как мы с детскими Младшими. Ни одного секрета – ни большого и серьезного, ни маленького и постыдного – у меня не было от Мири, а у нее – от меня. Ни с кем я больше не буду и вполовину так близка. Никто не будет доверять мне без остатка, отдавая себя в мои руки. Если бы я завязала ей глаза, подвела к обрыву и сказала прыгать, она бы прыгнула без колебаний. Потому что если я говорю прыгать, значит там безопасно. Она бы даже не спросила, зачем, даже не задумалась бы над этим. А я не защитила ее от кукол. Я не заслужила свою Мири.

Местные жители рассказали о поместье в паре дней пути, и мы, приободренные, двинулись туда, рассчитывая найти лошадей, провизию и карту.

Вечер застал нас на берегу широкой тихой реки. Чем сильнее темнело, тем сильнее чувствовалось напряжение. Мои спутники кидали взгляды на небо слишком часто, и слишком часто озирались по сторонам.

На небе красовалось уже знакомое созвездие – топор, торчащий из рогатой головы. Не было слышно ни птиц, ни цикад, комары не пищали над ухом. Никто не говорил о прошлой ночи и не тревожился вслух, но было видно, что не только мне не по себе.

Движением пальцев Альтея создала огонек, и подожгла горку хвороста.

– Моя очередь дежурить первой, – сказала она, усаживаясь у костерка.

Я хотела присоединиться к ней, но не успела – она позвала себе в пару Найриса.

Я легла в сторонке на кусок палаточной материи, а свободным краем накрылась. Мири не было, и никто не прижимался ко мне виском. Стало так тоскливо, что хоть землю грызи.

Утром Велмер принес двух уток, и уселся ощипывать их под невысоким деревцем. Он был сонным после половины ночи дежурства, но руки быстро и ловко управлялись с добычей. Птенчик привычен к походам и охоте, это сразу видно. Симпатяга глазастый, ты бы улыбался почаще – был бы лучистым солнышком. А то все зыркаешь на меня злобно, как будто от твоей злости я чесаться должна.

Я б взяла его себе – почему нет? В заварушке в Тиладе он был недурен: движения точны, реакции быстры, выбор заклинаний удачен. Правда, его огромный промах в том, что он допустил ту заварушку. Невоздержанный он, и это плохо. Я сама такая, и знаю, каково оно – жить сплошным задним умом.

– Чем вас порадовать, офицер? – гадливо процедил он слова, как будто продавил слюну сквозь зубы.

Заметил, что я наблюдаю, и взбеленился. Я улыбнулась невесть чему, и злость сомкнулась у него над головой, как зыбучие пески.

– На мне анекдот написан, вы поэтому улыбаетесь? Или я трусы поверх штанов надел?.. – тут он наткнулся на суровый взор Шеила, осекся, стушевался, и буркнул: – Простите.

Я отошла, чтобы не вынуждать его хамить мне.

Присев на корточки у кромки воды, я пригляделась к прозрачной толще – слишком прозрачной для августа. Воде пора наполниться зеленой взвесью, но она чиста, свежа и безупречна. Она неправдоподобна, как огромные звезды, образующие сложные художественные созвездия, как ходячие манекены с глазами-самоцветами. Как небо, слепящее цветом. Боги, я хочу домой…

Усадьба знати в Ниратане – это целое поселение с кварталами свободных Младших, обрабатывающих поля и сады, занимающихся скотом и прочим хозяйством. Иногда им выплачивают символическое жалование, иногда в обмен на труд они получают только еду и крышу. Иногда кому-то везет приглянуться Старшему, и тогда он переселяется в хозяйский дом, взлетает в статусе, меняет тяжелый труд на мелкие поручения. Состоятельные и щедрые люди могут назначать своим Младшим такое содержание, что те нанимают себе собственных слуг. За порядком в городках-усадьбах следят наемные мелкие маги и стражи-простолюдины. Такие селения обычно гудят, как ульи, но в этот раз все выглядело не так, как я ожидала. Все было пустым. Проходя мимо полей, мы не увидели людей. Пустовали улочки рабочих кварталов, персиковый сад, и парк перед хозяйским домом. Никто не стриг кусты, никто не подметал дорожки, не чистил лошадей, не поливал цветы. Старшие не прогуливались по аллеям, не сидели в беседках. Стражи не патрулировали местность с кирпичными мордами. Всюду – просто ни души.

Неожиданно Шеил дернулся, увернувшись от метательного ножа. Просвистев совсем близко, нож воткнулся в сухую землю. Мы завертелись, всполошившись, закрутили головами по сторонам. И обнаружили людей, высунувшихся отовсюду: из-за деревьев, домов, сарайчиков и колодцев. Несколько десятков человек, вооруженных клинками и луками, нацеленными на нас. Руки некоторых были пусты – это магики, очевидно. Мы замерли в нерешительности. Их слишком много; наши шансы на победу в потасовке, мягко говоря, невелики.

Мужичок с тяжелым мечом в крепкой руке шагнул нам навстречу.

– Кто вы, и зачем пришли? – выкрикнул он.

– Нам нужны лошади и провиант! – в ответ крикнула Альтея. – Где можно найти хозяев?

Мужичок убрал меч в ножны.

– Хозяев нет, – ответил он. – Разворачивайтесь, и чешите отсюда. Таким, как вы, сейчас нигде не рады.

Догадка скользнула мне за шиворот скользким холодным угрем.

– Здесь был бунт, – пробормотала я, обмирая. – Они перебили Старших.

Восстание Младших? Какой кошмар!

– Взрыв на ярмарке… – задумчиво произнес Шеил. – Он – часть восстания.

Мне показалось, что я схожу с ума. Это слишком невероятно!

– Не было никаких предпосылок, – прошептала я, или только подумала. – Все жили в мире…

– Видимо, кое-кто больше не хочет жить в мире, – резко высказалась Альтея.

Почему-то все посмотрели на Найриса, и он испуганно замахал руками.

– Я об этом ничего не знаю! – вскричал он, побледнев. – Я ни при чем!

Мне стало страшно. Только боги знают, что происходило в городах, пока мы бродили по степи. Если беспорядки начались сразу по всей стране, должен быть организатор. Кто-то могущественный, способный не только собрать бунтовщиков, но и дать им оружие. В бардаке участвуют даже маги. Наемники? Но кто же им платит?

– А как же телепорт? – растерянно пробормотала я. – Откуда он взялся? Неужели в этом участвует кто-то из Первого рода?

– И зачем был нужен этот телепорт? – подбросила вопрос Альтея.

Шеил сунул руки в карманы, демонстрируя, что не собирается применять магию.

– Почему бы вам не убрать оружие? – мирно предложил он.

9

Велмер Виаран.

Здоровенный детина с торчащей бородой убрал меч в ножны, но не снял ладонь с эфеса. Выглядел он навостренным, но не воинствующим. По крайней мере, не таким воинствующим, каким изначально показался.

Остальные – лучники и мечники – не спешили убирать оружие. Они были одеты в простую рабочую одежду, но беглого взгляда хватило, чтобы понять – это не рабочие. Слишком уверенно они держались. Я, конечно, не знаток ниратанских Младших, но сомнительно, что их обучают обращаться с оружием. Нашего Найриса точно не обучали, и бедняжку Мири – тоже.

Неужели наемники? И магики – наемники? Если в поместье и был бунт, то замыслили его не Младшие. Они просто не смогли бы расплатиться с такой сворой боевых псов.

Хотя, не так уж важно, кто эти громилы, и зачем они здесь. Важно, что они нам не рады, и что нам их не одолеть. А я б опалил бороды самым борзым мордам, конечно. Эх, было б их поменьше.

Народу прибавилось – начали показываться местные. Какая-то девчонка с кучерявыми хвостами, похожими на огромные круглые уши, вдруг ткнула пальцем в леди Хэмвей.

– А я ее знаю! – воскликнула она. – Вернее, я ее видела. На портрете в доме господина.

Детина с торчащей бородой махнул свободной рукой на хозяйский дом.

– Того господина? – уточнил он.

– Нет! – с жаром ответила девчонка, и вдруг побледнела. – Другого…

Наемник отлип от эфеса, морда у него стала задумчиво-взволнованная.

– Слушайте, шли бы вы отсюда, – обратился он к нам. – Ближайший город в четырех днях пути, вниз по реке. Но вам нельзя в город, там Старших бьют.

Да замечательно, вообще восторг! Мы рассчитывали на лошадей, пищу и штаны без дыр, а теперь снова плестись пешком по жаре и жрать подножный корм. А как дойдем, наконец, так нас будут бить. Всех, кроме Найриса.

– Эй, зачем уходить, когда солнце садится? – подал голос лучник с крыши сарайки. – Пусть хоть переночуют тут. Места-то – завались.

Я приободрился. Ну вот, первые хорошие слова!

– Кто-нибудь хочет здесь ночевать? – с сомнением спросила леди Хэмвей. – Мне здесь не нравится.

В траве спать лучше, да? И вообще, кому спать, а кому дежурить. Вроде условились караулить по очереди, но почему-то основную часть каждой ночи была моя очередь. Капитан решил, что раз он сам хочет сидеть и таращиться в темноту, то и я хочу. А я бы лучше дрых целую ночь в спальне, вот честно.

– Я думаю, надо остаться, – высказалась Дионте, но без уверенности.

Высказывайся, высказывайся погромче. Моего-то мнения вряд ли кто спросит.

– Дом целителя большой и совсем пустой, – сообщил лучник. – Занимайте, коли желаете.

Капитан повернулся к леди Хэмвей и предложил:

– Альтея, давай останемся.

Та подумала и кивнула. Найрис, матрона и я воздержались. Решение было принято в пользу ночевки. Я был доволен, только слова девчонки с хвостами-ушами засели в голове. Слова про портрет леди Хэмвей в доме некого господина.

Очень быстро стемнело, все местные попрятались. По дорожкам слонялись наемники, драли глотки на ниратанском, ржали, как кобылы. На меня обрушилась внезапная бодрость, и я тоже слонялся, вместо того, чтобы вытянуть ноги на кроватке, обернувшись мокрой простыней. Должен признать, мои симпатии к Ниратану стали меркнуть. Рожа обгорела до хлопьев, пыль все дыры забила, от башмаков вонища невыносимая. Найрис замучил вусмерть навязыванием себя. Пока шли, все были у всех на виду, но если он в поместье начнет мне в уши ссать, я его тюкну по тыковке-то. Просто я при капитане не могу никого тюкать – он агрессию не любит, и мне ее не спускает. Теперь ниратанцы разборки затеяли, и не хотелось бы, честно говоря, в них участвовать. В общем, все-таки поманила меня Родина. Булыжники лойдеринские поманили, плесень, сырость, соль, «Хмельная цыпочка» – любимая пивнушка наша, я б из нее неделями не выходил. Я там столько тыковок пробил, столько денег спустил, столько сисек полапал – некоторые столько за жизнь не пробивают, не спускают и не лапают. Ох, «Цыпочка», одна ты любовь у меня, все сердце мое – твое.

Но ее, «Цыпочки», все-таки мало. Тяжко там жить – вроде и манит дом, а вроде и вспоминать о нем не хочется. Вот Н-Дешью меня заграбастал, когда я тренировочные манекены, спертые из школы, продавал. Меня ж вытурили из школы в семнадцать, за два года до нормального выпуска, и я решил, что раз они мне знания не хотят давать, я у них манекены возьму. А Н-Дешью вообще в городе не работал, это не его была территория, не его дело, но он влез какого-то хрена, и все. Короткая моя свобода кончилась.

Нет, я хоть и не семи пядей во лбу, но и не кретинушка конченый. Я, конечно, понимаю, что мне прямая дорога была в тюрьму – если не за кражи и карточное жульничество, то за дезертирство (а дезертирство в Тиладе – куда страшнее преступление, чем кражи и жульничество). Понимаю, что в очередной драке грохнуть могли; что торговцам дурман-пыльцой, за которую я не особо платил, ибо нечем было – тем вообще грохнуть, как высморкаться. Что работа с незаконченной школой мне светила только в деревенской страже – и это был мой самый благополучный исход. В общем, я понимаю, что только Н-Дешью и сделал меня человеком. Такое бездарное и безалаберное отребье служит при дворе – это ж в голове не умещается. И я понимаю, что должен быть ему благодарен. И я благодарен, правда! Но тяжко мне там.

Замок Эрдли – это такая цепь на глотке, что просто жуть. Распорядок дня – по минуточкам, все пуговки должны быть застегнуты, шнурочки отглажены; одной шишке надо кланяться так, другой шишке сяк, третьей – через перекосяк; когда в карауле стоишь, глазами ворочать нельзя, когда командир с тобой говорит, на него взглянуть не моги… И прочее, прочее. Каждый день брейся и чисть ногти! Не сутулься, не выпячивай пузо! Если пузо само выпячивается, носи корсет! Если башка плешивая, носи парик! Скоро начнут заставлять морду пудрить и румянить… Нет, кому-то такая жизнь нормальна. Для того же Н-Дешью шнурочки гладить и правильно кланяться – как дышать. Он это делает, даже не замечая. Это у меня там – цепь на глотке.

Но хуже всего – это беспредел, конечно. Офицеры там – мрази по большей части. Аристократы с целителями им на макушку плюют, и им остается только нас дрючить. Могут заставить где-нибудь в казарме или в подсобке караул нести день напролет, и, пока стоишь, яблочными огрызками в тебя кидаться. Могут столкнуть в колодец, и часами сверху водичкой поливать. Могут воткнуть иглы в соски, и ходи так весь день. Избить ни за что, просто для потехи – естественно, как поздороваться. Много чего эти твари ворочают, и им ничего за это не бывает. Им можно. Дионте вон с выдумкой над своими издевается – за время пути во дворец я кое-что подсмотрел, и кое-что подслушал. Среди наших тоже есть такие выдумщики. Но меня повеселил один подслушанный момент после телепортации – утром. Когда она спрашивала капитана про меня, мол, если со мной хлыстиком поиграть, заплачу или нет? А то со мной не играли. Но не так, правда, не для забавы. Н-Дешью – один из немногих, которые не забавляются. Было время, когда он этим воздушным хлыстом мне всю жизнь освещал, как солнцем. Ну, я трудный был, неуправляемый. Он хотел меня сломать и заново построить. А воздушный хлыст (любимое заклинание каждого офицера, по-моему) – это боль зверская. Так что нет, Дионте, я не заплачу. Из-за тебя – так точно. Да, я не семи пядей во лбу, но и не кретинушка конченый. Я понял, зачем ты меня уговаривала остаться в Ниратане. И даже если бы мне здесь каждый куст медом вымазали – не остался бы. Потому что тут ты.

Занятно, как я вдруг стал набирать популярность! И мелкой принцессе понравился, и Найрис в меня клещом вцепился, и Дионте слюнями капает, особо не маскируясь. По этому вот последнему поводу, я, пожалуй, буду держаться поближе к своему Н-Дешью – во избежание. Хотя, с ним тоже не расслабишься. Пусть всякие вредоносные развлечения ему не свойственны, зато у него другая червоточина. К мальчикам у него интерес. Когда он меня с улицы забрал, и стал со мной заниматься магией и всеми тонкостями высочайшей службы, я первое время не знал, куда себя деть. Каждый день ждал, что в углу зажмет, к себе в комнату загонит, непотребство какое совершит. Вообще постоянно ждал. Ну, потому что зачем ему со мной возиться, учить меня, ко двору проталкивать? Зачем мои долги выплачивать, дурман-торговцев от меня отваживать, от скотских офицеров защищать? Должна же быть какая-то цель, правильно? Какую-то плату он должен с меня поиметь? Со временем я почти перестал ждать от него непотребств, хотя и не полностью. За четыре года никаких поползновений не было, значит, и дальше не должно быть. Но кто его знает

Он – скрытный тип, его особо не разберешь. Только попав в его группу, я принял его за какого-то добрячка-тюфячка. Тихий, спокойный, голоса не повысит, слова грубого не скажет. Серьезно, за четыре года я ни разу не слышал, чтобы он наорал на кого-то, не видел, чтобы разозлился. Даже на меня не злился, когда я свинячил. Просто беззлобно так выбивал дух – методично, как механизм. Но меня сильно впечатлил первый допрос, который он пустил меня посмотреть. Там не было пыток (может, почти не было), но тот несчастный подозреваемый весь раскиселился, как жидкое тесто, и я тоже знатно струхнул. Потому что Н-Дешью был страшным на том допросе, он был как пустой мешок, набитый Тьмой. Просто злость, агрессия, жестокость, любое желание давить, любые эмоции – это признаки живого человека, а у живого человека всегда есть слабости, всегда есть душа, и есть надежда на этой душе сыграть, достучаться до нее. А в нем не было ни души, ни слабости, ни жизни; это была ледяная потусторонняя сущность, а не человек. Не знаю, это именно он такой, или в елайских снегах все такими рождаются. У них там, я слышал, суровые условия. Там на троне деспот древний, дисциплина лютая, и у всех еще более наглаженные шнурки, чем у нас в Тиладе. Я б там точно не выжил.

– Эй, чего вынюхиваешь, паренек?

Мужик в потертой кирасе, поливающий струей стену, окрикнул меня. А я задумался, и ничего не вынюхивал, и его не замечал даже, пока он не гавкнул.

– Местные не хотят с тобой говорить, – сообщил он, завязывая штаны.

Я повернулся к нему.

– А ты хочешь?

Он шагнул ко мне, и дыхнул чесноком.

– Я выпить хочу, – сказал он. – Если у тебя есть тэрн, могу почесать языком.

Я удивился:

– Во всем поместье не нашлось выпивки?

– Что нашлось, то мы позавчера прикончили, – вздохнул он прямо-таки скорбно.

Я отогнал комара, нагло бросающегося в лицо, и все-таки попробовал потолковать.

– Так где же все Старшие? – спросил я простецки, как у товарища. – Неужто мертвы?

Мужик упер кулаки в бока, набычиваясь.

– Ты, парниша, укоры-то свои сам жри. Нам за что платят, то мы и делаем.

– Кто вам платит?

– Не твоего черепка дело, – отмахнулся мужик, и поднял зенки к небу. – Смотри, какая луна, – сказал он задумчиво. – Яркая, громадная, а все равно кругом тьма. Луна-то яркая, а света от нее нет.

И ведь действительно…

– Она как ненастоящая, – согласился я, поежившись. – Нарисованная.

Мужик сплюнул под ноги.

– Не нравятся мне эти места, – заявил он с досадой. – Нет-нет, да какая странность промелькнет. То все насекомые разом исчезнут, а потом опять появятся; то засохший куст зацветет; то звезды на небе местами меняются, да созвездия странные складывают. А еще говорят, что у них тут люди пропадают. Чаще всего, молодые девки и парни. Скорей бы уж убраться отсюда, – он снова сплюнул. – Ну, бывай, – он махнул рукой, и зашагал вдоль сарайчиков.

Я опять посмотрел на луну, опять поежился, и двинул в сторону целительского дома, который временно наш. Там на ступеньках крыльца сидел капитан, и при свете фонаря, висящего над дверью, играл с котенком. Елозил прутиком по земле, а котенок, задрав хвост, носился за кончиком.

– Я не верю, что они перебили всех Старших в поместье, – сказал капитан, не отрываясь от дела. – Ни трупов, ни свежих могил, ни крови. Хозяева будто пропали. Позже, когда громилы улягутся, я схожу в хозяйский дом. Посмотрю на него получше.

Да, подозрительно тут все, согласен.

– Я с вами, капитан? – уточнил я для порядка.

– Разумеется.

Шеил Н-Дешью.

Дом был пуст. Все двери – входные и межкомнатные – нараспашку. На полу – следы многих пар ботинок. Кругом бардак, вещи перевернуты. Визитеры искали, чем поживиться. И никаких следов хозяев – живых или погибших.

Поднявшись на третий этаж, мы прошлись по спальням. Постели были разобраны и смяты, шторы на окнах задернуты.

– Если их правда убили, то ночью, во сне, – сказал Велмер, рассматривая кровать со своим фонарем.

Да, даже при сильном численном превосходстве совладать с магами-аристократами громилам было бы непросто. Если не сказать, невозможно. Нападать – так на спящих.

Но, поразительное дело, постель была хоть и перевернутой, но совершенно чистой. Ни единой капли крови. Будто человек просто встал с кровати, и ушел. Перед уходом перевернув комнату вверх дном.

В одной из спален следы борьбы бросились в глаза. Деревянная мебель была опалена, тяжелый сундук разбит в щепки, на дверном косяке – глубокая зарубка тесака.

– Магик не спал, когда они пришли, – предположил Велмер. – Или они его случайно разбудили.

Я молча стоял у кровати с чистой постелью, и чувствовал нарастающую злость от глухого непонимания. Как будто упираешься лбом в стену, проверяя, что тверже – стена или лоб. Ненавижу это чувство. Ладно, наемники могли убрать трупы, чтобы не оставлять их жаре, но неужели они стали бы отмывать кровь, перестилать постели? Просто какая-то чушь. Мне все сильнее казалось, что не было ни расправы над Старшими, ни восстания в целом. Что кто-то зачем-то водит нас за нос. А, может быть, мы ни при чем. Просто происходит нечто другое, скрытое, постороннее, и мы вторглись в него случайно.

Из коридора донеслись тяжелые шаги, и на пороге возник громила с коротким клинком в одной руке, и маленьким фонарем в другой. У него был встревоженный и раздраженный вид, как будто мы с Велмером вломились в его личные покои.

– Какого пса вы тут роетесь? – рявкнул он. Обвел комнату взглядом, и заметно присмирел. – Что за дерьмище? – бормотнул он ошеломленным полушепотом.

– Ты о чем? – осведомился я.

Наемник убрал оружие, поскреб ногтями бороду.

– Не пойму, что с комнатой, – сообщил он подозревающим тоном. – Это вы тут прибрались?

Велмер шагнул к нему, приосанившись и взбодрившись.

– То есть, вы оставили здесь трупы, кровь, и прочее, да? – уточнил он.

Мужик почему-то шагнул назад.

– Здесь был разгуляй, – ответил он придушенным голосом. – Магик сопротивлялся, двоих наших просто выпотрошил. Мы с ним справились кое-как – нас-то много, а он один. Тут, в общем, как на скотобойне было. Выглядело так. А сейчас… выглядит так, как будто не было ничего.

И ведь он не лгал. По всему видно, что не лгал, да и незачем ему. Я прошел мимо него в коридор, а потом – вниз по лестнице, к выходу. Не на что здесь больше смотреть.

Заснуть никак не удавалось. Казалось бы, крыша над головой, стены вокруг, удобная постель, спи себе, но нет. Неуютно мне было в этом доме, тревожно. Вроде, все тихо, нормально, все двери заперты, но точило изнутри дурацкое чувство… Как будто что-то важное происходит у меня под носом, а я не замечаю.

С детства ненавижу отсутствие ясности, плана и прогноза. Отсутствие контроля. Неуверенность, ненадежность. Я должен быть тем, на кого опираются, а иначе зачем я нужен?

Я крутился с боку на бок, терзаясь мыслями. Очень жаль было разбитое зеркало. Сумей я поговорить с Лин, разубедить ее в том, что непутевый папаша бросил ее вслед за мамашей, стало бы милее на душе. Когда-то давно король Филипп подарил зеркало-транслятор моему отцу в награду за верность, а тот подарил мне. А я – Лиенне. Зачарованные предметы – это реликвии и достойное наследство. Их не продают и не покупают, а лишь получают в дар от королевских магов как знак высочайшей милости. Я думаю, отец гордится своим зеркалом больше, чем мной, хотя я стал именно таким, каким он хотел меня видеть. (Правда, после моего феноменального перебега он уже вообще не захочет меня видеть). Презент Рамины получил трещину то ли при взрыве, то ли при телепортации, и выбрать адресат теперь невозможно. Не знаю, почему я не выбросил его. Наверное, начал увлекаться нелогичными поступками.

В очередной раз открыв глаза, я заметил, что в комнате стало светлее. Приблизилось утро, а отдохнуть не удалось. Голова налилась чугуном – вот и весь результат вылеживания. Дотянувшись до часов на столике и поднатужив зрение, я рассмотрел стрелки. Часы показывали начало третьего. Нет, утро не приблизилось, однако же, стало определенно светлее. Я закинул под потолок огонек, свесил с кровати ноги, чтобы встать и выглянуть в окно, а в дверь резко и неделикатно постучали. А потом, не дождавшись ответа, распахнули ее, и ввалились.

На пороге стоял Велмер – помятый и взбудораженный, в расшнурованных штанах, расстегнутой рубахе и босиком. Я был так поражен этим невероятным хамством, что захотелось расхохотаться. Пусть я давно не видел его одетым по форме, но это уже слишком. Подобное вторжение солдата к командиру среди ночи – это нечто из-за пределов разумного мира. Будь ситуация иной, нормальной, без бредовости последних дней, я бы вышвырнул его, конечно, заставив привести себя в порядок и зайти цивилизованно. Но у нас не та ситуация.

– Что, Вэл? – спросил я просто.

Он замер, сконфуженный, и, казалось, пораженный не меньше моего. Потом встряхнулся, отдал честь, и буркнул:

– Посмотрите в окно, капитан…

Я подошел к окну, и слегка отодвинул занавеску.

Улица выглядела странно. Небо затягивала плотная пелена, и ни лучика лунного света не пробивалось сквозь нее, но темнота не была кромешной. Воздух словно светился сам; он чуть искрился, будто наполненный микроскопическими, не выделяемыми глазом, светлячками. Крошечные огоньки постепенно удлинялись, принимая вид хаотичных штришков, и меняли цвет с серебристого на розовато-золотой. Становилось еще светлее. Штришки удлинялись до едва заметных нитей, а те вытягивались, переплетались между собой, образуя тончайшую легчайшую сеть.

Что это – какая-то неведомая магия? Что-то выходящее за рамки школ пяти магических сословий? Для чего оно? Меня охватило острое чувство, что зрелище – это только видимая часть явления. Что в этот самый момент происходит нечто незримое и неощутимое, но очень значительное. Нечто, находящееся под носом, но неуловимое. Злость вновь понеслась во мне порожистыми реками, как парой часов ранее в хозяйском доме.

Невесомая мерцающая сеть укутала улицу, заполнила пространство, словно упорядоченный туман. Дома, деревья, старый колодец – все запуталось в объемной паутине.

Я задернул шторку, и повернулся к окну спиной. Велмер стоял взволнованный и бледный, и мне стало стыдно за то, что я не могу его успокоить, объяснить явление, разобрать по пунктам, подобрать понятные сравнения, убедить в том, что ничего сложного и страшного здесь нет, надо только чуть втянуться, вникнуть, накопить опыт. Он на половину заклинаний реагировал так же – испугом и ступором, уверенностью, что ему никогда этого не постичь, но ничего. Мы со всем справлялись, и он все постигал. У него были грубые руки рубаки, но неуклюжим деревянным пальцам удалось придать гибкость упорными упражнениями. Он был рассеянным и нервным, его воли не хватало на управление энергией, на необходимую концентрацию, но и это прошло. Мое терпение огранило его, моя поддержка научила его верить в себя и чувствовать себя магом, и это важно для меня. Потому что если я не могу быть опорой, то зачем я нужен?

Я сел на кровать, намереваясь улечься и продолжить бессонное наминание боков. На то, что в ближайшее время удастся заснуть, я больше не рассчитывал. Велмер не уходил, и я его не торопил. Я ждал, когда он скажет то, что хочет сказать, или уйдет, если хочет уйти.

– А что, если я решу уехать? – выпалил он, смущенно хлопнув себя ладонями по бедрам. – То есть…

Он замолчал, не договорив. Найрис и Ксавьера все-таки подселили ему эту идею. Он задумался о том, что на самом деле не пристегнут цепью к замку Эрдли.

– Ничего, – ответил я равнодушно, укладываясь.

Клянусь, обида дернулась на его мордахе.

Прости, отговаривать тебя я не буду. Хотя, вероятно, буду жалеть, что не отговорил.

Я вдоволь натешил свое самолюбие с его помощью, кое-как заглушил мысли о Кайри, напился удалых жизненных сил, источник которых пересох после ее гибели, удовлетворил свой комплекс покровителя. Я получил от него все, что искал, а он, смешной, считает, будто что-то мне должен.

– Не сейчас, конечно, а когда леди Хэмвей займет трон, и все утрясется, – добавил он, зачем-то широко шагнув в мою сторону. Прямо-таки угрожающе шагнув.

Он сказал это, чтобы умаслить мои уши. Ему мало дела до леди Хэмвей и прочего патриотизма. И придворная жизнь – не мечта его буйного беспорядочного нутра. Проблема только в том, что строгость придворной жизни – это как внешний скелет для него, она придает ему четкие очертания и защищает от лишнего. Утратив эту защиту, он бросится во все тяжкие, неудержимо покатится под гору саморазрушения, потому что именно это – его природа. В какой-нибудь Лавилии, где солдата не держит форма, он моментально свяжется с сомнительной компанией и пустится в авантюру, а после – погрязнет в последствиях. Но я не буду его отговаривать. Он уже не диковатая шпана, набитая протестами, он взрослая искушенная личность, и пусть теперь решает сам.

Я расправил на себе тоненькое символическое одеяло, и предложил:

– Давай спать, Вэл.

Он был разочарован. Выразительная мордаха проорала это. Он привязался ко мне сильнее, чем собирался и допускал – я давно это заметил.

Он помялся еще, снова выглянул в окно, и отшатнулся от него, перекосившись. Вероятно, загадочное явление стало еще более докучливым и неприятным. Велмер плотнее завесил шторку, чтобы ни щелочки улицы не коснулось помещения, и взглянул на меня с просьбой.

Да, Вэл, жутко, я понимаю. Мне – не меньше твоего. Я не скажу об этом вслух, поскольку мне не положено по рангу, а ты не скажешь из упрямства. Но, в общем-то, когда мы все ночевали в одной куче, было поуютнее, чем когда разбрелись по большому чужому дому. Любопытно, как там остальная часть компании – спит, мается, или уже собралась под одним одеялом?

Я указал ему на кровать у дальней стены. В комнате, предназначавшейся не то для слуг, не то для Младших, их уместилось четыре штуки.

– Ложись здесь, если хочешь, – предложил я.

Он улегся, не колеблясь, натянул символическое одеяло до носа. Смешно. Раньше он готов был спать под дождем в мокрой траве, лишь бы не со мной в одной палатке, а теперь сам попросился под бочок, испугавшись непривычной внешней среды. Хорошо. Приручать людей – это приятно. Это по мне.

Я забрал свой огонек с потолка, и стало почти темно. Неплотная занавеска на окне светилась розовато-золотым, чуть мерцая. Я закрыл глаза, и увидел лицо Кайри. Я часто видел его, закрывая глаза. Обычно оно было смеющимся, и я спохватывался, что сам улыбаюсь. Она была моим ветром – моя Кайри. Воздушным потоком, на который ложишься, расправив крылья, и планируешь без усилий. Меня всегда тянуло к твердой почве и скупому практицизму, а она поднимала меня над землей, и ее воздух всякий раз выигрывал сравнение с моей твердью. Она питала меня своими соками, оживляя мою сухую древесину. В ней было жизни – на двоих. Ксавьера назвала меня тухлым сухарем, и она права. Но с Кайри я был другим.

Она служила смотрителем земель – постоянно в разъездах. Все наши отношения – сплошная радость встречи. Печали расставания тоже были, но они почему-то совсем забылись. Я запомнил только одно расставание – то, которое случилось, когда ее тело привезли с северной границы после стычки с контрабандистами, через полгода после рождения Лин. Тогда воздух замер, расправлять крылья стало не на чем, движение живительного сока прекратилось. Всякое движение прекратилось. Чтобы увидеть ее улыбку – солнечный взрыв – мне стало требоваться закрывать глаза. Потом я увидел этот взрыв с открытыми глазами – у Вэла. У них одинаковая улыбка – мистическая вспышка, неожиданный счастливый случай. Этого нельзя не заметить. Сначала я заметил это, и только потом осознал, что конкретные потрепанные манекены я встречал на тренировочном дворе одной захудалой солдатской школы на окраине. Школы для сирот, за которых некому платить. Тамошнее руководство тряслось над этими манекенами – как и над кастрюлями, простынями, деревянными клинками, и прочим инвентарем. Потому что нищета, хоть и в столице. Боги, каким неудачником надо быть, чтобы тебя выгнали даже из такого зачуханного заведения?